Cтарый 4емоданПРИМЕЧАНИЯ Н.И.ГРЕЧА
[Краткие биографии]
В и л л а м о в знаменит в немецкой литературе как поэт и эллинист. Он восстановил из разных обрывков древние дифирамбы, не дошедшие до нас в целости. В Германии идет поверье, что он умер с голоду. Это неправда: он умер в бедности, в нечистоте, среди ученого и поэтического беспорядка, но не с голоду. Оставшиеся после него дети, сын, Григорий, и дочь, Елисавета, взяты были на попечение пасторами Петровской церкви. Не знаю, по какому случаю Елисавета Ивановна Вилламова получила самое блистательное воспитание. Она была воспитательницею великой княжны Александры Павловны. Екатерина II ее жаловала, а Мария Федоровна ненавидела. Она была замужем за тайн. сов. Сергием Сергиевичем Ланским; овдовев, она вдалась в разные спекуляции и разорилась. Потом занималась она литературою и издавала детские книги на французском языке. Я узнал ее в старости и не мог надивиться ее уму, образованию и любезности.
Григорий Иванович Вилламов был человек необыкновенного ума и дарований. Он был определен в Иностранную коллегию и вскоре отправлен секретарем посольства в Стокгольм. Там женился он на дочери жившего издавна в Швеции русского купца Артемия Семенова [Свербихина]. Жена его была воспитанием и образованием шведка, а по религии православная; он совершенно русский человек и лютеранин. Государыня Мария Федоровна искала себе в 1801 году секретаря. Вилламов в то время случился в Петербурге, был рекомендован государыне, понравился ей, поступил к ней на службу, остался при ее особе до ее кончины, да и после, до своей смерти, заведовал ее учреждениями. Я не знал человека умнее, сметливее, любезнее его. Дарования он имел удивительные, особенно по секретарской должности: он писал правильно и красноречиво по-русски, по-немецки и по-французски, без приготовления, все прямо набело; потом снимали с писаний его отпуски в канцелярии. Почерк у него был прекрасный, и работал он с удивительною легкостью. Однажды приятели побились с ним об заклад: заставив его в одно и то же время писать деловую бумагу по-русски, разговаривать по-немецки и петь французский водевиль. В бытность мою в Гатчине (в 1820-21 гг.) видал я образ его жизни. Он помещался в тесной квартире из двух комнат во флигеле дворца: одна комната завалена была бумагами, в другой он спал. Поутру едва могли его добудиться. Государыня каждые четверть часа присылала за ним то камердинера, то скорохода. Слуга его отсылал их словами: "Григорий Иванович почивает", а между тем пытался разбудить его. Наконец, часу в десятом, он вставал, умывался и одевался наскоро, посыпал голову пудрою (к императрице иначе нельзя было являться) и выпивал чашку простывшего скверного придворного кофе, закусывая длинным сухарем, забирал бумаги и уходил к государыне. Проработав у ней часу до первого, возвращался домой, бросал бумаги, надевал сертук (осенью и зимою) и длинные сапоги и уходил бродить по саду и по лесу. Возвращался часу в третьем и садился за работу: в это время он обыкновенно отправлял пустую корреспонденцию государыни с немецкими королевами и принцессами на немецком и на французском языках. Потом отправлялся к обеду императрицы, за которым был душою беседы. После обеда играл с внуком государыни, нынешним цесаревичем Александром Николаевичем* нянчил Марию Николаевну и уходил домой; до семи часов работал, а в это время, явясь в гостиной, наслаждался и наслаждал беседою. Ужинал весело и, воротившись домой, работал до трех и до четырех часов утра. Во время пребывания государыни (в 1812-15 гг.) в Гатчине и зимою, он писал еще, в заключение ночных трудов, на французском языке "Гатчинскую Газету", наполняя ее всякими умными вздорами и городскими сплетнями, и читал ее государыне после доклада; потом повторял чтение на вечерней беседе. Память у него была удивительная, и вообще преисполнен он был редкими дарованиями. В начале 1847 года сделался с ним паралич, и он лишился употребления языка. Знаками выразил он желание приобщиться по обряду греческой церкви, что и было исполнено. На другой день он умер и был погребен как православный болярин Григорий. Он всегда изъявлял желание перейти, пред кончиною, в русскую веру, чтоб быть погребенным подле любимой его дочери, Анны Григорьевны Гец. Все дети его люди почтенные и достойные. Один из них был поэт и переводил на русский язык стихотворения деда. Он утонул в Дерпте, где учился.
'Нынешним императором. Пишу о 1820 годе (Н.Г.).
Яков Александрович Д р у ж и н и н оставался секретарем при императорской комнате не только до кончины императрицы, но и во все царствование императора Павла, который весьма благоволил к нему. Падали вельможи, сменялись министры, начинались войны, заключались мирные трактаты, весь мир переменял несколько раз свое положение - Дружинин оставался на своем месте. Любопытно было сказание его о последнем дне царствования Павла. Окончив дела свои по комнате царской, Дружинин весь день 11 марта 1801 г, хлопотал по делу какой-то вдовы и приехал домой поздно вечером, утомленный дневною рабртою. Он уже готовился раздеваться, как ему объявили, что пришел один отставной истопник, служивший при отце его, и, заливаясь слезами, объявил, что непременно хочет его видеть. "Верно, пьян?" — спросил Я.А.Дружинин. - "Да, кажется, что так, но никак не отстает, а утверждает, что должен вам объявить что-то важное", — отвечал слуга. Я.А. вышел в кухню, где сидел истопник, и с досадою спросил его: "Что тебе надо, Васильич? Поди домой да выспись". -"Нет, батюшка Яков Александрович, - сказал тот, рыдая, -не пьян я, а беда большая случилась. Они, судырь, его уходили". — "Кого?" - "Да его, батюшку, императора Павла Петровича". - "Что ты, глупый пьяница, врешь! Еще доберешься до беды". - "Нет, батюшка, отнюдь не вру. Точно сердечного уходили". - "Перестань!" - сказал Я.А., дал человеку своему полтинник и велел нанять извозчика, чтоб отвез Васильича домой, а тот все твердил свое.
Дружинин лег спать, встал по обыкновению в пять часов утра, причесался, оделся и поехал в карете во дворец. Подъехав к Михайловскому замку, видит большое стечение войска, слышит шум и беготню и думает, что это какие-нибудь маневры. Внизу у крыльца видит знакомца своего, караульного офицера Семеновского полка, Николева, здоровается с ним и идет вверх, Лишь только он хочет войти в двери, двое семеновских часовых ставят перед ним ружья накрест. "Не велено пускать!" Дружинин, вообразив, что это шутка Николева, закричал ему сверху: "Вели же пропустить меня!" — "Пропустить!" — сказал Николев, и Дружинин вошел в длинную анфиладу комнат; видит: из четвертой комнаты идет к нему навстречу камердинер государев в глубоком трауре. Тут вспомнил он слова истопника, движение на улице, строгость часовых и догадался, в чем дело. - "Что, Яков Александрович, - сказал камердинер, подошедши к нему, — конечно, вы пришли проститься с телом?" — "Точно так", — отвечал Дружинин. "Так пойдемте, — сказал камердинер, — царство ему небесное". Дружинин поступил в канцелярию статс-секретаря Ник.Ник.Новосильцова и был употребляем при многих тогдашних преобразованиях, потом перешел в Министерство финансов, был директором канцелярии министра, а потом Мануфактурного департамента. Он был человек очень способный к делам, мастер писать и отписываться, притом до чрезвычайности добр, снисходителен и услужлив. По утрам передняя его была наполнена нищими и — заимодавцами. Его срезала любовь к женскому полу и плоды ее. Граф Канкрин сказал мне о нем однажды: "Яков Александрович добрый и способный человек; шаль только, что у него мноко тет ей". Для поддержания и содержания всего своего исчадия, законного и беззаконного, издерживал он все свои доходы, достаточные для иного; кроме того, принужден был не отказываться от благодарности и занимал деньги, где мог. Когда он умер, в той самой комнате, где родился, едва было чем его похоронить. Ко мне он всегда был очень добр, и я никогда его не забуду. Таких людей нынче немного.
Илья Карлович В е с т м а н служил весь век в Иностранной коллегии и был наконец обер-секретарем ее в чине тайного советника; был человек умный и деловой. Теперь сын его, Владимир Ильич, занимает место отца с честью и уважением.
Христиан Иванович Миллер служил при нем и дослужился до чина д. ст. сов. (ум. 1823). Он был человек честный и добрый, но занимался только чиненьем перьев для государя Александра Павловича*.
Фридрих Цесарь Л a г a p п (La Нагре) родился от благородной швейцарской фамилии, в Ролле, в 1754 г. Он учился правам в Тюбингенском университете и несколько времени был адвокатом в Берне. В 1782 году был приглашен в Петербург и сделался воспитателем великих князей Александра и Константина Павловичей.
Окончив порученное ему дело в 1795 году, он воротился в отечество свое, осыпанный милостями Екатерины II. Потом он жил в Берне и в Париже и деятельно занимался политикою. В Швейцарии был он, в 1798 году, избран в члены Гельветической директории, за что император Павел лишил его чинов и пенсиона.
* Эта характеристика Миллера заканчивается фразой: "Без его пособия, следовательно, не обошлось ни одного манифеста, ни одного указа, ни одной записочки к графу Аракчееву или к Марии Антоновне Нарышкиной". См. на с.87 "Записок" (Спб., 1886).
В 1802 году приезжал он в С.-Петербург, чтобы поздра. вить своего воспитанника со вступлением на престол, и впоследствии жил близ Парижа, в Плссси-Пике, занимаясь земло. делием и естественными науками. По взятии Парижа, Александр посетил его, пожаловал в чин тайного советника и надел на него андреевскую ленту. На Венском конгрессе он убедил Александра вступиться за кантоны Ваадский и Аргаусский, притесненные бернскою аристократиею. Последние годы свои провел он в Ролле, пользуясь общим вниманием и уважением. Скончался Лагарп 26 марта 1838 года. Года за два до его смерти разгласили в газетах, что какой-то книгопродавец купил у него всю корреспонденцию его с Александром и намерен обнародовать ее после его смерти. Это было неприятно императору Николаю Павловичу. Было поручено нашему посланнику в Швейцарии, Дмитрию Петровичу Северину, узнать, в чем состояла эта переписка, и, если можно, получить копии с писем Александра I. Северин поехал, под предлогом прогулки, в Ролль, посетил Лагарпа, умел заслужить его уважение и доверенность, но не говорил, зачем приехал. Однажды Лагарп сказал ему:
- Неудивительно, что Александр любил меня, но чем заслужил я внимание императора Николая, который ко мне так милостив? Скажите, сделайте милость, каким образом мог бы я возблагодарить государя или принести ему удовольствие.
— Трудненько, — сказал тонкий дипломат, - порадовать или удивить чем-либо владыку полусвета, но, дайте мне срок, подумаю.
Чрез несколько дней говорит он Лагарпу:
- Кажется, я нашел вам средство угодить государю. Он воспитывает своего сына совершенно в духе покойного Александра; для этого отыскивает все материалы и акты царствования покойного императора. Я уверен, что ему очень приятно будет иметь копии с писем, которые, как известно, писал к вам Александр.
— Копии! — вскричал Лагарп. — Как смею я послать копии! Пошлю подлинные. Я сам их знаю наизусть, а после моей смерти они могут попасть в нескромные руки.
Собрав рачительно все письма, с копиями своих ответов, Лагарп присовокупил к переписке хронологический и азбучный реестр, переплел ее великолепно и вручил Северину. Государь, обрадовавшись этому подарку, благодарил Лагарпа письменно, а Северину дал орден св. Анны I степени. Письма эти, вероятно, находятся в библиотеке нынешнего государя.
Виктор Павлович К о ч у б е й (впоследствии граф и князь, род. в 1768 г., ум. 3 июля 1834 г.) принадлежит к числу самых замечательных и блистательных людей России в первой половине XIX века. Родной племянник и воспитанник знаменитого князя Безбородко, прекрасный наружностью, умный, высокообразованный, несказанно приятный в обращении, в делах трудолюбивый, сметливый и (сколько можно) справедливый, он вышел в люди очень рано: на двадцать четвертом году от рождения был тайным советником, послом в Константинополе, при императоре Павле был вице-канцлером, получил, в числе многих наград, и графское достоинство, но впоследствии был отставлен. Александр, сблизившийся с ним еще при жизни Екатерины (свидетельством тому служит письмо к нему Александра, напечатанное в книге барона Корфа), советовался с ним при учреждении министерств и дал ему новоуч-режденное тогда на самых либеральных основаниях Министерство внутренних дел. Кочубей образовал эту часть, имея директором своей канцелярии Сперанского; вице-директором был Магницкий, секретарем министра Лубяновский. Между прочими заслугами этого министерства должно считать не последнею исправление и обогащение русского делового слога. Между тем любовь Александра к Кочубею охладела. Нельзя было оставаться и другом Аракчеева, и другом Кочубея. Кочубей оставил Министерство внутренних дел в 1809 году. Когда надлежало в 1812 году поручить дельному человеку управление всеми внутренними делами империи, в звании председателя Комитета министров предложили Кочубея. Александр не согласился, говорят, под тем предлогом, что Кочубей человек коварный, и назначил на это место дряхлого графа Н.И.Солтыкова, своего воспитателя.
В 1819 году Кочубей вновь занял место министра внутренних дел, но это уже было не то: он не делал зла, старался делать добро, но вообще пень через колоду валил. В 1827 году Николай Павлович назначил его председателем Государственного совета. Кочубей оставил по себе хорошую память, хотя и не был тем, чем мог бы быть при другой обстановке — и сверху и снизу, а особенно сбоку: подле графа Аракчеева не мог существовать с честью и с пользою никакой министр, С ним ладил только иезуит Сперанский. Кочубей был так высок во всех отношениях, что пресмыкавшийся скаред не мог его достигнуть и ужалить: итак, взялись за исполнителей его дел, именно за самого благородного из них - Максима Яковлевича фон Фока, и сгубили бы его непременно, если б не умер Александр. Трудно держать в руках перо, при изображении этой слепоты царей, этой гнусности подлецов, этого бессилия честных людей. Бедная Россия! Бедное человечество!
Павел Васильевич Ч и ч а г о в, сын знаменитого адмирала Василья Яковлевича, победителя шведов при Ре-веле и Выборге в 1790 году, родился в 1762 г., воспитан бьщ в Морском корпусе и находился при отце своем в походе против шведов. В мирное время он служил в английском флоте, долго жил в Англии, женился на дочери моряка Проба и освоился с языком, нравами и обычаями его отечества, сделался совершенным английским аристократом и при всем том пламенно любил Россию и служил ей усердно и бескорыстно. Характером он был тверд, смел, отважен, честен и правдолюбив, но притом своенравен, горд, имел честолюбие необузданное и высокое мнение о самом себе. Навлекши на себя чем-то немилость императора Павла, он был разжалован из контр-адмиралов в матросы и посажен в крепость, но, чувствуя себя чистым и правым, перенес эту невзгоду бесстрашно и хладнокровно. Павел приказал, в своем присутствии, сорвать с него мундир. Он повиновался беспрекословно, но, до снятия мундира, вынул из кармана его бумажник, сказав: "Мундир ваш, а деньги мои". Александр назначил его товарищем морского министра, умного и почтенного Н.С.Мордвинова, но Чичагов не мог переносить подчиненности; пользуясь кротостью начальника, он прибрал всю власть в свои руки и вскоре потом сам назначен бьщ министром. Чичагов ревностно занялся преобразованием морской части, старался прекратить злоупотребления, изгонял людей неспособных и вредных, отыскивал и возвышал достойных, старался не об умножении числа кораблей, а о хорошей постройке и исправном вооружении их, старался о снабжении их всеми орудиями и учеными средствами, прилагал попечение о распространении между офицерами познаний и опытности. Разумеется, что его понимали немногие. Большинство, т.е. невежды, завистники, лентяи и мошенники, поносили и клеветали его, утверждая, что он истребит флот, когда он, вместо шестидесяти неповоротливых и гнилых кораблей, предложил ограничиться двадцатью четырьмя исправными во всех отношениях.
Он выдержал эту пытку не долее 1809 года, вышел в отставку и поехал путешествовать по Европе. На его место поступил слабый и недальновидный маркиз де Траверсе, окружил себя неспособными людьми и ворами* и довел флот до самого жалкого состояния. Тайная летопись говорит притом, что он обязан был милостью Александра глазам хорошенькой гувернантки-француженки. Император, проезжая на запад России или за границу, будто невзначай, всегда останавливался в поместье маркиза, Романшине, и проводил у него несколько дней в рыцарских подвигах. Маркиз хлопотал только о построении большого числа кораблей и, спустив на воду, не заботился о них. Линейный корабль "Лейпциг", спущенный на воду в Неве, почему-то опоздал быть отправленным в Кронштадт до наступления зимы, простоял года два пред самым домом министра и сгнил совершенно. В 1821 году Александр продал испанскому королю, для обратного завоевания американских колоний, несколько линейных кораблей. Их привели в Кадикс и, когда должно было освятить их по католическому обряду, прорубили в них пол, и что же? Они оказались совершенно гнилыми. Александр подарил королю, взамен их, несколько новых фрегатов. При сем случае упомяну о любопытном обстоятельстве. Король испанский, не имея денег на покупку кораблей, предложил Александру уступить ему за несколько линейных кораблей Калифорнию, предвидя, что она вскоре ускользнет у него из рук. Александротказался,объявив,что не следует пользоваться стесненным положением другого монарха. Подумаешь: как обогатилась бы Россия, если б это нелепое бескорыстие не было внушено Александру личным тщеславием. А стесненным положением свояка своего, короля шведского, охотно воспользовался.
Воротимся к Чичагову. Он жил за границею большею частью в Париже, и не без занятий: наблюдал за действиями Наполеона и извещал государя обо всем замечательном, что укрывалось от пустого и слабоумного Куракина (кн. Александра Борисовича), бывшего послом в Париже. Есть даже предание, что Чичагов воспрепятствовал одному жестокому оскорблению, которое Бонапарт хотел, пред явным разрывом с Россиею, нанести Александру. Дерзкий выскочка вздумал назначить в придворные дамы к императрице Марии-Луизе несколько природных принцесс Германии, и в том числе наследную принцессу Веймарскую, великую княгиню Марию Павловну. Чичагов, узнав, что декрет изготовлен для помещения в "Монитере", отправился к князю Куракину и убеждал его воспротивиться этому унижению Российского императорского дома. Князь потерялся и не знал, что делать: он смертельно боялся Наполеона. Чичагов
* Правитель канцелярии его, Папков, женатый на прачке из кре постных девок, был главным из его грабителей (Н.Г.).
решился действовать сам. Не знаю, чрез кого, вероятно, чрез Талейрана, дал он знать Наполеону, что немедленным следствием этой дерзости будет разрыв России с Франциею и заключение союза с Англиею. Наполеон призадумался. Приготовления к истребительной войне с Россиею еще не были кончены, и декрет не состоялся.
Чичагов опять вошел в милость и доверенность у государя, приехал в Петербург и был назначен главнокомандующим Дунайскою армиею, с повелением заключить во что бы то ни стало мир с турками и потом действовать против Франции, чрез Сербию и Боснию, на Италию, Хитрый Кутузов предупредил его, успев подписать Бухарестский мир (16 мая 1812 г.) до приезда Чичагова. План действия на юг был отменен. Чичагов двинулся с армиею в западные области России. Действия его в 1812 году известны, но не вполне и не со всех сторон. Говорят, что он упустил Наполеона из России. Да полно, так ли? Защитники его говорят, что этому виною Кутузов, обманувший Чичагова ложными известиями, чтоб лишить его славы пленения первого полководца в мире. Другие обвиняют Витгенштейна, не хотевшего перейти чрез Дунай на соединение с Чичаговым, которому он тогда как старшему по службе должен был бы подчиниться. Дело темное. Между тем все к лучшему. Если бы схватили Наполеона, мы не вошли бы в Париж. Чичагов недолго оставался в действительной службе: он оставил армию 3 февраля 1813 г., отправился за границу и прожил там, в Англии и Франции, до кончины своей, последовавшей в Париже 10 сентября 1849 г. В Англии издал он, в свое оправдание, книгу под заглавием "Отступление Наполеона" (Retreat of Napoleon, 1817). В 1834 г. последовал указ о сокращении пятью годами пребывания русских подданных за границею, Чичагов объявил, что не намерен повиноваться этому распоряжению, нарушающему права русского дворянства. Его исключили из службы (по званию члена Государственного совета) и секвестровали все его имущество. Он остался непреклонен и жил в Париже, в улице Анжу, в уединении, не знаю чем.
Человек благородный, умный, способный - своим строптивым нравом лишил себя счастия быть полезным отечеству, а отечество — достойного сына. Впрочем, это приурочка к сказанному мною, что истинному честному и прямодушному человеку ни при каком дворе ужиться не можно.
Михаил Никитич М у р а в ь е в (1757-1807),человек добрый, кроткий, благородный, умный, но слабый и бесхарактерный, получил в молодости классическое образование, занимался литературою и преподавал русский язык, правила словесности и русскую историю великим князьям Александру Павловичу и Константину Павловичу. Ученики не принесли большой чести своему учителю: они не умели писать по-русски. По вступлении на престол Александра, Муравьев был сделан статс-секретарем, товарищем министра просвещения (пьяного, но умного, графа Завадовского) и попечителем Московского университета. Он много сделал для университета, обновил, оживил его. Он был другом и ходатаем Карамзина и вообще сделал много доброго и хорошего по этой части. Но статс-секретарство его по принятию прошений было плохое. Чиновники его делали что хотели. Швейцар и слуги Муравьева славились классическою грубостью и дерзостью. Он писал по-русски хорошо, но сочинитель, творец был слабый. Изданные по смерти его сочинения были выправлены и прославлены племянником его Батюшковым.
Оба сына его, Никита и Александр, погибли в истории 14 декабря. Многому была виновата их мать, Катерина Федоровна, рожденная Колокольцова, женщина добрая, но недальновидная, бестолковая и тщеславная.
Граф Павел Александрович С т р о г а н о в принадлежал к одной из благороднейших фамилий в России. Известно, что Строгановы происходят от знаменитого соляного промышленника Аники Строганова, участвовавшего в XVI веке в покорении Сибири. Дети его пользовались несметным достоянием своего отца и передали оное потомству, которое, поступив в дворянство, было в большой чести у двора. Сначала Строгановы получили баронское, а потом и графское достоинство; одна отрасль их оставалась в баронстве до 1826 года. Граф Александр Сергеевич Строганов, в царствование императрицы Елисаветы Петровны, был камергером и обратил на себя (до какой степени, не знаю) внимание великой княгини Екатерины Алексеевны. Петр III его прогнал от двора, но, при вступлении на престол Екатерины, он вновь был принят и пользовался милостями государыни до се кончины. Он был человек образованный, умный, добрый, благородный и благодетельный, но небрег своими финансами и обременил потомство свое долгами. В царствование Екатерины, в осьмидесятых годах, бьщ он посланником при Версальском дворе и пользовался милостями Лудовика XVI и Марии-Антуанетты. В это время принял он в гувернеры к единственному сыну своему, гр. Павлу Александровичу, якобинца Ромма (Romme), который впоследствии погиб, пытаясь восстановить робеспиеровское правление. Молодой граф пропитан был революционными правилами, но честная, добрая душа его со временем все переработала: он был самым усердным и ревностным русским патриотом. Супруга его была София Владими-ровна, урожденная княжна Голицына, женщина необыкновенных качеств ума и сердца. Граф Павел Александрович, по желанию отца, вступил в статскую службу, находился, как я говорил, в числе искренних друзей наследника престола, Александра Павловича, и, по вступлении его на престол, назначен был товарищем министра внутренних дел, гр. В.П.Кочубея, и употребляем был в делах дипломатических.
В 1806 году был он с особым поручением в Лондоне и там узнал о постыдном мире, заключенном в Париже несчастным дипломатом Убри. В 1807 году находился он при императоре Александре Павловиче, в звании статс-секретаря, в прусской кампании. Не утерпело ретивое русское сердце: надоело графу проливать чернила там, где земляки его проливали кровь; он выпросил позволение с небольшим отрядом сделать поиск против неприятеля и исполнил дело это с успехом. Государь перевел его в военную службу генерал-майором и назначил к себе генерал-адъютантом. Граф Павел Александрович Строганов, как и отец его, был врагом Наполеона и никак не согласился бы служить по дипломатической части в мирное с ним время. Он с честью прослужил кампании 1812, 1813 и 1814 гг. При Краоне он имел несчастие лишиться своего единственного сына. Это его убило. Он впал в чахотку, в 1817 году отправился на фрегате в Италию и на пути скончался. Из дочерей его старшая вышла за флигель-адъютанта барона Сергия Григорьевича Строганова (ныне генерал-адъютант, попечитель наследника Николая Александровича), получившего при этом случае графское достоинство; вторая за князя Салтыкова; другая за князя Василия Сергеевича Голицына; третью увез граф Ферзен.
Упомяну об одном странном происшествии, случившемся со мною в отношении к фамилии Строгановых. 8 февраля 1814 года, в пятницу, на масленице, Алексей Николаевич Оленин пригласил меня на блины. Поутру я имел какое-то дело у генерал-губернатора С.К.Вязьмитинова, и, когда выходил из его кабинета в приемную, тогдашний обер-полицмейстер И.С.Горголи сказал мне: "Вот пожива "Сыну Отечества"! Сию минуту приехал курьер из Главной Квартиры с известием о знаменитой победе". Я подошел к покрытому грязью фельдъегерю; он рассказал мне, что сражение происходило при Бриенне, месте воспитания Наполеона, и что наши и пруссаки порядочно поколотили французов. С этою радостною вестию поспешил я к Оленину. Гостиная его была полна: там были С.С.Уваров, И.М.Муравьев-Апостол, А.И.Тургенев и все служившие при Публичной библиотеке: Крылов, Лобанов, Ермолаев, Гнедич и т.д. При входе моем раздались восклицания: "Вот и журналист. Он расскажет нам, что есть нового". — "Точно, - отвечал я, - вот последние известия" — и стал рассказывать, что слышал от куриера. Вдруг замечаю, А.Н.Оленин делает мне знаки, чтоб я замолчал. Я кончил мой рассказ как-нибудь и принялся за блины, но, по окончании завтрака, когда разъехались гости, спросил у А.Н.Оленина, зачем он остановил меня. Он отвечал с прискорбием: "Носится слух, что в этом сражении в авангарде графа Воронцова убит молодой Строганов; что еще ужаснее, отцу сказали о том без всякого приготовления, и это его сразило. Вы видели в числе гостей Александра Ивановича Красовского. Этот гнусный вестовщик вхож в доме Строгановых; если б он услышал эту новость, он немедленно побежал бы туда, чтоб первому сообщить ее бедной матери". Я сказал, что не слыхал этого от фельдъегеря, и Оленин просил меня не говорить о том, что я теперь слышал.
Чрез неделю прихожу к А.Н.Оленину и осведомляюсь, правда ли это. "Нет!" - отвечает А.Н. "К счастию, это был пустой слух: о молодом графе получено известие неделею позже сражения". И что ж, слух, носившийся в Петербурге осьмого февраля, осуществился двадцать третьего, чрез шестнадцать дней! Шла жестокая битва под Краоном. Авангардом командовал гр. Воронцов, главным корпусом граф Строганов. Вдруг летит мимо Строганова адъютант из авангарда.
— Что! - спрашивает граф. - Каково там идет?
- Очень хорошо, ваше превосходительство, - отвечает адъютант, не узнавший графа, - дело идет прекрасно. Жаль одного: ядром убило молодого Строганова.
Отец обмер, но чувство долга победило страдание сердца. Он встрепенулся, поскакал и командовал до вечера, но тут силы его оставили: он сдал команду графу Воронцову, а сам удалился с поля сражения. Каким образом знали или толковали в Петербурге о том, что последует во Франции через шестнадцать дней? Недоумеваю, Конечно, случай, но весьма замечательный. Скажу еще о старике графе Александре Сергеевиче Строганове. В звании президента Академии Художеств, он отыскивал и поощрял отечественные таланты: при нем образовались Егоров, Шебуев, Варнек, Малиновский-Демут и др. Любимцем его был архитектор Воронихин, из собственных его крепостных людей, учившийся в академии, а потом, на счет графа, в Италии. Воронихин построил Казанский собор, в котором все изваяния, образа и пр. были исполнены русскими. Граф Строганов не мог дождаться окончания. Наконец собор освятили 8 сентября 1811 года, а чрез неделю он скончался и был отпет в новом храме. При сем случае произнесено было надгробное ему слово иеромонахом Филаретом, что ныне митрополит Московский: оно возбудило общее внимание к таланту юного оратора. Напечатано оно в 1-й книжке "Вестника Европы" на 1812 год. Граф Хвостов довольно хорошо воспел новый собор и удостоился следующей эпиграммы:
Хвостов скропал стихи и. говорят, не худо!
Вот храма нового неслыханное чудо!
Не могу кончить статьи об Александре Сергеевиче Строганове, не упомянув с искреннею благодарностью к его памяти, что он был покровителем и благодетелем моего отца. Он крестил сестру Елисаветуи брата Павла и, когда батюшка лишился места, не оставлял его своими милостями.
Князь Адам Адамович Ч а р т о р ы ж с к и й так известен, что о нем говорить нечего. Скажу только, что он служил в России, в первые годы царствования Александра, честно, усердно и благородно и много трудился по Министерству просвещения. Кто станет укорять его, что он взял с Александра I слово восстановить Польшу при первой возможности. Только жаль, что он сделал это для подлых поляков, не достойных ни свободы, ни уважения.
Николай Николаевич Н о в о с и л ь ц о в, одно из замечательнейших лиц России в первой половине XIX века, родился в 1762 году и получил хорошее образование под руководством и в доме родственника своего, графа Александра Сергеевича Строганова; в молодости служил в гвардии, потом в армии, отличился храбростью в шведской и польской войне и сделался известен великому князю Александру Павловичу. В 1796 году вышел в отставку и отправился в Англию, где провел почти все время царствования Павла; возвратился в Россию в 1801 году, был принят с радостью императором Александром Павловичем и сделался доверенным у него лицом; занимался разными поручениями по администрации, юстиции, по делам, относившимся к наукам и художествам; был товарищем министра юстиции и в то же время президентом Академии Наук и попечителем С.-Петербургского учебного округа; принимал самое важное и деятельное участие в благородных подвигах и преобразованиях того времени, особенно по части просвещения. Он впоследствии называл это время счастливейшим в своей жизни. Оно было счастливейшим и для всей России: подобного тогдашнему я вспомнить и вообразить не умею. Не думайте, чтоб это суждение происходило от каких-либо счастливых или благоприятных случаев в моей тогдашней жизни. Нет! я был тогда не на розах: лишился отца, жил без матери и семейства, не имел и порядочного сертука, часто терпел голод в полном смысле этого слова; но, вспоминая отрадное время, наступившее по кончине Павла, не могу не чувствовать истинного услаждения. Разумеется, не все было хорошо и тогда, но было лучше, нежели когда-либо, и разве только первые годы царствования Екатерины (1762-1768 гг.) могли сравниться с этим периодом. Всего радостнее и отраднее были надежды, но, увы, они не сбылись или сбылись не в том виде, как ожидали истинные сыны отечества.
В одном Новосильцов сделал тогда вредный для России промах: он взял к себе на службу (по рекомендации Я.А.Дружинина) из студентов Московского университета Вронченку, этого гнусного и подлого хама, способствовавшего много ко вреду России в царствование императора Николая. Помню, какой шум негодования и смеха поднялся в Петербурге в 1806 г., тогда Вронченку дали 4-го Владимира; все вопили: можно ли награждать этого подлеца, дубину, развратника? А когда он впоследствии получил Александра, Андрея и, наконец, графское достоинство, никто не давился. Новосильцов и тогдашние товарищи его выказывали примерную скромность при всей власти, которою обладали. У Новосильцова был только Владимирский крест, с бантом, полученный им за храбрость, оказанную в войне со шведами; у Чарторыж-ского только Аннинский крест 2-й степени, а они раздавали звезды и ленты. Новосильцов употребляем был и по дипломатической части, ездил в Пруссию и в Англию для приготовления союза против Наполеона в 1804 и 1805 годах и был одним из главнейших деятелей тогдашней благородной коалиции против преобладания Наполеонова*. Но блистательные надежды тогдаш-
* Достойно замечания поручение, данное ему Александром в конце 1806 года. Приведенный в отчаяние ошибками своими в выборе генералов, он отправил Новосильцова в Главную Квартиру армии и поручил ему узнать под рукою, кто из генералов и полковников пользуется в армии, между офицерами и нижними чинами, большею славою ума, распорядительности, храбрости. Новосильцов исполнил это и привез императору небольшой список, в котором были имена Барклая, Дохтурова, Сабанеева, Багтовута. Коновницына. Это послужило впоследствии мерилом при выборе полководцев (Н.Г.).
него времени не сбылись: прусский поход 1807 года кончился несчастливо и заключен был постыдный мир в Тильзите; признано владычество и преобладание Наполеона; Европа впала в совершенное рабство. Благородные люди государственные, окружавшие Александра, известные враждою к Наполеону и приверженностью к Англии, должны были сойти со сцены: их места заняли нелепые Лобановы (кн. Дмитрий Иванович), Куракины (оба) и преимущественно образованный болван и пустомеля Румянцов (Николай Петрович). Новосильцов прозябал года два попечителем С.-Петербургского учебного округа, потом вышел в отставку и до 1812 года жил в Вене. Достойно замечания, что пребывание в Лондоне сделало его умным, благородным человеком, другом людей и отечества. В Вене он упал и опошлился до невозможности и, странное дело, в его положении и звании - начал пить. В 1812 году призван он был опять на службу и употреблен по делам польским и, при образовании Польского царства, оставался при цесаревиче Константине Павловиче и много содействовал к огорчению поляков и восстановлению их против России, особенно несправедливостью и жестокостью к молодым людям, студентам и другим, которых можно б было образумить мерами кроткими и снисходительными. Куда девались прежняя скромность, прежнее увлечение благородными и либеральными идеями: когда напоминали об этом Новосильцову, он смеялся и говорил, что это были глупости и шалости молодых лет. Зато осыпан он был всеми орденами, чинами, пожалован в графы и т.п. После революции польской, он служил в Петербурге и умер в 1836 году в звании председателя Государственного совета, пользуясь общим и заслуженным презрением. Занимая уже первую степень в государстве, он на годовом празднике Английского клуба плясал пьяный трепака пред многочисленным собранием. Зрелище грустное и оскорбительное для друга чести и добродетели! Подлец Старчевский, в своем "Справочном лексиконе", поместил хвалебную о нем статью, заключив ее забавным примечанием, что отличительною чертою характера Новосильцова была неустрашимость, то есть он не страшился ни голоса совести и чести, ни суда потомства!
--->>>
