Cтарый 4емоданСТИХОТВОРЕНИЯ
СОБРАНИЕ СТИХОВ. КНИГА ВТОРАЯ. 1903-1909
ПЕТЕРБУРГ Сергею Платоновичу Каблукову Люблю тебя, Петра творенье... Твой остов прям, твой облик жесток, Шершавопыльный — сер гранит, И каждый зыбкий перекресток Тупым предательством дрожит. Твое холодное кипенье Страшней бездвижности пустынь. Твое дыханье — смерть и тленье, А воды — горькая полынь. Как уголь дни,— а ночи белы, Из скверов тянет трупной мглой. И свод небесный, остеклелый Пронзен заречною иглой. Бывает: водный ход обратен, Вздыбясь, идет река назад... Река не смоет рыжих пятен С береговых своих громад, Те пятна, ржавые, вкипели, Их ни забыть — ни затоптать- Горит, горит на темном теле Неугасимая печать! Как прежде, вьется змей твой медный, Над змеем стынет медный конь... И не сожрет тебя победный Всеочищающий огонь,— Нет! Ты утонешь в тине черной, Проклятый город, Божий враг! И червь болотный, червь упорный Изъест твой каменный костяк! 09. СПБ. ПЕТУХИ П. С. С(оловьевой) Ты пойми — мы ни там, ни тут. Дело наше такое,— бездомное. Петухи поют, поют... Но лицо небес еще темное. На деревья гляди — на верхи. Не колеблет их близость рассветная... Все поют, поют петухи — Но земля молчит, неответная... 06. Париж БРАЧНОЕ КОЛЬЦО Над тёмностью лампады незажженной Я увидал сияющий отсвет. Последним обнаженьем обнаженной Моей душе — пределов больше нет. Желанья были мне всего дороже... Но их, себя, святую боль мою, Молитвы, упованья,— все, о Боже, В Твою Любовь с любовью отдаю. И этот час бездонного смиренья Крылатым пламенем облек меня. Я властен властью — Твоего веленья, Одет покровом — Твоего огня. Я к близкому протягиваю руки, Тебе, Живому, я смотрю в Лицо, И в светлости преображенной муки Мне легок крест, как брачное кольцо. 05. СПБ. К НЕЙ О, почему Тебя любить Мне суждено неодолимо? Ты снишься мне иль, может быть, Проходишь где-то близко, мимо, И шаг Твой дымный я ловлю, Слежу глухие приближенья... Я холод риз Твоих люблю, Но трепещу прикосновенья. Теряет бледные листы Мой сад, Тобой завороженный... В моем саду проходишь Ты,— И я тоскую, как влюбленный. Яви же грозное лицо! Пусть разорвется дым покрова! Хочу, боюсь — и жду я зова... Войди ко мне. Сомкни кольцо. 05 БЛАГАЯ ВЕСТЬ Дышит тихая весна, Дышит светами приветными... Я сидела у окна За шерстями разноцветными. Подбирала к цвету цвет, Кисти яркие вязала я... Был мне весел мой обет: В храм святой завеса алая. И уста мои твердят Богу Сил мольбы привычные... В солнце утреннем горят Стены горницы кирпичные... 95 Тихо, тихо. Вдруг в окне, За окном — мелькнуло белое... Сердце дрогнуло во мне, Сердце девичье, несмелое... Но вошел... И не боюсь, Не боюсь я Светлоликого. Он как брат мой... Поклонюсь Брату, вестнику Великого. Белый дал он мне цветок... Не судила я, не мерила, Но вошел он на порог, Но сказал,— и я поверила. Воля Господа — моя. Будь же, как Ему угоднее... Хочет Он — хочу и я. Пусть войдет Любовь Господняя... Март, 04. СПБ. НОЧЬЮ Ночные знаю странные прозрения: Когда иду навстречу тишине, Когда люблю ее прикосновения, И сила яркая растет во мне. Колдует ли душа моя иль молится,— Не ведаю; но радостна мне весть... Я чую, время пополам расколется И будущее будет тем, что есть. Все чаянья — все дали и сближения — В один великий круг заключены. Как ветер огненный,— мои хотения, Как ветер, беспреградны и властны. И вижу я — на ком-то загораются Сияньем новым белые венцы... Над временем, во мне, соприкасаются Начала и концы. 04 96 ДНЕМ Я ждал полета и бытия. Но мертвый ястреб — душа моя. Как мертвый ястреб, лежит в пыли, Отдавшись тупо во власть земли. Разбить не может ее оков. Тяжелый холод — земной покров. Тяжелый холод в душе моей, К земле я никну, сливаюсь с ней. И оба мертвы — она и я. Убитый ястреб — душа моя. 04 СВОБОДА Я не могу покоряться людям. Можно ли рабства хотеть? Целую жизнь мы друг друга судим — Чтобы затем — умереть. Я не могу покоряться Богу, Если я Бога люблю. Он указал мне мою дорогу, Как от нее отступлю? Я разрываю людские сети — Счастье, унынье и сон. Мы не рабы — но мы Божьи дети, Дети свободны, как Он. Только взываю именем Сына К Богу, Творцу Бытия: Отче, вовек да будут едино Воля Твоя и моя! 04 ВСЕ КРУГОМ Страшное, грубое, липкое, грязное, Жестко тупое, всегда безобразное, Медленно рвущее, мелко нечестное, Скользкое, стыдное, низкое, тесное, 97 14 ДЕКАБРЯ Ужель прошло — и нет возврата? В морозный день, в заветный час, Они, на площади Сената, Тогда сошлися в первый раз. Идут навстречу упованью, К ступеням Зимнего Крыльца... Под тонкою мундирной тканью Трепещут жадные сердца. Своею молодой любовью Их подвиг режуще-остер, Но был погашен их же кровью Освободительный костер. Минули годы, годы, годы... А мы все там, где были вы. Смотрите, первенцы свободы: Мороз на берегах Невы! Мы — ваши дети, ваши внуки... У неоправданных могил Мы корчимся все в той же муке, И с каждым днем все меньше сил. И в день декабрьской годовщины Мы тени милые зовем. Сойдите в смертные долины, Дыханьем вашим — оживем. Мы, слабые,— вас не забыли, Мы восемьдесят страшных лет Несли, лелеяли, хранили Ваш ослепительный завет. И вашими пойдем стопами, И ваше будем пить вино... О, если б начатое вами Свершить нам было суждено! 14 декабря, 09. СПБ.
из книги „СТИХИ.ДНЕВНИК. I9II-I92I
У ПОРОГА У ПОРОГА
На сердце непонятная тревога,
Предчувствий непонятных бред.
Гляжу вперед — и так темна дорога,
Что, может быть, совсем дороги нет.
Но словом прикоснуться не умею
К живущему во мне — и в тишине.
Я даже чувствовать его не смею:
Оно как сон. Оно как сон во сне.
О, непонятная моя тревога!
Она томительней день ото дня.
И знаю: скорбь, что ныне у порога,
Вся эта скорбь — не только для меня!
1913 г., С. Петербург
ОТРЫВОЧНОЕ
Красная лампа горит на столе,
А вокруг, везде — стены тьмы.
Я не хочу жить на земле,
Если нельзя уйти из тюрьмы.
Красная лампа на круглом столе.
Никто не хочет тьму пройти.
А если весь мир лежит во зле —
То надо мир спасти.
Красная лампа на круглом столе-
Сердце твердит: не то! не то!
Сердце горит — и гаснет во мгле:
Навстречу ему нейдет никто.
Лето, 05 г., СПБ.
А ПОТОМ..?
Ангелы со мной не говорят.
Любят осиянные селенья,
Кротость любят и печаль смиренья.
Я же не смиренен и не свят:
Ангелы со мной не говорят.
Темненький приходит дух земли.
Лакомый и большеглазый, скромный.
Что ж такое, что малютка — темный?
Сами мы не далеко ушли...
Робко приползает дух земли.
Спрашиваю я про смертный час.
Мой младенец, хоть и скромен,— вещий.
Знает многое про эти вещи.
Что, скажи-ка, слышал ты о нас?
Что это такое — смертный час?
Темный ест усердно леденец.
Шепчет весело: «И все ведь жили.
Смертный час пришел — и раздавили.
Взяли, раздавили — и конец.
Дай-ка мне четвертый леденец.
Ты рожден дорожным червяком.
На дорожке долго не оставят,
Ползай, ползай, а потом раздавят.
Каждый, в смертный час, под сапогом,
Лопнет на дорожке червяком.
Разные бывают сапоги.
Давят, впрочем, все они похоже.
И с тобою, милый, будет то же.
Чьей-нибудь отведаешь ноги...
Разные на свете сапоги.
Камень, нож иль пуля, все — сапог.
Кровью ль сердце хрупкое зальется,
Болью ли дыхание сожмется,
Петлей ли раздавит позвонок —
Иль не все равно, какой сапог?»
Тихо понял я про смертный час.
Я ласкаю гостя, как родного,
Угощаю и пытаю снова:
Вижу, много знаете о нас!
Понял, понял я про смертный час.
Но когда раздавят,— что потом?
Что, скажи? Возьми еще леденчик,
Кушай, кушай, мертвенький младенчик!
Не взял он. И поглядел бочком:
«Лучше не скажу я, что — потом».
Январь, 11 г., Канн
НЕ БУДЕМ КАК СОЛНЦЕ
Ропшину
О нет. Не в падающий час закатный,
Когда, бледнея, стынут цветы дня,
Я жду прозрений силы благодатной...
Восток — в сияньи крови и огня:
Горело, рдело алое кадило,
Предвестный ветер веял на меня,
И я глядел, как медленно всходило,
Багряной винностью окроплено,
Жестокое и жалкое светило.
Во славе, в пышности своей, оно,
Державное Величество природы,
Средь голубых пустынь — всегда одно;
Влекутся соблазненные народы
И каждому завидуют лучу. Безумные!
Во власти — нет свободы.
Я солнечной пустыни не хочу,—
В ней рабье одиночество таится,—
А ты — свою посмей зажечь свечу,
Посмей роптать, но в ропоте молиться,
Огонь земной свечи хранить, нести,
И, покоряя,— вольно покориться.
Умей быть верным верному пути,
Умей склоняться у святых подножий,
Свободно жизнь свободную пройти,
И слушать... И услышать голос Божий.
Январь, 11 г., Канн
НЕ СКАЗАНО
Тебя проведу я, никем не замеченного...
Со мной ключи. Я ждал на пороге молчанием встреченного.
И ты молчи. Пусть сердце угрюмое, всеми оставленное,
Со мной молчит. Я знаю, какое сомненье расплавленное
В тебе горит. Законы Господние дерзко пытающему
Один ответ: Черту заповеданную преступающему —
Возврата нет. Но вот уж не друг и не раб тебе преданный я -
Сообщник твой. Придя — перешел ты черты заповеданные,
И я с тобой. В углу, над лампадою, Око сияющее Глядит, грозя.
Ужель там одно, никогда не прощающее,
Одно — нельзя? Нельзя: ведь душа, неисцельно потерянная,
Умрет в крови. И... надо! твердит глубина неизмеренная
Моей Любви. Пришел ты с отчаяньем — и с упованиями...
Тебя я ждал. Мы оба овиты живыми молчаниями,
И сумрак ал. В измене обету, никем не развязанному,
Предел скорбей. И все-таки сделай по слову несказанному: Иди. Убей.
Август, 11 г., СПБ.
ПОЭТУ РОДИНЫ
А. Меньшову
Угодила я тебе травой, зеленями, да кашками,
ширью моей луговой, сердцами золотыми — ромашками.
Ты про них слагаешь стихи, ты любишь меня играющей...
Кто же раны мои да грехи покроет любовью прощающей?
Нет, люби ядовитый туман, что встает с болотца поганого,
подзаборный сухой бурьян, мужичка моего пьяного...
А коль тут — презренье и страх, коли видишь меня красивою,
заблудись же в моих лесах, ожигайся моей крапивою!
Не открою тому лица,
кто красу мою ищет показную,
кто не принял меня до конца,
безобразную, грязную...
Август, 11 г., СПБ.
ДОМОЙ
Мне —
о земле —
болтали сказки:
«Есть человек. Есть любовь».
А есть —
лишь злость.
Личины. Маски.
Ложь и грязь. Ложь и кровь.
Когда предлагали
мне родиться —
не говорили, что мир такой.
Как же
я мог
не согласиться?
Ну, а теперь — домой! домой!
<<<---
У ПОРОГА У ПОРОГА На сердце непонятная тревога, Предчувствий непонятных бред. Гляжу вперед — и так темна дорога, Что, может быть, совсем дороги нет. Но словом прикоснуться не умею К живущему во мне — и в тишине. Я даже чувствовать его не смею: Оно как сон. Оно как сон во сне. О, непонятная моя тревога! Она томительней день ото дня. И знаю: скорбь, что ныне у порога, Вся эта скорбь — не только для меня! 1913 г., С. Петербург ОТРЫВОЧНОЕ Красная лампа горит на столе, А вокруг, везде — стены тьмы. Я не хочу жить на земле, Если нельзя уйти из тюрьмы. Красная лампа на круглом столе. Никто не хочет тьму пройти. А если весь мир лежит во зле — То надо мир спасти. Красная лампа на круглом столе- Сердце твердит: не то! не то! Сердце горит — и гаснет во мгле: Навстречу ему нейдет никто. Лето, 05 г., СПБ. А ПОТОМ..? Ангелы со мной не говорят. Любят осиянные селенья, Кротость любят и печаль смиренья. Я же не смиренен и не свят: Ангелы со мной не говорят. Темненький приходит дух земли. Лакомый и большеглазый, скромный. Что ж такое, что малютка — темный? Сами мы не далеко ушли... Робко приползает дух земли. Спрашиваю я про смертный час. Мой младенец, хоть и скромен,— вещий. Знает многое про эти вещи. Что, скажи-ка, слышал ты о нас? Что это такое — смертный час? Темный ест усердно леденец. Шепчет весело: «И все ведь жили. Смертный час пришел — и раздавили. Взяли, раздавили — и конец. Дай-ка мне четвертый леденец. Ты рожден дорожным червяком. На дорожке долго не оставят, Ползай, ползай, а потом раздавят. Каждый, в смертный час, под сапогом, Лопнет на дорожке червяком. Разные бывают сапоги. Давят, впрочем, все они похоже. И с тобою, милый, будет то же. Чьей-нибудь отведаешь ноги... Разные на свете сапоги. Камень, нож иль пуля, все — сапог. Кровью ль сердце хрупкое зальется, Болью ли дыхание сожмется, Петлей ли раздавит позвонок — Иль не все равно, какой сапог?» Тихо понял я про смертный час. Я ласкаю гостя, как родного, Угощаю и пытаю снова: Вижу, много знаете о нас! Понял, понял я про смертный час. Но когда раздавят,— что потом? Что, скажи? Возьми еще леденчик, Кушай, кушай, мертвенький младенчик! Не взял он. И поглядел бочком: «Лучше не скажу я, что — потом». Январь, 11 г., Канн НЕ БУДЕМ КАК СОЛНЦЕ Ропшину О нет. Не в падающий час закатный, Когда, бледнея, стынут цветы дня, Я жду прозрений силы благодатной... Восток — в сияньи крови и огня: Горело, рдело алое кадило, Предвестный ветер веял на меня, И я глядел, как медленно всходило, Багряной винностью окроплено, Жестокое и жалкое светило. Во славе, в пышности своей, оно, Державное Величество природы, Средь голубых пустынь — всегда одно; Влекутся соблазненные народы И каждому завидуют лучу. Безумные! Во власти — нет свободы. Я солнечной пустыни не хочу,— В ней рабье одиночество таится,— А ты — свою посмей зажечь свечу, Посмей роптать, но в ропоте молиться, Огонь земной свечи хранить, нести, И, покоряя,— вольно покориться. Умей быть верным верному пути, Умей склоняться у святых подножий, Свободно жизнь свободную пройти, И слушать... И услышать голос Божий. Январь, 11 г., Канн НЕ СКАЗАНО Тебя проведу я, никем не замеченного... Со мной ключи. Я ждал на пороге молчанием встреченного. И ты молчи. Пусть сердце угрюмое, всеми оставленное, Со мной молчит. Я знаю, какое сомненье расплавленное В тебе горит. Законы Господние дерзко пытающему Один ответ: Черту заповеданную преступающему — Возврата нет. Но вот уж не друг и не раб тебе преданный я - Сообщник твой. Придя — перешел ты черты заповеданные, И я с тобой. В углу, над лампадою, Око сияющее Глядит, грозя. Ужель там одно, никогда не прощающее, Одно — нельзя? Нельзя: ведь душа, неисцельно потерянная, Умрет в крови. И... надо! твердит глубина неизмеренная Моей Любви. Пришел ты с отчаяньем — и с упованиями... Тебя я ждал. Мы оба овиты живыми молчаниями, И сумрак ал. В измене обету, никем не развязанному, Предел скорбей. И все-таки сделай по слову несказанному: Иди. Убей. Август, 11 г., СПБ. ПОЭТУ РОДИНЫ А. Меньшову Угодила я тебе травой, зеленями, да кашками, ширью моей луговой, сердцами золотыми — ромашками. Ты про них слагаешь стихи, ты любишь меня играющей... Кто же раны мои да грехи покроет любовью прощающей? Нет, люби ядовитый туман, что встает с болотца поганого, подзаборный сухой бурьян, мужичка моего пьяного... А коль тут — презренье и страх, коли видишь меня красивою, заблудись же в моих лесах, ожигайся моей крапивою! Не открою тому лица, кто красу мою ищет показную, кто не принял меня до конца, безобразную, грязную... Август, 11 г., СПБ. ДОМОЙ Мне — о земле — болтали сказки: «Есть человек. Есть любовь». А есть — лишь злость. Личины. Маски. Ложь и грязь. Ложь и кровь. Когда предлагали мне родиться — не говорили, что мир такой. Как же я мог не согласиться? Ну, а теперь — домой! домой!
