Cтарый 4емоданВЛАДИМИР АЛЕКСЕЕВИЧ ГИЛЯРОВСКИЙ
1
Его знала вся Москва — писатели и журналисты, пожарные и полицейские, извозчики и ремесленники, охотноряд-ские торговцы и хитрованцы, художники и артисты, так называемое «дно города» и так называемый «свет». Он был несказанно хорош собой — атлетического телосложения, с милой, благожелательной улыбкой, с усами, как у Тараса Буль-бы. Он сразу становился своим всюду, где только ни появлялся. Журналист, репортер до мозга костей, он обладал превосходным даром врастать в событие, свидетелем или участником которого он был, умением мгновенно устанавливать контакт с любым человеком, который его интересовал. Вся Москва его знала, и он знал всю Москву. Александр Иванович Куприн написал ему в альбом: «Дорогой дядя Гиляй, крестный мой отец в литературе и атлетике, скорее я воображу себе Москву без царя-колокола и без царя-пушки, чем без тебя. Ты—пуп Москвы!» Репин рисовал с Гиляровского одного из персонажей знаменитой картины «Запорожцы пишут письмо турецкому султану». Скульптор Андреев увековечил его в барельефе на памятнике Гоголю.
Он был обаятелен своей мужской красотой и силой. Рассказывают, что в молодости он запросто мог свернуть железную кочергу в узел. Впрочем, такой же способностью обладал и его отец. Да и будучи уже пожилым человеком, он гнул двугривенные, свертывал серебряные ложки штопором, любил поиграть своими мускулами. В нем кипела непреодолимая сила, которую, казалось, ему некуда было деть.
При этом он обладал тонким умом, большими знаниями во всех областях жизни, пером сильным и верным, которое неизменно привлекало к его корреспонденциям, репортажам внимание читателей. Его стихотворные экспромты бродили по всей Москве и всей России. После первого представления пьесы Льва Толстого «Власть тьмы» он написал две строчки, в которых уложилась вся сущность царского строя:
«В России две напасти: Внизу — власть тьмы, А наверху— тьма власти».
Однажды ему сказали:
— Напишите экспромт на тему: урядник и море.
— Пожалуйста,— ответил он и тут же набросал четыре строчки:
«У Черного моря урядник стоит И на море Черное грозно глядит, И злоба урядника гложет, Что Черного моря унять он не может».
Кто же он был, Владимир Алексеевич Гиляровский? Журналист или писатель? Эти две профессии хотя и смежны, но различны и требуют от человека разных качеств. Далеко не каждый писатель может быть журналистом, репортером в большом смысле этого слова, когда надо вовремя увидеть, точно оценить факт или событие, написать о нем верно и правдиво, и при этом быстро, без задержки, без долгого раздумывания, без ожидания той блаженной минуты, когда придет вдохновение. Вдохновение журналист держит в своем кармане, оно у него под рукой. Но хороший журналист — всегда писатель, и его произведения, пусть краткие, написанные нередко наспех, оставляют глубокий след в душе читателя и часто, очень часто переживают свое время. Мы и теперь читаем с огромным интересом фельетоны Власа Дорошевича — «короля» русских дореволюционных фельетонистов. Мы и сейчас читаем с наслаждением фельетоны сатириконцев — великих мастеров красного словца. Мы и сейчас радуемся острой мысли Михаила Кольцова — блистательного советского журналиста, чьи фельетоны, очерки, корреспонденции пережили на десятилетия своего автора.
Владимир Алексеевич Гиляровский дал нам изумительные картины старого, дореволюционного быта, нравов; в его книгах мы видим всю старую жизнь, с ее многоэтажностью сословий, с.ее контрастами и противоречиями, всю Русь — и могучую и бессильную.
Читая Гиляровского, яснее понимаешь, как и почему именно в нашей стране родилась и грянула на весь мир Великая Октябрьская революция. Нельзя было терпеть ужасающий по своему невежеству, полный насилия и зла старый общественный строй, где властвовал чистоган, где втаптывалось в грязь достоинство человека, где корысть оказывалась сильнее добра, где богатый всегда был прав, где одни обжирались до полусмерти, а другие пухли с голоду. Нельзя было жить такой жизнью — вот о чем говорят книжки Владимира Гиляровского. Они написаны просто, без нагнетания ужасов, эпически спокойно, как бы пером бесстрастного летописца, но именно в этой манере беседы с читателем и кроется разящая сила пера Гиляровского.
Дядю Гиляя — а его так звали все: друзья, родственники, собратья по перу — я видел всего один раз в жизни, в 1928 году. Он пришел в редакцию «Вечерней Москвы», и сейчас же по всем комнатам двух редакций — «Рабочей Москвы» и «Вечерней» — побежал разговор:
— Гиляровский здесь. Дядя Гиляй!
Я увидел его — большого, шумного, веселого, улыбающегося, окруженного толпой газетной молодежи. Я не мог пробиться к нему. Проклятая робость сковала все мои движения. Он был велик и знаменит, старость его казалась прекрасной.
Потом я остро завидовал тем, кто набрался смелости поговорить с ним.
2
У многих людей биография складывается, лишь только некоторым удается создавать ее собственными руками, по собственному вкусу. Свою биографию Гиляровский создал сам — биографию необыкновенную, полную лишений, невзгод, преодолений, взлетов, трудностей. Он как бы нарочно искал случая ошибиться, попасть в трудное, почти безвыходное положение, а потом радостно выкарабкиваться из него. Он не избегал опасностей, а шел им навстречу. Живи Гиляровский лет на двести раньше, вышел бы из него лихой атаман, который наводил бы страх на богатых, злых и неправедных и стоял горой за голытьбу. Недаром Степан Разин был его любимым героем с детских лет.
Родился Владимир Алексеевич в 1853 году в семье помощника управляющего лесным имением графа Олсуфьева в Вологодской губернии Алексея Ивановича Гиляровского. Отец Гиляровского — «новгородец с Белоозера», а мать, Надежда Петровна, урожденная Усатая, происходила из рода кубанских казаков. С первого дня рождения наделен он был горячей кровью, бурлившей в жилах и не дававшей покоя. Мать он потерял рано, восьмилетним мальчиком, и это было для ребенка тяжелой утратой. Все переменилось в доме: исчезла простота, приволье, непосредственность обращения. Вторая жена отца — родовитая дворянка Разна-товская — и ее сестра стали прививать ему светские манеры, учить французскому языку. Язык он усвоил легко, зато манеры не давались вовсе.
Истинным другом мальчика стал его двоюродный дед, беглый матрос Китаев, силач и добряк, объехавший весь свет, плававший в далеких морях. В своих записках Гиляровский рассказывает: «Самое мое рождение было приключением. Я родился в хлеве, куда мать пошла доить свою любимую корову, и меня, всего занесенного снегом, принесла в подоле в кухню. Трех лет свалился с моста в речку Сяму. Тетка отхлопала меня изрядно. Потом стал моей нянькой-воспитателем дядя Китай, беглый матрос... Это был двоюродный брат дедушки. Он до самого конца жизни, как и дед, прожил тайно под чужим именем, и я узнал, что он дедушка мой, много после. Третье приключение было, когда мне исполнилось четыре года. Недалеко от хутора в малиннике на буреломе около реки раз мы с Китаем собирали малину — я в рот, а он на пирог. День солнечный, ветерок из леса, пахнет сосной, смесью малины и поляни-ки, этой самой ароматной ягоды в мире. Вдруг дядя Кит (я его так звал) поднял голову, понюхал воздух и показал мне... Медведь невдалеке малину жрет. Как я закричу, и как рявкнет не своим голосом дядя Кит! Бросился медведь по лесу удирать. Только треск идет. А там с легкой руки и пошли мои приключения. С семи лет на озеро рыбу ловить с отцом ездил, скакал верхом на кабардинце Абреке. Небольшой гнедой Абрек легко выдерживал восьмипудового сухого и жилистого дедушку Петра, который меня, трехлетнего, сажал перед собой и скакал по Архангельскому тракту, катал и тешил. С семи лет ходил с нашими на охоту, скакал на кабардинце Абреке и ни разу не упал — умная лошадь была...»
Дядя Кит наложил огромный отпечаток на душу своего питомца. Он рассказывал ему о разных морских приключениях, учил гимнастике, плаванию, лазанью по деревьям, боксу, борьбе, говорил о своей нелегкой жизни, о матросской доле, о злых помещиках, об их беспредельной власти над крестьянами. Мальчик слушал рассказы дяди Кита разинув рот, жадно впитывал их и сам мечтал о приключениях, путешествиях, мечтал о необычайном и таинственном.
В 1860 году семья Гиляровских переехала в Вологду, которая в ту пору да и позже была излюбленным местом ссылки «политических». Ссыльные — живой, деятельный народ, будораживший Вологду, взрывавший обывательскую благо-стыню и провинциальную болотную тишь и скуку,— привлеченные по делу Н. Г. Чернышевского, участники польского восстания 1863 года, студенты Московского и Петербургского университетов.
Отец Гиляровского пригревал их и дружил с ними... Близкий друг семьи Левашов, сын помещика, однажды исчез, «ушел в народ», как тогда говорили. Его примеру последовал Разнатовский, студент, репетитор Гиляровского; ходили слухи, что он бежал за границу. Новый репетитор, Васильев, познакомил своего ученика с запрещенным романом Чернышевского «Что делать?». Образ Рахметова поразил воображение подростк'а. Быть таким, как Рахметов, — стало девизом его жизни. Впоследствии Гиляровский писал: «...Рахметов, который пошел в бурлаки и спал на гвоздях, чтобы закалить себя, стал моей мечтой...» И Гиляровский решил осуществить свою мечту — «послужить угнетенному народу».
Восемнадцати лет от роду вологодский гимназист Владимир Гиляровский сбежал из-под отцовской крыши на Волгу и подался в бурлаки. Бурлацкая «аравушка» приняла его. Вот как рассказывает об этом сам Гиляровский: «Молодой малый, белесоватый и длинный, в синих узких портках и новых лаптях, снял с шеи огромную вязку кренделей. Другой, коренастый мужик, вытащил жестяную кружку, третий выворотил из-за пазухи вареную печенку с хороший каравай, а четвертый, с черной бородой и огромными бровями, стал наливать вино, и первый стакан поднесли деду, который на зов подошел к ним.
— А этот малый с тобой, что ли? — мигнул черный на меня.
— Так, работенку подыскивает...
— Ведь вы с той расшивы?
— Оттоль! — И поманил меня к себе. — Седай!..
...Приняла меня аравушка без расспросов, будто пришел
свой человек. По бурлацкому статуту не подобает расспрашивать, кто ты, да откуда. Садись, да обедай, да в лямку впрягайся! А откуда ты, никому дела нет...»1.
Назвался Гиляровский именем и отчеством своего отца — Алексеем Ивановичем, «нарочно выбрав это имя, что-
1 В. А. Гиляровский «Избранное», М., «Московский рабочий», 1У60, т. 1. стр. 172, 173.
бы как-нибудь не спутаться», а прозвище ему дали «Бешеный» за то, что к концу путины «совершенно пришел в силу и на отдыхе то на какую-нибудь сосну влезу, то вскарабкаюсь на обрыв, то за Волгу сплаваю, на руках пройду или тешу ватагу, откалывая сальто-мортале, да еще переборол всех по урокам Китаева»
Бурлачество явилось только началом бродяжнической жизни Гиляровского. Кем он только не был! Где только не носило его по российским неоглядным просторам! Был вольноопределяющимся Нежинского пехотного полка, был юнкером в Москве, потом ушел со службы и подался в Астрахань, опять без паспорта, Алексеем Ивановым, и быстро докатился до зимогора. Так в Ярославле и вообще в зерх-неволжских городах звали тех, кого в Москве именовали хитрованцами, в Самаре — горчичниками, в Саратове— гала-ховцами, в Харькове — раклами-, а повсеместно — золоторотцами.
Обгорал на пожарах, замерзал до полусмерти на дальних проселках, чинил часы и сапоги, объезжал лошадей в калмыцких степях, работал на белильном заводе, где люди гибли от свинцовой отравы, работал в цирке — все хотел познать Алексей Иванов, никто не толкал его на этот тяжкий путь, сам шел, своей волей брал у жизни суровые уроки. Как потом они пригодились писателю, журналисту Владимиру Гиляровскому! Не судьба вертела им, он сам мял и формировал свою судьбу, как кусок глины.
В 1875 году 22-летний Гиляровский стал актером. В книжке «Мои скитания» он так описывает очередную новацию своей биографии: «...я был в Тамбове в театре, на галерке, зашел в соседний с театром актерский ресторан Пустовалова. Там случилась драка, во время которой какие-то загулявшие базарные торговцы бросились за что-то бить Васю Григорьева и его товарища, выходного актера Евстигнеева, которых я и не видел никогда прежде. Я заступился, избил и выгнал из ресторана буянов.
И в эту ночь я переночевал на ящиках в подвале вместе с Евстигнеевым, а на другой день был принят выходным актером» 2.
На сцене он был сперва Луганским, а потом для большего шика и великолепия стал именоваться Сологубом.
Но в разгаре актерской работы пришлось ему побывать еще на турецкой войне, куда он отправился добровольцем. Разве мог усидеть на месте потомок запорожцев, когда Рос-
1 В. А. Гиляровский «Избранное», т. 1. стр. 183.
2 Там же. стр. 279.
сия поднялась в бой на защиту славян, утесняемых Оттоманской империей?! Актерская братия тепло проводила молодого энтузиаста. Сам Андреев-Бурлак явился к поезду с двухаршинным балыком под мышкой и корзиной вина.
На войне Владимир Гиляровский показал себя дисциплинированным, храбрым воином. Об этом немаловажном периоде своей жизни он пишет: «...окружающие солдаты и казаки казались мне скромными институтками сравнительно с моими прежними товарищами, вроде Орлова и Ноздри, Костыги, Улана и других удалых добрых молод-цев. На войне для укрощения моего озорства было поле широкое» '.
Попал Гиляровский в «охотники», был во многих отчаянных переделках, за что и получил георгиевский крест «с джигитом на коне», как говорил его боевой товарищ Инал Асланов, старый горец.
Посетив после окончания военных действий отца, 25-лет-ний Гиляровский снова вернулся на сцену, на этот раз в Пензу, по приглашению самого Далматова, известнейшего в ту пору актера и антрепренера.
Талантливый человек во всем талантлив! По свидетельству товарищей по сцене, Владимир Сологуб, он же Владимир Гиляровский, был очень хорошим, разносторонним актером и имел немалый успех у публики.
Между театром и литературой, как известно, всегда существуют мосты. Сцена свела его с многими людьми из артистического и литературного мира.
1881 год положил конец бродяжнической жизни Владимира Гиляровского. Незадолго до Пасхи он приехал в Москву для ангажемента, бродил по ее шумным улицам, любовался Кремлем, получил службу в театре Бренко и решил, как отрезал, что Москва — лучшее место на земле. Вскоре актер Андреев-Бурлак познакомил его с Николаем Петровичем Ки-чеевым, редактором «Будильника»:
«— Николай Петрович, а он, кроме того, поэт, возьми его под свое покровительство. У него и сейчас в кармане новые стихи; он мне сегодня читал их»г.
30 августа 1881 года в «Будильнике» появились стихи:
«Все-то мне грезится Волга широкая...»
Под стихами стояла подпись «Вл. Г-ий». В своих воспоминаниях много лет спустя Владимир Алексеевич писал: «Это был самый потрясающий момент в моей богатейшей
1 В. А. Г и л я р о в с 1С и й «Избранное», т. 1. стр. 296.
2 Там же. стр. 331.
приключениями и событиями жизни... А тут еще Бурлак сказал, что Кичеев просит прислать для «Будильника» и стихов и прозы еще. Я ликовал. И в самом деле думалось: я, еще так недавно беспаспортный бродяга, ночевавший зимой в ночлежках и летом под лодкой да в степных бурьянах, сотни раз бывший на границе той или другой погибели, и вдруг...
И нюхаю, нюхаю свежую типографскую краску и смотрю не насмотрюсь на мои, мои ведь напечатанные строки»
Десятилетняя бродяжническая жизнь многое дала Гиляровскому. Как и Горький, он с полным правом мог сказать: вот мои университеты. Он увидел зоркими молодыми глазами жизнь во всех ее проявлениях и гранях, познакомился со множеством людей во всех слоях общества, узнал народ, то самое «простонародье», к которому так свысока относились в «высших сферах», постиг народную душу. На самом дне он находил замечательные характеры, сильных умом и духом людей, из которых вышли бы прекрасные деятели в разных областях жизни, живи они в других социальных и общественных условиях.
Он прошел великолепный курс наук, каких не сыщешь ни на каком факультете журналистики.
3
О своей журналистской работе Гиляровский рассказывал: «Излюбленному газетному делу я отдал лучшие свои силы, лучшую часть своей жизни и самую длительную. Я увлекался работой живой, интересной, требующей сметки, смелости и неутомимости. Эта работа была как раз по мне. Бродячая жизнь, полная приключений, выработала во мне все необходимые качества для репортера. Я не знал страха, опасности, усталости. На мой взгляд, для такой работы у человека должно быть особенное «призвание»2.
Гиляровский обладал превосходным свойством быстро сходиться с самыми разнообразными людьми. Всюду у него были приятели и друзья. По выражению А. И. Куприна, он со всей Москвой разговаривал на «ты». Он был своим человеком среди обитателей знаменитого Хитрова рынка, которые видели в нем защитника и покровителя. Он запросто являлся в самые зловещие притоны, и никто не смел тронуть его пальцем. Он был желанным гостем в рабочих казармах, где его встречали как верного друга. Среди пожарных он слыл первым храбрецом, ибо не только наблюдал
1 В. А. Гиляровский. «Избранное», т. 1, стр. 332.
2 Н. Морозов «Сорок лет с Гиляровским», М., изд-во «Московский рабочий», 1963, стр. 19.
пожары, но и принимал деятельное участие в их тушении — то топорником, то помощником брандмайора. Про него говорили, что о происшествиях он знает раньше, чем они произойдут, и это было почти правдой, ибо личная агентура у него была огромная. Все помогали дяде Гиляю, и он помогал всем — сильный, радушный, добрый человек, у которого, как говорят, душа нараспашку.
Еще на заре его журналистской деятельности Антон Павлович Чехов писал Лейкину: «Из этого человечины вырабатывается великолепнейший репортер»
При этом он не был репортером, падким до всякой сенсации, он любил правду во всем. Его корреспонденции отличались абсолютной точностью, он тщательно исследовал каждый факт, прежде чем о нем написать. Впоследствии он с гордостью говорил, что за десятки лет работы у него не было ни одного опровержения.
В 1882 году на морозовской фабрике в Орехово-Зуеве произошел огромный пожар с человеческими жертвами. Хозяева раздали немалые взятки полиции с тем, чтобы как можно скорее замять дело. Несчастье объяснялось случайностью, в которой никто не повинен. Гиляровский приехал в Орехово-Зуево от газеты «Московский листок». Он пе-реодэлся бродягой, ходил по трактирам, по домам, явился в контору фабрики якобы в поисках работы, разузнал все подробности и выступил в газете с разоблачением хозяйского произвола и всяких беспорядков, имевших место на фабрике. Корреспонденция молодого журналиста прозвучала как набат. Вынуждена была вмешаться прокуратура. Хозяева уплатили пособия семьям погибших.
В том же году грянула железнодорожная катастрофа на станции Кукуй. Ночной ливень размыл полотно. Из-за нерадивости путевой администрации в образовавшийся размыв рухнул пассажирский поезд. Под большим секретом на место катастрофы выехала особая комиссия. К удивлению всех, среди комиссии оказался и Гиляровский, которому удалось спрятаться в уборной вагона. Четырнадцать дней подряд «Московский листок» печатал корреспонденции из безвестной доселе Кукуевки, которые потрясли всю читающую Россию. Гиляровский самолично участвовал в раскопках трупов погибших и, как потом рассказывал, настолько пропах трупным запахом, что полгода не мог есть мяса.
Через два года после этого Гиляровский написал острую корреспонденцию о положении рабочих спичечных фабрик
1 А. П. Чехов. Собр. соч.. Гос. изд-во худож. лит ры. 1948. т. 13. стр. 141.
в районе Егорьевска и Гуслиц. Рабочие работали здесь в таких ужасающих условиях, что фактически были обречены на гибель. Однако издатель «Московского листка» Пастухов отказался опубликовать эти корреспонденции, сказав автору: «Не нашего это ума дело!»
Взбешенный Гиляровский ушел из газеты.
Да это было и к лучшему. Нелегко работалось честным людям в «Московском листке», хозяин которого, определяя направление своей газеты, говорил весьма непринужденно: «Кормимся, братцы, кормимся».
Гиляровский тут же перешел в «Русские ведомости», а статья его, не нашедшая места на страницах «Московского листка», была напечатана в одной из петербургских газет.
Журналистская жизнь вынуждала его то подниматься под облака, то спускаться в адские клоаки. Вместе с Бергом он совершил путешествие на воздушном шаре — по тем временам это было дело нешуточное,— заменив собой помощника аэронавта, запившего в самый неподходящий момент.
Вскоре после полета дядя Гиляй забрался в буквальном смысле в преисподнюю — на дно реки Неглинки, куда стекались все нечистоты с возвышенной части города. Во время дождей мерзостная грязь заливала подвалы домов и люди задыхались от чудовищной вони. Неглинка протекала под зловещими кварталами Цветного бульвара и Трубы, и по дороге попадалось всякое. «По людям ходим»,— сказал Гиляровскому его помощник.
После статей журналиста о подземном путешествии Неглинка была очищена, и наводнения прекратились.
Работа в «Русских ведомостях», где в ту пору сотрудничали лучшие представители русской литературы — Л. Толстой, Глеб Успенский, Н. Г. Чернышевский, Н. К. Михайловский, Д. Мамин-Сибиряк,— ввела его в круг людей, которые дали ему очень многое, привив твердый взгляд на журналистскую и литературную деятельность как на служение народу. Глеб Успенский расхвалил его рассказ «Обреченные», опубликованный в 1885 году в «Русских ведомостях», в котором говорилось об ужасающих условиях жизни и труда на Ярославском белильном заводе, где люди умирали через два-три года работы, буквально гнили заживо.
Постоянно сотрудничая в «Русских ведомостях», Владимир Алексеевич работал также в популярном тогда юмористическом журнале «Будильник», где и сошелся коротко с Антоном Павловичем Чеховым, став его верным другом. Чехову пришлась по душе широкая натура Гиляровского, его несокрушимый оптимизм, жизнерадостность, и он не раз говорил ему, уже будучи тяжело больным: «Оставайся у меня жить. С тобой и умирать некогда».
В 1887 году по совету Глеба Успенского Гиляровский собрал пятнадцать рассказов и очерков, опубликованных в разных изданиях, свел их в книгу, дал ей название «Трущобные люди» и отпечатал в типографии братьев Вернер на Арбате. Это была первая книга журналиста, было чему радоваться. Но радость оказалась преждевременной. Цензура наложила на книгу свою тяжелую длань: было предписано все экземпляры забрать и сжечь. В Петербурге чиновники Цензурного комитета разъяснили Владимиру Алексеевичу:
«— Там описание трущоб в самых мрачных тонах, там, наконец, выведены вами военные в неприглядном и оскорбительном виде... Бродяги какие-то... Мрак непроглядный... Н-да-с, молодой человек, так писать нельзя-с...
— Там все правда! — возразил я.
— Вот за правду и запретили. Такую правду писать нельзя. Напрасно хлопотали...»
Гиляровский был вне себя от ярости, решил исколотить до полусмерти цензоров и, наверное, осуществил бы свое намерение, если б не удержали друзья.
Но жизнь продолжалась, и продолжалась журналистская работа, требовавшая постоянного расхода кипучей энергии. «Палю себя со всех сторон»,— говорил дядя Гиляй о себе.
Утешением явился подарок наборщиков, которые из бракованных листов собрали книжку и преподнесли ее автору. Как впоследствии оказалось, таким способом было изготовлено несколько экземпляров, какие и пошли бродить по Руси. Один из них оказался на руках у писателя Владимира Германовича Лидина.
Крупные громилы обокрали фирму «Бордевиль», вывезли несгораемый шкаф с большой суммой денег. Сыщики сбились с ног, но так и не сумели найти жуликов. Чтобы досадить полиции, Гиляровский при помощи своих многочисленных друзей «со дна людского» произвел расследование и установил, что шкаф вывезен в глушь Егорьевского уезда и опустошен. В «Русских ведомостях» появилось подробное описание воровской операции.
Полный конфуз! Следователь вызвал Гиляровского и спросил, откуда ему известны такие подробности. Тот ответил не без ехидства:
«— Мои агенты лучше ваших!»
1 В. А. Гиляровский «Избранное», т. 3. стр. 461.
Шкаф действительно был найден в том месте, о котором сообщал Гиляровский.
В 1892 году по заданию «Русских ведомостей» Владимир Алексеевич ездил на Дон, где вспыхнула холера. Никакая опасность не страшила его. Он был в холерных бараках, видел страшные картины бедствия и ярко описал все виденное.
В 1896 году он был свидетелем грандиозной катастрофы на Ходынке во время коронации Николая II, оказавшись в гуще трагического события. Из-за преступной нераспорядительности и глупости «власть предержащих» в кромешной давке погибли тысячи людей. Только благодаря своей богатырской силе Гиляровский вылез из толпы без сколько-нибудь значительных повреждений, если не считать короткого обморока, наступившего после испытания в «тисках смерти». На следующий день в «Русских ведомостях» появилась хватавшая за сердце статья Гиляровского о Ходынке, явившаяся разоблачением и грозным обвинением царской администрации. Власти не сумели предотвратить появления этой статьи. Лишь после было запрещено писать о ходынской катастрофе. Но Москва и вся Россия узнали тяжкую правду.
В 1899 году Владимир Алексеевич Гиляровский стал заведовать московским отделом новой петербургской газеты, «Россия», руководимой А. В. Амфитеатровым и В. М. Дорошевичем. От этой газеты Гиляровский и поехал на Балканы, в Албанию. По дороге он остановился в Белграде, где как раз произошло покушение на сербского короля Милана Обреновича. Разумеется, репортер Гиляровский не мог остаться в стороне от этого события. Со всей присущей ему страстью он влез в подробности дела о покушении и установил, что организатором его является сам король, которым хотел таким способом создать повод для кровавой расправы со своими политическими противниками — сербскими либералами. Из Белграда в редакцию «России» была отправлена телеграмма: «Милан придумал искусственное покушение с целью погубить радикалов. Лучшие люди Сербки арестованы. Ожидается казнь, если не будет вмешательства держав»1. Телеграмма, разумеется, не была доставлена, а Гиляровскому пришлось при помощи сербских друзей,— а у него везде находились друзья — немедленно бежать в Австро-Венгрию, границу которой он благополучно и перешел ночью, в страшный ливень. Из Будапешта телеграмма была повторена в еще более сильных выражениях, «Россия»
1 В. А. Гиляровский «Избранное», т. 2, стр. 268,-
ее напечатала, и разразился всеевропейский скандал, в результате которого Милан Обренович был изгнан из Сербии.
В том же году Владимир Алексеевич выступил на страницах «России» с разоблачением московской чайной фирмы «Высоцкий и Гоц», которая бессовестно эксплуатировала татар — рабочих, завербованных в Симбирской губернии на кабальных условиях. Статья была напечатана и вызвала переполох среди дельцов и промышленников. Опровержения добиться не удалось. Все сообщенное Гиляровским было чистой правдой. От имени московской татарской колонии Владимиру Алексеевичу был поднесен почетны:": адрес.
Кончался девятнадцатый век, наступал двадцатый. Уже где-то на дальних горизонтах гремели громы и блистали зарницы грядущей революции. Приложив ухо к земле, можно было услышать ее железные шаги. Вся Россия жила в напряженном ожидании. Было душно и тяжко. Что-то будет! Но внешне все оставалось пока по-старому.
В 1902 году власти прикрыли газету «Россия» за фельетон Амфитеатрова «Господа Обмановь;», в котором аз-тор в завуалированном виде вывел царскую семью и царский двор.
Владимир Алексеевич перешел работать в «Русское слово», газету, основанную Иваном Дмитриевичем Сытиным, не забывая и своих «Русских ведомостей», которые очень любил, несмотря на их профессорскую чопорность и некоторую академическую суховатость.
Во время японской войны Гиляровский на страницах «Русского слова» разоблачал жуликов из интендантства, поставлявших гнилые нитки для пошива обмундирования Выступление имело шумный успех, но, разумеется, вызвало недовольство властей. В газете «Русь» известный в ту пору журналист Шебуев по поводу разоблачительных статей Гиляровского писал: «...отнюдь не иваново-вознесенскими забастовками вызван ниточный кризис в здешнем интендантстве. Честь его открытия принадлежит неутомимому, вечно юному всемосквичу В. А. Гиляровскому. Сейчас я был у него и видел наделавшие такого переполоха в интендантстве «инкриминируемые» нитки, видел письма, которые валятся к нему со всех сторон каждый день. Взял даже себе на память пучок ниток, рвущихся, как паутина, и несколько красноречивых писем. Этими нитками, гнилыми и никуда не годными, сшиты миллионы солдатских рубах, штанов, халатов. Работы исполняются конторами, взявшими на себя подряды, а конторы от себя дают работу несчастным женщинам, получающим пятак за шитье рубахи, пятак за пару штанов, двугривенный за халат. Нитки конторы заставляют покупать у себя. На пошивке вещей и на нитках, на этом грошовом предмете, наживаются чудовищно...»
Во время революции 1905 года квартира Гиляровского в Столешниковом переулке была приютом и местом собрания самых разных людей. Кто только не приходил к нему! То ввалятся студенты, спасаясь от полицейской расправы, и всех их надо было уложить отдыхать, чтобы потом, на рассвете, вывести через черный ход. То явятся рабочие с просьбой «обработать» петицию, сделать ее поострее. То придут товарищи казненного революционера рассказать о его последних минутах, то друзья забегут поделиться последними событиями. Двери дома Гиляровского были широко раскрыты для всех.
Он не принадлежал ни к одной из партий, но всем сердцем был с теми, кто боролся с царским самодержавием и социальным гнетом. Его симпатии принадлежали бедным, обездоленным, простым людям; все жирное, сытое, самодовольное было ему ненавистно.
Владимир Алексеевич любил людей, и люди любили его. Друзей у дяди Гиляя было великое множество. С ним были дружны Шаляпин, Плевако, Бунин. А. Дуров, Куприн и Брюсов считали его своим учителем и наставником, открывшим для них дорогу в литературу. Станиславский и Немирович-Данченко относились к нему как к верному другу Художественного театра и родному человеку. Ведь именно Гиляровский познакомил их с московским «дном», и это помогло художественникам поставить знаменитую пьесу Горького «На дне».
В день двадцатипятилетнего юбилея литературной деятельности В. А. Гиляровского, который отмечался в 1908 году, к нему на квартиру явились с поздравлениями Муромцев, бывший председатель разогнанной правительством 1-й Государственной думы, и делегация обитателей Хитрова рынка, депутаты от пожарных и друзья из газет, актеры многих театров и московские наборщики. Пришло даже поздравление от заключенных Таганской тюрьмы с тюремной печатью на конверте.
Он много, тепло и любовно писал о художниках, был завсегдатаем их кружка «Среды» на Большой Молчановке, своим человеком, милым, обожаемым дядей Гиляем. Художники также отметили его юбилей специальным вечером.
1 Н. Морозов «Сорок лет с Гиляровским», стр. 38.
На чествовании Владимир Алексеевич выступил с шутливым автобиографическим стихотворением:
«Покаюсь: грешный человек — Люблю кипучий, шумный век. ...И всё с любовью, всё с охотой, Всем увлекаюсь, нервы рву И с удовольствием живу. Порой в элегии печальной Я юности припомню дальней И увлеченья и мечты... И все храню запасы сил... А я ли в жизни не хватил, Когда дрова в лесу пилил, Тащил по Волге барки с хлебом, Спал по ночлежкам, спал под небом. Бродягой вольным в мире шлялся, В боях турецких закалялся, Храня предания отцов. Все тот же я, в конце концов Всегда в заботе и труде И отдыхаю на «Среде».
Выступление юбиляра было встречено бурной овацией, криками «ура» и исполнением на мотив «Тарарабумбии» гимна художников, состоявшего всего из двух слов: «Недурно пущено».
Иван Бунин написал Гиляровскому в альбом: «Надо, чтобы тебя, дорогой Владимир Алексеевич, кто-нибудь описал — очень ты любопытный человек». Влас Дорошевич, сидя за столом в доме Гиляровских, однажды заметил:
«— Соблазнительно, Гиляй, написать твою биографию».
Но этого так и не случилось. Прав был А. Чехов, сказав Владимиру Алексеевичу:
«— Знаешь, Гиляй, пробовал я тебя описывать, да ничего не выходит. Не укладываешься ты, все рамки ломаешь...»
Биография Гиляровского, если б она была написана, явилась бы одновременно и биографией эпохи, в которой он жил, историей русского общества на стыке двух веков — девятнадцатого и двадцатого.
Правильно он сказал о себе:
«Я эоловой арфы струна, Я событий предвестник и эхо».
1 В. А. Гиляровский «Избранное», т. 3, стр 425.
2. Вл. Гиляровский. Т. 1. 17
--->>>
