Cтарый 4емодан

Шестаковский. Достичь невозможного | В ОТЦОВСКОМ ДОМЕ

---

С той поры, когда в какой-нибудь машине что-то ломалось, I мастер не посылал за слесарем, а подходил к Симонову и говорил:
— Поди-ка, Сергей Гаврилович, погляди.— И ставил временно вместо него к крахмальной машине другого рабочего. Симонов мигом обнаруживал неисправность и быстро ее устранял. Только однажды мастеру все же пришлось посылать за ремонтниками — когда рассыпался подшипник и запасного в цехе не оказалось.

Так прошло два года. Сергею стало невмоготу изо дня в день выполнять на своей «крахмалке» до одури монотонную работу. Правда, некоторое разнообразие вносили минуты, когда его звали устранять неполадки на других машинах. Но скоро и это надоело, он стал понимать, что новому тут в цехе уже не научишься.

Симонов досаждал начальству просьбами перевести его в какой-либо другой цех: там были машины, устройство которых ему очень Хотелось узнать. Но мастер уперся: ему не хотелось расставаться с толковым покладистым парнем. Сергей окончательно приуНЫЛ.

А тут еще пришло письмо из дому, подтолкнувшее на решительный шаг. Мать писала, что отец стал сдавать, уже не управляется с хозяйством. В доме поселилась *еще большая нужда. Не раздумывая, Сергей взял полный расчет и уехал в Федотово.

Нет, это не было отступлением от намеченной цели. Свою заветную мечту стать Большим Мастером он не бросит и обязательно осуществит. Время, проведенное на текстильной фабрике, не пропало даром: здесь он многому научился. Но сейчас нужно было поразмыслить, посоветоваться с Антонычем. Нужно и родным помочь. Весна 1-014 года в Федотове была такой же, как и предыдущие,— ничто, казалось, не предвещало грозных событий. Поднимавшееся день ото дня все выше солнце быстро сгоняло с полей снег. Раньше обычного прилетели грачи. Деревня встрепенулась после зимней спячки: крестьяне готовились к весенним полевым работам. Заметно прибавилось работы и в кузнице — Антоныч был завален заказами. Поэтому он с радостью встретил Сергея, вновь взял его к себе в подручные. Началась вроде бы прежняя жизнь, какой она была до поездки Симонова в город. Но кузнец стал примечать, что парень в чем-то существенно изменился. Нет, на работе он, как и прежде, ни минуты не мог просидеть без дела — все что-то придумывал, совершенствовал. Но от прежней наивности крестьянского паренька не осталось и следа. Увидев в городе, как фабриканты беспощадно эксплуатируют рабочих, Симонов все отчетливее стал понимать суть социальной несправедливости.

После возвращения Сергея из города более сложными стали и дго взаимоотношения с отцом. Едва знакомый с алфавитом, Гавела Игнатьевич замкнулся на заботах маленького мирка своей семьи и не интересовался событиями, происходившими вокруг него. Он, должно быть, не очень вфил в бога, однако вместе с односельчанами в престольные празДники аккуратно исполнял религиозные обряды. Не по убеждению, а скорее всего, чтобы не выглядеть «белой вороной». Детей же к этому не принуждал: хочешь—иди вместе с ним в церковь, не хочешь —не ходи.
Вместе с тем в отце крепко укоренилась вера в незыблемость и законность власти «доброго царя-батюшки». Выпадавшие же на долю его семьи и других бедняков нужду и всякие неприятности он неизменно связывал с тем, что якобы о них злодеи генералы и министры не докладывают царю. А то бы он обязательно помог.

Сына все больше стала удивлять покорность, с которой отец переносил обиды местных богатеев и представителей власти. Порой, сталкиваясь с явной несправедливостью, Сергей буквально вскипал от негодования и выражал свои чувства при отце вслух. Тот сразу же резко обрывал его: «Не твоего ума дело! Начальство знает, что делает». В отце крепко сидело рабское непротивление злу, настойчиво прививавшееся народу всем общественным строем на протяжении веков. Что же касается житейских дел, то тут Гаврила Игнатьевич был для Сергея непререкаемым авторитетом. Сын видел, что к отцу часто заходили соседские мужики посоветоваться по тем или иным практическим вопросам и всегда прислушивались к его мнению. Отец значился в деревне «правильным» мужиком, мудрым и справедливым. Он очень не любил брать что-либо в долг, но вынужден был это делать, когда другого выхода не было. В деревне, пожалуй, ему одному никто никогда не отказывал, ибо знали, что он, как говорится, в лепешку расшибется, но расплатится в срок. Такое доверие кредиторов нередко ставило Гаврилу Игнатьевича в неловкое положение.

Дело в том, что иные односельчане, получив у зажиточных крестьян отказ в кредите, обращались к нему с просьбой выручить. Он не мог отказать. Своих свободных денег у Гаврилы Игнатьевича никогда не было и, чтобы помочь соседям, он занимал деньги якобы для себя и отдавал оказавшимся в беде. Те не всегда аккуратно с ним расплачивались. Отцу приходилось выкручиваться за чужие грехи, но не было случая, чтобы он не отдал долг кредитору в обещанный срок. Коль дал слово — расшибись, но выполни уговор — таково было одно из жизненных правил, которого Гаврила Игнатьевич неизменно придерживался сам и которое личным примером прививал детям.

По истечении многих лет здесь, в отчем доме, Сергей Гаврилович с благодарностью вспомнил и другое качество отца, невольно передавшееся детям, и в том числе ему. Отец никогда не кривил душой, не пытался за счет кого-то выгадать, поступал всегда по совести. Сергей Гаврилович вспомнил такой случай] Однажды теплым августовским вечером со стороны Мелихова въехало в Федотово несколько запряженных тройками тарантасов с важными господами. Свернув с большака в прогон рядом с избой Симоновых и проехав еще немного, они расположились на лугу возле ручья в полукилометре от деревни. Это была местная знать — хозяин и управляющий разработками известняка, местный исправник, старший лесничий, чиновники земской управы, несколько окрестных помещиков, какие-то женщины.

Расстелив на траве брезентовый холст, приехавшие выгрузили из повозок снедь, бутылки с вином и начали бражничать. Вскоре до деревни стали доноситься нестройные песни захмелевших гуляк, неуверенные переливы гармошки. Начальство веселилось.

Когда стало темнеть, от ручья в деревню потянул дым, а вскоре стал виден вспыхнувший на берегу большой костер. Забежавши к Симоновым соседский мальчишка сообщил, что «своими глазами» видел, как господа разжигали собранный в роще валежник не чем иным, как скошенной Гаврилой Игнатьевичем чравои, сгребенной на кочки для просушки.
— Ух, паразиты! — приглушенно вырвалось у Гаврилы \\г-натьевича. И он тут же оглянулся, словно испугался, что его слова услышат дети. В нем, конечно, кипело возмуихение, и все же \ для своих домашних в полный голос произнес более умиротворенно: «Будь они неладны! Ну, не беда. Наносим енхе...» Сергею такая примиренческая позиций отца была не но нутру, но он не стал с ним спорить.
Намаявшиеся за день крестьяне давно спали, когда чер* деревню с гиком и пьяными песнями пронеслись обратно Tpota хмельными седоками.

Когда наутро отец спустился к ручью напоить лошэдь, взору открылась удручающая картина*, заготовленное cm ствительно было пожжено, кругом на лугу и в зарослях ъш обрывки газет, кульков, битые бутылки. Гаврила шил собрать в кучу весь этот хлам, чтобы, кош шпа^ет прийти с лопатой и закопать.

И вот, пробираясь через кустарники к щшш кучке обрывков бумаги, он внезапно увидел в иешшю от себя в траве какой-то темно-коричневш быть, боровик»,— подумал он. Но это (ш не щЬ, а ъе ляк оброненный пухлый кожаный бумажник, когда остегнул застежку и ахнул, в бумажнике оказалось то денег, И малой доли такой уймы хватит...
Подвернувшуюся тряпицу, перевязал бечевкой и протянул жене.
— Пока спрячь. Тут днем пройдут к ручью люди, будут Искать пропажу, так ты отдай...
Гаврила Игнатьевич наскоро позавтракал, запряг лошадь и уехал на работу.
Вечером, вернувшись поздно и как всегда усталый, отец словно забыл о своей утренней находке, даже о ней не справился. Чуть отдохнув, принялся чинить обветшалую сбрую. Евлампия Терентьевна напомнила: — За бумажником никто не приходил. Видимо, еще не спохватились...
Гуще стала под глазами Гаврилы Игнатьевича паутинка морщин.
За ужином, когда семья была в полном сборе, отец достал бумажник, расстегнул его и, вытащив пачку кредиток, развернул их веером на ладони.
— Вот, нашел утром у ручья... Что будем делать?
Старшие дети сразу как-то посерьезнели, в глазах младших же отразилось не столько удивление, сколько испуг. Ведь и те и другие, пожалуй, лучше знали, что означает отсутствие денег, чем их наличие. То и дело им доводилось слышать от родителей, что нельзя купить то одного, то другого потому, что денег нет. А тут — такое богатство!
Первой откликнулась на вопрос отца младшенькая Аграфена:
— Давайте купим целый кулек леденцов да еще пряников...
Все рассмеялись. Даже на неулыбчивом лице отца на мгновение расправились морщины.
Девочки постарше — почти невесты — Катя и Вера предложили всем купить новые одежки. «Чтобы смотреться в деревне не хуже других»,— пояснили они.
Высказался и обычно не очень разговорчивый двенадцатилетний Василий. Его страстью, как и Сергея, с измальства было что-нибудь мастерить. Вот он и предложил купить на базаре исправный столярный инструмент. Это было вершиной его мечтаний.

Среди детей, пожалуй, только Сергей понимал истинную ценность найденных денег. Сумма была столь значительной, что можно было не только исполнить все желания братьев и сестер, но и основательно поправить обветшалую избу, купить крепкого коня и новую сбрую, хорошую корову и еще очень многое, в чем остро нуждалась семья. И после всего этого еще осталось бы немало. Вот Сергей и предложил использовать деньги для поправления хозяйства.
Слушал-слушал Гаврила Игнатьевич детей и становился все мрачнее. Чувствовалось, что особенно его огорчило предложение Сергея, ведь его он считал совестливее других.
Помолчали. Все смотрели выжидающе на отца. Какие мысли ворочались в его голове — можно только догадываться. С одной стороны, он понимал, что представился, может быть, единственный случай в жизни вырваться из вечной нужды. С другой.
— Ишь, размечтались! — произнес, наконец, Гаврила Игнатьевич.— Деньги ведь не наши, не мы их заработали. Не зря говорят: «На чужой каравай рот не разевай». Нужно найти хозяина и вернуть. Это будет по-людски...
На том разговор и закончился.

Ни на следующий, ни еще через день к ручью искать пропажу никто не приходил. Гаврила Игнатьевич совсем измаялся. Да тут еще соседский мужик Аким, прослышав о находке, подливал при встрече с отцом масла в огонь: «Не будь, Гаврила,чурбаном. Нашел кого жалеть! Богатеям деньги достаются куда легче, чем нам. Коль не ищут, значит, без них обойдутся. Считай, что это тебе плата за пожженное сено».
Но нет, Гаврила Игнатьевич твердо стоял на своем. Прожив хоть и очень трудную, но честную жизнь, никак не хотелось ему к старости идти на сделку с совестью.
На четвертый день, промучавшись в бессоннице ночь, отец встал раньше обычного. Но, к удивлению домашних, не стал никуда спешить. Он велел жене приготовить единственную «выходную» рубаху, которую надевал только в большие престольные праздники. Попросив у старшей дочери Веры зеркальце, вооружился ножницами и, усевшись за домом на завалинке, привел свою прическу и бороду в порядок. Затем на дворе над лоханью с водой дольше обычного мылся. — Ну, отец, не иначе как на свидание собрался! — пошутила Евлампйя Терентьевна.
Ничего не ответил Гаврила Игнатьевич. Наскоро позавтракав, запряг гнедую, выехал за ворота и повернул в сторону Коврова.
— Ой, уж не за обновами ли для нас двинулся в город отец?— предположила вслух Катерина. Впервые за долгую жизнь ехал Гаврила Игнатьевич в город без извести, порожняком. Бросив поводья, он откинулся на душистое сено и, устремив в небо взор, обдумывал правильность принятого им решения.
В Коврове Гаврила Игнатьевич быстро отыскал дом уездного исправника. Возле ладного одноэтажного каменного здания стояло несколько барских тарантасов и бричек, запряженных сытыми и гладкими лошадьми. Гаврила Игнатьевич постеснялся привязать свою неказистую гнедую рядом с ними. Проехав еще квартал, он остановился у здания попррще, намотал поводья на столб ограды. Затем пешком вернулся к дому исправника. Однако миновать парадные двери с начищенными до блеска медными накладками ему так и не удалось. Дорогу преградил городовой.
.— Куда, мужик, прешь?! А ну, шагай мимо!
— Мне к исправнику, ваше благооодие. Есть к нему разговор... — У исправника господа. Да и не о чем ему с тобой балакать...
-Говорю, есть дело —значит есть,— разгорячился Гаврила Игнатьевич.— Ты уж, служивый, пропусти.
Возможно, они долго бы еще пререкались, не услышь их разговор проходивший по вестибюлю один из чиновников управы. Он остановил городового, хотевшего было вытолкнуть посетителя за дверь.
— Что у вас за дело? — примиренчески спросил чиновник.
Гаврила Игнатьевич, волнуясь, поведал о своей находке, перечислил, кого знал из господ, приезжавших в тот злосчастный вечер к ручью; сказал, что хотел бы вернуть деньги хозяину.

Чиновник внимательно его выслушал, сделал какие-то пометки карандашом в блокноте, расспросил, как зовут, где живет. С каким-то удивлением и одновременно уважением он еще раз оглядел просителя с головы до лаптей и сказал:
— Не волнуйтесь, Гаврила Игнатьевич, как только исправник освободится, сейчас же ему доложу. А сейчас спокойно езжайте в свое Федотово. Будьте уверены — хозяин денег найдется.
И действительно, на следующей день вечером к избе Симоновых подкатила пролетка. С нее сошел важный барин лет сорока с лихо закрученными вверх усами — один из местных помещиков Бобриков и его молодой кучер — молодой парень со свертком в руках.
— Симонов? — спросил барин вышедшего к калитке Гаврилу Игнатьевича.
— Он самый...
— Вот и отлично. Войдем в избу,— сказал приезжий и, как будто он здесь хозяин, первым вошел в дом. Чуть оглядевшись, не дожидаясь приглашения, прошел к столу, уселся на лавку и положил на клеенку принятый от кучера сверток.
— Где мои деньги?
Гаврила Игнатьевич кивнул жене. Та полезла на печь и, достав перетянутую бечевкой тряпицу, передала мужу. Гаврила Игнатьевич извлек из нее бумажник и протянул гостю.
Еще не веря своей удаче, барин быстро пересчитал деньги и, убедившись в их целостности, расплылся в улыбке. Бумажник мгновенно исчез в его кармане.
— Ну, мужик, ты молодец, поступил как истинный христианин. Давай по этому случаю выпьем... Гость развернул привезенный с собой сверток. В нем оказались бутылка водки, кружок колбасы и еще какая-то закуска. Теперь, когда барин убедился, что его деньги целы, он оглядел избу более умиротворенно. Невольно обратил . внимание на ребятишек. Они взирали на него с любопытством и испугом, ведь таких важных господ в их избе прежде не бывало. Подозвав кучера, он что-то ему шепнул, дал горстку монет. Тот слетал на пролетке в соседнюю деревню Мелихово в бакалейную лавку, купил фунта три дешевых конфет, пряников и вернулся обратно. Как величайшую милость раздавал барин сладости детям, видимо, очень довольный своей ролью «благодетеля»!

Гаврила Игнатьевич, как ни уговаривал гость, к налитом ему водке так и не притронулся. — Не приучен; да и проку в ней мало,— отговаривалсЛ он.— Вот и ты, барин, если бы не пил, бумажника не потерял..!
— Грешен, ух и грешен,— вздыхал Бобриков, подливая себе водку, пока не осушил бутылку до дна. Куда девался его молодцеватый вид: усы обвисли, глаза помутнели.
— Ну, бывайте,— только и сказал он, тяжело поднявшись! наконец, с лавки.
Пошатываясь, он кое-как добрался до двери. Кучер помог! ему дойти до пролетки, взобраться на сиденье. Застоявшийся! конь рванул с места, и через миг пролетка скрылась за по-1 воротом.
— Будь он неладен! — произнес в сердцах еще раз свою любимую поговорку Гаврила Игнатьевич, облегченно вздохнул и принялся за свои привычные дела. Но напрасно он думал, что! инцидент с находкой бумажника исчерпан.

Через сутки, опять к вечеру, в калитку Симоновых постучал! новый гость. Лицо его было гладко выбрито, хотя морщины свидетельствовали, что ему далеко за пятьдесят и живется нелегко.! На нем потертый пиджак, поношенные сапоги. Говорил он хриплым, надтреснутым, еле слышным голосом. Оказалось, что это! управляющий имением помещика Бобрикова. Гость приветливо поздоровался с Гаврилой Игнатьевичем,! Евлампией Терентьевной и детьми. Затем дважды сходил к двуколке, на которой приехал, и принес в избу два больших тюка. В одном оказались свернутые лоскуты вельвета, разноцветного ситца, добротного сукна. В другом — его он нес с особой осторожностью — обеденный сервиз из фарфора на двенадцать персон.
— Это вам. Думаю, в хозяйстве пригодится...
— Спасибо, конечно, Бобрикову, но мы бы и так обошлись,— сказал смущенно отец. Но гость его перебил:
— Бобриков тут ни при чем. Это от меня в благодарность за то, что вы, Гаврила Игнатьевич, меня буквально спасли...
Отец удивленно взглянул на посетителя. — Да, да! Спасли, без всякого преувеличения!
Гость поведал о своей грустной истории. Долгие годы он учительствовал. Но несколько лет назад его постигло несчастье, исключившее дальнейшее занятие любимым делом: в результате профессиональной болезни он потерял голос. Пришлось идти! управляющим в имение Бобрикова.

Помещик оказался грубым, невежественным и часто несправедливым. Да к тому же постоянно пьянствовал. Но приходилось терпеть... Куда денешься, когда у тебя пять душ детей да часто хворающая жена. С пропажей бумажника Бобриков совсем рассвирепел. Он учинил всем домашним, и в том числе своему управляющему, унизительный допрос. Причем подозрения самодура пали именно на него, ибо в ту злосчастную ночь, когда его привезли после попойки еле живого домой, именно управляющий помогал ему раздеться, уложил в постель. Помещик объявил, что увольняет его, велел освободить в течение трех дней домик, в котором тот жил с семьей.

И только на следующее утро после визита к Симоновым, когда бумажник с деньгами нашелся, помещик объявил своему управляющему, что тот может продолжать выполнять свои обязанности. В общем-то, он был им доволен и хорошо понимал, что другого такого грамотного, толкового и честного работника ему не сыскать.
— Даже страшно подумать, что случилось бы с моей семьей, коль не ваш благородный поступок,— сказал гость.— Ведь у меня нет ни родни, ни хороших знакомых, которые согласились бы нас приютить...
Когда отец вышел провожать приезжего до двуколки, тот расчувствовался, сердечно обнял его, неловко сунул в руку завернутый в бумагу сверток и сказал:
— Не обижайте старика, примите от души подарок. Вечно буду вам признателен... Только в избе Гаврила Игнатьевич развернул сверток. В нем оказалась пачка денег. Поменьше, чем в бумажнике Бобрикова, но все же солидная.

...Рассказав тут, в отцовском доме, эту давнюю историю, Сергей Гаврилович счел нужным подчеркнуть, что нравственный урок, преподнесенный тогда отцом, оказался весьма поучительным и полезным ему на всю жизнь. Вывод из него следовал такой: поступать не по совести, пытаться выгадать за счет кого-либо — себе дороже обходится.

---

--->>>

Мои сайты