Аннотация:
Сборник избранных стихотворений известного советского поэта.

СОДЕРЖАНИЕ
Николай Банников. Мир поэта
СТИХОТВОРЕНИЯ
Начальная пора
«Февраль. Достать чернил и плакать!..»
«Как бронзовой золой жаровень...»
Сон
Вокзал
Пиры
Зимняя ночь («Не поправить дня усильями светилен...»)
Поверх барьеров
Петербург
Зимнее небо
Урал впервые
Ледоход
Весна («Что почек, что клейких заплывших огарков...»)
Стрижи
После дождя
Импровизация
На пароходе
Марбург
Сестра моя — жизнь (Лето 1917 года)
Памяти Демона
Про эти стихи
«Сестра моя — жизнь и сегодня в разливе...»
Светает
Дождь (Надпись на «Книге степи»)
Из суеверья
Определение поэзии
Степь
Гроза моментальная навек
«Любимая — жуть! Когда любит поэт...»
«Давай ронять слова...»
Темы и вариации
БОЛЕЗНЬ (Из шести стихотворений)
«Больной следит. Шесть дней подряд...»
Кремль в буран конца 1918 года
Январь 1919 года
«Мне в сумерки ты всё — пансионеркою...»
РАЗРЫВ (Из девяти стихотворений)
«Мой стол не столь широк, чтоб грудью всею...»
«Рояль дрожащий пену с губ оближет...»
«Так начинают. Года в два...»
«Пас мало. Нас, может быть, трое...»
Спасское
ВЕСНА (Из пяти стихотворений)
«Весна, я с улицы, где тополь удивлен...»
«Воздух дождиком частым сечется...»
«Чирикали птицы и были искренни...»
«Здесь прошелся загадки таинственный ноготь...»
Стихи разных лет
Отплытие
Брюсову
Бальзак
«Рослый стрелок, осторожный охотник...»
Другу
Второе рождение
Волны
Баллада
Вторая баллада
Смерть поэта
«Любить иных — тяжелый крест...»
«Все снег да снег, — терпи и точка...»
«Мертвецкая мгла...»
«Любимая, молвы слащавой...»
«Красавица моя, вся стать...»
«Никого не будет в доме...»
«О, знал бы я, что так бывает...»
«Стихи мои, бегом, бегом...»
«Весеннею норою льда...»
На ранних поездах
Художник
Летний день
Сосны
Ложная тревога
Зазимки
Иней
Вальс со слезой
На ранних поездах
Опять весна
Дрозды
Старый парк
Зима приближается
Смерть сапера
В низовьях
Ожившая фреска
Победитель
Весна («Все нынешней весной особое...»)
Когда разгуляется
«Во всем мне хочется дойти...»
«Быть знаменитым некрасиво...»
Июль
Тишина
Стога
Когда разгуляется
Хлеб
Осенний лес
Заморозки
Ночной ветер
Золотая осень
Ночь
Ветер (Четыре отрывка о Блоке
В больнице
Музыка
Снег идет
После вьюги
Вакханалия
«Тени вечера волоса тоньше...»
За поворотом
Все сбылось
Из поэмы «Девятьсот пятый год»
Отцы
Детство
Примечания

Мир поэта

На фронтисписе фотопортрет Б. Пастернака (1929 г.) работы М. Наппельбаума

Все, кто знал Бориса Пастернака, помнят особенный -густой, гудящий — звук его голоса, его раскатистые, протяжные старомосковские «а», «о», «у», ошеломляюще пылкие его повествования, в которых штрихи и блестки наблюдений, внезапных мыслей, отрывочных доводов, кипя и вспыхивая, расходились вширь еле уловимыми, невероятными кругами и эллипсами. Не только его речь, его говор был особенным — весь его облик, смуглое, как у бедуина, с огромными лучистыми глазами лицо, его открытость и доброта, пылкость и впечатлительность, непосредственность его реакций необычайно выделяли его, сразу являя перед вами поэта. Долгие годы знакомства или дружбы лишь подтверждали все то, что виделось в нем при первой встрече.
Существовала какая-то таинственная, глубинная связь между обликом, психическим складом этого человека и характером его стихов. С первых своих шагов в поэзии в 1912—1916 годах Борис Пастернак обнаружил особый почерк, особый строй художественных средств и приемов. К стихам Пастернака читателю надо было привыкать, надо было в них вживаться. Многое в них ошеломляло и отталкивало. Они были чрезмерно насыщены метафорами. И метафоры, и иные уподобления, к которым прибегал поэт, часто производили впечатление слишком субъективных или случайных. Самая обычная картина иногда рисовалась под совершенно неожиданным зрительным углом. В вихре метафор и стремительно набегавших друг на друга образов читатель порой путался и недоуменно пожимал плечами. Эти зачастую прерывистые, взбудораженные, как бы задыхающиеся строфы, иногда льющиеся большими интонационными периодами, а не отдельными строчками, многим было трудно читать. Будто торопясь зафиксировать ноток явлений, Пастернак в своих ранних стихах пропускает несущественное, прерывает, нарушает логические связи, предоставляя читателю о них догадываться. Иногда он даже не называет предмет своего повествования, давая ему множество определений, пишет сказуемое без подлежащего.

Так, к примеру, построено у него стихотворение «Памяти Демона», где герой лермонтовской поэмы, о котором идет речь, в тексте стихов ни разу не обозначен даже местоимением «он». Пастернак ставил перед собой цель уловить и передать в стихах подлинность настроения, подлинность атмосферы или состояния. Чтобы воссоздать в стихе мысль, картину, чувство в их слитности и текучести, в их первозданной, незахватанной свежести, поэт вырабатывал ничем не стесняемый, раскованный синтаксис, напоминавший речь удивленного чем-то, внезапно заговорившего человека, у которого слова вырываются как бы стихийно, сами по себе. Любое явление Пастернак стремится словно бы захватить врасплох, описать его, как он однажды выразился, «со многих концов разом»; сравнения и уподобления дробятся и множатся, обступая взятый объект со всех сторон. Мир предстает двигающимся, пульсирующим, в отсветах и рефлексах — тут «образ входит в образ» и «предмет сечет предмет». «Мгновенная, рисующая движение живописность» — так определял впоследствии эту манеру письма сам Пастернак. Вот, например, какими точными и в то же время необычайными, непривычными в поэзии штрихами передается ощущение прогретого воздуха в хвойном лесу:
Текли лучи. Текли жуки с отливом. Стекло стрекоз сновало по щекам. Был полон лес мерцаньем кропотливым, Как под щипцами у часовщика.
Если прибегать к традиционной терминологии, то художественный метод ранних стихов Пастернака можно назвать импрессионистским.
В стихах Пастернака всегда ощущаешь не наигранный, а глубоко естественный, даже стихийный лирический напор, порывистость, динамичность. Строчки его стихов, по выражению Виктора Шкловского, «рвутся и не могут улечься, как стальные прутья, набегают друг на друга, как вагоны внезапно заторможенного поезда». Стремительный натиск образов, поток красок, света... Лучшие стихи Пастернака из ранних его книг несут на себе отблеск редкостной проникновенности, озаренности. С чувством художественной радости отмечаешь в них и «узкие свистки» парохода близ
набережной, и «тяжесть запонок» у капель, и «намокшую воробышком сиреневую ветвь». На всю жизнь запоминаются строки о том, как «синее оперенья селезня сверкал над Камою рассвет» или как сыплет жуками сонный сад — и «со мной, с моей свечою вровень миры расцветшие висят». У стихов Пастернака есть свойство западать в душу, застревать где-то в уголках памяти, как многое из его произведений застревало, восхищая и радуя, в памяти Маяковского, — об этом свидетельствуют мемуаристы, да и сам Маяковский, назвавший в статье «Как делать стихи?» одно из четверостиший пастернаковского «Марбурга» гениальным.
Поэзия Пастернака в равной мере живописна и музыкальна. Зоркий глаз поэта улавливает сходство грачей с обугленными грушами, в сумеречном «нелюдимом дыме» у трубы на крыше видит фигуру филина (а в другом случае «дым на трескучем морозе» сравнивает с известным изваянием, изображающим Лаокоона). Мрак, клубящийся в лесу, напоминает поэту темные углы и приделы кафедральных церковных соборов — поэтому мрак «кафедральный»; ветряная мельница — «костлявая», и у нее виден «крестец». Когда Пастернак пишет, что «воздух криками изрыт», то и этот образ можно считать живописным: умственным взором хорошо видишь, что сообщает поэт.
Любая живописная деталь у Пастернака служит лишь общей выразительности стихотворения. Этой же цели подчинены звуковые аллитерации Пастернака, особенно частые в ранний период его работы. «Забором крался конокрад, загаром крылся виноград», — пишет Пастернак, рифмуя всю строку насквозь. Сцепленье схожих звуков в строке, «ауканье», перекличка таких звуков, перепархивание того или иного звукосочетания в строчках скрепляет текст, обогащает его ассоциациями, внедряет в нашу память. Посмотрите на строку: «Как опий попутчику опытным вором» («Урал впервые»), или на стихи о Бальзаке: «Париж в златых тельцах, дельцах, в дождях, как мщенье, долгожданных». Фонетические связи в стихе («инструментовка») таят здесь некую взаимосвязь рисуемых реальных предметов. В стихотворении «Весна» («Что почек, что клейких заплывших огарков...») два первых четверостишия инструментованы на звуки «п и «р», с опорой на гласную «а»: апрель, парк, реплики, гортань, пернатые, аркан, гладиатор — все эти слова как бы стянуты единой фонетической сетью и своими звуками говорят о терпкой и по-особому хрупкой атмосфере ранней весны. Пастернаковские аллитерации порой могут казаться необъяснимыми, неожиданными, но они почти никогда не вырываются из общего рисунка, не нарушают просторечивой интонации стихов. В них есть своя непосредственность и красота, и они рисуют нам Пастернака как большого и тонкого музыканта. Недаром он в юности отдал несколько лет музыке (а потом философии), прежде чем утвердиться в поэзии.
Читая этот сборник, вы заметите, как много стихотворений Пастернака посвящено природе. В таком постоянном и пристальном внимании поэта к земным просторам, к веснам и зимам, к солнцу, к снегу, к дождю кроется едва ли не главная тема всего его творчества — благоговение перед чудом жизни, чувство благодарности к ней. Тютчевское удивление перед «божьим миром» — так любил называть его поэт — не оставляло Пастернака до самой кончины. Почти четверть века он прожил в подмосковном поселке Переделкине, воспев его зазимки и снегопады, весенние ручьи и ранние поезда. Даже в последний раз я видел поэта среди лучезарных мартовских, уже оседавших сугробов и расквашенных дорог, на ярком открытом солнце, оживленного и веселого, чутко прислушивавшегося к наступавшей весне. Пейзаж завершающего эту книгу стихотворения «Все сбылось» очень близок к той реальной, крепко запомнившейся мне картине.
Стихи Пастернака, если в них вчитаться, по существу, не знают деления природы на живую и неживую. Пейзаж существует в них на равных правах с человеком, с автором. Для Пастернака важен не только чей-то взгляд на предмет, на природу; поэт утверждает, что и внешние предметы, сама природа смотрит на автора, чувствует его и объясняется от собственного имени. Пейзаж и автор как бы действуют заодно, и часто не поэт рассказывает о дождях и рассветах, а они сами, от первого лица, ведут речь о поэте. Этот прием, в котором проглядывает огромное пантеистическое чувство поэта, — один из самых характерных у Пастернака. Явления природы для него как бы живые существа: дождик топчется у порога («скорей забывчивый, чем робкий»), другой дождь, вероятно прямой и ярый, ходит по просеке «как землемер и метчик», гроза — чем-то угрожая! — ломится в ворота, даль пугается, а «дом упасть боится» вместе с ослабевшим, выписавшимся из больницы человеком, чей синий узелок в руках окрашивает синью весь воздух. Иногда у Пастернака не поэт, а тот же дождь пишет стихи:
Отростки ливня грязнут в гроздьях
И долго, долго, до зари.
Кропают с кровель свой акростих,
Пуская в рифму пузыри.

С первозданной чистотой красок предстает перед нами в стихах Пастернака и Урал («На пароходе», «Урал впервые»), и Север («Ледоход», «Отплытие»), и родные поэту места близ Москвы с их ландышами и соснами, неистовыми грозами и стрижами («После дождя», «В лесу», «Любка»). Впоследствии в таких книгах, как «На ранних поездах», «Когда разгуляется», захватывая все новые горизонты, вереницы пейзажей с непререкаемой убедительностью все шире вторгаются в стихи Пастернака, выражая его восторг перед миром природы. Именно Пастернак, делясь никогда не покидавшим его чувством, сказал нам о сокровенной ценности всего живого:
И через дорогу за тын перейти Нельзя, не тонча мирозданья.
Пастернак находил поэзию всюду. Он говорил, что поэзия «валяется в траве, под ногами, так что надо только нагнуться, чтобы ее увидеть и подобрать с земли». Он мог с великим мастерством и пристальностью нарисовать мельчайшие приметы осеннего сада, пропев настоящий гимн деталям, замечая и сурьму листьев рябины на коврике за дверьми и страдающие губы обреченных на гибель астр («Давай ронять слова...»). И тот же поэт написал «Ночь», где «всем корпусом на тучу ложится тень крыла», где «в пространствах беспредельных горят материки». Работа летчика, ушедшего в облака, послужила поэту поводом, чтобы в лапидарных образах, в легких, летучих строках воплотить свои мысли о пожизненном труде человека, о его мечте, о его слитности с эпохой. И все это с ощущением вселенной, на фоне озираемых с огромной высоты городов, мансард, вокзалов, котельных!
Ранние страницы Пастернака требовали усилий читателя, его, как сказала Марина Цветаева, сотворчества, работы воображения.
С течением лет поэзия Пастернака становилась прозрачней, ясней. Новый слог поэта вызревал уже в его поэмах «Девятьсот пятый год», «Лейтенант Шмидт», в романе в стихах «Спекторский», появившихся во второй половине двадцатых годов. Книга лирики «Второе рождение» (1932) тоже несла эти черты простоты и ясности, хотя сам поэт считал рубежом, отделяющим новую его манеру от прежней, 1940 год. Многое в своих старых стихах Пастернак в ту пору стал отвергать. Осуждая всякую манерность, он тяготел к классической форме. Стих его как бы очистился, обрел чеканную ясность. «Я всегда стремился к простоте и никогда к ней стремиться не перестану», — писал Пастернак в январе 1928 года Максиму Горькому, упрекавшему поэта в хаотичности его образов. Выразить сущность, «не исказить голоса жизни, звучащего в нас», — вот что становится альфой и омегой поэтики Пастернака. Добиваясь простоты и естественности стиха, укрощая разветвленный, топорщившийся синтаксис, он в какой-то мере жертвовал прихотливой беглостью живописи, но и в новом своем стиле создавал редкостные по силе вещи. Со времен Блока и Есенина, как мне кажется, в русской лирике появилось не столь уж много таких могучих стихотворений, какие писал Пастернак в последние двадцать лет своей жизни, — «Сосны», «Ожившая фреска», «В больнице», «Ночь» и др. Чаще всего это, как в стихотворении «Сосны», — пейзаж-размышление. Размышление о времени, о правде, о жизни и смерти, о природе искусства, о тайне его рождения. О чуде человеческого существования. О женской доле, о любви. О вере в жизнь, в будущее. И сколько в этих стихах света, сердечного пристрастия к родине, к скромным людям труда! Разговорное просторечие, так называемые прозаизм ы, превращаемые Пастернаком в поэзию, самый обыкновенный, будничный ландшафт, стога и пашни, «глухая пора листопада», учащиеся и слесаря в битком набитом утреннем переделкинском поезде — все это одухотворено искренним и чуждым риторики художником.
Борис Пастернак по натуре, по складу таланта не был ни трибуном, ни вожаком литературных групп. Ему была свойственна известная созерцательность, отгороженность от злобы дня. Как правило, он избегал публицистики, стихов открыто политического характера. «У Пастернака нет отдельных стихотворений о революции, — писал Валерий Брюсов в 1922 году, — но его стихи, может быть, без ведома автора, пропитаны духом современности; психология Пастернака не заимствована из старых книг; она выражает существо самого поэта и могла сложиться только в условиях нашей жизни». Не так уж много времени разделяло два пастернаковских стихотворения, написанные в начальные дни революции: «Про эти стихи» и «Кремль в буран конца 1918 года». Если в первом звучит чудаческое, отшельническое: «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?», то во втором Московский Кремль с большим воодушевлением дан как символ революции, безудержно несущейся в будущее.
Линия этого стихотворения о революции была в поэзии Пастернака магистральной, побеждающей. Воздух революции, когда, по выражению самого поэта, «вместе с людьми митинговали и ораторствовали дороги, деревья и звезды», неистребимо проникал в норы пастернаковских стихотворений. Революция придала поэзии Пастернака особую напряженность, высокую нравственную требовательность. Своей свежестью и богатством чувств, красок, опти-мистичностью и здоровьем лирика Пастернака своеобразно выражала «цвет времени». Ознакомившись с поэмой «Девятьсот пятый год», Горький назвал Пастернака поэтом социальным. Далеко не всегда Пастернак чурался прямых откликов на развертывавшиеся перед его глазами события в стране. Такие отклики явственно звучат, например, в книге «Второе рождение». А в годы Отечественной войны Пастернак создал целый цикл военно-патриотических стихотворений, летом 1943 года с бригадой писателей (А. Серафимович, Вс. Иванов, К. Федин) был на фронте под Орлом.
«В траве, меж диких бальзаминов, ромашек и лесных купав...» Живой Пастернак видится мне непременно
в окружении природы. Вот он, с засученными рукавами, только что вскапывал землю под картофель перед своей дачей. Он уже побывал у пруда, под старинными серебристыми ветлами. Огромная поляна напротив дач провожает его шелестом овса. Теперь он в доме. На стене, рядом с лестницей, по которой он поднимается во второй этаж, над длинным столом горят жаркими пятнами картины отца поэта, академика живописи J1. О. Пастернака. В квадратной рабочей комнате пусто. Небольшой голый стол, на нем — чернильница и простая ученическая ручка. На полке — не больше десятка книг. Единственное украшение — это прекрасный пейзаж в окнах.
На исходе своего седьмого десятилетия Пастернак неутомим, по-молодому наблюдателен. «Он, сам себя сравнивший с конским глазом, косится, смотрит, видит, узнает», — сказано о нем у Ахматовой. Трудолюбие его неиссякаемо. Он давно уже работает по расписанию, успевая сделать неимоверно много. Долго не седел, но и с седыми волосами подвижен и строен, как юноша. Очень доброжелателен, отзывчив. Близкие друзья его — среди музыкантов, актеров. Это гости его званых вечеров, устраиваемых раз или два в году. Но и знакомцы плотники, старые рабочие в поселке не прочь были считать его своим приятелем. Обожал родной язык, знал его до корней, «до сердцевины», великолепно освежая поэзию простонародными речениями, насыщая ими даже свои переводы из иностраппых авторов. Немало пастернаковских формул, образов, изречений вошло в литературный обиход. У Пастернака по-свое-му учились и учатся многие писатели. Пастернаковские строчки даже берутся иными литераторами для заглавий романов и спектаклей...
В первые пооктябрьские десятилетия у нас жили и работали поистине крупные поэты. Еще не было такого расстояния во времени, чтобы их тогда по-настоящему увидеть и оценить. Лишь ныне становится ясно, что это было созвездие выдающихся поэтов, которыми мы можем гордиться перед всем светом. Борис Пастернак был в их числе.
Николай Банников

--->>>