Гиппиус З.Н. Стихотворения. Живые лица. | СТИХОТВОРЕНИЯ

---

СТИХОТВОРЕНИЯ

СОБРАНИЕ СТИХОВ. 1889-1903
НЕОБХОДИМОЕ О СТИХАХ

Стихи мои я в первый раз выпускаю отдельной книгой, и мне почти жаль, что я это делаю. Не потому, что их написано за пятнадцать лет слишком мало для книги, и не потому, что считаю мою книгу хуже всех, без счета издающихся стихотворных сборников: нет, я думаю — она и хуже, и лучше многих; но мне жаль создавать нечто совершенно бесцельное и никому не нужное. Собрание, книга стихов в данное время — есть самая бесцельная, ненужная вещь. Я не хочу этим сказать, что стихи не нужны. Напротив, я утверждаю, что стихи нужны, даже необходимы, естественны и вечны. Было время, когда всем казались нужными целые книги стихов, когда они читались сплошь, понимались и принимались. Время это — прошлое, не наше. Современному читателю не нужен, бесполезен сборник современных стихов. Это и не может быть иначе, и вина (если тут есть вина) лежит столько же на читателях, сколько на авторах. Ведь и те, и другие — одинаковые дети своего времени. Ему подчиняясь, современный поэт утончился и обособился, отделился как человек (и, естественно, как стихотворец) от человека, рядом стоящего, ушел даже не в индивидуализм, а в тесную субъективность. Именно обособился, перенес центр тяжести в свою особенность, и поет о ней, потому что в ней видит свой путь, святое своей души. Это может казаться печальным, но тут нет ничего безнадежного или мелкого; и опечаленных пусть утешает мысль, что это — современное, а все «современное» — временно. Неизбежная одинокая дорога, быть может, ведет нас, и в области поэзии, к новому, еще более полному, общению. Но возвращусь к тому, что есть. Я считаю естественной и необходимейшей потребностью человеческой природы — молитву. Каждый человек непременно молится или стремится к молитве,— все равно, сознает он это или нет, все равно, в какую форму выливается у него молитва и к какому Богу обращена. Форма зависит от способностей и наклонностей каждого. Поэзия вообще, стихосложение в частности, словесная музыка — это лишь одна из форм, которую принимает в нашей душе молитва. Поэзия, как определил ее Баратынский,— «есть полное ощущение данной минуты». Быть может, это определение слишком обще для молитвы,— но как оно близко к ней!
И вот мы, современные стихописатели, покорные вечному закону человеческой природы, молимся — в стихах, как умеем, то неудачно, то удачно, но всегда берем наше «свое», наш центр, все наше данное «я» в данную минуту (таковы законы молитвы); виноваты ли мы, что каждое «я» теперь сделалось особенным, одиноким, оторванным от другого «я» и потому непонятным ему и ненужным? Нам, каждому, страстно нужна, понятна и дорога наша молитва, нужно наше стихотворение,— отражение мгновенной полноты нашего сердца. Но другому, у которого заветное «свое» — другое, непонятна и чужда моя молитва. Сознание одиночества еще более отрывает людей друг от друга, обособляет, заставляет замыкаться душу. Мы стыдимся своих молитв и, зная, что все равно не сольемся в них ни с кем,— говорим, слагаем их уже вполголоса, про себя, намеками, ясными лишь для себя. Некоторые из нас, стыдясь и печалясь, совсем оставляют стихотворную форму, как слишком явно молитвенную, и облекают иной, сложной и туманной, плотью свое божественное устремление.
Если есть где-нибудь один, кто поймет нашу молит-ВУ,— он поймет ее и сквозь печаль тумана. Но есть ли он? Есть ли чудо?
Я считаю мои стихи (независимо от того, бездарны °ни или талантливы,— не мне судить, да и это к делу не относится) — очень современными в данном значении слова, то есть очень обособленными, своеструнными, в своеструнности однообразными, а потому для других Ненужными. Соединение же их в одной книге — должно Казаться просто утомительным. Книга стихотворений — Даже и не вполне «обособленного» автора — чаще всего Утомительна. Ведь все-таки каждому стихотворению соответствует полное ощущение автором данной минуты оно вылилось — стихотворение кончилось; следующее — следующая минута,— уже иная; они разделены временем, жизнью; а читатель перебегает тут же с одной страницы на другую, и смены, скользя, только утомляют глаза и слух.
Но, повторяю, было время, когда стихи принимались и понимались всеми, не утомляли, не раздражали, были нужны всем. И не оттого, что прежние поэты писали прекрасные стихи, а теперешние пишут плохие; что толкуют о вырождении стиха, об исчезновении поэтических талантов! Исчезли не таланты, не стихи — исчезла возможность общения именно в молитве, общность молитвенного порыва. Я утверждаю, что стремление к ритму, к музыке речи, к воплощению внутреннего трепета в правильные переливы слов — всегда связано с устремлением молитвенным, религиозным, по-ту-сторон-ним,— с самым таинственным, глубоким ядром человеческой души, и что все стихи всех действительно поэтов — молитвы. Молитвенны стихи и прежних наших стихотворцев,— тех, в свое время принятых, понятных. Был и будет Пушкин; он принят навсегда, он был и будет нужен; его песни, он сам — как солнце; он вечен, всепрони-кающ, но — как солнце — неподвижен. То, что есть молитвы Пушкина,— не утоляет нашего порыва, не уничтожает нашего искания: он — не цель, не конечный предел, а лишь некоторое условие существования этого порыва, как солнце не жизнь, а только одно из условий жизни. Пушкин — вне времени, зато он и вне нашего пути, исторического и быстрого.
Но вот Некрасов, поэт во времени, любимый и всем в свое время нужный. И его «гражданские» песни — были молитвами. Но молитвы эти оказались у него общими с его современниками. Дрожали общие струны, пелись хвалы общему Богу. Каковы они были — все равно. Они замолкли и уже не воскреснут как молитвословия. Но они звучали широко и были нужны, они были — общими. Теперь — у каждого из нас отдельный, сознанный или несознанный — но свой Бог, а потому так грустны, беспомощны и бездейственны наши одинокие, лишь нам и дорогие молитвы.
Есть и в прошлом один нам подобный, «ненужный всем» поэт: Тютчев. Любят ли его «все», понятны ли «всем» его странные, лунные гимны, которых он сам стыдился перед другими, записывал на клочках, о которых избегал говорить? Каким бесцельным казался и кажется он! Если мы, редкие, немногие из теперешних, почуяли близость его и его Бога, сливаемся сердцем с его славословиями,— то ведь нас так мало! И даже для нас он, Тютчев, все-таки — из прошлого, и его Бог не всегда, не всей полностью — наш Бог...
Я намеренно не вхожу здесь в оценку величины и малости того или другого поэта. Вопрос о силе таланта не имеет значения для тех мыслей, которые мне хотелось высказать. Я думаю, явись теперь, в наше трудное, острое время стихотворец, по существу подобный нам, но гениальный,— и он очутился бы один на своей узкой вершине; только зубец его скалы был бы выше — ближе к небу — и еще менее внятным казалось бы его молитвенное пенье. Пока мы не найдем общего Бога или хоть не поймем, что стремимся все к Нему, Единственному,— до тех пор наши молитвы — наши стихи — живые для каждого из нас,— будут непонятны и не нужны ни для кого.
3. Гиппиус

СОБРАНИЕ СТИХОВ

ПЕСНЯ
Окно мое высоко над землею, 
Высоко над землею.
Я вижу только небо с вечернею зарею, 
С вечернею зарею.
И небо кажется пустым и бледным, 
Таким пустым и бледным...
Оно не сжалится над сердцем бедным, 
Над моим сердцем бедным.
Увы, в печали безумной я умираю, 
Я умираю,
Стремлюсь к тому, чего я не знаю, 
Не знаю...
И это желание не знаю, откуда, 
Пришло откуда,
Но сердце хочет и просит чуда, Чуда!
О, пусть будет то, чего не бывает, 
Никогда не бывает:
Мне бледное небо чудес обещает, 
Оно обещает,
Но плачу без слез о неверном обете, 
О неверном обете...
Мне нужно то, чего нет на свете, 
Чего нет на свете.
93


ПОСВЯЩЕНИЕ
Небеса унылы и низки,
Но я знаю — дух мой высок.
Мы с тобою так странно близки, 
И каждый из нас одинок.
Беспощадна моя дорога,
Она меня к смерти ведет.
Но люблю я себя, как Бога,— 
Любовь мою душу спасет.
Если я на пути устану,
Начну малодушно роптать,
Если я на себя восстану
И счастья осмелюсь желать,—
Не покинь меня без возврата 
В туманные, трудные дни.
Умоляю, слабого брата
Утешь, пожалей, обмани.
Мы с тобою единственно близки, 
Мы оба идем на восток.
Небеса злорадны и низки,
Но я верю — дух наш высок.
94


ОТРАДА
Мой друг, меня сомненья не тревожат. 
Я смерти близость чувствовал давно. 
В могиле, там, куда меня положат, 
Я знаю, сыро, душно и темно.

Но не в земле — я буду здесь, с тобою, 
В дыханьи ветра, в солнечных лучах, 
Я буду в море бледною волною 
И облачною тенью в небесах.

И будет мне чужда земная сладость, 
И даже сердцу милая печаль, 
Как чужды звездам счастие и радость... 
Но мне сознанья моего не жаль,

Покоя жду... Душа моя устала... 
Зовет к себе меня природа-мать... 
И так легко, и тяжесть жизни спала... 
О, милый друг, отрадно умирать!
89


БАЛЛАДА
Сырые проходы Под светлым Днепром. 
Старинные своды, Поросшие мхом.
В глубокой пещере Горит огонек, 
На кованой двери Тяжелый замок.
И капли, как слезы, На сводах дрожат. 
Затворника грезы Ночные томят.
Давно уж не спится... Лампаду зажег, 
Хотел он молиться, Молиться не мог.
— Ты видишь, Спаситель, Измучился я, 
Открой мне, Учитель, Где правда Твоя!
Посты и вериги — Не Божий завет. 
Христос, в Твоей книге Прощенье и свет.
Я помню: в оконце Взглянул я на сад; 
Там милое солнце,— Я солнцу был рад.

Там в зарослях темных Меня не найдут, 
Там птичек бездомных Зеленый приют.
Там плачут сирени От утренних рос, 
Колеблются тени Прозрачных берез.
Там чайки мелькают По вольной реке 
И дети играют На влажном песке.
Я счастлив, как дети, И понял я вновь, 
Что в Божьем завете Простая любовь.
Темно в моей келье... Измучился я, 
А жизнь,— и веселье, И правда Твоя,—
Не в пыльных страницах, Не в тусклых свечах, 
А в небе, и птицах, И звездных лучах.
С любовью, о Боже, Взглянул я на все: 
Ведь это — дороже, Ведь это — Твое!
90


НИКОГДА
Предутренний месяц на небе лежит. 
Я к месяцу еду, снег чуткий скрипит.
На дерзостный лик я смотрю неустанно, 
И он отвечает улыбкою странной.

И странное слово припомнилось мне, 
Я все повторяю его в тишине.
Печальнее месяца свет, недвижимей, 
Быстрей мчатся кони и неутомимей.

Скользят мои сани легко, без следа, 
А я все твержу: никогда, никогда!..
О, ты ль это, слово, знакомое слово? 
Но ты мне не страшно, боюсь я иного...

Не страшен и месяца мертвенный свет... 
Мне страшно, что страха в душе моей нет.
Лишь холод безгорестный сердце ласкает, 
А месяц склоняется — и умирает.
93



БЕССИЛИЕ
Смотрю на море жадными очами, 
К земле прикованный, на берегу... 
Стою над пропастью — над небесами — 
И улететь к лазури не могу.

Не ведаю, восстать иль покориться, 
Нет смелости ни умереть, ни жить... 
Мне близок Бог — но не могу молиться, 
Хочу любви — и не могу любить.

Я к солнцу, к солнцу руки простираю 
И вижу полог бледных облаков... 
Мне кажется, что истину я знаю — 
И только для нее не знаю слов.
93


***
Молчит дорога странная. Молчит неверный лес... 
Не мгла ползет туманная С безжизненных небес —
То вьются хлопья снежные И, мягкой пеленой, 
Бесшумные, безбрежные, Ложатся предо мной.
Пушисты хлопья белые, Как пчел веселых рой, 
Играют хлопья смелые И гонятся за мной,
И падают, и падают... К земле все ближе твердь... 
Но странно сердце радуют Безмолвие и смерть.
Мешается, сливается Действительность и сон, 
Все ниже опускается Зловещий небосклон —
И я иду и падаю, Покорствуя судьбе, 
С неведомой отрадою И мыслью — о тебе.
Люблю недостижимое, Чего, быть может, нет... 
Дитя мое любимое, Единственный мой свет!
Твое дыханье нежное Я чувствую во сне, 
И покрывало снежное Легко и сладко мне.

........

СНЕЖНЫЕ ХЛОПЬЯ
Глухим путем, неезженым, 
На бледном склоне дня. 
Иду в лесу оснеженном, 
Печаль ведет меня.

Я знаю, близко вечное, 
Я слышу, стынет кровь... 
Молчанье бесконечное... 
И сумрак... И любовь. 
94


***
И чем мольба моя безгласнее — 
Тем неотступней, непрерывнее, 
И ожидание — прекраснее, 
Союз грядущий — неразрывнее.

Времен и сроков я не ведаю, 
В Его руке Его создание... 
Но победить — Его победою — 
Хочу последнее страдание.

И отдаю я душу смелую 
Мое страданье Сотворившему. 
Сказал Господь: «Одежду белую 
Я посылаю — победившему».
02

---

<<<---