Аннотация
Сборник публицистических произведений состоит из очерков, писем, выступлений по вопросам охраны природы, автобиографических материалов, содержащих размышления писателя о характере творчества.
В книге использованы фотоработы М. М. Пришвина и фотографии из семейного архива

Содержание
По поручению природы. Валентин Курбатов
Часть I КАК Я СТАЛ ПИСАТЕЛЕМ
Обращение к читателям
Охота за счастьем
Школьная робинзонада
Сопка Маира
Мои тетрадки
Голубая стрекоза
Город света
Большая звезда
Искусство как поведение
Как я стал писателем
Часть II КАК РАБОТАЕТ ПИСАТЕЛЬ
Мой очерк
Рассказ-игрушка
Запись рассказа
Нижнее чутье
Выступление на первом пленуме оргкомитета Союза советских писателей (29 октября — 3 ноября 1932 г.)
Из переписки М. М. Пришвина
Боевая форма литературы
Совесть
Путь к форме и личные переживания
С точки зрепия бондаря
О Пушкине.
Любите свою газету
Аркашка
Как мы отдыхаем
Источник радости
Праздник
Наш друг
Фильм о сельской учительнице
Материалы к выступлению на Втором Всесоюзном
совещапии молодых писателей
Часть III ОХРАНЯТЬ ПРИРОДУ - ЗНАЧИТ ОХРАНЯТЬ РОДИНУ
Моим молодым друзьям
Claudophora sauteri
Одуванчики
Переславские кручи
Лес
Сон-человек
Дубровский
Серая Сова
Байкал
Охрана природы
К выступлению на слете юных туристов Из дневников
Выступление М. М. Пришвина, прочитанное на XIV пленуме Союза советских писателей СССР
О мире
Примечания ,

ПО ПОРУЧЕНИЮ ПРИРОДЫ
«Если я по природе своей ученый, поэт, философ, а занимаюсь чем-нибудь практическим, просто для своего существования, то куда же девается моя наука, поэзия, философия?» — спрашивал М. М. Пришвин в дневнике 6 июня 1952 года на пороге своего 80-детия. И отвечал: «Думаю, что они входят в состав того простого, что я делаю, чем каждому из нас жизнь дорога». Это замечательно верно. В России нет другого такого художника, у которого слово столь же естественно бы входило в порядок обыденной жизни — «для своего существования». Наверно, поэтому в кем никак не могли узнать «ученого, поэта и философа», полагая его то этнографом, то детским писателем.
А он был самою русской природой и в сродности с ней достигал такой полноты, что казалось, это уже не он пишет, а через него говорят о своем звери и птицы, реки и муравьи, сосны и водопады. При этом выходило так, что все они в конце концов говорили о человеке, о простой и глубокой тайне его назначения, о примирении всех «хочется» и «надо», о преображении своего единственного, личного в дело всех. И когда Вернадский писал в 1920 году после тифа о явившейся ему между явью и сном идее грядущего международного Института Живого Вещества, где среди прочих необходимых работ «луг, лес, поле были изучены с точки зрения количества жизни в разных местах», то кажется, он провидел именно вклад Пришвина в общую работу понимания организма мира.
Единство живого открылось в те ломающиеся годы с внезап-пой и какой-то для каждого личной очевидностью. Есенин писал:
Вот она, суровая жестокость, Где весь смысл — страдания людей! Режет серп тяжелые колосья, Как под горло режут лебедей.
Заболоцкий в «Стобцах» одушевлял все, что вчера еще числилось немым и почти неорганическим («Младенец-хлеб приподнял руки и слово стройно произнес... А печь, наследника родив и стройное поправив чрево, стоит стыдливая, как дева, с ночною розой на груди».); Платонов слушал жизнь, как будто она от жука до теленка рождалась в его собственном сердце; Циолковский через слуховую трубку слышал музыку сфер и следом за Федоровым думал о расселении всех воскрешенных но бесконечной Вселенной; Вернадский поворачивал устойчивое представление о начале мира на 180 градусов, утверждая, что не мертвая материя породила живую, а живая — мертвую, о чем мы еще и сейчас говорим шепотом, отделываясь благодарностью ученому за практические частности менее значительных открытий.
Пришвин в эту пору страстно думал, как связать «неумирающей силой поденно уходящую в безвестность жизнь миллионов людей» и искал эту связующую силу в синтезе знания и интуиции, чувства и воли, в «родственном внимании» ко всему живо- 3 му, доводя степень этого внимания до той границы, за которой никакое отдельное искусство совсем не нужно, а искусством становится полная, слитная с миром, единосогласная жизнь.
Оглядывая сейчас его огромное наследие, можно увидеть, как далеко ушел художник в своих скитаниях «по поручению природы», как много угадал необходимого и важного в наших сегодняшних резко обострившихся отношениях с природой, которую мы наконец осознаем как неотделимую от нас родительскую биосферу и которая из-за нашего потребительского эгоизма оказалась под угрозой. Он не писал специально о сохранении природы как «среды обитания» (в таком повороте сегодня слышен пока все тот же, разве только на вершок опамятовавшийся эгоизм), не звал в лес для врачевания души, как Руссо или Торо, не искал рецептов в минувшей здоровой народной цельности, как, положим, делали это Я. Кавабата или У. Фолкнер.
Нет, великая заслуга Пришвина в том, что он через себя, через свое единственное «я» искал для всех еще не знающего аналогии воссоединения всего человека, чтобы противоречивые цивилизация — культура — природа соединились в то гармонически согласное единство, которое он прозревал в лучшие часы жизни. Он звал это согласие «коммунистической утопией», но писал как реальность, потому что сам всем опытом жизни, всем «родственно-внимательным» творчеством доказал возможность и богатство такого бытия.
И философия и наука подлинно никуда не девались в его практических заботах, а входили в порядок жизни, как такие же простые и ежедневные природные начала. Как никуда не уходила и поэзия, его волшебный художественный дар, заставивший Горького еще в середине пришвинского пути написать: «...мне кажется, что знакомство с вами, художником, тоже научило меня думать о человеке, не умею сказать, как именно, но — лучше, чем я думал. И особенно, русский человек после того, что пережито... он заслуживает какого-то иного, более повышенного отношения к нему, более внимательного отношения к нему... Для всех нас, встающих на поги к творчеству новой жизни, глубоко важно, чтобы мы почувствовали себя очень родными и близкими друг другу. Этого требует суровое время, в которое мы живем, и • грандиозная работа, за которую мы взялись».
Каждый раз мы вновь открываем Пришвина па его страницах. За большими социальными заботами мы не смогли прочитать их глубже, порою коря художника тем, что он занимается такими «второстепеиностнми», и снисходительно оставляя его книги детям. Теперь, когда само время в жестокой определенности поставило нас перед сознанием экологической катастрофы, пришла пора открыть подлинного Пришвина и вместе с ним понять и принять необходимые законы единства жизни со всем космическим порядком мира.
Поэтические исследования художника сулят надежду на возможность сохранения нашего природного дома н целостного человека в настоящей и согласной полноте. Он не уставал твердить простую мысль, что природа — есть Родина и Родина растет в нашем сердце всю жизнь. Наша задача сейчас очень проста — вслушаться в свое сердце с пришвинским вниманием и услышать этот неустанный рост.
Валентин КУРБАТОВ