Содержание
Д. Пристли. Мгла над Гретли
М. Драгович. Олеко Дундич
Ж Сименон Тайна старого голландца
Г. Честертон. Рассказы.

Коротко об авторах

ДЖОН БАЙНТОН ПРИСТЛИ — английский писатель, драматург и литературовед, родился в провинциальном городе Брадфорде, в семье учителя.
В 1914 году двадцатилетний Пристли уходит добровольцем на фронт, а после войны заканчивает литературное отделение университета.
Литературную деятельность Пристли начал как критик. Значительный успех принесла ему книга «Комические персонажи английских писателей» (1925), состоявшая из серии очерков о героях Шекспира, Филдинга, Стерна, Диккенса.
Затем последовали монографии о Мередите (1926), Пиколе (1927) и большой очерк «Английский роман» (1927).
Книги Пристли об английских писателях привлекли к себе внимание удивительной его способностью проникать в замысел писателя, находить живые соответствия литературным героям, рассказывать о них, как о своих давних и добрых знакомых.
Свой первый роман «Добрые товарищи» Пристли публикует в 1929 году. В этой книге рассказывается о приключениях бродячей труппы.
За этим веселым и трогательным произведением следует ряд новых романов. На главный вопрос литературы XX века, кто виноват в тяготах, неурядице и несправедливости современной жизни, человек или общество, Пристли в лучших своих произведениях дает совершенно определенный ответ: виновато общество. И, укрепляя веру в 'человека, писатель выступает продолжателем демократических традиций английской литературы.
Самые яркие страницы биографии Пристли относятся к периоду второй мировой войны. Он не покинул Англию, как многие писатели среднего и старшего поколения. В дни налетов фашистской авиации на Лондон жители города регулярно слышали по радио голос Пристли, призывавшего к стойкости и сопротивлению.
Писатель ратует за открытие второго фронта, упорно борется против английских реакционеров, страшившихся полного разгрома фашизма. Он призывает к тому, чтобы в ходе войны все прогрессивные силы Англии сплотились в борьбе против внутренней реакции, не дали ей восторжествовать после заключения мира.
В романах, написанных Пристли в это время, появляются новые ноты. Пристли не только критикует действительность — он пытается найти решение в самой действительности.
В последние годы Пристли отдает предпочтение жанрам фантастики и социального детектива.
Публикуемый роман Пристли, который является одним из лучших его произведений, был впервые переведен иа русский язык в 1942 году.

МИЛОРАД ДРАГОВИЧ (р. 1921 г.) — известный югославский писатель. Его книга «Красный конник Олеко Дундич» была выпущена в Югославии к 40-летию Великой Октябрьской социалистической революции.
Необычен путь Дундича, легендарного героя Красной Армии. Вместе с передовой частью сербских, хорватских и мадьярских солдат, организовавшихся в красногвардейский отряд, Дундич присоединился к революционным войскам, отстаивавшим свободу молодой Советской республики. В боях с врагами революции он совершал необыкновенные подвиги, о которых слагались целые легенды.
Своим геройством и преданностью делу революции Дундич быстро завоевал среди советских солдат и командиров горячую любовь и дружбу. За ратные подвиги Советское правительство наградило Олеко Дундича орденом Красного Знамени и почетным золотым оружием.
Автор повести ставит перед собой задачу показать сложный и долгий путь, которым Дундич — представитель сербского крестьянства — пришел в революцию, и поэтому большую часть своей книги посвящает наименее известному периоду жизни Дундича, представление о котором сложилось главным обра-зом на основе воспоминаний соратников Дундича и преданий, родившихся в народе. До сих пор еще не удалось подтвердить и дополнить немногочисленные сведения о раннем периоде жизни Дундича, которые дошли до наших времен.
В этой связи предлагаемая читателю повесть не может, конечно, претендовать на историческую достоверность. «Красный конник Олеко Дундич» — это скорее повесть-легенда, в которой автор, опираясь на некоторые эпизоды из жизни Дундича и широко используя метод художественного вымысла, рисует обаятельный облик народного героя, раскрывает его прекрасные душевные и волевые качества. В этом отношении выведенный в повести образ легендарного Дундича полностью соответствует сложившемуся у нас представлению о славном сыне сербского народа, отдавшем свою жизнь за первое в мире социалистическое государство.

ЖОРЖ СИМЕНОН — французский писатель, родился в 1903 году в бельгийском городе Льеже. Отец его был бухгалтером страховой компании.
«Мой отец, — пишет Сименон, — незаметный, маленький человек, безропотно тянул свою лямку, но никогда не поддавался меланхолии и грусти. Он страстно любил жизнь и хорошо знал ее; он довольствовался своим скромным уделом и не брался за то, что ему было не под силу. Для меня он был примером мудрости, ибо относился с неизменным глубоким доброжелательством как к людям, так и к животным, да и вообще ко всему на свете».
После смерти отца Сименон работает продавцом в книжном магазине, затем репортером местной газеты.
В 1922 году Сименон, отслужив свой срок в армии, уезжает в Париж. Здесь он находит место секретаря у одного малоизвестного писателя.
С 1924 года Сименон начинает печатать в газетах один за другим короткие романы с продолжением. Эти произведения в основном ничем не выделяются из огромного потока стандартных детективных романов, наводняющих книжный рынок Франции.
Однако уже в конце 30-х годов в творчестве Сименона насту пает перелом. В 1929 году выходит его книга «Питер-литовец» главным героем которой является полицейский комиссар Мегрэ Прообразом Мегрэ, не уступающему теперь по своей литератур ной популярности даже знаменитому Шерлоку Холмсу, послу жил... отец писателя.
С этих пор Мегрэ присутствует в большинстве романов Сименона, и вскоре автор и его любимый герой получают всемирную известность. В настоящее время Сименоном написано около 170 произведений, а экспорт его книг стал одной из постоянных статей национального дохода Франции.
Отличительной чертой многих детективных романов Сименона, помимо острого, захватывающего сюжета, является гуманизм. Конечно, Мегрэ порой выступает как человек довольно ограниченный, по своим взглядам не отличающийся от типичного "мелкого буржуа. Но вместе с тем Мегрэ — друг и защитник простых людей, которые терпят крах во враждебном им капиталистическом мире.
Сименон с любовью описывает провинциала, чувствующего себя затерянным в большом городе. Писатель отлично знает жизнь небольших городков, где живут врачи, ремесленники, торговцы, адвокаты, художники, чиновники. Его интересуют и юноши, ищущие смысла жизни и старики, которые всю жизнь изворачивались и хитрили, но так и не обрели душевного покоя.
Писатель не ставит своей целью обличение буржуазной действительности. Но объективно его лучшие произведения наводят читателя на мысль, что в мире, где правит капитал, далеко не все благополучно.
Как-то Жорж Сименон сказал: «Мне кажется, что если между народами нет истинного содружества, то это происходит оттого, что люди друг друга не знают и потому друг друга боятся. Поэтому необходимо ближе узнавать людей, больше с ними общаться. А если знаешь людей — нельзя их не любить».
Публикуемый в этом томе роман Сименона вышел во Франции под названием «Мегрэ и привидение».

ГИЛЬБЕРТ КИЙТ ЧЕСТЕРТОН (1874—1936) давно и прочно признан классиком английской литературы. Известность пришла к Честертону внезапно. В конце 90-х годов прошлого века ему, недоучившемуся живописцу, заказали в одном крупном издательстве несколько внутренних рецензий на книги об искусстве. Рецензии оказались, по сути дела, блестящими эссе, и молодого Честертона почти насильно убедили издать их. Чуть раньше вышел маленький сборник его стихов.
В 1900 году он уже был любимым поэтом и эссеистом англичан. Затем Честертон начинает писать рассказы и романы. До 1911 года выходят его книги: «Наполеон из Ноттингхилла», «Человек, который был четвергом», «Шар и шест». Эти произведения полны самых невероятных приключений. Но настоящую славу Честертону приносят его детективные рассказы.
Первый сборник рассказов — «Неведение патера Брауна» — выходит в 1911 году. С тех пор, не оставляя более серьезных жанров, Честертон пишет детективы до конца жизни. Сборники «Мудрость патера Брауна», «Неверие патера Брауна», «Тайна патера Брауна», «Позор патера Брауна» составляют так называемый «брауновский» цикл. Браун не сыщик, а неуклюжий, простодушный с виду священник. В отличие от Холмса и других прославленных литературных сыщиков Браун не ищет улик, а зачастую даже не видит ни преступника, ни места происшествия. Он просто «строит» модель психологии преступника, как бы перевоплощается в последнего. Честертон впервые поставил подобный метод во главу угла.
Другой известный герой Честертона — Хорн Фишер. Ему посвящен сборник «Человек, который слишком много знал». Фишер действует по тому же методу, что и Браун. Но на этом сходство героев кончается: Фишер принадлежит к «сильным мира сего». Он знает все слабости и пороки представителей своего класса, что позволяет ему легко ориентироваться в самых запутанных событиях. Но Фишер слишком связан со своей средой, чтобы объявить ей войну. Правда, в последнем рассказе сборника он, наконец, перестает быть пассивным и героически гибнет.
Рассказы Честертона — не просто занятные загадки. Конечно, Честертон — один из крупнейших детективных писателей мира. Под его влиянием находились лучшие представители жанра — Вентли, Агата Кристи, Эллери Квин и многие другие. Но Честертона любят не только за это. Он был живописцем и поэтом, и проза его живописна и поэтична. Он обличал ханжество, проповедовал мужество, честь, доброту.

Д.ПРИСТЛИ

Мгла над Гретли

I
Прежде чем начать рассказ о Гретли, хочу представиться. Зовут меня Хамфри Ниланд. Мне сорок три, возраст, позволивший мне получить боевую отметину еще в первую мировую. Хоть я и родился в Англии, считаю себя канадцем: родители переехали в Канаду, когда мне было всего десять лет. Там я закончил школу, а после, когда вернулся с войны, поступил в колледж Мак-Гирла.
Потом работал инженером-строителем между Виннипегом и Ванкувером, пока меня не взяли в крупную компанию «Сили и Ворбек». В ней я и проработал большую часть тридцатых годов — на объектах в Перу и Чили.
Ростом я без малого метр восемьдесят, в кости широк, на весах тяну восемьдесят четыре, волосы темные, цвет лица желтоватый, вид угрюмый. У меня вполне достаточно оснований быть угрюмым. В 1932 в столице Чили Сантьяго я женился на милой девушке по имени Маракита, а два года спустя, между Талькой и Линарисом, когда я несся на сумасшедшей скорости, мы попали в автомобильную катастрофу, и в ней погибли и жена и сын, а сам я очутился в больнице, проклиная судьбу за то, что не разделил их участь.
Если еще добавить к этому то, что случилось с моими друзьями Розенталями, да и вообще все, что творится в мире, как тут не быть мрачным. Давно миновали те времена, когда Хамфри Ниланд был душой общества.
А сейчас я коротко расскажу, как случилось, что я стал работать в контрразведке. В Перу и Чили я работал с Паулем Розенталем, немецким евреем, который тоже служил у «Сили и Ворбека». Он и Мит-Ци — его маленькая очаровательная жена-венка — стали моими лучшими друзьями. Местные нацисты убили их обоих...
Я добился того, что этих трусливых крыс засадили, но одному удалось скрыться, а он-то и был главарем. Он бежал в Канаду, я — за ним. Все же ему удалось улизнуть, а тут началась война, и я немедленно отправился в Англию в надежде на офицерский чин и назначение в саперные части. Слоняясь по Лондону, я случайно наткнулся на того типа, которого искал в Чили и Канаде. Сейчас он выдавал себя за голландца. Я сообщил о нем властям; старик Оствик, начальник Отдела вызвал меня, и вскоре я обнаружил, что втянут в кратковременную работу в контрразведке.
Военное министерство все отказывало мне в назначении, которого я добивался (сейчас-то я знаю, что тут не обошлось без Отдела контрразведки), и мне пришлось согласиться на участие в нескольких других операциях по выявлению шпионов, большей частью за границей. В Англию я вернулся лишь зимой 1940-го уже в качестве постоянного сотрудника Отдела. Работы было по горло, и мне приходилось носиться между Лондоном, Ливерпулем и Глазго. И если вы думаете, что я проводил вечера в роскошных апартаментах, разоблачая вражеских шпионок с внешностью Марлен Дитрих или Хэди Ламарр, то мне придется вас разочаровать. По совести, мне не очень нравилось это занятие, но я никак не мог забыть Пауля и Митци Розенталь, и лютая ненависть к нацистам заставляла меня мириться с утомительной и обыденной работой.
А предстоящая работа в Гретли была мне особенно не по душе Начать с того, что из-за этого у меня сорвалась поездка на тихоокеанское побережье, куда мне страшно хотелось выбраться. Я стал подозревать, что заболел клаустрофобией *, сидя на этом островке, именуемом Англией: все те же однообразные поездки в переполненных поездах, все те же однооб-
_________________
* Клаустрофобия — боязнь замкнутого пространства.

разные разговоры на все те же однообразные темы, и все тот же душный мрак затемненных городов. Мне хотелось воздуха и пространства, но Отдел взял за правило посылать своих людей всюду, где их не знали, и вот я должен был ехать в Гретли только на том основании, что никогда там не был и никто меня там не знает. Считалось, что чужаку будет проще работать под вымышленным именем и что со стороны все проще и видней. О Гретли мне было известно не много: индустриальный городок в северной части центральных графств с населением в сорок тысяч согласно довоенной переписи: теперь из Гретли к врагу поступала ценная информация, а это означало, что там обосновались два-три нацистских агента, не говоря уже об обычной «пятой колонне». Гретли было не то место, где можно терпеть присутствие вражеских шпионов: здесь находилась мощная электрокомпания Чатэрза, а рядом с городом расположился громадный авиационный завод Белтон-Смита, который как раз приступил к выпуску новой модели «циклонов». В дополнение ко всему этому неподалеку от города находилось несколько эскадрилий тяжелых бомбардировщиков. Так что человек, имеющий глаза и уши и располагающий средствами для передачи информации в Германию, мог бы принести державам оси немалую пользу, сидя в Гретли. Отделу стало известно, что Гретли или его пригороды являются одним из филиалов шпионского центра.
Все это было вполне достоверно, но что толку? На деле это значило не больше, чем достоверные сведения о том, что существует стог сена, а в нем несколько иголок, которые вам предстоит отыскать. Так я и сказал старине Оствику перед отъездом из Лондона.
— Верно, — согласился он, — но хоть вы и не хватаете звезд с неба, Ниланд, — тут он ухмыльнулся, обнажая гнилые свои зубы, — хоть вы и не хватаете звезд с неба, вы человек напористый и вам везет. В нашем деле многое зависит от везения, а до сих пор удача вам сопутствовала.
— Если бы она мне сопутствовала, — ответил я ему, — я бы сейчас был на пути к тихоокеанскому побережью, вместо того чтобы отправляться в какой-то паршивый Гретли.
Он дал мне рекомендательное письмо к управляющему электрокомпании. Это было ловко составленное письмо, и, само собой разумеется, в нем ни слова не говорилось об Отделе. Из письма было неясно, какую работу ищет инженер-строитель на электрозаводе, но в этом-то и состоял наш план и в случае, если бы они согласились дать мне работу (что было маловероятным), я должен был потребовать слишком высокий оклад и ставить заведомо неприемлемые условия. А пока они будут рассматривать и обсуждать все эти требования, я смогу слоняться по Гретли и заниматься своим делом.
Был январь 1942 года, и, если вы помните, что тогда стояла за погода, и что за вести доходили с фронта, и как вообще мы жили в то время, вам легко понять, почему я был мрачнее тучи, когда ввалился в поезд, идущий в Гретли. Я ехал первым классом, остальные пять мест в моем купе вскоре оказались заняты. Напротив меня, в дальнем от коридора углу, сидела интересная дама с красивой длинной шеей. На ней были дорогие, отороченные мехом туфли, перчатки и такая пропасть пледов, как будто она направлялась на Северный полюс. Рядом с ней сидел розовощекий стареющий господин, вероятно, член нескольких правлений, посильно ослабляющий помощь фронту. Рядом с ним командир авиаэскадрильи, с головой ушедший в шестипенсовый детектив. Напротив него, на моей стороне, сидел младший лейтенант с маскарадными, как казалось, усами. Лейтенант в поте лица преодолевал вечернюю газету. Между ним и мною расположился смуглолицый толстяк, усеянный драгоценностями и распространяющий вокруг себя запах дамской парикмахерской. Он мог быть членом какого-нибудь иностранного правительства или английским киношником. В вагоне стоял собачий холод, и то и дело кто-нибудь из нас принимался топать ногами или хлопать в ладоши, чтобы слегка согреться. Поезд продирался сквозь холодные сумерки. С час или около того все молчали. К этому времени окна были зашторены, и в тусклом свете потолочных огней лица пассажиров казались бледными и загадочными. Дама напротив меня сидела с закрытыми глазами, однако мне сдавалось, что она не спит. Я тоже закрыл глаза, но уонуть не удалось. Розовощекий господин завязал разговор с остальными тремя мужчинами. Хоть его и не просили, он выложил все, что слышал по радио, — сообщения военного комментатора и дикторов Би-би-си, и все это звучало так скучно, что, право же, лучше бы он пересказал нам сказку о трех медведях...
Япошкам ни за что не взять Сингапур... Туда вот-вот прибудут крупные подкрепления... Американский флот подготавливает нечто невероятное...
Военные были вежливые ребята. Что касалось толстяка, который сидел рядом со мной, то хоть он и не верил этим побасенкам, но у него хватило ума сообразить, что ему, иностранцу, не следует проявлять свой скептицизм.
Я следил за разговором. У меня это вошло в привычку — ведь никогда не знаешь, где наткнешься на что-нибудь полезное для работы, а для работы в Гретли мне, бог тому свидетель, мог пригодиться любой пустяк. Тем более что вскоре выяснилось, что наш розовощекий господин имел какое-то отношение к электрической компании Чатэрза, хотя он и не стал особенно распространяться на эту тему.
Чем занимался мой странствующий сосед, понять было трудно. Не исключено, что его элегантные чемоданы были набиты подложными ордерами на сукно или заказами на несколько сотен тысяч яиц... Но я чувствовал нутром, что этот слишком явный иностранец не представляет для меня никакого интереса. Подобный двойной блеф — слишком тонкая штучка для провинциальной полиции, и нацистский умник, который вздумал бы сыграть на слишком очевидной внешности иностранца, очень скоро оказался бы за решеткой.
Однако пора было и мне подключаться к разговору, ибо никогда не мешает помочь людям составить о вас мнение. Таким образом можешь войти в намеченную роль еще до того, как прибудешь на место назначения. Поэтому, вставив по ходу разговора несколько реплик, я дал им понять, что недавно вернулся из Канады, а сейчас следую в Гретли в надежде получить работу на большом предприятии. Я постарался, чтобы это прозвучало воодушевленно и в то же время таинственно — модная сейчас манера. Я задал несколько вопросов о Гретли: есть ли там приличная гостиница? Трудно ли снять квартиру? И тому подобное в том же роде. Розовощекий и младший лейтенант, который даже оставил в покое газету, дали мне необходимые ответы. Вдруг я заметил, что женщина напротив уже открыла глаза и, сидя неестественно прямо и вытянув свою длинную шею, смотрит на меня во все глаза. Это продолжалось минуты две, потом она обратилась к розовощекому господину, сидевшему рядом с ней, и они заговорили об общих знакомых, большинство которых, как можно было понять, были важными шишками в Гретли, но время от времени она бросала на меня недоумевающие взгляды. На исходе следующего часа пожилые джентльмены задремали, а военные с головой ушли в чтение. Я тоже стал клевать носом, когда женщина напротив вдруг улыбнулась, наклонилась вперед и тихо спросила:
— Так вы говорите, что только что вернулись из Канады?
— Да, — отвечал я, — а что?
Наверно, сейчас примется рассказывать о своих очаровательных крошках, которые были эвакуированы в Канаду. Может быть, даже спросит, не случалось ли мне их там встречать.
— Дело в том, — сказала она совсем тихо, — что месяц тому назад я видела вас во французском ресторане Центрального отеля в Глазго. Я даже немного знакома с человеком, с которым вы тогда обедали.
Разумеется, на это можно было ответить тысячью различных способов, но надо было выбрать наиболее безопасный ответ и выбрать немедленно. Все же я успел понять, что никто из пассажиров не интересуется нашим разговором. Женщина продолжала улыбаться, наклонившись вперед и глядя на меня с тем простодушно-наивным выражением, которое способно хоть кого довести до белого каления.
— Вы уверены, что не ошиблись?
— Вполне уверена. — И с чуть заметной издевкой, которая мн£ очень не понравилась, добавила:— У меня ужасно, хорошая память на лица.
Я старался припомнить, с кем это она могла меня видеть в Глазго Вряд ли это был кто-нибудь из крупных. Тем временем я полностью взял себя в руки.
— Я сказал, что недавно вернулся из Канады. Но ведь я и не говорил, когда туда уехал. Между Глазго и Канадой все еще курсируют пароходы, не так ли?
— Разумеется. Значит, тогда вы как раз уезжали в Канаду?
— Именно. — Теперь уже было неважно, с кем она меня видела.
Она придвинулась ко мне еще ближе (сейчас она была похожа на подкрадывающуюся кошку) и прошептала:
— Дело в том, что я еще раз наткнулась на вас — уж эта моя злосчастная память — в ресторане «Ми-рабэль», в Лондоне, не далее как три месяца назад. Не могли же вы в это самое время быть в Канаде?!
Я покачал головой.
— Что касается Глазго, то тут вы были правы, но на этот раз вы, к сожалению, ошиблись.
Но, разумеется, она не ошиблась, и знала это. Что и говорить, получилось не очень складно, но в конце концов какое это имело значение?
Женщина откинулась назад, продолжая изучать меня с интересом. Так мы сидели молча, глядя друг на друга с минуту или две, потом она спросила:
— Надолго к нам в Гретли?
Я ответил, что и сам не знаю, это будет зависеть от того, устроюсь ли я на ту работу, которую рассчитываю получить. Я искренне старался, чтобы эти слова прозвучали правдиво. Она кивнула, затем достала визитную карточку и протянула ее мне.
— Извините мое любопытство, но я так удивлена тем, что, раз запомнив ваше лицо в Глазго, могла спутать вас с кем-то другим в Лондоне... Со мной этого никогда не бывало. Так что если вам случится наткнуться на объяснение этой загадки, может быть, вы мне позвоните и заедете на чашку чаю или рюмку виски — я живу совсем рядом с Гретли, около завода Белтон-Смита.
Так вот оно что...
Женщина закрыла глаза, но на лице ее играло все то же подобие улыбки. Я опустил визитную карточку в карман жилета, так и не взглянув на имя.
Мда... Не слишком блестящее начало операции в Гретли. А все оттого, что это задание было мне не по душе и нагоняло на меня тоску, да еще эти неутешительные сообщения с фронта. Что и говорить, совсем недурно войти в намеченную роль еще до того, как прибудешь на место назначения, но для этой женщины, которая была очень не глупа, знала весь город и, возможно, не закрывала рот по двенадцати часов в сутки, для этой женщины я уже был не что иное, как отьявленный лгун и, что того хуже, загадочный лгун. А может быть, кто-нибудь еще слышал наш разговор? Оба парня все так же были погружены в чтение, розовощекий спал как убитый и тихо посвистывал носом, но, обернувшись, я увидел, что смуглолицый толстяк как раз прикрывает свой правый глаз тяжелым веком. Значит, он все слышал!
Может быть, ничего особенного тут и не было, но какое, однако, блестящее начало! Если так пойдет и дальше, то к концу недели я смогу появляться на улицах Гретли не иначе как в накладной бороде и с плакатом «Я из Отдела!». Ай да Ниланд! Хорош детектив, нечего сказать... Я сделал вид, что заснул, и не прошло и получаса, как женщина обменялась с жирным иностранцем справа от меня понимающим взглядом. Его я, разумеется, видеть не мог, так как притворялся, что сплю. Но достаточно было одного взгляда на нее, чтобы понять: между ними что-то есть, и позже они, вероятно, где-нибудь встретятся, а сейчас притворяются незнакомыми. И что бы за этим ни скрывалось, конечно, они не были любовниками — не так она на него смотрела. Это был взгляд делового партнера, а не любовницы.
«Черный рынок»? Скорее всего, чем что-нибудь по моей части. В таком случае, я твердо решил воспользоваться приглашением незнакомки и заглянуть к ней на этой же неделе.
Наконец подкатили к Гретли. Вокзал был как тысячи вокзалов в маленьких индустриальных городишках — крошечный и жалкий. Выход я кое-как нашел, но дальше простиралась кромешная тьма: затемнение, Как я ненавижу эти затемнения! Они — одна из ошибок этой войны. Есть в них что-то жалкое, унизительное, что-то от мюнхенской капитуляции. Будь моя воля, я бы выключал свет не раньше, чем бомбардировщики будут прямо над головой. Пусть опасно, зато не будет этих удручающих, жалких, затемненных улиц и слепых стен. Мы не должны были позволить этим грязным подонкам затемнить полмира! Наши затемнения — одна из форм признания их могущества. Могу себе представить, как эти маньяки хихикают при мысли о том, что мы блуждаем впотьмах, во мраке, в который они нас ввергли! Мы окружили себя тьмой, подобной тьме их гнусных душонок. Ненавижу затемнения!
Но затемнение в Гретли было всем затемнениям затемнение. Как будто на вокзал накинули ворох фиолетово-синих одеял. Такое чувство, будто сделай шаг — и провалишься в черную бездну.
Три машины прогромыхали мимо, наверно, по мосту, и мне показалось, что в одной из них сидела моя длинношеяя попутчица — и снова тишина. Ни единого такси. Еще из Лондона я заказал номер на пару дней в местной гостинице «Ягненок и шест», теперь мне предстояло найти ее в этой кромешной тьме.
Пришлось вернуться на вокзал и поймать носильщика. Тот объяснил, как пройти к гостинице, но при этом то и дело тыкал пальцем куда-то во тьму, словно мы были не в затемненном Гретли, а любовались видом на Неаполитанский залив ясным июльским полднем. Повторяя про себя его инструкции, я поплелся в город, волоча свой тяжелый чемодан. Дважды я сбивался с пути и попадал в тупики, пока, наконец, полицейский не указал мне гостиницу.

Гостиница «Ягненок и шест» располагала удобствами, достаточными лишь для офицерской казармы. Тем не менее она была полна народу, и в регистратуре мне заявили, что я могу снять комнату лишь на двое суток. Когда мне. показали эту комнату, которая умудрялась быть одновременно душной и холодной, я подумал, что двое суток более чем изрядный срок. А потом надо будет присмотреть себе более подходящее жилье. После обеда, на мой взгляд состряпанного исключительно из клейстера, я спустился в бар. Здесь веселились вовсю. Виски не было, и пили портвейн, джин и пиво. Летчики и армейские офицеры со своими девушками сидели большей частью компаниями по четыре человека, несколько штатских скромно тянули свое пиво, а один край стойки был оккупирован компанией, в которой без труда можно было узнать завсегдатаев. Я заказал кружку пива, бросил якорь поблизости от этой группы и принялся их рассматривать. Двое были офицерами, и один из них, капитан с багровым лицом, уже крепко опьянел. Еще там сидел пожилой коротышка в штатском, который говорил тонким, жеманным голосом и хихикал, как девушка. Он потешал компанию. Одна из женщин, полная скучная особа, держалась довольно скованно. Вторая была помоложе, лучше одета и вполне миловидна. Ее длинноватый нос придавал ей наглый вид, а пухлые губы, которые она не закрывала, даже слушая собеседника, казалось, всегда были готовы для нового взрыва хохота.
Я, очевидно, видел ее где-то раньше и при совершенно других обстоятельствах, но никак не мог вспомнить, где и когда. Это не давало мне покоя, и я продолжал глазеть на нее. Она заметила меня, и я увидел искорку тревоги в ее нахальных глазах. Багроволицый капитан тоже заметил мой настойчивый взгляд, он ему не понравился. Сначала разговор вертелся вокруг вечеринки, которая была у них в «Трефовой даме» — по-видимому, название какого-то загородного ресторана.
Отпускались утки обычного рода: тот назюзюкался, а эти двое слишком часто уединяются. Неоднократно упоминалось имя некоей миссис Джесмонд, насколько я понял, богатой, шикарной и загадочной женщины. Это я намотал себе на ус. Наконец разговор, как всегда водится в таких компаний ках, выродился в пустую болтовню с неизменным сексуальным подтекстом. Особенно усердствовал престарелый женоподобный господин с нарумяненными щеками. И еще я заметил, что за его паясничаньем скрывалась неизменная цель — высмеять наши усилия в борьбе с фашистами. Он давал понять, что находит все наши старания не более чем забавными, a впрочем, он предпочитал эпитет «трогательный». Q У него было до черта денег. И он был отнюдь не дурак, этот мистер Периго, как его здесь называли. Я уже начал подумывать, не улыбнулось ли мне, на-конец, счастье и не напал ли я на верный след. И потом эта девушка... Где я мог ее видеть?
— Какого черта, — неожиданно повернувшись и наваливаясь на мой стол, начал багроволицый капитан, — вы подслушиваете? Вы, может, думаете, что вам тут Би-би-си?
— Вы ни капли не похожи на Би-би-си, — заверил я его, чувствуя непреодолимую неприязнь к его налитым кровью свиным глазкам.
— Будет, Фрэнк! — попыталась унять его толстая особа. Она сделала знак второму офицеру — очевидно, своему мужу.
— Мало того, что вы смутили эту молодую леди... пялили на нее глаза... — продолжал он.
— Никого он не смущал, — вмешалась девушка и обратилась ко мне: — Не обращайте на него внимания. ...
.....

ждал встречи с вами. Я считаю только последние годы, потому что раньше я не оценил бы вас по-настоящему...
Она засмеялась.
— Ну, говорите, говорите дальше.
— Какая польза в разговорах, если я не могу ничего дать вам? Ведь я собираюсь уехать отсюда подальше, если только не понадоблюсь на фронте. Я даже писем хороших писать не умею.
— Знаете, зато я умею писать хорошие письма.
— Мне нужны совсем не ваши хорошие письма!— вдруг вспылил я. — Вы мне нужны... Почему вы до сих пор не говорили со мной по-настоящему?
— Потому, что я была напугана...
— Историей с Отто, и полицией, и всем остальным?
— Отчасти этим. Потом меня смущало ваше обращение. А главное, я стала замечать, что моя жизнь позади... и... и...
— Подите сюда! — закричал я, потому что, произнося последние слова, она встала и пошла к двери — Подите сюда, или я встану с постели...
— Только посмейте! — быстро возразила она и подбежала ко мне. Она попыталась вновь сделать строгое лицо, но я быстро пресек эти попытки.
Потом она сказала:
— Мне пора идти в госпиталь. Сегодня я тебя уже не увижу. Я пришлю сюда книги. А завтра поговорим... Ну, пусти же, милый, мне пора.
— Хорошо... — ответил я. — Только, ради бога, будь осторожна в этой страшной мгле!..