RSS Выход Мой профиль
 
Главная » Статьи » Библиотека C4 » 2.Художественная русская классическая и литература о ней

хрк-575 Левитов А.И. Избранное
Раздел ХРК-575

АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ ЛЕВИТОВ
ИЗБРАННОЕ


Сост. предисл., примеч. Е. М. Жезловой.
— М.: Моск. рабочий, 1982,-415 с.

обложка издания

Аннотация
Александр Иванович Левитов (1835—1877) принадлежит к числу видных представителей плеяды писателей-демократов. Вступив на литературную дорогу в начале 60-х годов прошлого века, он в своем творчестве отразил существенные черты литеретурного движения своего времени; его произведения полны тревожных раздумий над процессами пореформенного развития России, поисков путей практической деятельности для передовой разночинной интеллигенции, в них глубоко изображена жизнь народа.

 

 

Содержание
Е. Жезлова. А. И. Левитов
СТЕПНАЯ ДОРОГА НОЧЬЮ
ПОГИБШЕЕ, НО МИЛОЕ СОЗДАНИЕ
НАСУПРОТИВ!
РАСПРАВА
«КРЫМ»
МОЯ ФАМИЛИЯ (Из воспоминаний временнообязанного)
САПОЖНИК ШКУРЛАН
ИМЕНИНЫ СЕЛЬСКОГО ДЬЯЧКА
ОДИН ДОКТОР (Больничный эскиз)
ЛИРИЧЕСКИЕ ВОСПОМИНАНИЯ ИВАНА СИЗОВА
МОСКОВСКИЕ «КОМНАТЫ СНЕБИЛЬЮ»
НРАВЫ МОСКОВСКИХ ДЕВСТВЕННЫХ УЛИЦ
БАБУШКА МАСЛИХА
ГАЗЕТА В СЕЛЕ
ПЕТЕРБУРГСКИЙ СЛУЧАИ (Очерк)
МОЕ ДЕТСТВО.
ГОВОРЯЩАЯ ОБЕЗЬЯНА (Эпизод из романа «Сны и факты»)
НЕ К РУКЕ (Шоссейный очерк)
АХОВСКИИ ПОСАД. Степные нравы старого времени. (Отрывок из повести)
Примечания

 

 


 

Если интересуемая информация не найдена, её можно ЗАКАЗАТЬ

 

А.И. ЛЕВИТОВ

 

О своих героях — жителях предместий и городских застав, ночлежек и столичных трущоб — Левитов как-то сказал с любовью и горечью: «Ах, какой там милый народец проживает!.. Боже мой!.. Лик божий, кажись, давно утерял, давно уж он весь от жизни измызган и заброшен за забор, как бабий истоптанный башмак, а эдак вот проживешь с ним, побеседуешь по душе, ан там, на глуби-то, внутри-то, она и светится, как светлячок, душа-то божья и мигает. А кто к нему подойдет, к этой бедноте-то, вблизь-то, лицом к лицу, кто это будет до души-то этой в глуби докапываться?.. Никого нет, голубчик, никого. А ведь какие силы были!.. Вот хоть бы Лермонтов... Силища! ...Если бы с этим поэтическим-то чутьем, какое было у Лермонтова, да кабы он к этой бедноте подошел (а уж он пробовал ведь!), что бы он там открыл!»1
В этих словах и мир писательских интересов Левитова, и особенность его художественного дарования — поэтичность и сентиментальность, и реакция на то суровое, беспокойное время, которое требовало от литературы жесткой правды о народе — без умилений и поэтических прикрас.
Не только Лермонтов, действительно прикоснувшийся к теме будущей натуральной школы 2, но и говорившие о народе в полный голос Григорович, Писемский и даже Тургенев, «Записки охотника» которого вышли далеко за пределы социально злободневной темы и обрели огромную художественно-историческую масштабность,— всс

1 Цит. по кн.: Н. Н. Златовратский. Воспоминания. М., Гослитиздат, 1956, с. 293.
2 Например, в «Княгине Лиговской» (линия «нищего разночинца» Красинского) и позже—иначе — в очерке «Кавказец».
5
эти писатели в накаленной атмосфере 60-х годов уже не удовлетворяли потребностям времени. Они привлекли внимание современников к крестьянству как мощной силе нации \ но общая концепция народа, присущая «сентиментальному натурализму» 40—50-х годов XIX века, в условиях следующего десятилетия уже была недостаточно активной. Писатели-разночинцы, очень близкие по происхождению и жизненному опыту к своим персонажам, сконцентрировали внимание на нескончаемой борьбе «маленького человека» за то, чтобы выжить,— борьбе, составлявшей смысл и выражение его бытия.
Как литературное направление демократы-шестидесятники оформились в период подъема революционных настроений середины прошлого века и, вобрав множество самых разных творческих индивидуальностей, были объединены широким стремлением возместить тот нравственный, умственный, душевный ущерб, который нанесли народу века рабства. Пути к этому им виделись самые разные, в зависимости от политической зрелости и идейно-художественной смелости писателя. Одни (Чернышевский, Некрасов, Слепцов) были убеждены в необходимости революционного преобразования общества, другие (Левитов, Помяловский, Решетников) — постепенного изменения его путем всеобщего просвещения. Сила теоретического мышления и художническая дерзость Чернышевского дали ему возможность воплотить идеал в литературных образах. Но Чернышевский понимал необходимость для своего времени и литературы высоких звучаний, и «будничной» литературы «народного реализма», сила которой — в ее документальности, этнографической скрупулезности, в изображении не замечательных, богатых натур, а косных, «рутинных» характеров, составлявших основную массу народа. На таящуюся в подобных произведениях взрывную силу Чернышевский указал в статье о Николае Успенском («Не начало ли перемены?», 1861 г.), очерки которого отразили общую тенденцию перехода литературы «на почву общественную»... На первый план выступили «сила вещей и разнообразнейшие отношения к ней человеческой личности»2,— говорил Щедрин. Писатели стремились постичь объективные истоки народного бедствия.

1 Отныне герою из народа «суждено было стать одним из основополагающих типов русской литературы, пройти через значительное количество произведений русских реалистов, видоизмениться, испытать полемические удары, пережить критические разборы. Это тип «маленького человека», который может быть поставлен в один ряд с мировыми типами» (JI. М. Лотман. Реализм русской литературы 60-х годов XIX в. Л., Наука, 1974, с. 109).
2 М. Е. Салтыков-Щедрин. Собр. соч. в 20-ти т. М., Художественная литература, 1970, т. 9, с. 276. 277.
6
Не все были так жестки и категоричны, как Н. Успенский, концентрировавший внимание только на убожестве быта и духовной нищете крестьян (это была и полемическая крайность, проводящая резкую грань между «дворянской» и новой демократической литературой о народе). Глубже понимал «силу вещей» Помяловский, и у него было больше сострадания к своим персонажам; отдает должное инициативному началу в народе Решетников: его герои стремятся изменить свою судьбу. Многообразие характеров усматривает в народе Левитов; он видит и новую расстановку сил в деревне: мироед и жертва. Критический взгляд на народ не мешает Левитову поэтизировать его лучшие черты. Но все писатели-разночинцы, хотя и в разной степени, были привержены к «факту». Социальный очерк стал ведущим жанром литературы 60-х годов. Благодаря своей мобильности он обнаруживал темы и проблемы, получавшие у больших писателей-романистов широкую разработку на психологической и философской основе.
И судьбы писателей-разночинцев были очень схожи. Почти все они происходили из духовного звания и все оставляли церковное поприще, ища иного бога для себя и для народа. Большинство из них так и не обрело новой твердой веры, сломившись в борьбе с более мощным противником; между ними и их идеалами стояла оказавшаяся им не по силам стена российской действительности.
Этот, как будто предначертанный, круг свершил и Александр Иванович Левитов.
Он родился 20 мая 1835 года в большом степном селе на Там-бовщине. У отца, дьячка деревенской церкви, была в доме школа. Мальчик помогал учить детей и сам посещал духовное училище, а потом был отдан в тамбовскую губернскую семинарию. Воспоминание о ней мрачным кошмаром преследовало Левитова многие годы. Он будет описывать потом «коростовое стадо разношерстных ребятишек, голодных и потому воровавших у всякого все, что только попадало под руку; беспризорных и потому по-зверски изодравшихся; без хороших руководящих примеров и, следовательно, в самом детстве уже обреченных на гибель... Шипенье гибких двухаршинных розог, рев десятка детей, которых в разных стойлах полосовали ими...» («Петербургский случай»). Доносительство, слежка, бессмысленная и тупая жестокость растлевали ум, убивали душу.
Потрясением, оставившим след на всю жизнь, было перенесенное им наказание розгами: Левитов говорил, что у него выпороли душу из тела и что живет он «как бы чужой, сморщенной душой».
7
Это было не так. Душу он сохранил с ее неизменной и чуткой способностью мгновенно откликаться на чужую боль. Но детство кончилось. О духовном поприще больше не было помыслов. Его влекли столица, университет. Это было предреформенное время. Всеобщее брожение докатилось до глубин России и всколыхнуло степную глушь. «В мою голову ударил откуда-то летучий, но светлый луч убеждения, что мне неминуемо нужно быть там... потому что там битва... и я пошел...» Разночинская молодежь вырывалась из своей среды. Ею двигало стремление оповестить мир о «многоразличных видах нашего русского горя», пробудить в народе сознание собственного рабства как первый и необходимый импульс к освобождению. Но прежде всего самим обрести знания, стать наравне со своим временем.
Трудно было Левитову в столице с его наивностью и непрактичностью. В университет поступить не удалось. Он становится студентом Петербургской медико-хирургической академии (в августе -1855 г.). Началась повседневная битва с «невидимым врагом» — нуждой и житейскими невзгодами. Она будет длиться много лет и создаст тот общий фон, тот колорит левитов-ского творчества, который останется неизменным на протяжении всей его жизни.
По собственному признанию Левитова, тогда, в Петербурге, бывали минуты, когда он хотел «разом избавиться от всех мучений». А судьба нагнетала испытания. Осенью 1856 года его исключили из академии и отправили в ссылку — в Вологду, а затем еще дальше — в Архангельскую губернию, город Шенкурск, где он проработал фельдшером почти три года. О том, что произошло тогда в академии, точных сведений нет. Одни биографы неопределенно повторяли слова сестры Левитова: «Это какая-то ужасная тайна», другие считали, что, во всяком случае, «политики» не было, третьи видели здесь именно «политику» — отражение событий, происходивших в академии летом 1856 года. Герценский «Колокол» (10 октября 1857 г.) сообщал: «Трое студентов Петербургской медико-хирургической академии, посланные в виде депутации от своих товарищей, лично жалуются государю, что их морят с голоду. Назначается следствие. Оказывается, что студенты говорят правду; тем не менее несчастных студентов, осмелившихся, мимо лестницы кравшего начальства, жаловаться лично государю, отправляют фельдшерами в армию». Есть предположение, что Левитов был одним из этих депутатов
Годы ссылки были роковыми для Левитова. Натура нервная, не-

1 См.: Б. П. Козьмин. «Ужасная тайна» Левитова.— Каторга и ссылка, 1932, № 6.
8
устойчивая, он не находил в себе силы противостоять разлагающим нравам российского захолустья. Дикость, пошлость, водка. В Шенкурске резко проявилась та болезненная раздражительность, которая обозначилась еще в семинарии.
Друзья не оставляют его. Они хлопочут о возвращении в Петербург, посылают деньги и, главное, убеждают писать. Он стал заниматься литературой еще в студенческие годы. Первым опытом его были «Ярмарочные сцены», получившие впоследствии название «Типы и сцены сельской ярмарки» (1856—1860). «Ты начал прекрасную повесть, зачем же не кончить ее?..— Прошу тебя, продолжай свою работу — это единственное средство выйти тебе из дурного положения»1. Так пишет Левитову в ссылку старый друг по семинарии, с которым пришли они из Тамбова в Москву. И Левитов пытается стряхнуть оцепенение. Он присылает еще не оконченные очерки, но опубликовать их тогда не удается. И Левитов опять надолго замолкает. Сестра даже получила известие о его смерти. И вдруг осенью
1859 года он приходит в свою деревню — пешком из Вологды — измученный, больной, в тяжелейшем состоянии духа. «Явился почти раздетым и в каких-то опорышах... Вместо кожи на подошвах были куски мяса, а в это мясо врезались клочки холста»,— вспоминала сестра.
Он нашел место домашнего учителя и продолжал писать. Левитов следил за назревавшими событиями общественной жизни, за ростом демократической литературы, за обсуждением современных проблем. И мысль об университете снова завладевает им. Весной
1860 года он вновь отправляется в путь — в Москву. Множество встреч и дорожных впечатлений дали обильный материал для последующего творчества.
В дороге, в скитаниях Левитов провел почти всю свою жизнь — подобно тем бродягам его очерков, которых гнало вечное беспокойство. Как и они, он так и не создал домашнего очага, «не обзавелся своей иконой». На полях одной из его рукописей выписано стихотворение Лермонтова:
Глупец! где посох твой дорожный? Возьми его, пускайся вдаль; Пойдешь ли ты через пустыню Иль город пышный и большой, Не обожай ничью святыню. Нигде приют себе не строй...
Эти строки дают понять, что в вынужденных скитаниях его была

1 Ф. Д. Нефедов. Александр Иванович Леьитов.— В кн.: Собр. соч. А. И. Левитова. М., 1884, т. 1, с. LXV. (В дальнейшем: Нефедов.)
9
и доля подвижничества. Но, в отличие от многих своих героев, Левитов не был счастлив бродяжничеством. Так и не попав в университет, он долго мыкался без работы, без крова, ночуя на Москворецкой набережной под лодками, заводя знакомства е будочниками, которые готовы были и приютить и поговорить о жизни.
А темы для бесед и взаимопонимание возникали легко: боли и нужды этих людей, вчерашних крестьян, Левитов знал хорошо, знал,. как лихо приходится им в столицах (эта пора впоследствии получила отражение в ряде очерков: «Погибшее, но милое создание», «Дворянка», «Девичий грешок» и др.).
Когда пришли неожиданные деньги из дому, Левитов снял на Грачевке «комнату снебилью», как значилось в прибитом на воротах объявлении. И здесь вдруг наступил резкий поворот в его судьбе. Его соседом оказался наборщик типографии «Русского вестника», познакомивший Левитова с Аполлонов Григорьевым, который вел тогда в журнале отдел критики. Левитову предложили место помощника секретаря редакции. Впервые в жизни был постоянный заработок, был аванс в счет будущего гонорара, рядом — люди, принимающие в нем участие. Левитов поверил в свой талант. 1861 — 1863 годы были самыми плодотворными в его жизни. Московские и петербургские журналы охотно его печатают. Только в 1861 году появляются в «Русской речи» «Целовальничиха», «Проезжая степная дорога», «Накануне Христова дня», несколько очерков о московских нищих. В журнале «Время» наконец увидело свет его первое произведение — «Ярмарочные сцены» (впоследствии оно станет называться «Типы и сцены сельской ярмарки»); а в 1862 году щедро печатают Левитова журналы «Зритель» и «Развлечение».
«Теперь я не тот, что был три года назад: столицы эти меня отрезвили... практицизма этого чертовски много во мне сидит»,— говорил он. Но «практицизма» не было. Очень скоро он уходит из «Русского вестника», потом задумывает издавать альманах, в котором намеревается объединить беллетристику, критические статьи, обозрение современной жизни; обещали свое участие Марко Вовчок, Слепцов, Глеб Успенский. Но этот замысел срывается. Правда, в 1865 году выходит первый том сборника сочинений Левитова под названием «Степные очерки» и в последующие два года — второй и третий тома, а «Современник» (1866, № 4) помещает на них сочувственную рецензию. Но это был единственный пространный печатный отзыв при жизни Левитова. Деньги разошлись быстро. Со здоровьем было опять плохо, и, главное, вернулось болезненное состояние духа. Он пробует учительствовать (к этому времени Левитов закончил учительские курсы при Петербургском университете)—сначала в про-
10
винцин, потом в московской гимназии и в частных пансионах. Но внутреннее беспокойство, неуверенность в себе вновь мешают ему работать.
«Да, есть что-то фатальное, что преследует меня в продолжение всей моей жизни, с самой семинарии»,— говорил он. В эти годы Левитов постоянно ездит между Москвой и Петербургом, из столиц переезжает в провинцию или деревню, как будто убегая от самого себя. Он ищет покоя и вместе с тем боится одиночества. Мнительность и нелюдимость порой граничат у него с душевным заболеванием. «Петербургский случай» особенно ясно передает состояние Леви-това в эту пору.
Он мечтал о том, как уедет в «Рязанскую губернию», как славно заживет там в «какой-нибудь маленькой, малюсенькой деревнюшеч-ке» и будет писать большой роман. В мечтах Левитова «Рязанская губерния» была такой же землей обетованной, как для многих его героев мифические «вольные земли» где-то в южных краях России. Но необходимость постоянного заработка отодвигала мечты и о деревне и о романе, хотя роман был начат и в его названии—«Сны и факты» — звучала горькая ирония собственной жизни. Трудно сказать, как справился бы Левитов с «большой вещью. Лирический характер его дарования, субъективная основа всего творчества, не слишком глубокое теоретическое мышление не способствовали рождению эпического произведения. Тем не менее роман стал всепоглощающей целью его жизни. Образы романа преследовали его до бреда, до галлюцинаций: «Мне так и кажется, что изо всех углов и стен, отовсюду глядят эти тени и хохочут надо мной душу раздирающим смехом»1,— говорил он Златовратскому. Уйти от них Левитов не мог. Но трагедия заключалась в сознании, что и воплотить их в художественное творение он не в силах. Сохранившаяся переписка с редактором «Вестника Европы» М. М. Стасюлевичем, которому он обещал будущий роман, пестрит просьбами об авансах, обещаниями завершить работу, как только уедет в деревню, куда он так никогда и не попадет. И вдруг неожиданно в одном из писем Стасюлевичу просьба: «Нельзя ли мне как-нибудь устроиться при вашем журнале в качестве корректора, или конторщика, или секретаря редакции? Чувствую, что без определенных занятий обстоятельства неизбежно запутают меня»2. Он взялся редактировать еженедельник «Сияние» (зимой 1871 г.), потом пытался издавать журнал «Русский художник»— ничего не получалось. С 1872 по 1877 год Левитов живет на

1 Цит. по кн.: Н. Н. Златовратский. Воспоминания, с. 297.
2 М. М. Стасюлевич и его современники в их переписке. СПб., 1913, т. 5, с. 256.
11
окраинах Москвы, в убогих каморках, больной, в состоянии глубокой апатии. Его мучило молчание критики. Вышедший в 1874 году сборник под названием «Горе сел, дорог и городов», третье издание «Степных очерков», сборник «Жизнь московских закоулков» не имели откликов. «Песенка моя спета. Меня уже больше не замечают»,— говорил он.
Несмотря на лишения и беды, душевная щедрость, способность разделять чужое горе были в нем неизменны и поразительны. Каким-то чудом обретались, казалось, совсем иссякшие силы, когда кто-то нуждался в его поддержке. «Про него можно сказать: «Вот человек,, несмотря на все грустные перипетии своей жизни, сохранивший в себе «душу живу»1,— писал П. Засодимский. При всей вспыльчивости, невыдержанности, особенно в последние годы жизни, это был человек тончайшей деликатности. «Ты пишешь, чтобы я тебя не смел жалеть,— обращается он к другу, отказавшемуся принять его помощь.— Как же ты мог, голубчик мой, написать это? Разве ты не знаешь, что я только молчаливо могу смотреть на чужое горе,— грудь лопается и болит, а все молчишь. Разве не знаешь, сколько раз меня, бедное, нервнобольное, всякому горю сочувствовавшее животное, прогоняли к черту с моими сочувствиями? С какой же стати я буду стараться, чтобы ты-то еще отогнал меня? Разве ты не знаешь, что я додумался и дострадался до таких гибелей, от которых спасают не сожаления, а либо крутые повороты, либо могила?»®
Болезнь прогрессировала. Туберкулез, нервное истощение уносили последние силы. В декабре 1876 года Левитов попадает в университетскую клинику. Он продолжал здесь работать над своим последним очерком «Всеядные». «Дорогой Н. Н.,— пишет он Злато-вратскому,— поздравьте меня: я наконец в самом центре самого лучшего тепла и какой-то милой безмолвной тишины, то есть в клинике... Жду Вас как можно скорее, потому что мне очень нужно переговорить с Вами по делу моему... об исправлении и окончании очерка, что мне, поправившись, здоровым сделать будет очень удобно»'.
Но он не поправился. Умер Левитов в январе 1877 года на сорок втором году жизни. Его хоронила студенческая молодежь на деньги, собранные по подписке. Это были его читатели, среди которых многие разделялй и его образ жизни, и его образ мыслей.

1 П. Засодимский. Из литературных воспоминаний.— «Русское богатство», 1881, декабрь, с. 128.
2 Цит. по кн.: Нефедов, с. CXVII—CXVIH.
3 Цит. по кн.: Н. Н. Златоератский. Воспоминания, с. 302, 428.
12
Жизнь уводила Левнтова от земли и крестьянского труда, а он все возвращался в своем творчестве к степям и посадам родины. Первые же очерки, написанные вдали от дома — «Типы и сцены сельской ярмарки» (1856—1860),— возрождали многокрасочную картину степного южного края. Юмором, наивностью, ярким лиризмом они напоминают украинские повести Гоголя. Трудно сказать, невольное ли это подражание любимому писателю или согревающие душу воспоминания о родине, ее природе и людях диктовали смешные и грустные сюжеты. В этом первом труде уже вполне определилась та поэтическая тональность, которая отныне будет проникать почти все творчество Левитова и поставит его особняком среди демократических писателей-разночинцев.
Многие произведения Левитова звучат как монолог, полный воспоминаний и размышлений. Вот на степной дороге встречаются два путника («Степная дорога днем», 1862). Один уже побывал в столицах, вкусил их горького хлеба, познал, как «тяжелы ступени чужого крыльца». Это alter ego автора. А другой, полный надежд и веры, бежит от «нравственного зловония» провинции («Ежели буду жить здесь дольше, я чувствую, что непременно скоро умру»). Надежда на свет университетских аудиторий, на добрую и громкую славу выманивала героев Левитова из темных теплых углов и устремляла в неведомые дали. «Весь этот тернистый, до кровавого пота трудный путь» прошел писатель сам. Тернистый еще и потому, что рабский дух изживался с огромным трудом: упроченный веками крепостничества, он растлевал и человека зависимого, и обретшего маломальскую власть. Не случайно так обнаженно воспроизводится самоистязающая исповедь левитовского героя, постигшего вдруг всю бездну своего падения, («Я радовался, что у меня есть возможность пожать человека в своих лапах, как меня жали и жмут. Такие случаи доставляли мне какое-то одуряющее до сумасшествия наслаждение»). Как ни уповал Левитов на просвещение, долженствующее указать путь ко всеобщему благу, мысль, что «ученье» само по себе еще не гарантия честности, нравственности, благородства,— в основе очерка: «Наука это меч обоюдоострый... Этим мечом в равной степени можно и защитить и убить». Гарантией может служить только способность сохранить в себе «душу живу», которая не притупляется от привычного вида всеобщего страдания и готова ответить активной, действенной помощью.
Этим живым, глубоко личным чувством продиктовано все, что писал Левитов о народе. Его очерки автобиографичны не столько сюжетно, сколько психологически — через настроение и размышления героев. Чувство личной причастности, вообще принципиально ...
13

........

 

Категория: 2.Художественная русская классическая и литература о ней | Добавил: foma (29.07.2014)
Просмотров: 1142 | Теги: Русская классика | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]
Форма входа
Категории
1.Древнерусская литература [21]
2.Художественная русская классическая и литература о ней [258]
3.Художественная русская советская литература [64]
4.Художественная народов СССР литература [34]
5.Художественная иностранная литература [73]
6.Антологии, альманахи и т.п. сборники [6]
7.Военная литература [54]
8.Географическая литература [32]
9.Журналистская литература [14]
10.Краеведческая литература [36]
11.МВГ [3]
12.Книги о морали и этике [15]
13.Книги на немецком языке [0]
14.Политическая и партийная литература [44]
15.Научно-популярная литература [47]
16.Книги по ораторскому искусству, риторике [7]
17.Журналы "Роман-газета" [0]
18.Справочная литература [21]
19.Учебная литература по различным предметам [2]
20.Книги по религии и атеизму [2]
21.Книги на английском языке и учебники [0]
22.Книги по медицине [15]
23.Книги по домашнему хозяйству и т.п. [31]
25.Детская литература [6]
Системный каталог библиотеки-C4 [1]
Проба пера [1]
Книги б№ [23]
из Записной книжки [3]
Журналы- [54]
Газеты [5]
от Знатоков [9]
Электроника
Невский Ювелирный Дом
Развлекательный
LiveInternet
Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0