хил-238 Библиотека Приключений том 5 | М. Драгович ОЛЕКО ДУНДИЧ

---

М. Драгович

ОЛЕКО ДУНДИЧ

ФЕХТОВАЛЬЩИК
В тот ясный июньский вечер 1914 года на огромном плацу офицерской школы в Винер-Нейштадте, небольшом городке под Веной, царило небывалое оживление. На временной трибуне, устроенной из столов и скамей, взятых в солдатской столовой, не было ни одного свободного места; здесь сидели только офицеры разных родов войск. Унтер-офицеры и солдаты стояли вокруг плаца, посреди которого возвышался помост, напоминавший боксерский ринг, только без канатов. Рядом с помостом стоял большой круглый стол, за которым с важным видом восседали десять офицеров. Перед ними лежали какие-то бумаги. Немного поодаль от помоста в три ряда стояли кресла, в которых вместе со своими взрослыми сыновьями сидели генералы его императорского величества Франца Иосифа.
Все они собрались здесь для того, чтобы посмотреть завершающие соревнования императорского войска по фехтованию. Целый год во всех гарнизонах Австро-Венгерской монархии проводились отборочные соревнования, чтобы теперь перед цветом венского воинства лучшие из лучших показали свое искусство, настойчивость и ловкость в этой рыцарской игре.
Хотя на плацу собралось не менее двадцати тысяч зрителей, здесь не было никакого беспорядка и шума, как это обычно бывает на подобных зрелищах. И это понятно. Здесь находились одни военнослужащие, за которыми следили бдительные взоры старших. В империи во всем соблюдался показной порядок.
И только зрители, сидевшие в первых рядах трибуны, вели себя несколько развязней и смелей. У них были на то причины. Представитель их дворянского племени и в этом году мог оказаться в числе первых. Молодой поручик граф Арнольд фон Инн стал финалистом в соревнованиях среди офицеров. Высокий, белобрысый до бесцветности, он гордо раскланивался со знакомыми из первых рядов трибуны. Затем он изящно поклонился сидевшим в креслах генералам, и на его бескровных губах появилась холодная улыбка. Его противник, пехотный поручик Вацлав Оба-дал, сидел пятью рядами выше, среди своих товарищей по гарнизону, и спокойно уплетал булку с маслом. Он был немного ниже фон Инна, но шире в плечах, а волосы его были чуть-чуть темнее, чем у австрийского поручика. Боем фон Инна и Обадала заканчивались офицерские соревнования. Противники не были знакомы: фон Инн жил в Вене, а Обадал — в Праге.
Два унтер-офицера, вышедшие в финал, сидели на принесенных из столовой табуретах. Каждому из них было не больше двадцати двух лет. Оба были среднего роста. У одного были каштановые волосы и красивое лицо, которое немного портили слегка косившие зеленые глаза. Другой выделялся среди всех присутствующих своей выразительной внешностью. Смуглый, с большими черными глазами, окаймленными по-девичьи длинными ресницами, большеносый, с щегольскими, черными как смоль усами, полными губами и энергичным, словно изваянным из камня лицом, он был представителем тех людей, которых в Европе можно встретить только среди вершин Ди-нарного нагорья. В каждом его движении чувствовались несгибаемая воля и смелость. Оба финалиста дружески разговаривали, словно предстоящий поединок их не касался.
— Поверь мне, Пайо, — говорил смуглый, — я тебе, как брату родному, обрадовался. Вот уже целый год никого из наших краев не встречал. В моем эскадроне почти одни швабы. Если бы не несколько чехов да поляков, совсем бы разучился говорить по-нашему. А так они мне по-своему, а я им по-сербски, и все же друг друга понимаем.
— Я тебе, Олеко, тоже обрадовался. Я в пехоте. Хам наших полно. И ты был бы с нами, если бы твой стен не был богат.
— Да, Пайо, в кавалерии служить неплохо. Отец каждый раз, как в Вену приезжает, деньжат отваливает. Конь и снаряжение у меня свои. Только люди не те. Иной раз думаешь: «Алекса Дундич, придется ли тебе когда-нибудь вернуться домой!» Сейчас бы, кажется, перешел в Сербию, чтобы всегда среди своих быть. И отца бы оставил. Пусть его торгует свиньями. Ты же знаешь, он своего дела бросить не может.
Их разгел >р был прерван громким восклицанием одного из седевших за круглым столом. Вскоре на помосте появились двое бойцов — простых солдат. После обычней церемонии поединок начался. Глухо раздавались тяжелые удары клинков. Бойцы дрались все ожесточен щ, забывая об сторожности. Вдруг один из них, (Яэле« ловкий, искусным ударом вышиб саблю из рукит,своего противника. Толпа, наблюдавшая за поединком, зашумела. Побежденный поздравил победителя. Комендант венского гарнизона, еще крепкий старик, от имени императора вручив победителю миниатюрный меч из чистого золота. Оркестр заиграл гимн. Все стали по команде «смирно».
Как только закончилось исполнение гимна, главный судья, тот самый, чей голос прервал разговор наших знакомых, вызвал унтер-офицеров Алексу Дундича и Павла Ходжича. По дороге к помосту Ходжич сказал Алексе:
— Ты мне, Олеко, всегда поперек дороги становишься. Еще в детстве ты меня всегда побеждал, когда мы встречались на острове посреди Савы. И камни бросал дальше, и бегал и прыгал лучше. Я, как только услышал, что ты вышел в финал, сразу понял — надеяться мне не на что.
— Ты победишь или я, мне все равно, Пайо. Главное, наши побеждают. Вон, видишь, двое солдат? Оба загорцы *. Ишь, обнимаются! Братья!
Главный судья не дал им долго разговаривать. Он
____________
* Загора — район в Боснии (Прим. ред.).

не стеснялся в обращении с унтер-офицерами, к тому же не дворянами, фамилии которых оканчивались на «ич». Со вступительной церемонией было быстро покончено. Поединок начался. Алекса в два прыжка оказался возле своего ^противника. Клинки скрестились. Ходжич стремительно наступал. Он был хорошим фехтовальщиком, но на этот раз он встретил такое умение и крепкую руку, что ему пришлось задуматься. Два его сильных удара были отбиты, и Ходжич отступил на один шаг. Алекса не двинулся с места. Ходжич вернулся, и клинки скрестились опять. Бойцы наносили удары, но безрезультатно. Искры снопами летели с клинков.
Возбуждение публики достигло предела^Никто не ожидал такого поединка. Старые генералу размахивали руками, как игрушечные паяцы, которых дергают за ниточки. Словно какая-то невидим «л сила перелила в их вялые вены пламенную кровь бойцов.
Наконец Ходжич решил, что наступил момент, когда можно применить свой излюбленный прием — обман. Он упал на правое колено, а затем вскочил, оттолкнувшись левой ступней. Проделав все это с молниеносной быстротой, Ходжич нанес удар необычайной силы. Но он был отбит.
Ходжич выругался по-сербски; его ругательство прозвучало на притихшем плацу, как выстрел из пистолета. Бойцы делали все новые выпады. Когда Ходжич выругался, глаза Алексы загорелись каким-то странным блеском. Клинки продолжали высекать искры. Вдруг Алекса напрягся и нанес страшный удар. Из руки Ходжича вылетела сабля и с глухим звоном упала на судейский стол. Тогда Алекса опустил свой клинок, подошел к Павлу, в глазах которого стояли слезы, стиснул его руку, обнял и увел с помоста.
Снова повторилась та же торжественная церемония. Только на этот раз комендант гарнизона, сердечно поздравляя Алексу, немного подольше задержал его руку в своей.

Господа офицеры фон Инн и Обадал начали поединок осторожно, словно испытывая друг друга. Австриец был более ловок, но чех сильнее. Клинки скрещивались, искры летели, как стайки июльских светлячков. Чувствовалось, что чех берет противника измором. Дыхание австрийца становилось все более прерывистым. Сидевшие в креслах и первых рядах трибуны потеряли всякую степенность. Они во все горло подбадривали своего родовитого бойца. Симпатии судей также явно были на его стороне. Только сознание того, что они судьи, не позволяло им орать, как все прочие. По мере того как разгорался бой, главный судья вместе со своим стулом все ближе подвигался к помосту. Когда поручик Обадал оказался в углу помоста, который был подперт козлами, судья незаметно, но сильно толкнул опору. Доски прогнулись, и поручик растянулся во весь рост, выпустив из рук клинок, по которому его противник нанес несильный удар.
По плацу разнеслось бешеное «браво». Фон Инн поклонился креслам и кивнул головой первым рядам трибун. Поручик Обадал тем временем встал и протянул «победителю» руку. Тот сделал вид, что не заметил протянутой руки, и прошел мимо.
В это время произошло нечто неожиданное. Дундич подошел к судейскому столу и стал что-то взволнованно говорить по-сербски. Несколько рук с силой оттащили его. Раздались звуки гимна. Все встали. На этом соревнования и торжественная часть кончались. Но тут выступил комендант гарнизона:
— Господа генералы и офицеры, унтер-офицеры и солдаты, соревнования окончены, но я предлагаю выяснить, кто же является абсолютным чемпионом. Пусть чемпионы — солдат и унтер-офицер сразятся между собой, а победитель скрестит оружие с офицером, благородным фон Инном. Победителю в первом поединке я дам сто крон из своего кармана, а абсолютному чемпиону я подарю свою саблю, которая у меня еще осталась с тех времен, когда я был поручиком и сражался добровольцем на франко-прусской войне.
Все присутствующие в знак одобрения устроили овацию. Солдату и Дундичу возражать не приходилось. Фон Инн мог отказаться, но ему было стыдно это сделать.

Первая пара вышла на помост. Не прошло и тридцати секунд, как противник Дундича сдался. Наступила очередь скрестить клинки с фон Инном. Тут к Дундичу подошел поручик Обадал и сказал:
— Его нетрудно побить. Если он не был левшой, я бы его победил.
— А я сам левша. Вы бы его и так победили, если бы судья не подложил вам свинью. Выбил опору, доска прогнулась, и вы поскользнулись. Я поэтому и протестовал. Вот увидите, что я сейчас с ним сделаю.
Бойцы появились на помосте. Среди зрителей послышались возгласы: «Две левши», «Белый и черный».
У фон Инна была солидная школа, разнообразная тактика, хороший рефлекс и большая гибкость. Но ему недоставало того, чего у Алексы было в избытке. Австрийцу недоставало боевого задора и темперамента, то есть того, что делает искусство бойца совершенным.
Дундич сначала решил заставить фон Инна показать все, что тот умеет. Унтер-офицер только защищался, легко отбивая удары, но ни на сантиметр не отступил от той позиции, которую занял в самом начале. Поручик налетал, как ястреб. Большинство зрителей болели за него, а Алексу начали освистывать. Только старые и опытные бойцы, на чьих лицах были видны шрамы от многих настоящих поединков, задумчиво качали головами.
Только тогда, когда поручик показал все, что умел, действительно начался бой. Алекса перешел в наступление, затем нарочно открылся. Поручик, рассчитывая нанести вернейший удар, сделал сильный выпад. Но Алекса легким движением тела уклонился от удара.
И вот уже третий раз поручик по своей вине падает на пол. Алекса каждый раз спокойно ожидал, когда противник встанет и сможет продолжать поединок. Теперь уже аплодировали ему, а над поручиком смеялись. Первые ряды трибун громко выражали свое негодование. Почему, мол, серб именно с фон Инном играет, как кошка с мышью? Старый комендант успокаивал их, так как некоторые стали уже доставать пистолеты.
Было опасно продолжать дальше подобную игру. Искусным приемом он выбил клинок из усталой руки поручика. Потом он поклонился генералам и офицерам и сделал вид, что не заметил протянутой фон Инном руки. Алекса мстил за оскорбление, нанесенное поручику Обадалу. Солдаты, унтер-офицеры и часть офицеров аплодировали Дундичу, в то время как аристократы, сидевшие в креслах и первых рядах трибуны, чувствуя себя униженными, скрежетали от бешенства зубами.
Кто знает что бы случилось с Алексой, если бы труба не проиграла сигнал тревоги. Через открытые ворота на плац галопом влетела группа конников — генералов и офицеров. Раздалась команда «смирно». Один из конников, дождавшись, пока все успокоились, с пафосом заговорил:
— Довольно веселья! Пусть погаснет радость в ваших сердцах! Над всеми нами нависла мрачная туча несчастья. Августейший наследник престола Франц Фердинанд и его супруга убиты сегодня в Сараеве. Они пали от руки сербского наемника. Это значит, что будет война. А теперь спокойно разойдитесь по казармам! Всем необходимо вернуться в свои части и ждать дальнейших распоряжений. Марш!

ПЕХОТИНЕЦ
Несмотря на то, что была уже глубокая ночь, Алексу, как только он пришел в казарму, вызвал к себе командир. Алекса шел к своему начальнику, обуреваемый тяжелыми предчувствиями. Тот принял его весьма любезно, поздравил c победой и сказал:
— Полчаса тому назад я получил по телефону приказание отчислить вас из кавалерии и направить в семидесятый пехотный полк. Пять минут назад я получил письменное подтверждение. Вы были моим лучшим подчиненным. Я готов сам заплатить вам за коня и снаряжение, сколько вы захотите.
Весть о гибели престолонаследника и о войне не так взволновала Алексу, как эта последняя новость. На мгновение все поплыло перед его глазами. Он вспомнил о своем эскадроне, о сабле, которую отец специально возил в Травник, где ее закаливали и точили. Но Алекса тут же взял себя в руки.
— Очень жаль, — сказал он. — Но приказ надо выполнять. Коня и снаряжение я оставляю писарю Бергеру. Он давал мне уроки немецкого и французского языков. Спасибо вам за похвалу. Когда мне идти?
— Немедленно. Сопровождающий ждет. Казармы пехоты находятся на другом краю города. Вы будете среди своих земляков. Я очень сожалею, но вы вчера слишком много забавлялись и к тому же эта плохая весть... Все вместе и послужило причиной вашего перевода в пехоту. Можете идти!
Ничего не замечая, Алекса, как лунатик, шагал по венским улицам. После сегодняшних событий у него исчезли последние иллюзии относительно честности и рыцарского духа представителей монархии.
Наконец Алекса с солдатом остановились перед кабинетом дежурного офицера. Солдат не поверил своим глазам, когда, Алекса вместо нескольких грошей на чай протянул ему маленький золотой меч.
— На, возьми, разломай и продай! Если этого не сделаешь, скажут, что украл. Мне он не нужен. Можешь идти. А я к дежурному.
Солдат не стал дожидаться повторения приказания и исчез. с
Алекса вошел к дежурному офицеру. Там его встретил молодой, бледный и худой поручик с моноклем в глазу.
— Итак, унтер-офицер Дундич. Хорошо! Я вас ждал. Мне уже сообща ли по телефону... Так это вы оскорбляете офицеров, а к тому же еще дворян?
Офицер позвонил. Появился солдат.
— Отведи этого в зал, в унтер-офицерский угол! Только тихо! Солдаты спят. Марш!
Потом, обернувшись к Дундичу, сказал:
— А с вами мы еще завтра поговорим.
Каково же было удивление Алексы, когда наутро, проснувшись по сигналу трубы, он увидел на соседней кровати Ходжича. Тот еще спал. Алекса подошел к нему и стал будить:
— Подъем! Вставай, Пайо! Разоспался, как грудной ребенок. Вставай!
Ходжич, наверное, не так бы удивился, если бы вдруг узрел перед собой самого Франца Иосифа. Он вскочил, словно его кто крапивой хлестнул.
— Ты, Олеко! Почему ты здесь? Целую ночь ты мне снился, а теперь на тебе, наяву вижу. Почему ты здесь, друг?
Пока Ходжич одевался, Алекса в нескольких словах объяснил ему, в чем дело. Появился вчерашний дежурный.
— Что? В гусарской форме! — начал кричать поручик. — Отведи его сейчас же на склад, пусть получит нашу — пехотную. Кстати, там сегодня выдают новую форму, оружие, снаряжение и боевые патроны.
Хотя Дундич уже привык к грубому обращению начальников, но все же поведение поручика ему не понравилось. Он молча пошел за Ходжичем к складу, как во сне, переоделся, получил винтовку, штык, пистолет, снаряжение и боевые патроны. Из щеголеватого гусарского унтер-офицера он превратился в серого пехотного солдата с унтер-офицерскими нашивками.
В следующие несколько дней Дундич познакомился почти со всеми солдатами 70-го полка. Это был известный полк, солдат его в народе звали зибцигерами *. Все они были из Срема **. Встреча с земляками и лихорадочная подготовка к отправке на фронт отвлекали его от мысли о том, как несправедливо с ним поступили. Каждое утро унтер-офицеры раньше всех уходили на стрельбище, где под руководством поручика Ганса обучались стрельбе из пистолета.

____________________
*3ибцигеры (нем.) — семидесятники. (Прим. ред.)
** С рем — район, ранее входивший в Боснию, которая находилась под владычеством Австрии. (Прим. ред.)

Алекса первым, почти не целясь, выпускал свои десять пуль в центр мишени и затем задумчиво наблюдал, как стреляют остальные унтер-офицеры и как ругается поручик. Он оставил Алексу в покое, увидев, что унтер-офицер оказался не только первым фехтовальщиком, но и первым стрелком в империи. Пока остальные упражнялись, Алекса иногда читал какой-нибудь французский или немецкий роман, чем вызывал восхищение своих товарищей и откровенную зависть поручика, который не мог удержаться, чтобы не спросить Алексу:
— А ты не... а ты не дворянин?
— Нет, господин поручик, я сын торговца свиньями. Закончил учительскую школу. Я серб, а в моем краю, видите ли, нет дворян.
— Дикари!
— Нет, господин поручик. Сербы — добрый и трудолюбивый народ. Извините, но я должен вам кое-что сказать. Были времена, когда сербские короли пили из золотых чаш, а германцы еще были людоедами. Это исторический факт, господин поручик!
Лицо поручика Ганса стало белее мела. Неизвестно, что бы случилось с Алексой, если бы на боку его не висел пистолет. Поручик понял, что пощечина, которую он собирался влепить этому унтер-офицеру, будет последним делом, которое ему суждено совершить в его жизни. И он только процедил сквозь зубы:
— Невежа, дикарь!
— Позвольте,— продолжал Алекса,— я вам расскажу один анекдот. Вы, наверное, знаете, что основатель нынешнего Сербского государства князь Милош посетил ваш престольный город. Он был неграмотен, но весьма смышлен. Одного только он никак не мог понять: кто такие аристократы? Так как никакие объяснения не помогали, один из сопровождавших его австрийских офицеров сказал ему, что аристократы — это те люди, которые нигде не работают, а живут как заблагорассудится. «А,— догадался князь Милош,— и у нас такие встречаются, только мы их называем не аристократами, а бродягами».

ФРОНТОВИК
Объявлена война. Австро-Венгерская империя вместе с Германией и Турцией начала войну почти со всей Европой. 1 августа 1914 года царская Россия тоже вступила в войну на стороне Франции и Англии. Маленькая Сербия утопала в крови. Алекса жил и работал, как в бреду. Ему было жаль своих братьев с той стороны Савы. Иногда он делился своими мыслями с Ходжичем. Тот охотно слушал его, но, кажется, не понимал.
Однажды вечером весь полк отвели на железнодорожную станцию, посадили в вагоны, и поезд пошел по направлению Праги. Перед рассветом эшелон остановился в открытом поле. Вскоре в вагоны погрузились солдаты одного чешского пехотного полка.
Каково же было удивление Алексы, когда в его вагон вошел поручик Обадал. Они поздоровались, как старые знакомые. Алекса уступил поручику половину своего деревянного сундука. Обадал сел, а затем обратился к своему вестовому:
— Крейч, если кто будет спрашивать меня, скажи, что я занят. Понимаешь,— обернулся он к Алексе,— с того вечера в Вене я совсем не переношу этих швабов. Столько кричат о храбрости и чести, а сами в любой момент готовы свинью подложить. А теперь нас посылают против русских на убой, — говорил поручик тихо, чтобы его не слышали другие солдаты. — Ну давай располагаться да спать.
Поезд резко остановился, так что спавшие ткнулись носами в спины cидящиx соседей. Был уже день. Разбуженные резким тычком, Алекса и Обадал сначала не могли понять, в чем дело, а потом рассмеялись.
— Меня еще никогда так нежно не будили,— сказал поручик.
Ночью состав остановился ь лесу. Солдаты построились и рассчитались. Не хватало почти тридцати человек. Из полка Алексы исчез только старый босниец. Остальные были из чешского полка. Поручик Ганс крыл на чем свет стоит русских, сербов, чехов и прочих славянских дезертиров.

Полки вышли из лесу и через болота направились к затихшему полю боя. После двух часов хода полки прошли мимо перевязочных пунктов и временных складов, миновали позиции артиллерии, а потом по ходам сообщения чешский полк пошел налево, а сремский — направо. Они сменили два полка тирольских стрелков, которым в один прекрасный вечер казаки устроили такой погром, что из этих полков нельзя было сформировать даже одного взвода. Но окопы и землянки были в прекрасном состоянии, что свидетельствовало о деловой педантичности немцев.
Алекса и Ходжич разместились вместе в одной из небольших землянок, расположенных рядом с землянкой поручика Ганса. Тут-то Алекса и пожалел, что расстался с кавалерией.
— Живем в норах, как мыши, Пайо!—сказал он и запел песню «Ни заря, ни белый день...».
— Ты что, с ума сошел? Замолчи! — разорался поручик Ганс.— До русских окопов всего какая-нибудь сотня метров. Там все слышно, что ты поешь. Они узнают, что вместо тирольцев пришли другие, худшие солдаты...
— Это еще как сказать, господин поручик. Мы еще только пришли. Увидим.
— И смотреть тут нечего! Наше дело подчиняться — и все!
Поручик Ганс хотел добавить что-то еще, но, услышав залп, который дала австрийская артиллерия, испуганно бросился на землю. Алекса, едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, сказал вполголоса:
— Что касается офицеров, то] уже известно, которые храбрее.
Проходили дни, недели, наконец, месяцы, но никаких событий на фронте в Галиции не происходило. Кроме коротких артиллерийских дуэлей на рассвете, не случилось ничего, что могло бы оживить однообразную окопную жизнь солдат. Большую часть времени они проводили за игрой в карты. Время от времени поднимался шум из-за исчезновения какого-нибудь чешского солдата. Поручик Обадал, проводивший целые дни с Алексой и Ходжичем, только загадочно улыбался, когда его спрашивали о том, что происходит в чешском полку.
— Беднота ищет лучшей доли,— отвечал он.— Какое мое дело, о чем думают солдаты. Для этого существует разведывательная служба. Да и в России много бедноты.
На этом объяснении разговор обрывался. Собеседники поручика никак не могли понять, что он хотел этим сказать.
Весна 1915 года не принесла никаких перемен в жизни Алексы. Первое время велась перестрелка, а потом и она прекратилась. На австрийский артиллерийский ого:<о с русской стороны больше не отвечали. Австрийские офицеры объясняли это бедностью русских. Поручик Вацлав (так Алекса и Ходжич стали называть Обадала) по своему обыкновению не возражал.
— Конечно, беднота,— говорил он,— хоть земля у них и богаче нашей.
Окопная жизнь надоела Алексе. Когда однажды между окопами появился обезумевший от выстрелов белый конь — он словно с неба упал на ничейную землю,— Алекса не выдержал. Он не сводил глаз с гордого коня, метавшегося между окопами. Из обеих траншей солдаты высунули головы и смеялись, еще больше пугая бедное животное.
Алексу словно толкнули, он выскочил из окопа и побежал к коню. В несколько прыжков он оказался возле коня и в следующий момент уже был на его спине. Громким «ура» обе траншеи приветствовали его поступок. Никои;/ из русских и в голову не пришло снять из трехлинейки горделивого всадника, который, похлопывая коня по шее и стискивая коленями его бока, направился к австрийской стороне. Вдруг Алекса громко вскрикнул: конь одним махом перескочил австрийскую траншею и галопом помчался в тыл.
Почти все русские вышли из окопов. Они следили взглядами за Алексой, исчезавшим вдалеке, и их широкие лица сияли от удовольствия. Они повторяли:
— Молодец, атаман, настоящий джигит!
Услышав неожиданный шум, поручик Ганс, с достоинством уплетавший в землянке свое любимое блюдо — жареный картофель, схватил карабин и выбежал из землянки. Он вообразил, что уже началось давно ожидавшееся русское наступление. Недолго думая, он стал целиться. Вдруг на левое плечо его легла чья-то железная рука.
— Доброе утро, коллега,— поздоровался с ним поручик Вацлав, улыбаясь.
Вздрогнувший от такой неожиданной вежливости, поручик Ганс опустил карабин и удивленно протянул руку. Тем временем русские скрылись в окопах, а Алекса уже давно заехал в ближайший лесок.
То, что происходило на лесной поляне, было одновременно и смешно и грустно. Алекса обнимал коня, в следующую минуту пускал его в бешеный галоп, потом соскакивал с него и, держась за гриву, бежал рядом, затем несколько раз подряд перескакивал через него, и так продолжалось без конца.
Почти весь штаб, который размещался в шатре на другой стороне поляны, наблюдал за этой игрой. Генерал приказал одному из младших офицеров прекратить это дурачество. Офицер пошел к Алексе и стал кричать. Когда это не помогло, он вытащил пистолет и выстрелил в воздух.
Алекса тут же остановил коня и выкинул последний трюк. Он трижды похлопал белого коня по крупу, и тот, к великому удивлению всех присутствовавших, послушно лег на землю. Зрители удивились еще больше, когда Алекса встал на колени, нежно обнял коня и поцеловал его в черную звезду на лбу. После этого он опять похлопал коня. Конь встал, и Алекса направился к офицеру. Минутой позже он уже стоял перед генералом, который с явной симпатией наблюдал за всадником и конем.
— Что это значит? — спросил генерал.
Алекса в нескольких словах обьяснил ему все.
— Хорошо, хорошо, мне все ясно,— сказал генерал, — но я никак не могу понять, почему из тебя, пехотинца, получился такой прекрасный наездник.
— Я до войны был в кавалерии,— мрачно ответил Алекса.
— Так ты гусар?! Почему же ты тогда здесь? Как тебя зовут? Кто ты?
Генерал, очевидно, ожидал услышать какую-нибудь аристократическую фамилию, предполагая, что необузданный дворянчик был сослан в пехоту за какие-нибудь юношеские проказы.
— Я бывший кавалерийский, а ныне пехотный унтер-офицер Алекса Дундич.
— Дундич, Дундич, — задумчиво повторял генерал. — А ты случайно не тот Дундич — серб, абсолютный чемпион страны по фехтованию?
— Именно тот, господин генерал! — ответил Алекса.
Генерал был очень удивлен. Но скоро выражение удивления на его лице сменилось веселой улыбкой.
— Значит, это ты сбил спесь с фон Инна. Нельзя было этого делать, — лукаво продолжал генерал.— Ты знаешь, он дворянин. Нам, плебеям, можно только подчиняться. Значит, ты самовольно ушел с позиции. Я могу тебя наказать. Но конь — это военный трофей. Поэтому тебя нужно наградить. Наказание и награда взаимно исключают друг друга. Возвращайся туда, откуда пришел, и больше не выкидывай таких штук, как тогда с фон Инном и сегодня с этим конем.
Он явно был доволен своей последней фразой.
— Скажи своему командиру взвода, что генерал Циглер сам во всем разобрался, и поэтому пусть он тебя на сегодня оставит в покое.
Алекса поблагодарил, повернулся налево кругом и направился к передовым позициям. Сделав несколько шагов, он обернулся, поглядел на коня, которого держал поручик, и невольно свистнул. Конь встал на дыбы и так жалобно заржал, что у Алексы по спине пробежала дрожь.
— Смотри, накажу, шалопай! — крикнул ему генерал.
Довольный утренним приключением и в то же время расстроенный, что оно так скоро кончилось, Алекса вернулся к себе в окоп. Не успел он подойти к своим, как поручик Ганс стал кричать:
— Ты что думаешь, война — это цирк или ипподром?! Пойдешь под военный трибунал. Ты мне всю жизнь отравляешь своим присутствием. Ходжич, возьми четверых солдат, пусть его свяжут и отведут в штаб.
Тут подошел телефонист и доложил:
— Вас вызывают к телефону, господин поручик.
Пока Ходжич растерянно мялся, не зная, как ему
поступить, поручик уже вернулся. 3,по поглядев сначала на Алексу, потом на Ходжича он мрачно скомандовал:
— А ну, марш по своим местам!

--->>>