Cтарый 4емодан СРАЖЕНИЕ ПРИ АМШТЕТЕНЕ
Октября 24 числа главнокомандующий приказал отделенной бригаде под начальством генерала Милорадовича, состоявшей из трех полков пехоты и одного конного, остановиться и принять неприятеля, который сбивал с поля князя Багратиона с авангардом. Положение наше было следующее: по обеим сторонам дороги равнина, не более как на два вытянутые полка, вокруг лес, а на левой руке горы. |Едва успели полки, составлявшие авангард, пройти мимо нас, как вдруг впереди из лесу показалось несколько неприятельских колонн, а с правой стороны его конница. Мы стояли в две линии, вторая наша линия и резерв были у самого леса в лощине, так что неприятель не мог их хорошо видеть. Генерал Милорадович, помня наставления великого Суворова, что русский солдат должен доставить победу концом своего штыка, отдал приказание, чтоб гренадерский батальон его полка не заряжал ружей, а встретил бы неприятеля прямо грудью и холодным ружьем. В четыре часа пополудни дело началось: первая наша линия выслала стрелков про-тиву неприятельских, которые высыпали из лесу. В сие время открыл неприятель сильную пушечную пальбу, но ядра летали все через нас и падали сзади подле дороги в лесу так, что во все время не причиняли нам почти ни малейшего вреда. Мариупольского гусарского полку полковник Ребиндер с эскадроном своим врубился в неприятельскую конницу и, пробившись сквозь оную, набежал на подкрепленную пехоту, ударил на нее, но в то же время картечный выстрел ранил его в ногу и убил под ним лошадь. Он упал и был раздроблен на части саблями французских гусар. Сей храбрый полковник своею рукою изрубил до десяти человек неприятелей. Подоспевшая конная артиллерия * действовала отменно удачно и привела колонны неприятельские в замешательство.
Наконец на правом крыле Малороссийский гренадерский полк открыл батальный огонь, а на левом, где неприятель был сильнее, Апшеронского и Смоленского мушкетерских полков батальоны пошли на Штыки, и неприятель опрокинут. Многие его колонны Расстроились и бежали далеко. Вторая наша линия вступила в бой уже при конце. Вообще дело сие походило более на маневры: здесь в первый раз увидел я твердость русских, когда место и обстоятельства способствуют им, ни один не показал даже и виду обратиться назад.
* Роты подполковника Ермолова.
Потерь у нас очень мало: ранен генерал Берг пулею в нижнюю часть рта. Отлично сражались под начальством генерала Милорадовича: генералы граф Витгенштейн и Кулебакин. Убитых и раненых в сем сражении с неприятельской стороны довольно, с нашей мало. Чуть было и я не попал в число первых или по крайней мере последних. Смерть близехонько пролетела мимо меня. Вот как это было. Г. Милора-дович послал меня к графу Витгенштейну сказать, чтоб он принял начальство над левым крылом вместо раненого Г. Берга. Граф, для сбережения людей, стоял с полком своим в глубокой лощине так, что ядра летали через. Лишь только я сказал приказание и, возвращаясь назад, стал въезжать на высоту, как вдруг из рук моих ускользнула шпага, когда я ударил ею по лошади. Спеша к генералу, я хотел было оставить шпагу, но какое-то предчувствие понудило меня ее поднять. Лишь только я слез и, наклонившись, принялся за эфес, как вдруг ядро завизжало над самою головою моей лошади, и она вся затряслась, как лист. Место, на котором я остановился, было возвышено, и ядра летели недалеко от его поверхности. Если б не выпала из рук моих шпага и я не слез бы ее поднять, то Бог знает, что бы со мной было!..
По окончании дела, уже в сумерки, генерал послал меня донести главнокомандующему, что неприятель прогнан за лес и мы заняли гору. Я нашел его в лагере. Генерал Кутузов отменно был доволен вестью о победе, расспрашивал меня подробно о целом сражении и приказал, чтобы через час отступить, оставя сзади конные пикеты.
С сего времени до самого Кремса бригада наша оставалась в арьергарде. Тут-то наиболее претерпели мы беспокойства. Всякий день в перестрелке с неприятелем и часто дня по два и более без хлеба, питаясь одними картофелями. Наконец Октября 28 пришли в Креме, того же вечера сожгли большой мост на Дунае и теперь думаем быть спокойными.
Октября 29, в 10 часов утра
Теперь стоим мы за Дунаем, мост в Кремсе сожжен, в Линце также, а Вена, конечно, будет обороняться. Итак, мы можем весьма долго защищать Дунай, и как слух носится, останемся здесь зимовать в ожидании главной армии генерала Буксгевдена, идущей чрез Моравию. После столь трудных походов и кровавых трудов зимние квартиры для нас необходимы, французов на нашей стороне совсем нет, да и на другом берегу Дуная очень мало, потому, что они еще с Санкт-Пельтена повернули к Вене. Итак, мы надеемся быть спокойны.
В 5 часов пополудни
Сейчас сделалась у пас сильная тревога, которая, однако ж, скоро утихла. На нашей стороне поймали несколько французов, которые открыли, что две дивизии под начальством маршала Мортье, переправясь в Линце, где они починили разоренный нами мост, идут к Кремсу. Пленные объявили, что пехота неприятельская, составленная по большей части из стрелков, тянется по горам, покрытым виноградниками, а конница их: драгуны следуют по самому берегу Дуная. Неожидаемое известие! следовательно, мы должны еще иметь сражение.
Сегодня на здешнем театре хотели играть какую-то героическую драму, но восставшая тревога слишком напугала актеров. Скоро, я думаю, мы сами с французами будем играть трагедию: зрителями будут все жители окрестных стран, а действие произойдет на берегах Дуная, которые верно обагрятся кровью. Дай Бог, чтобы правота русских восторжествовала!
В 9 часов вечера
Уже получили мы повеление напасть на неприятеля, которого две дивизии (около двадцати тысяч) с маршалом Мортье переправились в Линце, прошли Дирштейн и находятся за четыре часа от Кремса, близ Вейс-Кирхена. Итак, завтрашний день с рассветом начнется кровопролитие.
В 10 часов вечера
Сию минуту сошлись мы — четыре офицера из нашего полку, в прекрасно убранном и освещенном кремском трактире: завтрашний день будет сражение, никто не думает о смерти. Видаясь с ней каждую минуту, мы так сказать, уже ознакомились с нею и перестали страшиться для всех ужасного ее вида. Мы завели, однако ж, между прочим разговор о том, кому из нас суждено в последний раз ужинать в кремском трактире и кто должен завтра перейти в царство мертвых*.
Сражение при Кремсе, 30 Октября
Креме, Штейн и Маультерн суть три города, соединенные почти вместе. Между двумя первыми находится небольшая площадь, а Маультерн отделен рекою Дунаем.
Расположение главнокомандующего было следующее: отделенной бригаде нашей, вышед из города Штейна и взяв с полверсты направо, под прикрытием разных строений вдоль по берегу реки Дуная дожидаться до тех пор, пока генералы Дохтуров и Уланиус с правой стороны по высотам обойдут неприятеля с тылу. Князь Багратион с колонною своею отряжен был на дорогу в Будвейсу для наблюдения. Итак, вот наше положение: узкий берег, с левой стороны Дунай, с правой—превысокие утесистые горы, на которых рассеяны наши егеря, спереди мы, сзади Уланиус и Дохтуров, а неприятель в середине, в двух небольших местечках. Не правда ли, что по сему мудрому распоряжению нам оставалось только забрать его без драки! Но впоследствии вышло совсем другое. Лишь только пришли мы на назначенное место, как вдруг из-за скалы показалось несколько французов, которые, ча-ятельно, посланы были для разведывания. Промчался слух, будто за горою стоит сильная артиллерия: полк, бывший впереди, встревожился. Генерал Милорадо-вич, желая доказать, что опасности не было, выслал в охотники весь гренадерский батальон своего полку. Лишь только подвинулись мы несколько вперед, как увидели не более двадцати французов, которые тотчас и побежали от нас, мы же разделились на три части, из которых одна пошла самым берегом налево, другая прямо к деревне, а третья взлезла на горы. Мне досталось быть во третьей и карабкаться на высоты.
* На завтрашним день в самом деле один из наших товарищей, поручик Дмитриев, достался в жертву смерти, но он умер славно!..
Таким образом подвигаясь вперед, беспрестанно видели мы французов, выскакивавших поодиночке из ущелин гор и бежавших к местечку. Подходя же к тем местам, где они гнездились, находили раскладенные огни и множество разного рода съестных припасов, а в ущельях гор много перин и подушек, на которых французы покоились. Неприятель ночевал в сих горах и, увидев нас, все сие бросил. Чем далее подвигались мы вперед, тем явственнее открывались великие силы неприятеля. Длинные гряды скал и гребни высоких гор унизаны были его пехотою и спешившеюся конницею. Лучи восходящего солнца играли на светлом оружии, гордо на высотах стоявших строев. Но неизвестно еще было, которое из воинств озарится лучами славы с окончанием дня и боя!.. Между тем перестрелка стала сильнее. Те, которые шли левою стороною по берегу, достигли деревни, из которой неприятель учинил на них жестокое нападение. К нам подоспели новые стрелки, а неприятель выдвинул новые колонны, скрывавшиеся за деревней, и дело началось самое жаркое и кровопролитное, продолжавшееся целый день.
Французы засыпали нас картечью из множества своих батарей. Мы несколько раз принуждены были отступать до самого города, и всякий раз генерал Ми-лорадович, начальствовавший в сем деле, мужественно отражал неприятеля и по трупам его водил расстроенные полки свои вперед. Все запасные батальоны, находившиеся в городе Штейне под начальством генерала Эссена 2-го, вступили в дело. На долине и в горах бой продолжался с равным жаром. Теснота места усугубляла жестокость сражения. Пули сновали туда и сюда, как рои пчел. Ядра и картечи, шумя по горам, ссекали деревья и дробили камни. Людей било сучьями и ивернями. Одна отбитая терновая ветвь, зацепив меня на полете, исколола правое ухо и больно зашибла голову, так что надо было перевязать. Полк наш, сражаясь отчаянно, очевидно исчезал. Много офицеров было раненых и многие, перевязав раны, возвращались в бой. Наконец уже к вечеру Ула-ниус с егерями, а генерал Дохтуров с своею колонною Ударили на неприятеля с тылу, и он весь частию потоплен, частию забран был в плен. С нашей стороны убитых и раненых только в одной бригаде Милорадовича, бывшей в самом пылу сражения, много. Сия победа не стоила бы нам так дорого, если бы генерал Дохтуров мог зайти ранее с тылу, но дороги по горам совсем неудобопроходимы. У французов взяли мы знамена, пушки и генерала Грендоржа. Несколько французов, между коими находился и сей генерал, хотели спасти себя на лодке, которую быстрым течением воды занесло к палям (на коих стоял мост), где она так завязла, что не могла никак с места двинуться. Поручик Шкларевич, Апшеронского мушкетерского полку, с несколькими гренадерами поехал на лодке к неприятельскому судну и привез генерала и двух полковников на берег.
В сем сражении, между прочим, из нашего полку пал князь Сибирский, молодой любезный человек, имевший чин подполковника: он стоил многих слез своему достойному брату*. Еще убит недавно выпущенный из гвардии поручик Дмитриев. Получив две раны, он не переставал сражаться и в третий раз сражен пулею. Отличились в Апшеронском полку офицеры: Морозов, Албинский, Воронец, Скальской и Шушерин. Справедливость требует, чтоб не умолчать здесь об отличном подвиге и рядового Музен-Каца. Апшеронского мушкетерского полка, гренадерского батальона, роты капитана Морозова, гренадер Музен-Кац, находясь в стрелках в виноградном саду, отрезан был от своих товарищей. Французский офицер с четырьмя рядовыми нападают на него. «Сдайся» (пардон) кричат ему со всех сторон. Но храбрый гренадер не хочет понимать их требования, надеясь управиться со всеми пятью. Первым выстрелом убивает он офицера. Четыре солдата с бешенством на него бросаются. Начинается рукопашный бой. Музен-Кац колет штыком и бьет прикладом. Все четыре сопротивника его один за другим валятся бездыханны к его ногам. «Ура! — воскликнул Музен-Кац,— с нами Бог! злодеев нет!» и покрытый шестью ранами возвратился к своей роте, ввиду которой с таким мужеством совершил свой подвиг.
* Который после под Аустерлицем, сражаясь весьма храбро с полком своим, был покрыт ранами и взят в плен.
Государь император произвел Музен-Каца в унтер-офицеры и приказал выдать ему единовременно сто рублей. Сей анекдот можно назвать: храбрый апшеронский гренадер, или один на пятерых.
Октября 31-го
Вчерашний день был я окружен тысячью различных смертей, видел беспрестанно льющуюся кровь, слышал свист пуль — и остался жив. Сегодня рано поутру ходил на место сражения: шум умолк; мертвая тишина царствовала в долине, солнце медлило восходить: оно, казалось, страшилось воззреть на место, где гремела брань. И как не ужаснуться? Целый берег Дуная покрыт трупами! Там лежат они кучами, в другом месте порознь, иной держится за раздробленную голову, другой схватился рукою за грудь, из которой жизнь его излилась вместе с кровию. Все чувства возмущаются при воззрении на побиенных. О! сколь ничтожен в сию минуту кажется род челове-ков! Тысячи лежат повержены во прахе, подобно непотребным животным, тяготившим собою землю. Иной надеялся кончить жизнь па пышном ложе, под пурпуровым покрывалом, но, сраженный роком, пал па голую землю и обагрился кровию. Другой, менее мучимый честолюбием, льстил себя надеждою умереть в мирной хижине, в недрах своего семейства, в объятиях милой подруги, узреть вокруг себя любезных чад, возвести последний взор на небо и, прельстясь сияющею в нем благостшо творца, сомкнуть глаза: о сколь сладостна смерть сия! но и он пал на поле брани. Место сражения было не пространно: конница и артиллерия, несколько раз проезжая взад и вперед раздробили почти все трупы. Иной лежал без головы. Другой разбит на две половины, некоторые скатившимися с гор каменьями так были стиснуты, что едва на людей походили. Все покрыты густою черною пылью. В разных местах разные растерзанные члены в крови Дымились. С глухим ропотом Дунай, устрашась собственных берегов своих, омытых кровию, бежал, кажется. быстрее обыкновенного в страны благоденствия. Никогда на долинах своих не видал он столько златых снопов и гроздьев виноградных, сколько ныне трупов человеческих и сокрушенного оружия.
Пораженный сим печальным позорищем, которого вчера в жару ратном не мог заметить, спешил я чрез изломанное оружие на вершины гор. По мере отдаления от места ужаса казалось, что новая жизнь вместе с свежим воздухом вливалась в мою грудь. Унылый ветр свистал в ущельях скал, жалостный вопль раненых, возносясь из ближних хижин, стоявших во глубине кровавой долины, мешался с ним. С высоты гор взглянул я еще раз на долину, где видно было торжество ликующей смерти. Казалось, что она попирала стонами все величие мирское: знатные и убогие, сильные и слабые, сраженные десницею,— все равно погребены были во прахе. Одни только имена и деяния славных героев, возносились превыше гибели, и благодарное потомство готовилось запечатлеть их в сердцах.
Ноября 10-го под Олъмуцем, поутру
Не правда ли, что положение наше было самое неприятное: под Кремсом разбили мы неприятеля в пух, а сами должны были отступить до самого Брин-на, что в Моравии, и далее: потому, что Вена сдалась и неприятель стал у нас с крыла. Если бы мы опоздали притти одним днем в Креме, то французы, переправившиеся в Линце и нами разбитые, успев притти прежде нас, сожгли бы мост в Кремсе и чрез то принудили бы нас оставаться на другом берегу на произвол судьбы. Но мудрый наш Кутузов предупредил их намерение, и мы спаслись. Наконец 6 Ноября в окрестностях Бринна соединились мы с небольшим корпусом цесарцев и избавились от преследования французов, которые и тут хотели пресечь нам путь. Оттуда пошли далее до крепости Ольмуца, где теперь, пройдя от Кремса до трехсот верст, соединились с новоприбывшими войсками под начальством генерала Букс-гевдена и великого князя Константина Павловича.
Ноября 10-го, ввечеру
Сего числа, пополудни в три часа, все наши войска были выстроены в боевой порядок. Государь император осматривал их: с одной стороны стояли войска, пришедшие с генералом Буксгевденом и гвардия, вся в новом чистом одеянии, которое на них сияло и светилось, напротив того наши полки составляли великую противоположность с ними. Пройдя до семи сот верст от Браунау до Ольмуца и претерпя всевозможные нужды, нам, конечно, нельзя было равняться в опрятности с новоприбывшими. Государь император подъехал к нам и весьма милостиво благодарил за верную службу победителей под Амштстеном, Кремсом и Шен-Грабсном. О! сколь счастлив народ, которого монарх сам испытывает трудности военные, утомленных от подвигов геройских оживотворяет он присутствием своим. Российские герои забывают все претерпенные тягости, все горестные нужды при воззрении на обожаемого ими государя, милосердный монарх льет сладчайшее утешение в сердца своих подданных и творит их блаженными.
Я забыл упомянуть еще об одном важном случае в нашей ретираде, о деле Шен-Грабенском. Когда сверх всякого чаяния Вена сдалась и неприятель, уст-ремясь к Голабруну, едва не окружил нас совсем, тогда для избежания угрожавшей опасности, принуждены были несколько суток сряду, день и ночь, итти без малейшего роздыха, по проселочным, почти не-удобопроходимым дорогам. Наконец, миновав Гола-брун и, следовательно, опередя неприятеля, пошли мы за Шен-Грабен, при коем оставлен был князь Багратион с арьергардом, а главная часть войск прошла далее за двадцать верст. Лишь только арьергард остановился лагерем, как вдруг появился в расстоянии на пушечный только выстрел принц Мюрат с шестидесятые тысячами французов. Он успел обмануть стоявшего впереди австрийского генерала Ностица, и со всею своею силою внезапно напал на наш арьергард, состоявший тогда не более как из пяти тысяч. Казалось, что войскам сим должно было погибнуть, и в самом деле то случилось бы если б в арьергарде были Не русские, но в геройских сердцах россиян дух мужества тем более возвышается, чем опасность увеличивается. Истинная вера и несомненная надежда на °°га, им побораюшего, соделывает их необходимыми. Сражение при Шен-Грабене оправдало сие. Пять ты-россиян, сражаясь с шестьюдесятью тысячами Французов, отняли у них знамя, убили генерала и с немалым числом пленных офицеров и рядовых, присоединились к прочим войскам тогда, когда их должно было почитать погибшими. Триста спартанцев побили двадцать тысяч персов в неприступном проходе Фермопильском, а пять тысяч россиян отразили шестьдесят тысяч французов на чистом поле! Но там был Леонид, а здесь князь Багратион. Исполать героям русским!..
Ноября 19, в 9 часов поутру
Под Ольмуцем простояли мы четыре дня, и когда все войска соединились, то двинулись вперед. Теперь по трндневном походе остановились лагерем на возвышенных горах, за местечком Славковым. Уже мы недалеко от Бринна, в котором стоит вся французская сила.
Ноября 19, в 12 часов ночи
Сейчас только кончили мы весьма трудный переход и остановились на возвышенных местах. Неподалеку от нас в долине виден город Аустерлиц, а на противоположных горах лагери всей французской армии. Глубокая темнота ночи не освещается ни одним из светил небесных, какая-то ужасная тишина царствует в окрестностях. Утомленные солдаты наши с свойственным только русским спокойствием духа, крепко спят вокруг угасающих огней; одни стражи недремлющим оком, проницающим темноту ночную, и, подавая друг другу извещательный голос, бодрственно охраняют погруженных в сон героев, собратий своих, от внезапного нападения коварного врага. Напротив того, неприятель, упившись виноградным вином, торжествует: тысячи костров из сухих виноградных кольев ярко пылают, и багряное пламя их рассеивается в сгущенных мраках осенней ночи, у них слышны музыка и песни*.
* После узнали мы, что причиною сего торжества было прибытие свежих пятидесяти тысяч войск, приведенных Бернадотом. Наполеон говорил войскам речь, которою старался возбудить в них дух мужества, а сверх того на каждого солдата велел раздать по лишнему против положенного участку мяса и хлеба и по большей мерке вина.
Город Голич на границе Венгрии.
Ноября 23-го
Уже прошло три дня, как мы имели главное сражение под Аустерлицем. Армия наша была растянута на пятнадцать верст, а потому и не могу сказать тебе, любезный друг, ничего подробного об Аустср-лником сражении. Авангард наш, под начальством князя Багратиона, стоял у Позорицкой почты, проти-ву левого неприятельского крыла, а левое наше крыло противу Турасского лесу, заслонявшего правое неприятельское крыло. Французов было сто тридцать тысяч, а нас всего с австрийцами только семьдесят. Притом же наши войска во все время претерпевали крайнюю нужду в съестных припасах, а французы не только были в изобилии, но и имели все излишнее. Однако ж победа колебалась чрез целый день, и уже по наступлении ночи мы отступили к пределам Венгрии. Опишу тебе только то, чему сам был очевидным свидетелем, то есть что происходило в нашей четвертой колонне, находившейся в самой средине армии. Там сражение началось тем, что генерал Мнлорадович отрядил вперед Новгородского мушкетерского полку два батальона с полковником Манахтиным и спустя несколько времени послал капитана Морозова с гренадерским Апшеронским батальоном, брать находившуюся впереди деревню.
Все сне происходило пред очами неустрашимого монарха нашего, который в сне время находился на ближнем возвышенном кургане. Полковник Манахтин, пройдя поле, увидел вдруг вышедшие из-за гор пять неприятельских колонн, храбро ударил на них в штыки, но был опрокинут, получа сам контузию. Апшерон-ский гренадерский батальон, встретясь также внезапно с двумя большими колоннами, принужден был отступить. Вскоре вся четвертая колонна вступила в бой, воздух помрачился от пуль, кровь брызнула с обеих сторон, и земля задрожала от сильной пальбы бесчисленного множества огнестрельных орудий. На-конец Новгородского мушкетерского полку шеф генерал Репнинский был ранен, и полк его расстроился. Малороссийского гренадерского полку шеф генерал ь?Рг, недавно изличившийся от полученной им при Амштетене раны, нося сам знамя, долго удерживал полк свой, близ него убили его адъютанта и много офицеров. Пришед в изнеможение, он велел водить себя под руки и заклинал солдат стоять твердо, но, получа две контузии, упал замертво и достался неприятелю в плен. Оставшийся после него полковым командиром храбрый майор Криштофович также был жестоко ранен, и весь полк пришел в неустройство. Сей храбрый майор после 25-летней службы в офицерском чине, бывший в турецких, шведском и французском походах, получа еще несколько ран, теперь, когда письма сии печатаются, произведен в генералы. Апшеронский полк, лишась большей половины лучших солдат и многих офицеров, весьма ослабел. К вечеру генерал Милорадович, под картечными выстрелами собрав рассеянную свою колонну, повел оную в Аустерлиц для приема патронов, которые все уже были расстреляны. Говорят, что против сей четвертой колонны, состоявшей не более как из четырех тысяч, французов было более десяти тысяч и сам Бонапарте, ибо он желал пробиться сквозь середину. Наиболее отражали мы неприятеля штыками, и хотя были весьма расстроены, однако ж удерживали место почти чрез целый день. После того, соединясь с князем Багратионом, прикрывали отступление всей армии, и в течение трех дней имели еще несколько малых стычек.
В сражении под Аустерлицем ранен смертельно зять главнокомандующего граф Тнзенгаузен, прекрасный молодой человек. Движимый духом мужества, он стремился в самые опасные места. Когда пуля пробила ему грудь, он упал с лошади, генерал Милорадович послал к нему адъютанта Аракчеева с несколькими рядовыми, но лишь только подняли его на ружья, как наступившая весьма близко французская колонна, открыв батальный огонь, засыпала пулями тех, кои несли, и принудила их оставить графа. Неистовые неприятели, набежав, сорвали с него аксельбанты, недавно полученный им орден и в бешенстве били еще прикладами. Наконец, когда наши прогнали их назад, то и граф был взят почти полумертвый и чрез несколько дней скончался. Такова участь смертных! Что значит знатность рода? что пышность и величие? Пустой звук слов — смерть не страшится их. Зять главнокомандующего во цвете юных лет, обласканный счастием, пал от пули так же, как и простой воин.
Теперь вступили мы в Венгрию. Между нашими и французскими войсками заключено перемирие на неограниченное время, и, как говорят, скоро настанет совершенный мир.
БЕДСТВИЯ ВОЙНЫ
Друг мой! проходя по окрестностям, прежде процветавшим, а ныне опустошенным огнем и мечом неприятелей, часто мечтаю я, для чего все народы земные не могут увидеть ужаснейших бедствий погибающих собратий своих — бедствий, человеками причиненных? О! сколь ужасное позорище представилось бы им! Целые области, претворенные в степь, адские пожары, пожирающие великолепные города и смиренные села, смерть в ужасных образах болезней и язв, блуждающая но развалинам обителей избиенных смертных, вот что явилось бы очам жителей мира сего! Ужели бы сердца их не смягчились! Но это одна мечта. Однако ж, многие чувствуют живо бедствия войны, нежные матери, горестные супруги! не напрасно в час полуночи страшные сны возмущают покой ваш, не напрасно сердца ваши замывают, они предчувствуют падение любезных вам: сердце часто бывает вернейшим вестником злополучия!
Смотря на огромные обозы с различными имуще-ствами несчастных, при которых старцы, жены и сироты печально идут, невольно вспомнишь о случавшихся в глубокой древности переселениях народов, но тогда гнев природы, потоп, мор и глад тревожили обитателей земных, а ныне рассвирепевшие народы вооруженною рукою, так сказать, сталкивают друг друга с лица земли и плавают в крови собратий своих! Побежденные с горестию убегают из родины своей, победители, вместе с смертью, пируют в их жилищах.
МИР
Приди от стран благословенных, из обители тишины и вечных радостей, приди от краев эфирных, где ты предстоишь лучезарному престолу миры творящему, приди! и тихо по лазоревым зыбям спустися иа землю —жилище суеты и горестей; священный мир! Ты приятнее светлой зари, когда она после бурной ночи светлеет на ясном своде небес, ты сладостнее благодатного весеннего солнца. Тебя приветствуют седовласый старец в бедной хижине своей, и малые сироты убиенного на брани сына его перестают плакать, видя спокойствие на его челе. Тебя приветствуют вельможи в великолепных чертогах своих, покой и веселие возвращаются к ним. Божественный мир! к тебе воссылают сердечные хваления все те, которые чтут священную добродетель, тебя с восторгом встречают благоговеющие пред тобою народы.
Наконец Бог услышал стоны и моления народов — и война прекратилась. Войска наши идут в Россию, а французские возвращаются к своим пределам.
ВЕНГРИЯ
Как приятно путешествовать по сим местам! какая картина! Длннные цепи Карпатских гор: издали голубые верхи их синеют сквозь прозрачную завесу белого тумана. Подходишь ближе, и тысячи прекрасных разнообразных видов и удивительно приятных изменений природы представляются вдруг и очаровывают прелестню своею восхищенного странника. Частые перелески, зеленые полянки, виноградные сады придают много прелести дикой красоте гор. На самых возвышенных скалах видны древние опустелые замки с гордыми башнями, а в.низу у подошвы смиренные хижины. Между гор бывают обыкновенно деревни, тут на долинах поселяне сеют хлеб, косят сено и разводят сады. Быстрые потоки с ревом стремятся с гор и, претворяясь в светлые ручьи, тихо льются по долинам. В Венгрии отменно много картинных видов и прекрасных мест: извне это бесподобная земля, тебе надо сказать о ее внутренности.
Венгры, народ воинственный и вольный, свято хранят права свои. Известно, с каким необоримым мужеством защищали они права свои под предводительством храброго вождя своего графа Емерика Ткелли. Эго было в 1685, 86 и 87 годах. Около сего времени то есть в 1654 году с таким же мужеством малороссияне под предводительством знаменитого Хмельницкого отбили у поляков права и свободу свою. Венгры также имеют знатных господ, графов, князей и баронов, но у них на место феодального существует право поземельное.
Помещик, имеющий много земли, отдает ее внаем крестьянам, которые там поселяются, обрабатывают поля и платят условную по договору подать. Ежели ж крестьянин не пожелает жить у одного господина, то может перейти в другую округу и поселиться на земле избранного им помещика, но прежде нежели станет переходить, обязан он заплатить тому господину, с чьей земли сходит, годовую условную подать за десять лет вперед и тогда свободен. По прошествии же каждых десяти лет делается по всему государству ревизия, и крестьяне записываются за теми господами, на чьей земле их застают. Венгрия разделяется на губернии, уезды и порты. Несколько деревень вместе имеют своего начальника и составляют отделение, называемое портом, несколько портов составляют уезд, и так далее. Портовым начальникам поручено узнавать качество земли, каким рукодельем или какого роду промышленностню достают пропитание жители их портов, также наблюдать вообще за их нравами и поведением и о всем том доносить уездам, а те относятся в губернии. В случае же наборов начальники портов собирают солдат и представляют их в уезды. Все губернаторы во всем относятся к высшему начальнику Палатину.
Палатин есть посредник между народом и королем, он обязан защищать права народные противу самого короля, если бы сей вздумал их нарушать. Когда король присылает какие повеления, он рассматривает их и, если находит, что они не противны коренным законам венгерским, то спешит выполнить, а если случатся повеления, противные законам, а король настоит в исполнении оных, тогда Палатин собирает сейм и рассуждает о возможности выполнения требований короля, не соответствующих законам.
Палатин при коронации своей всегда находит под короною особенные права Венгрии, кои клянется свя-то хранить и защищать. Все дела решит он вместе с семью сенаторами, которые выбираются ему от народа венгерского в помощники. Для избрания нового Палатина, король представляет несколько кандидатов, из которых народ выбирает одного по желанию своему. Венгры, кроме поземельной платы помещикам, не платят никому податей. Палатин пользуется положенным ему годовым жалованьем, и король получает доходы с соляных заводов, рудокопен и всех казенных фабрик: доходы сии слишком важны. Военная сила Венгрии весьма велика. Она может в случае нужды без крайнего изнурения обывателей, то есть, оставя довольное число для обрабатывания полей, выслать до двух сот тысяч конницы и пехоты, а если нужда потребует защищать границы свои, то и более.
О ТАКТИКЕ ИЛИ ВОЕННОМ ИСКУССТВЕ ФРАНЦУЗОВ
Рассматривая, каким образом французы ведут наступательную войну, и видя, что главный успех оной зависит, кроме порядка и устройства в войске, от поспешности, внезапности и быстроты, с каковою они наступают на неприятеля и с трех разных сторон, то есть с крыльев и середины, стараются его поражать, легко подумаешь, что они учились сражаться у российского Марса, бессмертного Суворова, ибо последуют всем его правилам. Желая упомянуть о тактике Суворова, расскажу следующий анекдот. Воин, незабвенный для россиян, генералиссимус Суворов в знак особенного своего благоволения к генералу Милора-довичу, которого он весьма отличал и любил, позволил снять с себя портрет в самом малом виде и подарил опый сему генералу.
Сие малое изображение весьма живо представило великого человека. Генерал Милорадович вставил его в перстень и на четырех сторонах оного в четырех словах написал всю тактику Суворова. Сии многозначащие слова суть: быстрота, штыки, победа, ура! Когда генералиссимус увидел сей перстень с изображенною на нем лаконически тактикою в четырех словах, то сказал: что к ним должно прибавить еще пятое и между словами «штыки» и «победа» включить слово «натиск». «Тогда тактика моя,— говорил он,— содержалась бы совершенно в сих пяти словах». Что такое натиск? Сильный удар штыками в твердыни неприятельские. Строи русские, подобно быстрокрылым орлам, должны грудью налететь на врагов, натиснуть штыками, проломить твердыни враждебных сил, опрокинуть, попрать и в знак победы воскликнуть торжественно ура!! Вот самое краткое изъяснение сих пяти слов, но всякий видит, что они заключают в себе обширный и высокий смысл. Часто герой италийский говаривал любимым своим генералам в поучение следующие краткие изречения: «будьте быстры, неутомимы, прозорливы и подвижны! Неприятель думает, что вы за сто верст, а вы, удвоив, утроив богатырские шаги, нагряньте па него врасплох. Неприятель перестал заботиться, он ожидает вас с чистого поля, а вы из-за гор крутых, из-за темных лесов, как снег на голову налетите на него, поразите, стесните и, опрокинув, гоните без устали... Более всего не давайте врагу одумываться: испуганный неприятель уже вполовину побежден. У страха глаза велики, и один покажется за десятерых!»
Французы как будто слышали все сии наставления, ибо совершенно им последуют: быстрота видна во всех их движениях, в походах они неутомимы, идут день и ночь излучистыми путями, обходят, окружают и внезапным появлением изумляют устрашенного неприятеля. Два только способа, которыми русские во времена Суворова сильно вредили неприятелю, французами почти не употребляются, а именно: штыки и ночные нападения. К сим последним у нас весьма способны наши казаки: наскакав с различных сторон, ужасным криком и воплем прерывают они глубокое молчание мрачной ночи, вздремавший неприятель просыпается и умирает под острием их копий. Но зато французы стреляют превосходно, почти всякий из их солдат есть искусный стрелок, заряжают они отменно скоро, и пули из рядов стреляющих батальным огнем сыплются как дождь.
Должно заметить, что ружья их гораздо исправнее и лучше наших. Артиллерия французская действует также отменно исправно и метко. При начале сражения большая часть молчит, но коль скоро неприятель обращается в бегство, то целый ад разверзается за ним, все батареи начинают стрелять и ужасным громом наводят на бегущих панический страх *, не дающий им ни минуты к размышлению.
Французы наступают и отступают всегда колоннами, в том и другом движении производят беспрерывный огонь, охотники рассыпаются перед головами колонн, и первые вступают в перестрелки с неприятелем. Каждый генерал французской армии имеет при себе множество гидов (колонновожатых), которые, рассеявшись на быстрых лошадях, весьма искусно и скоро, верным глазомером снимают совсем незнакомые местоположения, представляют план генералу, который вмиг учредив по оному боевой порядок, велит вести колонны и назначает места, где им вытягиваться в строй. Конница французская весьма многочисленна и довольно хороша, только лошади несколько тяжелы, люди прекрасные, а особливо конные гренадеры и кирасиры, покрытые нспроницаемымн латами. Более же всего отличается она конными егерями, которые весьма искусно стреляют с лошадей. Что ж касается до содержания передовых постов и искусства в так называемой малой войне, то французы, должны уступить российским казакам и венгерским гусарам.
--->>>
