Cтарый 4емодан
ПЕДАГОГИЧЕСКАЯ ПРОЗА
Педагогическая проза
I
Не повезло Павлику с родителями. Родить, правда, они его родили, но вот с воспитанием у них не получилось. Фамилия Павлика — Зайка. Родился он в 1942 году.
«Маманя» Павлика, Раиса Ивановна Зайка, продала Павлика за пятьсот рублей его же собственному отцу — Петру Павловичу Зайке, старшему технику Института гражданского воздушного флота, когда Павлику было пять лет, и ушла к другому «папане» в Выш-город.
Не просто продала, а по договору. Так и написали:
«Договор
...Мы не сошлись характерами, и я, Зайка Раиса Ивановна, решила выехать к себе на родину. Зайку Павла Петровича оставляю с Зайкой Петром Павловичем, отказываясь от него до его совершеннолетия. После армии предоставить ему право выбрать, с кем жить он хочет... Мое требование — 500 рублей. Я, Зайка Р. И., получаю деньги и через полчаса ухожу из квартиры и больше не возвращаюсь...
Деньги выдал П. Зайка.
Деньги получила Р. Зайка.
5 октября 1947 года».
И все!.. И не стало у Павлика родной мамы, но зато есть родной отец и договор о купле-продаже сына.
Вскоре, конечно, появилась у Павлика Зайки неродная мать, мачеха.
Как же родной отец с мачехой воспитывали Павлика?
Довольно оригинально.
Кроме общеизвестных мер воспитания, а именно: ставили на колени в угол, не впускали в квартиру, морили голодом, водили ободранным, грязным и т. д.,— немаловажную роль играл резиновый шланг.
Павлик говорит:
— ...Я получил плохие отметки: по арифметике — двойку, по русскому — единицу. За это отец избил меня резиновым шлангом, все тело было в синяках...
Резиновый шланг, как видите, на детское тело влиял, а на отметки — не очень.
Помимо резинового шланга, отец Павлика, как он сам об этом свидетельствует, практиковал и другие мето» ды воспитания двенадцатилетнего сына:
«Я его бил, ставил на два часа на колени в угол и заставлял держать два часа над головой веник, говорил, что не пущу гулять... Не воспитывался Павлик...
...Я его поставил в угол, а под колени положил железо (полосу от солдатской кровати), но и это на него не влияло...»
Вот так упрямый ребенок!
После железной полосы Павлик бросился с ножом на мачеху, ругал ее, а вечером, захватив лыжи, исчез в «неизвестном направлении».
Родная мать отсудила Павлика себе на воспитание. Оно и понятно: Павлик для нее был источником доходов— как-никак алименты!
Отец платил алименты, но и у родной матери Павлик был беспризорным, тем паче, что у мамани начались всякие неполадки в новой семейной жизни: она то разводилась, то снова играла свадьбу...
А папане между тем платить алименты не хотелось...
Куда обращаться дальше?
В милицию! Папаня не просит, он требует, чтобы милиция помогла ему воспитать сына. Он пишет:
«Прошу оказать мне помощь. Если не поможете — буду жаловаться городской милиции».
Вот как!
Я, мол, родил, а вы, милиция, воспитывайте! А то я вам!
И что вы думаете? Ну, оштрафовали папаню на сто рублей за беспризорность ребенка, но он все же добился постановления исполкома Подольского райсовета устроить Павлика в детский дом.
Это при живых и здоровых папаше и мамаше.
Добрая, ей-богу, добрая у нас милиция!
II
«...Сколько ни стараюсь, я не в силах заставить моего сына бросить группу преступников-рецидивистов и вернуться к нормальной жизни в семье, а поэтому прошу Вашего распоряжения изолировать его в исправительной детской колонии, на что есть согласие городской прокуратуры...»
Это из письма еще одного отца.
Речь идет о пятнадцатилетнем школьнике Александре Щербенко, у которого есть и отец — главный инженер треста «Продмашдеталь» и мать — секретарь одного из киевских учреждений.
И вот сын — преступник, его ловят на базаре, когда он тащит из чужого кармана деньги. Родителей Саша Щербенко, конечно, не слушает, школу оставил, работать нигде не хочет, и отец просит милицию забрать сына в детскую колонию. И что вы думаете?
Есть уже решение направить Сашу в колонию.
Какая добрая наша милиция, дай бог ей здоровья!
III
Позвольте порекомендовать вам еще одного «папаню».
В Киеве, на улице Л. Толстого, 11, проживает тов. Скобелев М. И., член КПСС, майор в отставке. Он женился до войны, нажил сына Славика, которому теперь пятнадцать лет. После войны М. И. Скобелев к семье не вернулся, женился на гр. Нечигшренко Н. А., работающей в «Главмуке». Она тоже член КПСС, секретарь парторганизации. Славик жил со своей матерью где-то в Молдавии, мама умерла, его забрал дядя со стороны матери и привез к себе в Киев. Отец не принял Славика: жена не желает! Дядя нанял для Славика в Святошине угол, где он и живет один-одинешенек. Отец выдает ему триста рублей в месяц. Учится в восьмом классе. Сам о себе заботится: стирает для себя белье, готовит еду и т. д. Мальчик не слышит теплого слова, не чувствует родительской ласки. А Славик, несмотря на такую жизнь,— хороший, честный мальчик. Учиться ему, понятно, трудно! Слишком много времени уходит на самообслуживание.
Когда Славик как-то пришел в гости к своему отцу, папаня попросил его не ходить, потому что считает, что Славик не его сын и, кроме того, жена против таких визитов.
Так и бедствует ребенок. При живом отце Славик — круглый сирота.
VI
Мы привели несколько примеров бездушного, черствого, бесчеловечного отношения родителей к своим детям.
Бывает и наоборот.
В киевской средней школе № 86 в девятом классе учится сын старшего инженера-технолога завода «Укркабель», члена КПСС Мушинского. Жена Мушинского тоже работает. Сына воспитывает бабушка. И мать и бабушка молятся на Вячеслава. Воспитывают барчука-бездельника. Распущенность Вячеслава достигла предела. Он систематически прогуливает (прогулял двести тринадцать уроков!), за вторую четверть у него шесть двоек. Нарушает дисциплину, грубит учителям, часто возвращается домой ночью, в одиннадцать-двенадцать часов. Мать и бабушка скрывают от отца «подвиги» Вячеслава, а отец воспитанием сына не занимается. На сигналы из школы он не обращает никакого внимания и видит все зло дурного воспитания сына только в матери и бабушке.
Вот пример, так сказать, нежнейшей к сыну любви и оранжерейного воспитания.
V
Вы думаете, мы против того, чтобы Павлик или Саша воспитывались в детском доме или в трудовой колонии? Нет, мы за это! Трижды за это! Потому что мы знаем, что оттуда они выйдут людьми.
Но что прикажете делать с такими, простите, папанями и маманями?
Я не говорю, что их надо обязательно «обрабатывать» резиновым шлангом или ставить голыми коленями на железные полосы от кровати (хотя, по правде говоря, очень чешутся руки!), но делать все же что-то такое надо, чтобы они серьезно отвечали за воспитание детей и не надеялись на милицию.
Иначе, в противном случае, почему бы, к примеру, и мне не написать такое письмо начальнику Киевской городской милиции:
«Дорогой товарищ начальник!
Моя внучка капризничает и по ночам не спит. Из сил выбились. Отрядите, прошу я вас, старшину милиции, только не очень усатого, пусть придет, укачает... А если не пришлете, я министру напишу...»
Нет, надо найти способ заставить таких родителей серьезно выполнять свои родительские обязанности.
Не пора ли подумать о том, чтобы не только для детей, но и для таких папань с маманями организовать трудовые исправительные колонии?
VI
Печально и грустно писать и говорить о подобных фактах. Немного их у нас, но, к сожалению, они все же имеются.
Конечно, не эти факты характерны для воспитания детей в нашей стране.
И если мы требуем суровых мер к беззаботным, жестоким и бездушным родителям, то с чувством гордости снимаем шляпу и низко кланяемся перед такими матерями, как зоотехник Таисия Ананьевна Оксютен-ко, которая работает в рыбном рассаднике и воспитывает без мужа четырех детей (и все они прекрасно учатся, растут хорошими советскими людьми!), перед такими, как Александра Зосимовна Кобэан из артели «25 лет кооперации инвалидов», которая сама растит трех сыновей — гордость и матери и школы, где они учатся.
А наши многодетные матери! Сколько их! И каких чудесных советских граждан они воспитывают! Они помнят слова А. С. Макаренко: «Воспитывая детей, нынешние родители воспитывают будущую историю нашей страны и, значит, и историю мира».
1955
Василь Иванович
I
— А я вот и пришел! Здравствуйте!
— Здравствуй, Васько! Сам пришел?
— Сам.
— И не побоялся?
— А чего мне бояться?
— А ведь в кукурузе волки водятся. Разве ты не слыхал?
— А я волков не боюсь! Я читал в книжке, что волки боятся человека, и лишь тогда могут напасть, когда голодны. А голодны они только зимой. А теперь лето.
Перед нами стоял белесый, с синими-синими глазами мальчик, в голубой майке и в черных трусиках.
Мы с врачом Иваном Кирилловичем ходили по высокому берегу реки Оскол, за Турецким курганом, разыскивали кусты шиповника.
Иван Кириллович очень любит цветы. И не просто любит, но и понимает в них толк. Возле сельской больницы у него чудесный цветник: там и анютины глазки, и гладиолусы, и астры, и георгины, и левкои, и гвоздики, и ипомеи, и канны, и ноготки...
А какие у него розы! Белые, розовые, черные, ярко-красные, бордовые... Большие-большие и пышные.
А знаете, как он выращивает розы?
Осенью он идет в лес, выкапывает кусты шиповника, высаживает их в своем цветнике у лечебницы и прививает к ним культурные розы...
Вот и сегодня мы с ним пошли в лес, раскинувшийся вдоль Оскола, искать шиповник...
Между густым камышом блестит серебристо-голубая река, разделившаяся тут сразу на три рукава, вдалеке голубеют озера, и всюду, куда достигает глаз, по широкому зеленому раздолью — стога зеленой отавы...
Вон там, на противоположном берегу,— село, а за селом, чуть ли не до самого горизонта, зеленеет озимая пшеница....
Налево — далеко-далеко, где небо с землею сходится,— лес кукурузы, и по ней, по кукурузе, белые лепестки поразбросали колхозницы: в беленьких платочках кукурузу ломают...
Направо за селом, на горе, ветряк крыльями машет, а рядом комбайн «косит-молотит» подсолнух.
С той стороны над рекой железная дорога.
Из-за соснового леса выскочил паровик, весело закричал и помчался дальше, таща за собою огромный состав порожняка: за углем побежал на Донбасс.
Иван Кириллович, прививая к шиповнику веточку розы, улыбался:
— Привью вот это и оставлю тут, зимой приду и закопаю в землю. Вот удивятся люди весною, когда на простом шиповнике зацветут чудесные розы!
И, помолчав, добавил:
— Было бы у меня время, я бы на всех кустах шиповника в лесу привил розы! Какая красота!
Большой цветолюб и большой мечтатель седоголовый Иван Кириллович.
В это время и появился перед нами голубоглазый Васько.
— А я за уткой к вам, Иван Кириллович!—сказал Васько.
— Ладно! — ответил Иван Кириллович.— Пойдем домой, заберешь свою утку.
Иван Кириллович как-то был в детском доме, где жил Васько, и обещал подарить ему желтенькую утку. Вот Васько за ней и пришел.
II
— Как тебя величать, Васько?—заговорил я с мальчиком, когда мы возвращались из лесу.
— Да Василь Иванович Шумейко.
— А сколько тебе лёт?
— Девять.
— А где твои папа и мама?
Васько печально ответил:
— А я не помню ни папы, ни мамы. Папа с войны не вернулся, а маму бомбой убило... Мне тогда был год...
— Как же ты рос?
— Меня бабушка взяла, я у нее и вырос. Бабушка Наталка... Бабушке колхоз помогал, она уж очень старенькая. А потом, когда я подрос, меня взяли в детский дом...
— А бабушка где?
— А бабушка дома, в своей хате живет! Детский дом в другом селе. Я к бабушке каждое воскресенье хожу. Она еще и теперь, когда я прихожу к ней, сказки мне рассказывает! Ой, сколько я сказок знаю!
— А как в детском доме живется?
— Очень хорошо! Уже в школу хожу, во второй класс.
— А как учишься?
— А я отличник! Все пятерки! У меня в детском доме кролики есть! Даже две пары, и маленьких — двенадцать! Голубые кролики! Я для них крольчатник сам построил. И курочка с петушком живут. И галка!
— Какая галка?
— А настоящая галка! Птица! Такая ручная-ручная! Как позову ее: «Галя, Галя!» — она летит и садится мне на плечо или на голову! Очень любит сахар. Сядет на плечо и сразу: «Крррра!» — «Дай сахар».
— Где же ты ее взял?
— Выпала из гнезда! Я нашел ее и вырастил! И ни к кому на руки не идет, только ко мне. А я в детском доме и музыке учусь. На пианино. Учительница говорит, что, если я буду учиться, хорошо буду играть.
— А тебе хочется научиться хорошо играть на пианино?
— Хочется. Я и на баяне умею! Я играю, а Галя моя ходит и подпрыгивает. Танцует! Мне очень хочется научить танцевать свою галку и курочку с петухом. Приезжал к нам как-то в клуб цирк, я там видел, как собачки танцуют под музыку. Дрессированные. А можно научить танцевать галку или петуха?
— Ты же говоришь, что твоя Галя танцует.
— Ребята смеются, говорят, что она вовсе не танцует, а просто подпрыгивает, как обычно все галки. А мне кажется, что она прислушивается к музыке и танцует...
— А ты сам умеешь танцевать? — спросил я Васька.
— А я ведь в танцевальном кружке! Я много танцев знаю: и польку, и краковяк, и казачка, и гопака, и лезгинку. За лезгинку я даже приз получил. В районе на вечере самодеятельности танцевал. Меня книжкой премировали: «Сказки Пушкина». А вы дрессированных птиц видели?
— Видел,— говорю.— Есть дрессированные попугаи, сороки, галки, журавли...
— И танцуют?
— Видел только журавля, как он танцует. Один дедушка его обучил. Дедушка играет на сопелке, а он танцует. Интересно очень... Ноги у журавля длинные, и он ими перебирает, а потом и приседает, танцует вприсядку...
— А галка чтоб танцевала не видели?
— Галки не видел.
— Вот мне и хочется галку научить танцевать. И петуха с курочкой. И утку. Вот возьму у Ивана Кирилловича уточку и тоже научу ее. Я очень люблю животных дрессировать! У меня и кролики ученые: через мои руки прыгают. Я думаю, что и птиц научу.
— Попробуй! Надо много, Вася, терпения! Может, и выучишь! Ты что, может, цирковым артистом хочешь стать, дрессировщиком?
Васько как-то загадочно улыбнулся.
— А разве это плохо? — спросил.
— Почему,—говорю,— плохо? Наоборот, очень хорошо: изучать характер животных, их повадки, возможности... Обучать их разным штукам... Только мучить животное не следует... Ты читал о дедушке Дурове, у него был целый театр из разных животных?
— Читал! Я все о Дурове читал) Вот если бы мне стать таким, как Дуров!..
. — А ты заметил, что Дуров никогда не бил животных, он только лаской учил их! Лаской и в награду кусочком чего-то вкусного.
— И я свою Галю, когда она ко мне прилетает или что-то такое сделает, всегда сахаром угощаю! Нет, я и галку, и петуха с курочкой выдрессирую, и утку. Я терпеливый...
Когда мы пришли домой, Иван Кириллович пригласил Васька обедать. Он отказался:
— Э, нет, я побегу! Я отпросился за уточкой, а все пошли помогать колхозу собирать кукурузу. Я должен их догнать и перегнать на сборе кукурузы. Я больше всех собрал на свекле свинки-долгоносика, больше всех весною кукурузы прополол, больше всех колосков собрал. Я и на сборе кукурузы хочу быть первым! До свидания!
— До свидания, Василь Иванович! Не упусти утку!
— Не упущу! — крикнул Васько и вприпрыжку подался с горки на дорогу.
III
Однажды ко мне пришло письмо от председателя колхоза из того села, где в детском доме жил голубоглазый мой товарищ Василь Иванович Шумейко.
Председатель писал:
«Очень вас прошу купить в Киеве ботинки с коньками, такой-то номер, лыжи и лыжный костюм. Правление колхоза постановило премировать Васю Шумейко за наилучшие показатели в работе по сбору долгоносика на свекле и за сбор колосков и кукурузы. Другие подарки для детей мы нашли тут, у себя в районе. а вот коньков, лыж и лыжного костюма у нас нет. На октябрьские праздники мы устраиваем торжественное собрание колхозников вместе с нашими маленькими друзьями, воспитанниками детского дома. На этом собрании мы их премируем за то, что помогли нам».
Я купил все, что меня просили, и отправил.
А после Нового года получил письмо от врача Ивана Кирилловича.
«Поздравляю с Новым годом! Был у меня на Новый год,— писал Иван Кириллович,— Василь Иванович
Шумейко. Прибежал на лыжах, в новом красном лыжном костюме. Бежит, раскраснелся, а на плече у него сидит галка. Говорит, что галка все-таки танцует под музыку, а желтенькая утка никак не хочет. Но я ее, говорит, все равно научу! Ой, будет из нашего Василя
Ивановича второй Дуров. Ой, будет!»
* * *
А что вы думаете?
Может, когда-нибудь нам придется увидеть большую афишу с портретом Василя Ивановича Шумейко, с галкой на плече. И на афише будет написано:
«Известный оригинальный дрессировщик животных и птиц Василь Иванович Шумейко».
1950
Первый диктант
I
Было это давным-давно.
В те времена, о которых старые люди шутя говорили:
— Было это во времена царя Гороха, когда нам жилось плохо.
А был тогда и в самом деле царь, но звали его не Горохом, а Николаем, и были на нашей земле паны— помещики и капиталисты.
Жили мы на хуторе, а от хутора до села версты три — по-теперешнему километра три с гаком.
На хуторе стояло с десяток хат, а вокруг — лес, где росли высокие елочки, раскидистые клены и могучие, в три-четыре обхвата, дубы...
А орешника, орешника! Густые кусты орешника вдоль хутора по опушке протянулись вплоть до ахтырскогс шляха, а потом повернули на Рубаны, с Рубанов на Ша-поваловку, и до самого Рыбальского хутора все орешник, орешник...
А сколько, бывало, уродится орехов! Каждый день мы полные пазухи орехов приносили. Мать их посушит, и зимой, в воскресенье, у нас и подсолнух, и тыквенные семечки, и орехи...
Лузгаем, бывало, мы подсолнухи с тыквенными семечками да орехи — даже языки деревенеют. Мать смотрит и только покрикивает:
— Губы, губы вытирайте!
У отца с матерью нас было пятеро: самая старшая— сестрица Парася; за нею шел я; а после меня нашелся в капусте братишка Ивасик; а после Ивасика аист принес сестренку Пистынку; затем, не помню где, нашлись еще две сестрички.
Это нас было столько в ту пору, о которой я сейчас рассказываю.
А позже нам приносили братцев и сестричек и аисты, и в капусте их находили, и из колодца вытаскивали.
Всего у отца с матерью нас было двенадцать братишек и сестричек.
Самую маленькую сестренку Орисю бабка Секлета нашла на огороде, под калиновым кустом.
Ох и плаксивая же была эта Орися! Перед тем как закричать, сморщится, бывало, так, будто калиновую ягоду раскусила.
Мать, укачивая ее, приговаривала:
— Недаром тебя, плаксу, бабка Секлета под калиновым кустом нашла! Все тебе кисло!..
А теперь сестренка Орися — врач, заведует в районе родильным домом, детишек лечит, чтобы здоровые были и не ныли.
II
Школы на хуторе не было, не было и церкви с церковноприходским училищем, и вырастали хуторяне большей частью неграмотными. Даже у дьячка нельзя было поучиться грамоте: дьячка на хуторе тоже не было.
А как нашим родителям хотелось, чтобы мы, их дети, научились писать и читать, ибо если залетит иногда в хутор какое-нибудь письмо из далекой солдатчины, та:с его некому было прочесть. Завертывалось письмо в беленький платочек, и ковыляли с ним до самого села, к учительнице, или к дьячку, или к сидельцу винной лавки — «монопольки»:
— Прочитайте, прошу вас! Я вот вам яичек принесла!
Учительница на селе была тогда старенькая и слабенькая, ей с письмами стыдились надоедать. Вот и читали письма дьяк с сидельцем и складывали в своих кладовках яйца.
Учить детей!
Это ничего, что школа далеко, что детишкам и в осенние дожди и в зимние метели приходилось шагать десятки километров туда и обратно пешком. Это полбеды. Самая большая беда, непреодолимая для большинства родителей,— сапоги.
— На ту зиму Парасе в школу пора, а где сапоги возьмешь?
Все же сапоги Парасе справили. Весною умерла бабушка, ее истоптанные шкрабы перешили Парасе. Хоть и невидные, но все же сапожки; а если дегтем смазать, так и блестели.
Начала Парася в школу ходить, по вечерам стоит, бывало, у плошки и все: «А-а-а», «бы-бы-бы...»
А мы, маленькие, окружим ее и за нею: «А-а-а», «бы-бы-бы...» Пока мать, бывало:
— А ну, грамотеи, спать!
На следующую зиму и мне надо было идти в школу.
— А сапоги? Где же мы сапоги возьмем? — сетовала мать. Отца мы видели очень-очень редко: он работал по найму в панской экономии, был конюхом при господских лошадях.
Как-то в воскресенье пришел из экономии домой отец. Долго они с матерью соображали, где бы взять сапоги, чтобы мне было в чем в школу ходить. Так-таки ничего и не придумали, а решили, что мы с Парасей будем ходить в школу по очереди: один день она, один день я...
Так и начал я ходить в школу...
Учила нас доброй души старенькая учительница Мария Андреевна, маленькая, годами сгорбленная старушка, которая все куталась в теплый платок и все кашляла.
Добрая-добрая была, ласковая и тихая...
Никогда она нас, хуторских школьников, как закрутит, бывало, зимой метелица, не пустит домой на хутор — оставит в школе на ночь, даст кулешику или зажарит яичницу, чайком напоит, да еще и с конфетками. У печи на полу рядно постелит, на рядно /ожух, подушку положит; посмотрит, как мы разуваемся, не мокрые ли у нас ноги; если влажные, прикажет насухо вытереть, портянки на лежанке разбросать, сапожки под печку поставить и только тогда укутает нас:
— Спите, детки!
А сама сидит у стола, все читает, все читает и кашляет...
А утром разбудит нас, позавтракать даст...
И когда она спала, кто знает!
Любили мы старенькую нашу учительницу Марию Андреевну, очень любили! И любили и слушались ее, да и мать, бывало, и мне и Парасе всегда наказывала:
— Слушайтесь Марию Андреевну и не огорчайте ее! Такой учительнице, как ваша, низко кланяться надо!
Ой, как давно это было, но до сих пор у нас старые люди вспоминают чудесной души человека — народную учительницу Марию Андреевну. И могила ее летом всегда украшена цветами: бывшие ученики помнят о ней...
III
Уже третью зиму ходил я в школу. Парася посещала школу только две зимы и на том закончила свое образование, так как у нас еще добавилось трое братиков и сестричек и матери самой трудно было с такой оравой управиться.
Сапогами чередовались мы уже с братишкой Ива-сиком.
И вот однажды, после рождественских каникул, входит в класс Мария Андреевна и обращается к нам, посещавшим школу третью зиму:
— Вот что, дети, начнем мы с вами теперь каждую неделю под диктовку писать. Я буду вслух читать, диктовать, а вы вслушивайтесь и пишите в свои тетради то, что я вам продиктую. Выньте тетради!
— Ив книжку не заглядывать? — послышалось со всех парт.
— Не заглядывать. На то и диктант. Вот мы и проверим, как вы научились писать. Вы ведь из книжек списывали? Припомните, как в книжке слова напечатаны. Вам встретится много таких слов, которые вы из книжки списывали... Не спешите, думайте... Ну, начинаю... Имейте в виду, что весной будут у вас выпускные экзамены, а на экзаменах обязательно будет диктовка, диктант...
Начала Мария Андреевна диктовать.
Всего первого диктанта я не припомню, но одну фразу помню очень хорошо.
Диктовала она по-русски, так как школ на родном, украинском языке при царе на Украине не было.
Вот какую фразу продиктовала Мария Андреевна:
«По полю ехала коляска с господами, запряженная четверкой великолепных лошадей. За коляской бежала и лаяла собачка испанской породы...»
Мария Андреевна повторила это самое еще раз. Мы зашелестели тетрадями, зашуршали перьями.
На другой день Мария Андреевна принесла проверенные тетради.
Начала она говорить о том, что написали мы первый диктант не очень, так сказать, удачно: ошибок многовато, а когда вспомнила про коляску с господами да с собачкой «испанской породы», не выдержала, залилась веселым смехом; смех перешел в кашель, из глаз полились слезы, и она упала в кресло, вытирая слезы.
— И что вы написали? Ну где вы такое слышали?
Мы насторожились.
— Вас шестнадцать учеников, и пятнадцать из вас написали: «За коляской бежала и лаялася собачка из панской породы...» Где вы слышали, что есть на свете собаки панской или не панской породы и чтобы они «лаялись»? Порода «испанская», есть такое государство Испания, а собаки не «лаются» — по-русски «ругаются», а «лают» — по-нашему «гавкают»... Понял?—спросила она меня.
— Да не очень, Мария Андреевна! Я так думал: если едут паны, то и собака у них панской породы. Батько часто говорит, что то пан, то барыня лают их, работников, и я подумал, что если паны лаются, то и ихние собаки не лучше их и тоже лаются...
— А оно, видишь, и не так! — засмеялась Мария Андреевна.— Да у тебя и без того еще много ошибок. Поставила я тебе двойку. Подтянуться надо! Садись!
Я сел и чуть не заплакал.
— Подохла бы эта собака вместе с панами!
1955
Геометрия
I
Пифагоровы штаны! «Штаны»! Как это грубо звучит и режет слух!
А главное, не соответствует действительности.
Ну разве можно, скажите, пожалуйста, сшить штаны из катета или из гипотенузы?
Любой материи, сукна или шевиота, мы знаем, на штаны требуется приблизительно один метр.
Ну, а сколько требуется на штаны катетов, а сколько гипотенуз?
Этого никто не скажет.
Но Пифагоровы штаны — вовсе не штаны, а геометрическая теорема, открытая и доказанная великим греческим математиком Пифагором, который родился на острове Самосе, потом переселился в южную Италию, где и жил в V столетии до нашей эры.
Пифагорова теорема, как известно, заключается вот в чем:
«Сумма площади квадратов, построенных на катетах прямоугольного треугольника, равна площади квадрата. построенного на гипотенузе этого треугольника».
Этой теоремой Пифагор больше всего и прославился перед наукой, перед человечеством.
И никогда человечество за это не забудет Пифагора.
II
Пифагор Васю Перепелицу интересовал постольку, поскольку ему предстояло доказать его теорему перед учительницей геометрии Верой Ивановной.
И все!
Больше Пифагор ничуть не интересовал Васю Перепелицу и даже, наоборот, беспокоил его.
И в самом деле, где-то там, на острове Самосе, родился какой-то там Пифагор, еще в V столетии до нашей эры открыл теорему, а ты изволь теперь страдай!
А тут еще и Вера Ивановна:
— Ты, Перепелица, повтори Пифагорову теорему, да не один раз повтори: вот-вот экзамены! Ведь ты, Вася, не очень ее знаешь!
Хорошо ей, Вере Ивановне, говорить: «Повтори!» Разве она, Вера Ивановна, центр нападения или вратарь?
Что ей, Вере Ивановне, болеть и переживать из-за того, что вчера футбольная команда с улицы Чкалова забила команде, в которой играет Вася, три гола, а Васина команда им — ноль!
3:0!
Шутки вам, что ли?
Хороши шутки, когда капитан Васиной команды Вано Недоберидзе плакал!
Честное пионерское, вот такими слезами плакал!
А потом отобрал у Рубена Амударьяна, вратаря команды, бутсы и крикнул:
«Беги домой в носках! Мазило!»
«Холодно, Вано! Как же я побегу? Да и мама...»
«Что «холодно»?! Что «мама»?! А пропускать мячи в свои ворота не «холодно»?1 А три: ноль — тоже «мама»?!»
А Васе Перепелице Вано сунул под самый нос кулак:
«В штангу?! Я тебе покажу штангу!»
Скажите на милость, когда же Васе это самое «повторять»!
Несправедливая Вера Ивановна!
III
Экзамены...
Экзамены — серьезное дело. Кому хочется получить переэкзаменовку на осень, чтобы целое лето пропало впустую?
А если еще, паче чаяния, на второй год останешься?
А футбол разве не серьезное дело? Кому хочется получать 3 : 0 в пользу противника?
Вот и выкручивайся! Вот и страдай!
Кое-кто говорит: сначала приготовь уроки, повтори пройденное, а потом можно и в футбол.
Но так могут говорить только не футболисты.
Хотя, впрочем, возьмем Вано Недоберидзе, капитана футбольной команды: он и в футбол играет и учится неплохо. Ему как-то удается.
А у Васи не получается.
Почему? Он и сам не знает!
Вася и Вано как будто одинаково готовят уроки. Только Вано сначала сделает уроки и потом в футбол тренируется, а Вася сначала тренируется в футбол и уже потом берется за уроки.
А не все ли равно?
Ведь сама Вера Ивановна говорит, что от перемены мест слагаемых сумма не меняется.
Перед экзаменами Вася крепко загрустил.
«Придется, возможно, бросить футбол!» — подумал Вася.
— Чего ты, Вася, такой мрачный? — спросил его Рубен Амударьян.
— Экзамены! Придется, наверно, отставить футбол! За геометрию нужно взяться... Плохо у меня, Рубен, с геометрией!
— «Пифагоровы штаны во все стороны равны...» — запел Рубен Амударьян.
— Ты не смейся, Рубен! Тут не до смеха. Вера Ивановна сказала: если я не возьмусь всерьез за геометрию, дело может кончиться для меня плохо!
— «Плохо»! «Плохо»! — передразнил Васю Рубен.— Разве не знаешь, что делать? Разве нельзя эту самую Пифагорову теорему начертить на ладони или на пальцах? Да и все главные теоремы кое-как разрисуем... Я тебе перед экзаменами помогу!
Перед экзаменами Вася Перепелица старательно нанес чернильным карандашом на ладони и на рукава рубашки теоремы и аксиомы.
Чуть ли не всю геометрию с помощью Рубена записал и начертил.
«Выкручусь!» — думал про себя Вася Перепелица.
...Идет Вася Перепелица на экзамен по геометрии.
Боязно Васе.
Боязно, но он себя успокаивает: «Неужели я провалюсь? Не может этого быть! Ведь у меня все списано».
И нужно было Рубену в тот день взять с собой в школу футбольный мяч, чтобы после экзаменов сейчас же на площадку — ив футбол!
Ребята пришли в школу рано, за час до экзамена.
— Давай ударим, Вася! — крикнул Рубен и ударил по мячу.
Вася отбил. Подбежали еще несколько ребят. Мяч полетел по школьному двору.
Рубен как ударит!.. Пушечный удар!
Вася хотел перехватить мяч, а он как шарахнет по рукам! Вася упал в лужу, вскочил, взглянул на руки и замер...
Руки синие-синие: чернильный карандаш размыло. Ну такие руки, хоть отруби их!..
А самое страшное — футбольным мячом были перебиты все перпендикуляры, перемешались катеты с гипотенузами, а Пифагорова теорема превратилась во что-то бесформенное.
...Вася вошел в класс. Как посмотрела Вера Ивановна на его руки, покачала головой и опустила в классном журнале против фамилии Васи Перепелицы коротенький перпендикуляр — единицу!
Даже не экзаменовала.
За то единицу поставила, что он хотел обмануть учительницу и всю экзаменационную комиссию.
Про-о-о-опало у Васи Перепелицы лето!
1952
<<<---
