| от издательства

| М.А. Бонч-Бруевич -портрет

| Страницы книги

Настоящая брошюра представляет собой краткие воспоминания П.А.Острякова (1887-1952), одного из стареших советских радиоспециалистов, посввященные преимущественно инженерно-технической деятельности выдающегося советского учёного Михаила Александровича Бонч-Бруевича. Попутно автор рассказывает о предвоенной русской радиотехнике, кратко освещает её состаяние в период первой мировой войны и, как непосредственный участник, более подробно описывает первые годы развития советской радиотехники, становления Нижегородской радиолаборатории.

Если интересуемая информация не найдена, её можно Заказать

П.А.Остряков. Михаил Александрович Бонч-Бруевич.

От издательства

Настоящая брошюра представляет собой краткие воспоминания П. А. Острякова (1887-1952), одного из старейших советских рад неспециалистов, посвященные преимущественно инженерно-технической деятельности выдающегося советского учёного Михаила Александровича Бонч-Бруевича. Попутно автор брошюры рассказывает читателю о предвоенной русской радиотехнике, кратко освещает её состояние в период первой мировой войны и, как непосредственный участник, более подробно описывает первые годы развития советской радиотехники, становления Нижегородской радиолаборатории.

Брошюру не следует рассматривать как научную биографию М. А. Бонч-Бруевича. Она представляет собой только краткие воспоминания об этом исключительно интересном человеке, выдающемся учёном-радиоспециалисте, столь плодотворная деятельность которого развернулась именно после Октябрьской революции.

Биографией М. А. Бонч-Бруевича брошюра не является и потому, что она освещает лишь предреволюционный период жизни Бонч-Бруевича и годы его работы в Нижегородской радиолаборатории, тогда как последующий Период не менее плодотворной деятельности М. А. Бонч-Бруевича в Ленинграде автор описывает коротко и в самой общей форме. Причина этого заключается в том, ЧТО автор брошюры не переехал вместе с коллективом работников Нижегородской радиолаборатории в Ленинград, а остался в Москве, чтобы непосредственно участвовать в строительстве ряда радиостанций.

Брошюра не является и мемуарами автора, потому что, в изъятие из общих правил, автор её чрезвычайно скромен и лишь бегло упоминает о себе в тех местах, где подобное упоминание крайне необходимо. Нужно поэтому хотя бы: вкратце рассказать читателю об авторе этой брошюры, непосредственном участнике или очевидце многих важнейших событий, вошедших в славную историю советской радиотехники.

Начав в 1921 г. со строительства Центральной радиотелефонной станции, на что П. А. Острякову был выдан мандат подписанный Владимиром Ильичом Лениным, автор брошюры в последующие годы участвовал в проектировании, а затем в строительстве ряда крупных радиостанций Советского Союза. Он был лично известен В. И. Ленину, который, как свидетельствуют документы, неоднократно давал ему непосредственные задания, связанные с вопросами радиотехники, интересовался его мнением по некоторым техническим вопросам.

В годы Великой Отечественной войны П. А. Остряков был старшим производителем работ на строительстве самой мощной советской радиовещательной станции. Непосредственный участник разработки способа водяного охлаждения анодов мощных генераторных ламп П. А. Остряков в дальнейшем стал крупнейшим специалистом в этой области, написал книгу по водоохлаждению генераторных ламп, равной которой нет в мировой радиолитературе.

Будучи в послевоенные годы начальником электровакуумной лаборатории, а в дальнейшем главным инженером и затем заместителем директора Центрального научно-исследовательского института Министерства связи СССР, П. А. Остряков работал одновременно над своей диссертацией, посвященной разработке мощной электронной лампы оригинальной конструкции. Своеобразие этой лампы иллюстрирует тот факт, что конструктор её так и не мог определить максимальную мощность, отдаваемую его лампой, потому что для охлаждения анода её не хватало всей той воды, которую могла подать магистральная водопроводная сеть района Москвы, в котором находилась лаборатория.

Представив свою диссертацию в качестве кандидатской, диссертант, которому было уже около 60 лет, столь блестяще защитил её, что ему была присуждена степень доктора технических наук.

Смерть автора не позволила ему довести до конца задуманную работу над своими воспоминаниями. Издательство провело некоторую литературную обработку рукописи, подобрало иллюстрационный материал и составило краткие примечания, необходимые для читателя, незнакомого с историей отечественной радиотехники.

Введение

Имя Михаила Александровича Бонч-Бруевича занимает одно из почётнейших мест среди имён советских радиотехников. Основы отечественной инженерной радиотехники в значительной мере были заложены им. Его работы и установленные им принципы явились фундаментом многих отраслей радиотехники. В области радиоламп, радиовещательных передатчиков, антенн и распространения радиоволн М. А. Бонч-Бруевич дал много блестящих, оригинальных решений, которые выдвигали нашу советскую радиотехнику на первое место, ставили её впереди зарубежной.

Конструирование мощных генераторных электронных ламп во всём мире началось только после того, как в 1920 г. М. А. Бонч-Бруевич построил генераторную лампу с медным анодом, охлаждаемым водой. Тогда же им был предложен и разработан многокамерный анод, который через несколько лет был воспроизведён английской фирмой Метровпккерс в мощной разборной лампе. Статьи и описания этой лампы появились во всей мировой радиотехнической печати, но ни в одной из них не был назван автор основной идеи конструкции. Тот же принцип многокамерного анода Михаил Александрович положил и в основу предложенного им магнетрона для возбуждения мощных колебаний на сантиметровых волнах. Конструкцию этого магнетрона осуществили ближайшие сотрудники М. А. Бонч-Бруевича - инженеры Н. Ф. Алексеев и Д. Е. Маляров.

Столь широко применяемый в настоящее время метод геттера-поглотителя газов, остающихся в электронных лампах после их откачки, предложен впервые был Михаилом Александровичем. Возможность применения коротких волн для бесперебойной эксплуатации линий радиосвязи была реализована М.А. Бонч-Бруевичем после того, как он открыл способ работы "дневной" и "ночной" волнами. Широко применяемый в настоящее время метод радиотелеграфирования с раздельным излучением боковых частот, а также метод телеграфирования на одной боковой полосе с восстановлением несущей частоты на месте приёма был также предложен М. А. Бонч-Бруевичем. "Горьковекий" (или, как его называли в литературе, "Люксембургский") эффект явился подтверждением теоретического предсказания Бонч-Бруевича. Способ так называемого "радиоэхо", импульсного радиосигнала, отражаемого от ионосферы, предложенный и применённый Михаилом Александровичем для изучения ионосферы, послужил предтечей импульсного метода, столь широко применяемого в настоящее время в радиолокации. Щелевая антенна и железная линзовая антенна были впервые предложены Бонч-Бруевичем- Он же пришёл и к идее вращения антенны радиолокационных станций, чтобы обеспечить таким образом облучение пространства. Но не только это ставит М. А. Бонч-Бруевича в ряд с нашими выдающимися соотечественниками. М. А. Бонч-Бруевич как учёный полностью развил свою деятельность только при советской власти. Ни в какой другой стране, кроме страны Советов, ни при какой другой государственной системе, кроме советской, деятельность Бонч-Бруевича не оказалась бы столь плодотворной. Когда в стране возникла советская власть, тогда и стали выявляться таланты из народа, люди науки, а среди них и М. А. Бонч-Бруевич. Как влияла окружающая обстановка на деятельность и творчество Бонч-Бруевича ярко видно, например, из такого случая. Во всей современной мировой радиотехнике мощные лампы имеют медные аноды, охлаждаемые водой. Теперь вывод анода лампы наружу и отбор тепла при помощи проточной воды представляется воем нам настолько естественным, что многие считают, будто подобные идеи явились сами собой. Хорошо известно также, что до 1922 г. в Америке мощных генераторных электронных ламп не существовало.

Малоизвестно лишь то обстоятельство, что первые в мире электронные лампы с выведенным наружу анодом и водяным охлаждением появились у нас, в Советском Союзе, и что родиной их является Нижегородская радиолаборатория имени Ленина. Именно здесь в 1920 г. такие лампы были изобретены М. А. Бонч-Бруевичем.

Вызвано к жизни это изобретение было тем, что без таких ламп Бонч-Бруевич не смог бы выполнить задание Владимира Ильича Ленина. Бурные политические события того времени, организация отпора белогвардейцам, новые декреты советской власти, возрастающая активность советского народа настоятельно требовали нового, простого, доходчивого средства общения людей, метода массовой агитации и пропаганды. Короче говоря, молодой советской стране было крайне необходимо радиовещание. Важность той задачи, которую Владимир Ильич ставил перед Бонч-Бруевичем, Ленин сам формулировал в его известном письме от 5 февраля 1920 г.: "Газета без бумаги и "без расстояний", которую Вы создаете, будет великим делом"...

В период наибольшего напряжения молодой советской страны М. А. Бонч-Бруевич разрешил техническую задачу мирового значения. Невольно возникает вопрос: в чём здесь дело? Почему это изобретение родилось не в зарубежных странах с их передовой по тому времени техникой, а в стране со слабо развитой промышленностью, зажатой в тиски блокады, страстно борющейся с контрреволюцией и интервенцией?

Почему условия, которые, с точки зрения интервентов, должны были стать условиями вымирания, на что они своей тщательно организованной блокадой стремились обречь страну, почему эти условия оказались совершенно противоположными: условиями бурного развития и, в частности для М. А. Бонч-Бруевича, условиями, обеспечившими расцвет его творческих способностей. А случилось так потому, что с приходом к власти победившего народа личное благополучие перестало быть основным стимулом творчества и изобретательства. Творчество и труд были пересажены на новую почву, почву чести, славы и доблести.

Биография М. А. Бонч-Бруевича в дореволюционный период во многом повторяла историю жизни многих русских изобретателей, печальная судьба которых определялась условиями того времени. Тот русский, который надеялся, что его изобретение будет закреплено за русским народом и пойдёт на пользу соотечественникам, как правило, терпел неудачу. Так было с П. Н. Яблочковым. Так было с А. С. Поповым и многими другими. Так случилось бы и с М. А. Бонч-Бруевичем, который пытался разработать свою, отечественную радиолампу с тем, чтобы вывести страну из зависимости от французских фирм.

А. С. Попов наотрез отказался от предложений иностранных агентов, суливших ему и личные выгоды и широкие технические возможности. Стремясь сохранить честь изобретения за русским народом, он решил продолжать работу в худших условиях, лишь бы эти условия были бы русскими.

Точно так же и М. А. Бонч-Бруевич не перешёл на работу ни на Петроградский завод так называемого "Русского общества беспроволочных телеграфов и телефонов", ни на завод, находившийся на 6-й линии Васильевского острова. Перейти на первый, это значило согласиться работать на английское акционерное общество Маркони, работать на втором заводе означало трудиться на благо немецкой фирмы Телефункен. На этих частных заводах Бонч-Бруевичу, вероятно, были бы предоставлены большие технические и материальные возможности, не говоря уж о жаловании. Тем не менее, он предпочёл остаться на Тверской радиостанции, где в дооктябрьское Время смог получить для работы всего две комнаты в дощатом бараке.

Предложения, сделанные Бонч-Бруевичем Главному военно-техническому управлению царской армии организовать производство отечественных электронных ламп, встретили поначалу безразличное отношение. Непосредственно на Тверской радиостанции ему оказал прямое противодействие в этом начинании начальник станции и по этим причинам М. А. Бонч-Бруевич начал работать у себя на квартире. Его ассистентом и лаборантом стал денщик. Не получив ни "ошейки из военного ведомства, М. А. Бонч-Бруевич нашёл двух сочувствующих: преподавателя физики местной гимназии и директора завода осветительных ламп Айваза в Петрограде (ныне завод "Светлана"). В основном работа финансировалась из собственного поручичьего жалованья. И тем не менее отечественная радиолампа была сделана - Военно-техническое управление оказалось поставленным перед совершившимся фактом и выдало Тверской радиостанции заказ на сотню приёмников с комплектом тверских радиоламп. Казалось, счастье начинало улыбаться Бонч-Бруевичу: если дан заказ, то должна быть, как будто и оказана помощь. Однако насчёт этого конструктор ошибся: никакой помощи он не получил. Так прошёл почти год. Прежнее бесперспективное и, казалось, безнадёжное состояние продолжалось до встречи М. А. Бонч-Бруевича с народным комиссаром почт и телеграфов Вадимом Николаевичем Подбельским в июле 1918 г.

Встреча с большевиком-наркомом стала поворотным моментом для всей дальнейшей жизни М. А. Бонч-Бруевича. Слова Подбельского: "нам нужны свои лампы, а не французские" были теми "магическими" словами, которые Михаил Александрович столь долгое время мечтал услышать. С этого момента всё переменилось. Если раньше безвестный поручик убеждал кого-то в настоятельной необходимости организовать отечественное производство радиоламп в России, то теперь его, Бонч-Бруевича, просто обязывали самого организовать это производство. Если раньше получение двух комнат в дощатом бараке считалось крупным успехом, то теперь советская власть предоставляла ему возможность выбирать любое здание в любом городе. Если раньше ему приходилось расходовать собственные средства для государственного дела, то теперь, на следующий же день после встречи с наркомом, перед Бонч-Бруевичем лежала крупная сумма денег на предварительные расходы. Если раньше свои соображения по поводу отечественного производства радиоламп он мог высказывать только рядовому чиновнику Военно-технического управления, то теперь народный комиссар сам обязывал его делать регулярные доклады о ходе порученного ему дела.

Между словами "раньше" и "теперь" легла пропасть. Отечественное производство ламп из личного дела превратилось в вопрос государственного значения, а он, Бонч-Бруевич, из рядового инженера - в одного из организаторов и технического руководителя крупной по тому времени радиолаборатории.

В инженерном училище

В сентябре 1906 г. в Георгиевском зале Михайловского или, что то же, Инженерного замка выстроилась шеренга юнкеров. Это были новички, поступившие в Николаевское инженерное училище. Курсовой офицер производил первую перекличку. По характеру ответных "я" можно было безошибочно определять, откуда прибыл отвечающий: из кадетского корпуса или же "со стороны" - из гимназии или реального училища. - Бонч-Бруевич! -Я!

Так отозвался один из стоявших в шеренге. Это "я" не подходило ни под одну категорию. В нём не было слышно той нарочитой небрежности недавних кадет, которая должна была говорить, что для них, "старых военных", перекличка - привычная и даже надоевшая процедура. Не слышалось в этом ответе и старательности гимназистов, которые стремились показать, что хотя они и гимназисты, но тем не менее прекрасно понимают, что такое военная дисциплина. Интонация того, кто отозвался на фамилию Бонч-Бруевич, была интонацией простого разговорного ответа, как будто его старый знакомый спросил: "Это Вы приехали, Бонч-Бруевич?". На что он и ответил: "Да, это я приехал".

Весь облик этого новичка, стоявшего в строю, привлекал к себе внимание какой-то особой простотой. По манере держать себя он не походил ни на кадетов, ни на штатских. Из первых так и выпирала напускная небрежность; вторые стояли в строю в одеревянелых позах, пожирая глазами курсового офицера. Новичок же стоял так, будто ему фотограф предложил сняться стоя, составив каблуки и раздвинув носки ботинок, Когда этого юнкера спрашивали, из какого он корпуса, юнкер отвечал:

- Из Киева. Из комерческого училища. В строевом отношении инженерное училище представляло собой батальон двухротного состава. Бонч-Бруезич оказался в первом взводе второй роты. Она размещалась в первом этаже замка; окна выходили частью в сторону Летнего сада, частью на Садовую улицу.

Первые дни у Бонч-Бруевича, как и у всех, ушли на освоение правил внутреннего распорядка и на пригонку снаряжения. У юнкеров инженерного училища оно было сложнее, чем у пехотинцев. Будущим сапёрам полагалось носить шанцевый инструмент, причём на долю первокурсников приходился самый тяжёлый: сапёрные лопаты, кирки, мотыги и т. п.

Бывшие кадеты легко осваивались с новым положением. Распорядок училища немногим отличался от привычного по корпусу; кроме того, на двух старших курсах училища у новичков-кадетов всегда находились знакомые, однокашники, из того же корпуса, оказывавшие покровительство своим землякам. От старшекурсников воспринимались неписанные традиции училища и познавалась его летопись. Новички должны были запомнить знаменитых "предков", когда-то учившихся в стенах этого замка. "Предки" обязательно имелись у каждого училища и каждое гордилось своими. Что касается инженерного училища, то в нём в "предках" состояли: Достоевский, поэт Надсон, герой обороны Севастополя Тотлебен, защитник Порт-Артура генерал Кондратенко и другие.

Труднее приходилось гимназистам и реалистам. У них не было знакомых в училище, таких, которые могли бы показать новичкам, как, например, надо катать из шинели "скатку", надеваемую через левое плечо.

Что же касается юнкера Бонч-Бруевича, то он начал так уверенно скатывать свою шинель, что его действия стали копировать несколько новичков - бывших гимназистов. Однако вскоре они поняли, что выбрали себе учителя неудачно. Получавшиеся скатки не походили на те, которые требовались по уставу. Напрасно Бонч-Бруевич доказывал гимназистам- своим последователям, а также курсовому офицеру, что его способ скатки значительно удобнее, потому что в этом случае винтовка не соскальзывает. Может быть, Бонч-Бруевич и был прав, но тем не менее он получил настоятельный совет - не мудрить, когда не полагается.

Впрочем, вскоре всё внимание новоприбывших, без различия в "происхождении", стала поглощать зубрёжка. От старшекурсников новички узнали непредвиденную подробность. Оказывалось, что недавние новички смогут считать себя прочно осевшими в училище только после успешной сдачи первых зачётов в декабре, или на языке училища, - репетиций. Не сдавшие буду г отчислены в пехотные училища. Положение осложнялось тем, что в число отчисленных могли попасть и те, кто не получил неудовлетворительных отметок. И, наоборот, среди оставленных в училище могли оказаться юнкера с неудовлетворительными отметками. Такова была особенность Николаевского инженерного училища. По сути дела во время декабрьских репетиций преподаватели больше знакомились с степенью развития юнкеров, чем формально оценивали знание сдаваемого предмета. Тех, на кого, по мнению Совета училища, не стоило тратить времени, переводили в пехоту. Справедливость требует отметить, что в таких решениях почти не бывало ошибок, так как при последующих переходных и выпускных экзаменах провалов не случалось. Вот эта особенность училища и была причиной того, что Бонч-Бруевич никогда потом, в последующие три года, так усиленно не занимался, как именно в эти первые месяцы своего пребывания в училище.

Что такое сантиметр?

Курс физики читал Владимир Константинович Лебединский. В училище он был одним из немногих гражданских профессоров. Все остальные преподаватели были военными инженерами. Сближение М. А. Бонч-Бруевича с В. К. Лебединским, оказавшим решающее влияние на всю дальнейшую жизнь и деятельность Михаила Александровича, началось ещё на втором курсе училища.

Отношение юнкеров к профессору Лебединскому поначалу было настороженным. Им всем казалось, что лектор издевается над слушателями. Только к концу курса они сумели распознать сложную и тонкую натуру профессора. Так же случилось и с Бонч-Бруевичем.

Рассказывая на вступительной лекции по физике об абсолютной системе единиц, В. К. Лебединский, оглядывая аудиторию и по обыкновению слегка заикаясь, говорит: - Знаете ли Вы, что такое сантиметр? Не ожидая ответа от слушателей, часть которых смутилась, а часть возмутилась, он продолжает: - Сантиметр - это незначительная величина, вот, примерно, такая... Подперев двумя пальцами левую щеку, профессор, как бы нехотя, проводит мелом на доске маленькую чёрточку. - Ну, конечно, издевается! решает аудитория. - Конечно, он, штатский, считает нас, военных, безнадёжными тупицами. На одной из своих последующих лекций Владимир Константинович оседлал своего любимого конька: стал рассказывать о физическом толковании явлений, происходящих при проскакивании электрической искры.

Теория электрической искры значительно сложнее, чем теория электрической дуги или чисто электронного процесса. Последние два явления по существу можно считать частными случаями явлений, происходящих между электродами искрового промежутка. Профессор сопровождает свою лекцию демонстрациями. Он говорит о роли фотоэффекта. Он освещает электроды промежутка ультрафиолетовыми лучами и демонстрирует слушателям проcкакиваиие искры. Он усиливает освещённость промежутка-искра возникает легче, Он уменьшает эту освещённость и искра зажигается лишь при увеличенном напряжении между электродами промежутка. О многом другом рассказывает Владимир Константинович и многое показывает своим слушателям и, наконец, заканчивая лекцию, сообщает им, что он сам при своих опытах наблюдал необъяснимое явление, не согласуемое с фотоэффектом.

Проделав какие-то манипуляции с искровым промежутком, он показывает слушателям обратную картину: слабый свет облегчает возникновение искры, сильный - затрудняет её, "тушит". - Это явление, - заключает профессор - трудно понимаемо. Сидевший за столом юнкер Бонч-Бруевич поднимается с места и с нескрываемым сарказмом спрашивает:- Для кого, господин профессор, для нас непонимаемо, или вообще? Зазвучавшая в этот момент в коридоре труба горниста возвестила об окончании лекции. Вопрос повис в воздухе. - Конечно, - сказал он, обращаясь к соседям, - где уже нам понять, если мы не можем даже знать, что такое сантиметр!

Между тем весь этот инцидент был не более как недоразумением. Владимир Константинович без всякой задней мысли показывал слушателям установленное им самим явление, для которого тогда еще не было найдено объяснения, почему оно и получило название "эффект Лебединского" [примечание 1]. Но Бонч-Бруевич, как и многие другие юнкеры, поняли заключительную фразу профессора как ироническую и неприязненное отношение к нему вспыхнуло снова. Случилось так, что это впечатление оказалось решающим для дальнейшей судьбы Бонч-Бруевича, и декабрь 1907 г. нужно считать началом его научной деятельности.

Несостоявшийся опыт

Недели две спустя дежурный по второй роте, в роли которого в этот день случайно оказался автор этих строк, производил положенный ему ночной обход помещений роты. Проходя по затемнённой спальной, дежурный заметил копошащуюся около одной из коек белую фигуру. Дежурный подошёл поближе и увидел Бонч-Бруевича в одном белье, вытаскивающего из-под своей койки какие-то ящики. Произошёл шёпотом примерно такой диалог:

- Послушайте, Бонч, что Вы тут колдуете?

- Вот кстати!... Берите-ка эти ящики и несите их в умывальную.

- Да вы что? Ведь сейчас спать полагается... - слабо запротестовал дежурный по роте.

- Только учтите, - как бы не слышал возражения Бонч, -ящики могут развалиться. Он умчался первым, захватив с собой что-то приготовленное на койке.

Постояв в раздумье над ящиками, в которых, как оказалось впоследствии!, были аккумуляторы, дежурный, ещё не представляя, к чему всё это ведёт, но уже предчувствуя недоброе, всё же потащил все ящики в умывальную. Здесь он увидел Бонч-Бруевича, собирающего какую-то схему на том столе, на котором обычно по утрам юнкера чистили пуговицы кирпичом. В центре стола возвышалась индукционная катушка и какой-то необычайный разрядник. Сам экспериментатор, в белье и в сапогах, которые полагалось носить при длинных брюках, неимоверно торопился.

- Вот,- сказал он дежурному,- раз уж взялись помогать, так поставьте эти аккумуляторы под зарядку.

- Послушайте, Бонч, - взмолился дежурный, - ведь я всё-таки дежурный! Разве можно такими делами заниматься в помещении роты? Сейчас ночь... Придёт дежурный офицер.

- Не волнуйтесь... Он уже сделал свой обход.

Скрепя сердце, дежурный, не нашедший возражений на последнюю реплику Бонч-Бруевича, потащил один из ящиков к штепселю на

стене умывальной. Для большего удобства он повернул фуражку козырьком назад, а болтавшийся сбоку штык передвинул за спину.

- Вот этой штукой, - бурчал себе под нос Бонч-Бруевич,-мы объясним профессору Лебединскому его трудно понимаемое явление.

Самодельный искровой промежуток, на который указал во время своего бурчания Бонч-Бруевич, имел необычайный вид. На деревянной дощечке от сигарного ящика были укреплены две латунные стойки. Одна из них поддерживала электрод разрядника в виде обычного - шарика; сквозь другую стойку проходил заострённый на одном конце стержень. На другом конце его была видна резьба. По резьбе можно было передвигать какой-то медный диск. В случае необходимое и диск можно было заменить полым медным цилиндриком, в котором пряталось остриё стержня.

- Сегодня попробуем, а в воскресенье я соберу дугу [примечание 2] и тогда посветим,- делился своим планом работы Бонч с дежурным.

Заниматься дальнейшей подготовкой эксперимента уже не пришлось. Послышался звон шпор и у дежурного по роте замерло сердце.

В дверях умывальной показался дежурный офицер.

- Что тут такое?

- Искровой разрядник, господин капитан!-с невинными глазами, вытянувшись, в одном белье, приложив руку к отсутствующему козырьку, рапортует юнкер Бонч-Бруевич.

- А это что за ящик?

- Аккумулятор, господин капитан! -с готовностью поясняет исследователь "явления Лебединского". И добавляет:

- Разрешите доложить: собственный!

- Аккумулятор... собственный - задумался дежурный офицер и, наконец, найдя соответствующую формулу обвинения, заключил:

- По уставу внутренней службы и по правилам внутреннего распорядка юнкерам не положено иметь собственных аккумуляторов.

- Так точно, господин капитан,- деловито согласился Бонч-Бруевич, но разрешите доложить,- вполголоса добавил он,- ни в уставе, ни в правилах я не нашёл указаний, воспрещающих юнкерам иметь собственный аккумулятор...

Капитан опешил, но потом нашёлся.

- Следовательно, - развёл он руками, - теперь можно ожидать, что, действуя не в нарушение устава, Вы скоро сюда притащите небольшого удава или очковую змею?

Размышляя, как бы ещё получше сразить своего оппонента, капитан обратил внимание и на дежурного по роте:

- А Вы что? Дежурный? Где козырёк? Почему штык на спине? Пять суток ареста!

Разрядившись на дежурном, капитан кивнул Бонч-Бруевичу:

-О Вас я доложу начальнику академии и училища. Пусть он решает вопрос о возможности дальнейшего пребывания в училище такого исключительного комментатора уставов.

Когда затих звон шпор, юнкера вопросительно посмотрели друг на друга.

- Ничего не поделаешь, - почесал в затылке Бонч-Бруевич,-наука требует жертв!

Впрочем, жертв не было. Оба карцера оказались занятыми, а через день обстановка изменилась. Начальник академии и училища, военный инженер, генерал-лейтенант Крюков посмотрел на ночное происшествие иначе.

Такой финал мог иметь место только в инженерном училище. Если бы что-либо подобное случилось в ином военном училище, не говоря уже о Павловском пехотном, то разговорчивый экспериментатор и обратившийся в ассистента дежурный по роте были бы немедленно отправлены рядовыми в армейский сапёрный батальон.

Первая научная работа

Работа над теорией искрового разряда, начатая Бонч-Бруевичем при вышеописанных обстоятельствах в декабре 1907 г. и закончившаяся в 1914 г., сблизила его с выдающимися физиками и электротехниками того времени. Она ввела его в круг таких учёных как В. К. Лебединский, В. Ф. Миткевич и др. Начав свои исследования в лаборатории Инженерной академии и училища, Михаил Александрович частично продолжал их в искровой радиотелеграфной роте в Иркутске, а закончил в радиотелеграфной лаборатории Офицерской электротехнической школы в Петербурге.

Результаты этой работы в виде двух статей были опубликованы в физической части журнала Русского физико-химического общества. В 45-м томе журнала РФХО за 1913 г. помещена первая статья "Об условиях различного действия света на искру и о способе регулирования искры" и в 47-м томе за 1915 г. вторая "О влиянии ультрафиолетового света и формы электродов на пробиваемость искрового промежутка в газах".

В этих статьях, составивших вместе монографию в 85 печатных страниц, сначала кратко систематизирована сущность имевших место ранее работ по теории электрической искры, а также Даны собственные трактовки этого процесса, подкреплённые результатами кропотливых экспериментов.

Начальной целью работы, как вспомнит читатель, был анализ "эффекта Лебединского". Как оказалось, в конечном итоге этот эффект был лишь частным случаем ряда явлений в процессе искрового разряда. Чтобы понять явление, открытое В. К. Лебединским, М. А. Бонч-Бруевич ищет прежде место, которое этот эффект занимает в последовательном ряде форм искрового разряда. Отметив известный факт действия света на искру, проявляющийся в двух основных формах: "зажигание" искры, или, что то же, уменьшение пробивного напряжения, необходимого для возникновения искры между электродами, и "тушение" её, т. е. увеличение этого напряжения, М. А. Бонч-Бруевич устанавливает первый вывод: зажигание наблюдается при всех искрах, когда заострённый электрод разрядника находится под отрицательным потенциалом. В этом случае по мере заострения электрода эффект зажигания сначала усиливается, а затем ослабляется. Второй вывод: при заострении электрода, к которому приложен положительный потенциал, последовательно наблюдается ряд явлений, среди которых эффект Лебединского занимает своё определённое место и притом в таком порядке: слабое зажигание - сильное зажигание - "эффект Лебединского" - тушение искры - действие ультрафиолетовой радиации становится неощутительным.

Чтобы получить возможность плавно заострять электроды искрового промежутке при условии неизменности геометрии электрического поля, которому Бонч-Бруевич во всей своей работе отводит решающую роль, он создал специальный разрядник. Установив в первой части работы систематизированную последовательность явлений разряда, среди которых эффект Лебединского оказался лишь определённым звеном, Бонч-Бруевич во второй части работы ищет законы, которым подчиняется вся последовательность явлений. Чтобы найти их, исследователь широко пользуется экспериментом и методами математического анализа. Объяснив в целом физическую сущность закономерной последовательности явлений, Бонч-Бруевич даёт объяснение и эффекту Лебединского.

Особенно характерной чертой второй части работы являлась непринуждённая критика зарубежных авторов. В те времена любая фамилия из иностранного журнала сразу становилась узаконенным и непререкаемым авторитетом. Ссылка русского I автора на иностранцев, вне зависимости от ценности их работ, служила признаком хорошего тона, свидетельством начитанности и обеспечивала относительный успех автора. С этой точки зрения смелая критика зарубежных учёных, на которую отважился начинающий учёный - сапёрный поручик, не получивший даже диплома инженера, говорит о взгляде Бонч-Бруевича на русскую науку, как на науку, имеющую все права считать себя передовой.

Теорию немецкого учёного Кауфмана Бонч-Бруевич называет стоящей совершенно в стороне, "чисто формальной теорией, которая непосредственно не связана ни с каким предположением механизма разряда". В этих словах по существу уже чувствуется весь Бонч-Бруевич как учёный, не допускающий идеалистического, формального толкования физических явлений, не вытекающего из каких-либо реальных представлений. Уже в этом видны черты Бонч-Бруевича как учёного, который высказывает свои суждения, не боясь того, что он посягает на освящённые веками научные устои.

Английского физика Реоселя Бонч-Бруевич по сути дела обличает в неблаговидных поступках: в попытках путём малосамостоятельных предположений и упрощений формул Кирхгофа устранить противоречия, которые оказываются между опытными данными, полученными Реоселем, и теорией критического градиента, выдвинутой тем же Реоселем. Бонч-Бруевич, основываясь на своих многочисленных экспериментах и теоретических исследованиях, не оставляет, если можно так выразиться, камня на камне от этой теории критического градиента.

Одновременно с этим Бонч-Бруевич опровергает выдвинутые немецким учёным Кауфманом объяснения эффекта Лебединского.

Весьма существенным в работе Бонч-Бруевича является метод, которым он исследовал искру. Им был построен ряд оригинальных разрядников, с помощью которых он мог, меняя геометрию электродов, оставлять неизменной структуру электрического поля.

Один тип сконструированного им разрядника является своего рода предшественником радиолампы, точнее ионного диода, с той, разумеется, разницей, что разрядник Бонч-Бруевича не имел накаливаемого катода. Этот разрядник Бонч-Бруевича представлял собой стеклянный баллон, соединённый с масляным вакуум-насосом и ртутным манометром. Разряд происходил в различных газах при разной степени разрежения. Очень интересна была конструкция электродов этого разрядника. Она позволяла менять в эвакуированной трубке расстояние между электродами, не нарушая вакуума. Для этого один из электродов имел винтовую резьбу, с помощью которой он ввинчивался в неподвижное гнездо. Разрядник этот интересен не только тем, что, работая с ним, Бонч-Бруевич путём многочисленных и кропотливых экспериментов разрешил все противоречивые выводы зарубежных исследователей, дал физико-математическую трактовку процессов разряда и обнаружил наиболее эффективное действие фотоэффекта в атмосфере водорода. Разрядник интересен и тем, что он явился прототипом трубки, сконструированной Бонч-Бруевичем в 1918 г. при разработке теории триода, опубликованной им в 1919 г. В этой трубке один из электродов-анод - также мог удаляться или приближаться к неподвижному катоду. Вообще, если сопоставить работу Бонч-Бруевича по теории триода с его работами 1908-1914 гг. по теории электрической искры, то первая является как бы частным случаем второй. Работа по электрической искре было высоко оценена Русским физико-химическим обществом, присудившим М. А. Бонч-Бруевичу в 1917 г. премию Ф. Ф. Петрушевского, что происходило один раз в три года.

Роль В. К. Лебединского в первом, если можно так назвать, донижегородском периоде жизни Михаила Александровича была огромной. Профессор В. К. Лебединский, этот выдающийся русский энтузиаст-учёный, один из замечательных деятелей науки о электромагнитных колебаниях и волнах, исключительный популяризатор радио и приоритета А. С. Попова, видел несомненную талантливость своего ученика и пестовал из него будущего учёного. Между учителем и учеником возникла тесная дружба. И всё же Бонч-Бруевич долгое время не забывал вопроса В. К. Лебединского о сантиметре.

При сдаче зачётов по физике на третьем курсе училища В. К. Лебединский неожиданно задал вопрос, казалось, не имевший ничего общего с пройденным разделом. Он спросил Бонч-Бруевича, что случится, если электромотор будет внезапно заторможён. Вопрос был наивно прост. Присутствующим аудитории померещился пресловутый сантиметр; в том же духе, по-видимому, истолковал его и стоящий у доски Бонч-Бруевич. Вместо ожидаемого экзаменатором ответа, что сгорит якорь, Бонч-Бруевич с наивным видом сказал:

- Ничего особенного не произойдёт, господин профессор!

В. К. Лебединский растерялся: его любимый ученик, успешно занимавшийся решением глубоких научных проблем, сказывается, не знает элементарных вещей. Два пальца, поднесённые к левой щеке профессора, предвещают поток иронии...

- То-есть, как это ничего особенного не произойдёт?

Лёгкое заикание указывает, что профессор начинает выходить из себя. Смех не сумевший сдержаться аудитории покрыл ответ Бонч-Бруевича:

- Просто сгорят пробки!

Профессор поставил за этот ответ семёрку вместо заслуженных двенадцати баллов, говоря Бонч-Бруевичу, что он на экзамене по физике, а не на практике по монтажу и установке электромоторов.