Cтарый 4емоданОФИЦЕР
В середине июля началось наступление противника. Под вечер раздался залп шестидесяти тяжелых орудий. Огонь продолжался четверть часа. Потом с громкими криками на высоту бросилась огромная масса вражеских солдат. Атака началась. Впереди шли саперы с повозками, наполненными землей и камнями. Они должны были засыпать канал в нескольких местах, чтобы дать возможность пехоте приблизиться к окопам. Русская артиллерия и пехота открыли огонь только тогда, когда войска противника приблизились вплотную. Три раза немцы пытались прорвать оборонительные позиции, и трижды их атаки были отбиты.
Алекса, эскадрон которого был в резерве, стоял, несмотря на предостережения товарищей, на земляном валу и наблюдал за полем боя. Немного позже он приказал одному из своих солдат принести русскую винтовку. Взяв винтовку, он лег на насыпь и начал стрелять. После каждого его выстрела можно было видеть, как падал один из немецких солдат. И русские и сербы ахали от удивления.
— Это не человек! Это сам черт, — говорили солдаты и добавляли: — Молодец!
Вскоре снова началась артиллерийская подготовка, а после нее — атака. Противник на этот раз был более осторожным и бросил в бой большие силы. Через десять минут канал в нескольких местах был завален камнями, песком и множеством трупов. Пехота наступала густыми цепями. Теперь уже все кавалеристы по примеру Алексы стали стрелять с насыпи, стремясь помочь своим товарищам в окопах. Немецкие пехотинцы один за другим прорывались сквозь первую линию окопов. Было видно, как находившиеся сзади офицеры, размахивая саблями, гнали их вперед. Под натиском превосходящих сил русские отошли за насыпь подземными ходами.
-Вдруг среди сербских кавалеристов появился командующий. На его почерневшем от порохового дыма лице было написано отчаяние. В глазах его можно было прочесть вопрос: «Что же теперь будет?» Алекса, находившийся рядом с командиром отряда добровольцев, невольно сказал:
— Теперь дело за нами, за кавалеристами.
Генерал кивнул головой, а командир приказал выводить коней из укрытия и идти, быть может, в последнюю контратаку. Приказ был выполнен в мгновение ока. Трубач протрубил сигнал «В атаку!», по которому кавалерия, развернувшись, пошла через заваленную трупами насыпь. При вспышках от взрывов ручных гранат можно было хорошо видеть сербских кавалеристов и среди них Алексу, который на своем белом жеребце вырвался далеко вперед. Его красное казачье снаряжение производило впечатление, будто он был облачен в одежды, сотканные из языков пламени.
Кавалеристы, вооруженные пистолетами и саблями, как вихрь, ворвались в ряды противника, круша и давя все на своем пути. Враг дрогнул. Бросая винтовки, пистолеты, сабли, закрыв головы руками, немцы побежали назад, к своим позициям. Многие из них нашли смерть в стоячей воде рва и под копытами взбешенных коней. Алекса, держа в одной руке саблю, а в другой пистолет, продолжал скакать во главе отряда, наносил удары направо и налево. Сразу же за ним держался - Ходжич, чувствовавший себя уверенно рядом со своим непобедимым товарищем.
Немецкое командование, видя, что наступление сорвано и что от подразделений, участвовавших в атаке, уже нечего ждать, приказало открыть артиллерийский огонь по местности, находившейся между насыпью и каналом. Командир отряда добровольцев сразу же понял, к чему приведет это решение немцев, и приказал своим отступить. Перескакивая через ров, Алекса увидел, как Ходжич упал с коня и с головой погрузился в мутную воду. Нe медля ни секунды, он остановил коня, бросился в одежде в ров, вытащил своего товарища и, взвалив его на коня, поскакал к насыпи. Ходжич был жив. Несмотря на серьезное ранение в голову, сердце его работало хорошо. Алекса сам отнес Ходжича в землянку и передал его в руки врача и санитаров.
Только на рассвете осажденные смогли полностью восстановить порядок. Генерал приказал убрать трупы людей и лошадей, расчистить и поправить окопы и насыпь. К вечеру работа была сделана. Потом генерал созвал командиров и сказал им:
— Вчерашний день будет вписан золотыми буквами в историю этой войны. Все вы славно дрались. Но среди вас есть герой из героев — это сербский доброволец Алекса Дундич. Его храбрость и находчивость спасли нас от поражения, спасли нашу честь и наши жизни. Сербский командир, имеющий полномочия от своего короля, согласился с моим предложением о производстве Дундича в подпоручики. Он спас от верной смерти своего офицера и этим заслужил награду.
Противник, решив, очевидно, что укрепление обороняют тысячи великанов, больше не пытался наступать. Каждый вечер и утро с обеих сторон раздавалось несколько артиллерийских залпов, и лишь только это напоминало о том, что идет война. Жизнь на позициях протекала однообразно. Раненые были эвакуированы далеко за реку, а с ними и Ходжич. Он вернулся в свой эскадрон только через несколько месяцев, когда уже наступила
— А я уже и не надеялся тебя увидеть, — сказал он Алексе вместо приветствия. — Я думал, из этого пекла никто живым не вырвется.
— Вот видишь, жив и здоров. Многие вырвались, и ты с ними, только не из пекла, а из болота, — пошутил Алекса, собираясь обнять Ходжича.
Тот отскочил как ошпаренный и строго сказал Алексе:
— Разве так разговаривают со своим начальником — офицером?
Алекса с грустью поглядел на своего товарища и, повернувшись, вышел из землянки. Он подошел к одному из деревьев и задумался, прислонившись к его стволу. Долго стоял он так, не чувствуя сильного холодного, северного ветра.
Неизвестно, сколько бы продлилось тягостное раздумье, если бы Алексу не окликнул знакомый голос:
— Олеко, прости! Я не знал...
Это был Ходжич, которому рассказали о том, что Алекса спас ему жизнь и что Алексу произвели в офицеры.
Радость блеснула в глазах Дундича. Он обнял своего товарища, не находя от волнения слов.
— У меня есть для тебя письмо, Олеко, от Галины Игоревны. Она в Киеве, жива и здорова. Я лежал в ее отделении. Красавица и добрая душа. Много расспрашивала о тебе. Ведь ты тоже был ее пациентом. Вот письмо!
Алекса почти вырвал письмо у Ходжича, но тотчас же взял себя в руки и после короткого и незначительного разговора расстался с Ходжичем, пошел к себе в землянку и стал читать. Галя писала:
«Дорогой мой Олеко, после твоего ухода от Карпенко я дни и ночи думала о тебе. Получила от тебя всего одно письмо, но я уверена, что ты мне писал бесконечное число писем, как и я тебе. Я бы с ума сошла от тоски по тебе, если бы не помог случай и я не встретила твоего раненого офицера. Не знаю, жив ли ты, но я все равно пишу. Он хороший и дисциплинированны" молодой человек. Только, как мне кажется, ужасно человеколюбивый. Он был счастлив, когда познакомился с полковником Александром Николаевичем, который вот уже несколько лет ухаживает за мной. После того случая в Варшаве я с ним больше не разговариваю, но он не оставляет меня в покое. Никак не могу от него отвязаться. Он принадлежит к высшему аристократическому обществу, богат и, говорят, герой. Поэтому он так быстро из поручиков выскочил в полковники. Я его просто презираю. Я люблю только тебя и больше никого, мой Олеко! Я не надеюсь на скорую встречу. Береги себя и пиши, пиши, чтобы облегчить мне эти тяжелые дни страданий. Папа здоров. Любящая тебя Галя».
Алекса после Галиного письма гораздо легче переносил все тяготы фронтовой жизни. И только однажды, когда поступил приказ оставить укрепление, он вышел из себя. Со слезами на глазах от злости он ругал всех царей и королей мира и всех командующих, которые так легко забывают о жертвах, принесенных их бойцами. Ниджа и Миле восприняли его слова одобрительно, а Ходжич задумчиво молчал.
Переправившись ночью через Днестр, сербский добровольческий отряд, забытый всеми, стал кочевать по югу Украины. После свержения царя к власти пришло Временное правительство. В середине лета 1917 года оно вновь попыталось организовать наступление, которое уже в самом начале было обречено на неудачу. Власти перестали заботиться об отряде сербских добровольцев. Только народ понимал их положение и повсюду хорошо принимал. Отряд начал понемногу разваливаться. Сначала заболел командир и уехал куда-то далеко на восток. После этого некоторые солдаты стали оседать в сельских районах. Чаще всего они оставались у одиноких, истосковавшихся по мужской ласке женщин, чьи поля уже отвыкли от сильных хозяйских рук. До октября 1917 года отряд уменьшился на тридцать человек. Из офицеров остались только Алекса и Ходжич, а из унтер-офицеров — Миле и Ниджа.
БУНТОВЩИКИ
Скитаясь по селам Украины, отряд однажды вошел в большой город. Это был Ростов. Добровольцы были весьма удивлены, когда перед ними появился сербский солдатский патруль. Старший патрульный объяснил им, что в городе находится штаб группы сербских добровольческих отрядов, который собирает заблудившиеся и повсюду разбросанные отряды. Пусть и они присоединяются, продолжал патрульный, время теперь смутное. Среди сербских солдат возникают какие-то советы, которые восстают против установленной богом власти. Солдаты хотят мира. Их на это подбивают какие-то большевики.
Соскучившиеся по своим землякам, уставшие от кочевой жизни, Дундич и его товарищи сразу же пошли за патрулем в казармы. Там было около двух с половиной тысяч сербов и представителей других славянских народностей.
Вновь прибывших поместили в казармы и запретили кому бы то ни было, даже офицерам, выходить в город, пригрозив, что всякий задержанный в городе без увольнительной будет строго наказан. Тогда обычно молчаливый Ниджа стал ворчать:
— Хотят изолировать нас, хотят, чтобы мы ничего не знали. Кровопийцы! Эксплуататоры! Предатели!
— Кто это хочет? — наивно спросил Дундич.
— Власти, кому же еще другому... — ответил Ниджа, к которому уже вернулось его хладнокровие.
— Ты бы лучше помалкивал, — процедил сквозь зубы Ходжич.
— Довольно с нас бессмысленной войны, — проворчал Ниджа и повернулся к собеседнику спиной.
Ходжич только презрительно посмотрел на него и сказал:
— Запасной!
Этим он хотел выразить всю глубину презрения к тем, кто службу в армии считает таким же обычным делом, как • г/1 всякое иное. Он никак не мог освободитьсяl^i' понятий, внушенных ему в венских казармах.
Однажды дождливым ноябрьским днем, когда добровольцы только принялись за пшеничную кашу, ^ раздался звук трубы, заигравшей сигнал тревоги. Через пятнадцать минут все уже были во дворе в полной боевой готовности. Солдаты молча гадали, что будет дальше. В это время на казарменный плац, громко гудя, въехали три грузовика и легковой автомобиль. В автомобиле между двумя русскими сидел сербский генерал. Грузовики были битком набиты русскими жандармами, вооруженными пулеметами. Легковая машина и грузовики остановились перед группой офицеров.
Не дожидаясь обычного рапорта, сербский генерал встал и начал говорить:
— Дорогие солдаты, сербы, хорваты, черногорцы... Тяжелый путь прошли мы за эти три года. Некоторых из вас освободила из австрийского рабства славная русская армия, многие из лагеря противника сами перешли к своим православным братьям. Все мы плечом к плечу боролись против австрийских и немецких захватчиков. Мы боролись за нашу порабощенную мать Сербию и будем бороться за нее до конца. Но, друзья, чтобы выполнить эту задачу, мы должны вернуть долг нашим русским братьям и помочь России освободиться от бунтовщиков. Прежде всего мы должны остаться здесь и выполнить свой долг. Верно я говорю?
Отдельные выкрики «Верно!» сменились напряженным молчанием. Мертвую тишину нарушил только бой часов, доносившийся с ближайшей церкви. Явно удивленный, генерал поднял свое побелевшее как мел лицо и крикнул:
— Кто остается под моим командованием, три шага вперед!
Вперед вышло не больше сотни офицеров и солдат. Остальные стояли как вкопанные. Из отряда, в котором служил Алекса, вышел только Ходжич.
Кто знает, что бы произошло в эту минуту, если бы с улицы не донесся какой-то странный шум и не послышались пушечные выстрелу Генерал дрожащим голосом приказал:
— Разойдись! В казармы! Марш!
Солдаты разошлись по казармам. Сердца их сдавила какая-то тяжесть. Но стоило им войти в помещение, как их словно подменили. Солдаты живо обсуждали сегодняшнее событие: речь генерала и стрельбу на улицах, переросшую в настоящий бой. Все чаще слышались голоса: «Даешь Советы!» В комнате Алексы не хватало только Ходжича.
Около полуночи, когда солдаты спали мертвым сном, от комнаты к комнате стали ходить группы тех жандармов, что сопровождали генерала. По указанию местных офицеров и унтер-офицеров они брали и уводили некоторых людей, невзирая на их чины. В комнату Алексы пришли Ходжич и шесть жандармов. Алекса крепко спал. Разбудил его громкий голос Ниджи:
— Что вы от меня хотите, мародеры?! Разве так поступают со старым солдатом, да еще добровольцем? Не пойду я с вами —и баста!
— Вперед, большевистская падаль! — заорал на него жандарм с унтер-офицерскими нашивками и подтолкнул Ниджу к Миле и еще двоим солдатам — Павловичу и Драгичу, стоявшим босиком посредине комнаты.
— Что здесь происходит? — спросил спросонья Алекса Ходжича.
— Арестовываем бунтовщиков, очищаемся от большевизма, — спокойно ответил Ходжич.
— Бросьте вы это грязное дело! Отпустите людей, пока сами целы! Вон отсюда! Какие это большевики? Я знаю этих четверых. Все отличные бойцы и товарищи. Марш отсюда!
У Алексы, которому надоело смотреть на нахальные и глупые рожи полицейских и лисье лицо Ходжича, уже появился в руках пистолет. Жандармы схватились было за оружие, но Ходжич движением руки остановил их:
— Спокойно, это сумасшедший. Стоит вам сделать один шаг, и он отправит вас на тот свет.
Потом Ходжич обратился к Алексе:
— Послушай, Олеко, ты ответишь за это! За сопротивление властям тебя будет судить военный трибунал. Ты защищаешь большевиков, а? Жаль, что мы друзья...
— Плевать я хотел на твою дружбу и на тех, кто с тобой пришел. А теперь слушай, что я тебе скажу! Если эти четверо лучших ребят — большевики, то я тоже большевик. Вон отсюда! Я хочу спать!
Движение рукой, вооруженной пистолетом, и Ходжич с жандармами мгновенно исчезли.
Шум разбудил солдат. Как только Ходжич вышел, все заговорили. Задумавшийся Алекса сидел на кровати, все еще держа в руках пистолет. Послышался голос Ниджи:
— Товарищи, чаша переполнена. До сих пор мы считали, что наш злейший враг находится по ту сторону фронта. К сожалению, это не так. Самый главный враг находится среди нас. Нашими врагами являются угнетатели, которые строят свое благополучие на нашем поте, а теперь и крови. Это они настоящие предатели и трусы. Нам нужно избрать Совет, чтобы он защищал нас и наши интересы!
— Ура! — закричали все в один голос.
Алекса понял, что все солдаты думают одинаково, а это означало, что на их стороне правда.
— Выбирать командира нам не нужно, — сказал Ниджа. — Алекса сам себя выбрал своим отношением к нам и своими делами. Да здравствует командир Алекса Дундич!
И на этот раз единодушное и громкое «ура» было ответом на слова Ниджи. Алекса стоял как завороженный.
— А теперь, — продолжал Ниджа, — изберем совет нашего отряда.
— Его Ходжич выбрал, когда приходил за бунтовщиками!— кричали солдаты. — Вы четверо и Олеко пятый. Мы так хотим. Ура!
Времени на дискуссию не оставалось, так как необходимо было действовать быстро и решительно, и поэтому Ниджа согласился с "этим предложением и коротко поблагодарил товарищей за доверие. Вдруг Алекса произнес.
— Хорошо! А теперь всем спать! Я покараулю у дверей.
— Ты правильно решил. Вообще же все вопросы должен сначала утрясать совет, — заметил Ниджа.
— Завтра будем все утрясать и перетрясать,— впервые за весь вечер улыбнулся Алекса и стал одеваться. Одевшись, он поставил стул у двери и сел, держа в руке пистолет со взведенным курком. Солдаты легли, но продолжали говорить до рассвета.
На другой день ни генерал, ни жандармы в казарме не появлялись. Солдаты нашли за складами тридцать своих изрубленных товарищей. Та же судьба ожидала Ниджу и других, если бы Алекса не спас их. Благодаря этому подвигу он стал известен всем добровольцам.
Вскоре в каждом отряде были выбраны советы и делегаты в центральный совет группы отрядов. Нидже, делегату совета от отряда Алексы, не представляло трудности выдвинуть Алексу кандидатом на должность командира добровольческой бригады (так совет решил назвать группу отрядов). Храбрость и справедливость Алексы были всем хорошо известны. Сам он был удивлен этим выбором и говорил, что имеются офицеры и постарше его — капитаны, майоры и даже один подполковник. Однако офицеры единогласно высказались за назначение Алексы, и он согласился, сознавая всю ответственность новых обязанностей, которая отныне легла на его плечи.
