Cтарый 4емоданОХОТНИЧЬИ. РАССКАЗЫ
«Ружжо»
Все, разумеется, сразу в крик:
— «Почему «ружжо», когда правильнее — «рушни-ца»?.. А если не хочется, чтобы была «рушница», тогда «ружье», но ни в коем случае не «ружжо»!
«Рушница»? Правильно. По всем словарям — «рушница». Согласен.
И «ружье» — правильно. Согласен. Это по-русски.
А вот мне хочется, чтоб было «ружжо», потому что так называл эту вещь тот дед, который учил меня когда-то из нее стрелять.
Так вот, значит, про ружжо.
Ружжо — это такая штука, из которой стреляют.
Выходит, если нет ружжа, нет и охотника.
Конечно, он есть, но он, так сказать, не настоящий охотник, а яловый, платонический.
Такой охотник ходит грустный и задумчивый, глаза у него печальные-печальные, и при встрече с вами он говорит:
— Эх, если бы мне ружжо! Да еще такое ружжо, ка кое у меня было. Сколько же я выводков селезня знаю А чирят! Пускай меня бог побьет, как выплывут... Слов но ряски! Лисьих шесть нор обнаружил. По шестеро мо лоденьких да по две старых в каждой норе. Сорок восем шкурок висело бы у меня на чердаке. А волчье логово в Кривой балке! А вы и с ружжом, да одного только деркача * и подстрелили... Эх! Ружжа нету!
______________
* Д е р к а ч — коростель.
И отойдет от вас шагов на десять, обернется, поглядит на вас еще раз, махнет рукой:
— Нету ружжа!
Вот что такое ружжо для охотника...
Ружжа по своей конструкции бывают двух видов:
1) Шонполка. Кое-кто его неправильно называет шомполка.
2) Центрального боя, или централка.
Шонполка, значит, и централка.
Ну, вы, очевидно, знаете, какая разница между шон-полкой и централкой.
Шонполка набивается прямо в люфу (ствол), а централка набивается готовыми патронами, которые закладываются в так называемый набойник (патронник). Ружжо «переламывается», закладываются патроны, потом снова складывается — и все...
Да вы все это, разумеется, знаете, это я говорю для того, что может случиться человек, который отродясь ружжа не видел.
Я, к примеру, встречал человека, который прожил полсотни лет на белом свете и арбуза не видел...
Бывает...
Какое же ружжо лучше: шонполка или централка?
Этого я вам не берусь сказать, и не просите и не умоляйте.
Если бы мы с вами исписали тут целые кипы бумаги или наговорили тысяч десять кубометров самых что ни на есть ученых слов, доказывая преимущество централки перед шонполкой, все равно найдутся несколько человек, которые сразу же вас огорошат:
— Централка, говорите, лучше? И что вы такое говорите?! А вы видели мою шонполку, которая еще прадеду моему палец оторвала, когда курок отскочил?! Ну, куда, скажите, та ваша пукалка против настоящей, как вот у меня, шонполки? Вы же не видели, как из моей шонполки волк на шестьдесят саженей вперекидку пошел! Видели?!
— Нет, не видел.
— Тогда и не говорите! Централка — она, конешно, тоже ружжо. Ложа — красивая, лакированная, стволы тоже прямые, выделанные стволы... Да... В руки возьмешь, так она действительно вроде настоящее ружжо. А вот как на деле она? Конешно, стреляет, да не так стреляет, как моя шонполка... Вот сказать так: если бы мне крепкую стальную проволоку — немного ее и нужно! — чтоб я крепко ствол к ложу укрепил, как следует, эх, цены бы не было моей шонполке! Еще дед покойный как прикрепили, так и по сей день! Они тогда, ох, и проволоку же достали! У того, как его бишь,— да не дай соврать, да у того, что взял племянницу у нашего графа Капниста. Вот, гляди, и вылетело... Да еще он на серых в яблоках жеребцах ездил... Четвериком! А левая пристяжная, бывало, голову аж до земли, пыль из-под пристяжной столбом-столбом... А кучер сидит да только покрикивает: «Поберегись! Поберрегись!» Так вот тогда еще дед покойный укрепили, а теперь оно чуть расшаталось. Стреляет хорошо, только как стрельнешь, так оно будто на дыбы становится... Проволоки бы мне, чтобы укрепить. И немного нужно-то. Не выделуют теперь такой проволоки. Ох, и сильно бьет! Однажды я нацелил чиренка, хорррошо нацелил, как бахнул, а оно мимо правого уха только — дззззз!—как свистнет,— так куда сильней, чем паровик. А когда курок вырвало, так он мне мимо уха только — дззз! Тронул рукой — ухо на месте, только с той поры чуть недослышивать стал. Очень сильно ружжо бьет. А вы говорите — централка лучше. Чиренка я тогда не уцелил... Да то ничего, на другой день я подкрался из-за камыша, а он у берега плавал, так я его палкой. Все равно не убежал. Так вот чтобы после этого я променял свою шонполку на какую-то централку... Да никогда на свете.
Нет, не доказывайте преимущества централки перед
шонполкой или наоборот...— пустое дело.
* * *
Лично я — за централку. Почему?
Ну, такой у меня вкус.
Пускай ругают за эго шонпольники, пускай измываются надо мной — потерплю, что поделаешь.
Но сказать, что «я за централку» — и только, это все равно что ничего не сказать.
За какую я централку?
За курковку или бескурковку?
Ах, страшно говорить, что я, к примеру, за бескурковку. Уже вижу презрительную усмешку вон у того слушателя или читателя и пренебрежительное:
— За бескурковку?.. Почему именно за бескурковку?.. Ну, почему за бескурковку? Бескурковка — это все равно что без уха жена. Смотришь на нее — и жена как жена, а чего-то нет. Так и бескурковое ружжо. Держишь его, гладишь его, а зацепиться не за что. Летит утка, а ты не знаешь, взведены ли у тебя курки или нет, передвинул ли ты предохранитель или не передвинул. Дергаешь-дергаешь за собачку, а утка вон уже где. А если перед тобой курки, так тебе видно, взведены ли они или они у тебя не взведены... Щелк-щелк! Дерг-дерг! Бах-бах! И хоть утка все-таки летит, но зато ты выстрелил, и выстрелил своевременно. Нет, бескурковка ни к чему. Только с курками. Дед, умирая, сказал отцу, а отец — мне: «Никогда не покупай бескуркового ружжа. Только с курками».
Ну ладно: с курками так с курками, бескурковка так бескурковка.
Но и это еще далеко не все.
Какой калибр наилучший?
Двенадцатый? Шестнадцатый? Двадцатый?
Я — за двадцатый калибр!
Только никому не говорите, а то сразу же начнется:
— За двадцатый? Двадцатник?! Так лучше уж из бузиновой пукалки стрелять. По крайней мере дешево, а результаты одинаковые. Я понимаю — стрелять так уж стрелять, чтоб и выстрел был как выстрел, чтобы и площадь обстрела была как площадь. Двенадцатка—это ружжо! Ну, еще шестнадцатка туда-сюда. А двадцатка! Да я ее и за ружжо не считаю!
— И никогда с двадцаткой не охотились?
— Да нет, была у меня лет пятнадцать назад двадцатка, ох, и ружжо было! Правда, било очень громко, но все же как ударишь, где бы дичь ни была,— достанет. Так одно оно и было. Теперь таких ружжов не выде-луют. Э, нет, я за двенадцатый калибр. Ружжо серьезное, основательное — не игрушка.
Есть еще один «сорт» ружжа — его любители специально заказывают для себя.
Это так называемая утятница.
Огромный ствол, страшенная ложа, силой набивают ее порохом и дробью, не несут, а везут к озеру, где осенью табунятся дикие утки
И бахают.
Чтобы стрелять из утятницы, нужно уметь хорошо делать заднее сальто.
Утятница, положим, сама вам сальто сделает, но лучше выстрелить и сразу же самому делать сальто. Будет легче.
— Чего это вас так в три погибели скрючило? — спросил я у одного охотника.
— Э, это уже давно! Лет десять назад! Из утятницы стрельнул! Не разгибаюсь, не разгибаюсь, лет десять уже не разгибаюсь!
Но калибром дело не кончается.
Какой фабрики, какой марки ружжо самое лучшее?
Если бы кто-нибудь из охотников (начинающих) пожелал приобрести себе ружжо,— какую марку ему посоветовать?
Давайте подумаем.
Наши отечественные — тулка, ижевка хороши. Замечательны!
Есть английские: Пердэ, Голланд-голланд.
Французские: Лебо, Франкот.
Немецкие: Зауэр.
Чешские: Новотного (исключительные ружья).
М. Ф. Рыльский сохранил в своей памяти и мне пересказал стихи о ружье Новотного:
Коль ружье бьет на полсотни
Или больше саженей,—
Это значит у Новотны
Сотворен феномен сей.
Так какой же фабрики ружжо вам посоветовать?
Видите, я себе взял за правило в приобретении охотничьего снаряжения никому абсолютно не давать никаких советов.
Могу вас только ознакомить с традиционной тактикой, которой вы должны придерживаться при оценке ружжа или любого другого охотничьего снаряжения,— когда спросят или попросят такую оценку дать.
— Видели мое ружжо? — спрашивают вас.
— Нет, не видел!
— Вот, поглядите!
Вы берете ружжо и внимательно его рассматриваете. Обязательно при этом поглядите в стволы на свет, попробуете курки, взвесите его на руке, прицелитесь из него. Причем прицелитесь несколько раз, быстро и порывисто прикладывая ложу к плечу,— это значит, вы пробуете, прикладисто ли вам это ружжо.
В это время хозяин ружжа вам обязательно будет говорить:
— Бьет прекрасно! Знаете, никогда не думал, что на таком расстоянии можно что-либо убить. В прошлом году осенью зайца снял, так все удивлялись. Я стрелял так просто, чтобы напугать, а он намертво. Все потом проверяли, а то RHKfo «е верил... Сто девятнадцать метров. Пять дробин попало, и все навылет. Такого боя я никогда не видел. Так оно будто и не очень показное, а бьет так уже бьет.
— Какой фабрики? Не разберу я, что тут написано.
— Да я и сам не знаю. Говорил мне один тут мастер, что стволы Голланд-голланд, ложа Лебо, а магазинная часть наша, тульская. Ну, а уж бьет так, что и не говорите.
Вы спокойно замечаете:
— Мне нравится. Симпатичное какое-то оно. Должно быть, хорошо бьет.
Хозяин ружжа будет очень доволен вашей «рецензией» на его ружжо.
Потом вас обязательно будут спрашивать про то ружжо другие охотники:
— Видели ружжо у Н.?
— Видел! А вы видели?
— Видел.
— Ну и как? — теперь вы уже спрашиваете.
— По-моему, бревно!
— И по-моему, бревно!
Наконец мы дошли до самой распространенной марки всех наших ружей.
Марка эта — бревно.
Наилучшее ружжо — ваше.
Остальные — бревна.
Это на ваш взгляд.
А на взгляд ваших товарищей-охотников и ваше ружжо попадает в разряд бревен.
Это вам, конечно, больно, но ничего не поделаешь: таков закон.
Итак, покупайте ружжо какой угодно фабрики: для вас оно будет наилучшим, и с таким боем, какого нигде не видели и не слышали.
* * *
Приобрели вы ружжо.
Прежде всего его необходимо пристрелять.
Что это значит?
Это значит, что вам нужно подобрать для патронов столько пороху и дроби, чтобы оно как можно лучше било.
Что значит самый лучший бой у ружжа?
Это значит, чтобы оно било быстро, чтобы осыпь дроби была равномерной. И чтоб та летела как можно дальше.
Но это все в теории.
На практике у девяноста процентов наших охотников вы услышите:
— Пристреливать? Э! Что это за ружжо, что его еще и пристреливать надо?! Вот у меня: клади сколько влезет,— как часы. Вот это ружжо!
А тот, у кого шонполка расшаталась и при выстреле дыбом становится, тот твердо себе зарубил:
— Да как же это так можно, чтобы один заряд на все случаи был. А если мне нужно полоснуть по табуну— с полсотни селезней, что же, я в них одинаковым, как и в одного чиренка, зарядом стрелять буду? Да что вы мне рассказываете? Если я уже обнаружил, где сидит такой табунище, так я и заряд соответствующий должен иметь. Я уже насыплю пороху — только держись, да и дроби не пожалею. Чтобы уже бить так бить. Вот если бы проволоки стальной достать, чтобы как следует укрепить. А то без проволоки оно, как стрельнешь, может сильно на дыбы стать. Не выделуют теперь такой проволоки.
Пристрелка ружжа не очень популярная штука.
— Вот как удастся гадюку в ствол заманить да потом гадюкой стрельнуть — тогда уже будет бить без промаха. Ох, тогда бьет! Ох, бьет же!
Пристреливая ружжо, да не только пристреливая, а частенько и непристрелянными патронами стреляя или стреляя из шонполки зарядами по большому табуну селезней, нужно иметь в виду, что вас дома могут спросить:
— Что это у тебя — флюс, что ли? Зубы ведь у тебя не болели?
— Да со вчерашнего вечера коренной правый что-то крутит и крутит, крутит и крутит. Должно быть, флюс.
— А почему же щека вся синяя?
— Разве синяя?
— Как печенка!
— Должно быть, посинела от фл>$са. Слышал я, зубной врач говорил, что щеки синеют. Еще не совсем выяснено, отчего так.
— А чего же ты левой рукой ложку держишь?
— Правое плечо что-то не того... Шарниры что-то не ходят. Может, ревматизм. Летучий, должно быть.
— Ходите там по болотам. Сидел бы лучше дома.
«Усидишь!..» —думаешь про себя.
Когда спрашивают родичи,— это еще ничего. Значительно хуже, когда вызывают карету «Скорой помощи».
* * *
Говоря о ружже, нельзя не упомянуть о дроби и порохе.
О дроби следует знать, что нельзя стрелять бекасинником медведей, а картечью — бекасов.
Обрубками гвоздиков, нарезанными с помощью зубила и молотка, можно стрелять с одинаковым успехом и волка и вальдшнепа.
— Ваша дробь, лавочная, покупная,— ома к моей шонполке не идет. Нежная она очень. А я вот себе гвоздиков нарезал,— эта штука здорово бьет. Летит она, словно чурка, и, если уж зацепит, никому не воскреснуть.
А порох!
Порох всегда надо держать сухим. Так говорит мудрая народная поговорка.
Правильная поговорка, а то мокрый порох не загорается и не взрывается.
Кое-кто из охотников, чтобы быть уверенным, что у него порох действительно сухой, подсушивает его.
Делается это или в печи, после того как хлеб выпечен, или на плите, когда в печке огонь уже погас, а плита еще горячая.
Случается, конечно, что печь разносит, а на плите порох вспыхивает.
Это если какая-нибудь искорка там где-то остается.
Зрелище это очень интересное, оно напоминает фейерверк в Парке культуры и отдыха во время народного гулянья.
Выходит, значит, что вы и дома были и на фейерверке побывали. И дома и замужем.
* * *
Чтобы быть настоящим охотником, нужно хорошо стрелять.
Чтобы хорошо стрелять, нужно учиться и практиковаться.
Где учиться и где практиковаться?
На стрелковом стенде.
На стендах охотники стреляют по небольшим, как вы знаете, хрупким тарелочкам, которые вылетают из блиндажа в неожиданном для вас направлении.
Вылетела тарелочка, а вы:
— Бах!
Вылетела вторая, а вы:
— Бах!
Вылетела третья, четвертая и т. д. и т. д.
Сначала, ясное дело, результаты не совсем для вас радостные, но чем дальше, тем они будут улучшаться, и в конце концов из вас выработается незаурядный стрелок.
Возможно — и даже очень возможно,— что из вас выйдет и заслуженный мастер стрелкового спорта.
Как и всюду, так и тут не боги горшки обжигают.
Нужно только упорно, настойчиво, систематически ходить на стенд и практиковаться..
Не без того, что между вами и вашей женой возникнут такие разговоры:
— Ботинки купил? Давно ведь взял деньги.
— Купил, купил.
— А где же они?
— Оставил в тресте, в столе. Хорошие ботинки. С рантом.
— Не скрипят?
— Нет, тихие, не скрипят. Такие, будто на ноге их совсем нет.
— Это очень хорошо, когда совсем будто нет. Не люблю, когда скрипят.
— Нет, нет, нет — не скрипят. Очень тихие ботинки.
— А как с костюмом? Скоро уже сошьют?
— Вот-от-от уже сошьют.
— Да смотри же. чтоб не очень большие плечи подложили, а то тяжелый пиджак будет.
— Нет, совсем легонький будет. И чувствоваться не будет. Так, словно совсем пиджака нет.
— Я так рада, что тебя уже одели. Теперь еще меня оденешь...
— Оденем и тебя... Еще как оденем... Ты бы мне дала немного денег, я там обнаружил хорошее пальто, задаток нужно было бы дать...
— Хорошо, я дам...
Патроны стоят недешево: для того, чтобы выучиться, тысяч десять патронов, что ни говори, нужно, ну, значит, оденутся оба: будут и ботинки, и костюм, и пальто — все будет.
Но зато уже на охоте можно будет показать класс.
Рассказывали про одного мастера спорта, как он на волчьей облаве отличился.
Волк посмотрел на него, весело подпрыгнул, усмехнулся и гаркнул:
— Это тебе не тарелочка!
Ружжо после каждой охоты нужно чистить.
Хотя есть много скептиков и относительно этого.
— Ни в коем случае чистить ружжа не надо,— говорят они.— Стволы тогда в середине стираются и дробь косо летит.
Может быть.
Я чищу.
* * *
Последнее замечание.
Охотничье ружжо, как и всякое огнестрельное оружие,— вещь опасная, и около него ходить нужно осторожно.
Но самое что ни на есть опаснейшее ружжо — это ружжо незаряженное.
— Ничего, ничего,— берите, берите — оно у меня незаряженное.
Так вот, из незаряженного ружжа больше всего убивают и ранят охотники и себя и своих товарищей.
Имейте это в виду.
1946
С крякухой на озере
I
Ох, и камышистая же речка Оскол! Ох, и рыбная же она, ох, и утиная!
И утиная, и дупельная, и бекасиная!
А какая вода в Осколе!
Нежная, ласковая, мягко-шелковая!
Если из города Купянска вы проплывете Осколом по течению километров двадцать, то увидите, как по взгорью разлеглось село Сеньков.
У Сенькова Оскол-река делится на три рукава-русла, а между ними, между этими рукавами-руслами,— острова, буйным камышом закудрявленные, остролистни-ком, осокой, дикой мятой...
Среди камышей тех буйных — озера-зеркала, а на озерах — кувшинки, белые лилии и ковры, ковры, ковры темно-зеленой ряски.
А посреди озера плесы, где вскидываются щуки, как корыто, где пускают пузыри золотистые караси, «ну, ей-богу, как лопата» лини, «ох же и лини, вы никогда не поверите!»
И падают на те озера чирки, падают крыжни* и широконоски.
И везде, везде среди камышей на реках наших, маленьких и больших, есть обязательно «белое» озеро и обязательно есть «камышовое». Более поздние названия озер-зеркал пошли либо от имени бывшего хозяина, либо от какого-нибудь события, свидетелями которого были озера-зеркала эти...
________________
*Крыжень — разновидность дикой утки (кряковая).
Может быть, сеча там была с турками или татарами, может быть, чья-нибудь буйная или смиренная головушка в том озере смерть приняла, вот и будет тогда «татарское» либо «турецкое» озеро, «Марусино», «Иваново» озеро...
А то, может, князь какой древний над озером шатер свой раскинул, когда на печенегов походом шел, и вот с тех самых прадедовских времен зовется оно «Князь-озеро»...
А правнуки наши будут называть озера на реках наших, где происходили страшные бои с гитлеровцами, «Ковпак-озеро», «Молодчий-озеро» и вообще «Герой-озеро»...
...А близ села Сенькова, под горой, где закудрявился лес «Рыжок», есть озеро Сердюково и есть озеро Кирмасово...
И на Сердюковом озере и на Кирмасовом — ряска, и кувшинки, и лилии, и дух мяты, и шум камыша, и караси, и щуки, и сомы...
— Вы на Кирмасовом были?
— Нет!
— Ой! Да там же утки этой самой, что песку в море!..
II
Вы когда-нибудь охотились с крякухой?
И вообще знаете ли вы, что такое «крякуха»?
Не знаете?
Ай-ай-ай-ай! Как же это так, что вы не знаете, что такое крякуха?
Крякуха, или, как ее еще называют, «подсадная» утка, такая вроде самая обыкновенная с виду уточка, поменьше крыжня, но побольше чирка...
Некоторые утверждают, что крякуха — это помесь дикой и домашней утки, что для того, скажем, чтобы добыть уток-крякух, надо пустить весной домашнюю утку на озеро, чтобы ее там «потоптал» дикий селезень... И тогда из оплодотворенных таким образом яиц домашней утки вылупятся крякушонки...
Но на самом деле это совсем не так.
Крякухи — особая порода уток, выведенная, как нам сообщили, уже давненько в Тульской губернии, оттуда она и распространилась по всей стране...
По внешнему виду крякуха серовата, цветом пера напоминает крыжня. Однако она меньше крыжня.
Характерная ее особенность та, что, когда она видит или даже не видит, а только слышит в воздухе шум полета одиночной утки или же утиной стаи, она «кричит», крякает, призывая летящих своих сородичей подсесть к ней, познакомиться.
— Ках-ках-ках! Пожалуйте ко мне! Как-ках! Очень вас прошу! Ках-ках-ках!
Вот, следовательно, и служит крякуха приманкой для диких уток.
Хотите знать «технику», то есть то, как крякуху пускать на озеро или на реку, чтоб она вам уток приманивала?
Это очень просто.
На одну лапку крякухи нашивается такой кожаный чулочек, к нему прикрепляется небольшое кольцо.
К длинному шнуру, привязанному к кольцу на кряку-хиной лапке, прикрепляется «грузило», то есть гирька или просто увесистый камень, который погружается на дно озера, а крякуха, привязанная к нему шнуром, плавает, словно на якоре.
Предоставляете ей небольшую площадь, ну, этак че-тыре-пять квадратных метров, где она, купаясь и тихонько крякая, плавает.
А вы в челне забираетесь в густую осоку или камыш, замаскировываетесь, сидите и ждете...
И со скуки перебрасываетесь с крякухой словами:
— Тась-тась-тась!
А она в ответ вам тихонько и ласково:
— Ках-ках-ках!
Но вдруг крякуха резко и тревожно, будто даже захлебываясь:
— Ках-ках-ках! Ках-ках-ках!
В голосе тревога, беспокойство, истерика, а сама она будто в воду нырнуть собирается.
Следите! Это стервятник-ястреб заметил вашу крякуху и кружит над нею.
Не зева&те! Ибо стрелой упадет ястреб — и не будет у вас больше крякухи...
Зорко всматривайтесь: не мелькнет ли где на воде или же на камышах тень крякухиного погубителя?
И без колебаний, заметив его:
— Бах!
Застрелили вы ястреба или не застрелили, но отогнали; второй раз вряд ли потянет его полакомитЪся вашей крякухой.
Успокоилась крякуха, успокоились и вы...
Опять слышите:
— Ках-ках-ках!
Однако это «ках» какое-то неуверенное, равнодушное...
Это какая-то пташка порхнула через озеро, может, камышовка, может, выпь, а может быть, по ряске пробежала чернявенькая дикая курочка.
И снова тихо...
И вот вам призывное:
— Ках-ках-ках! Ках-ках-ках!
Сколько нежности и лукавого кокетства в голосе!
— Я здесь! Я здесь! Ко мне, друзья!
Вы смотрите вверх: проплывает стайка чирков...
Не все из них обязательно садятся, повинуясь кряку-хиному зову, но все же садятся...
III
Ну, пойдемте с вами на озеро Кирмасово.
Оно неподалеку от села, может быть, всего в километре...
Там, на Кирмасовом озере, дед Кирило карасей ловит; там, в камышах, стоит его челнок, и на камышах сохнут разостланные верши!
— А попадете ли вы на озеро?—спрашивает дед Кирило.— Я завтра вентеря не буду ставить, пойдите, посидите с крякухой. Вчера, как въезжал в озеро, там такие крыжни поднялись, штук, верно, девятнадцать! И чирки были... Только ж попадете ли вы на озеро, потому как стежка туда по осоке чуть-чуть приметная? А само оно, озеро, густым камышом обросло... Глядя с дороги, никогда вы не скажете, что там есть озеро. Может, прийти к вам и проводить? — предлагает свои услуги дед Кирило.
— Нет, дедушка, лучше расскажите, по каким приметам отыскать это озеро, где сворачивать на стежку через осоку. Я один найду, а вы поспите! Потому что пойду я чуть свет.
— Так вы, значит, так...— поучает дед Кирило.— Пойдете этой дорогой по-над Осколом к лесу «Рыжок», Когда будете идти, слева под горой увидите стожки сена. Один стожок, второй, третий. Когда насчитаете три стожка, немножко пройдите дальше и посмотрите направо. Будут там у дороги березки. Так дойдите до последней березки — она самая толстая — и оттуда уж смотрите на осоку. Берег там сплошь в осоке. Там заприметите вы узенькую стежку через осоку. Это, собственно, не стежка, а так вроде бы осока малость примята, потому как никто туда, на озеро, не ходит, кроме меня. Вы и ступайте той стежкой до камыша. Там, в камышах, увидите такие словно бы ворота,— это уже как подойдете близко к камышу, потому как издали тех «ворот» не видать. Когда подойдете близко к камышу, вода будет, да там неглубоко, в сапоги не нальется, идите смело! Как войдете в камышовые «ворота», увидите мой челнок. Челнок, правду сказать, плохонький, с течью, да там ковш лежит — будете воду вычерпывать. Протек дьявольский челнок! Это уже третий год, как он протекает! Никак не соберусь законопатить и просмолить. Да это ничего, он выдержит, чаще только воду вычерпывайте. Весельце с собой возьмите, потому я без весла обхожусь, когда вентеря ставлю, я шестом. Пльпите протоком между двух стенок камыша; проток хоть узенький, но все-таки челнок пролезет; проток вас и выведет на озеро. Только ж, смотрите, не заденьте и не свалите мои вентеря. Как выедете на озеро, гребите к другому берегу,— там уток больше. Там и плес пошире, чтобы крякуху пустить, и кусты рогоза есть, где очень удобно укрыться,— утка и не заметит...
...Ранехонько утром вы берете ружье, весло, корзинку, в которой покрякивает крякуха, и идете к Кирмасо-ву озеру.
Темно. Кукарекают петухи...
Вы миновали крайнюю в селе хату. Впереди, вдалеке, темнеется лес «Рыжок». Справа блестит Оскол, тихонько шумят камыши.
Здесь запроектировано построить колхозную гидроэлектростанцию.
Вы пристально вглядываетесь влево, туда, где должны быть стожки сена.
Начинаются кусты... Вот и первый стожок, и второй, и третий.
А где же последняя березка? Самая толстая?
Ага! Вот и последняя, самая толстая березка.
А где же стежка через осоку?
Вы долго ходите около осоки, вглядываетесь, ищете, где она примята...
Вот она!
Вы уверенно идете примятой осокой, доходите до камышей. «Ворот» в камышах нет. Перед вами стена густо-го-прегустого камыша, который словно насмехается над вами.
— Ну что, нашел? Ш-ш-ш! — издеваясь, шуршит камыш.
Вы возвращаетесь на берег и опять ищете «примятую» осоку.
Ищете, ищете и почти бессознательно мурлычете себе под нос:
Во саду ли
В огороде
Травушка помятая;
Не работа меня сушит,
А любовь проклятая.
Вы лов «те себя на этих напевах и ругаетесь:
«А и верно: не работа тебя сушит, а любовь... только не «проклятая», а самая настоящая любовь к природе — к зеркалу-озеру, к тихим плесам, к посвисту утиных крыльев».
— Да нет, это же и есть та самая стежка, «примятая» осока!
Вы вновь бредете к камышам. Вот и вода. Чавкает вода под сапогами, которые вы с трудом вытаскиваете из трясины, сгупив на кочку, а затем, перепрыгивая с кочки на кочку, приближаетесь к камышу.
Стой! Вот что-то вроде «ворот»!
Ползете по грязище сквозь «ворота». Вот и челнок!
Над камышом стрелой метнулся чиренок.
Крякуха ваша в корзинке, услыхав шум утиных крыльев, сразу:
— Ках-ках-ках!
А вы ей:
— Тась-тась-тась! Не кричи, голубушка, сейчас выплывем на озеро, будешь там плавать, тогда уж и станешь кричать.
Вытолкнув челнок на место поглубже, вы усаживаетесь и держите путь к озеру.
Челнок из непокорных. Он во что бы то ни стало хочет въехать носом в вентерь деда Кирила.
Вы выруливаете на середину протока; вентерь носом челнока не задет, но вы сами зацепили этот вентерь веслом, и он падает на вас как раз своим широким отверстием, и голова ваша проскакивает в обруч, и вы уже точно пойманный карась.
А впрочем, в конце концов вы все-таки выруливаете и плывете к плесу, привязываете крякуху к грузилу — самому обыкновенному камню.
Бульк!
Камень в воду, и крякуха ваша, ныряя, плавает по плесу...
Быстрехонько вплываете в рогоз — в густой-прегу-стой куст рогоза посреди озера!—пригибаете ветви к стеблю и сидите под ними, словно в зеленом шалаше...
Заряженная централка лежит у вас на коленях, вы — весь внимание, напряжение...
Сереет. Над озером туманится...
Вот пискнула камышовка, серенькая маленькая пичужка уже проснулась; с невероятной, акробатической ловкостью она перепрыгивает со стебля камышинки на рогозу, охватывает лапками тонюсенький ее стебелек и качается на нем...
Она вас совсем не боится: качается прямо над вашей головой — вот-вот за фуражку заденет...
Пробежала по зеленому ковру ряски курочка. Остановилась против челнока, смотрит удивленно: она здесь все лето живет, а такого еще не видала.
Вы шевельнулись — курочка метнулась и исчезла.
Крякуха покрякивает спокойно:
— Ках-ках-ках!
Нет, значит, пока ничего...
Но вот внезапно что-то большое шумно пронеслось мимо вашего челнока и уцепилось за рогоз, зажав в лапах несколько стеблей сразу. Стебли пригнулись к самому челноку...
На вас смотрит, оторопев, большая рыже-серая неуклюжая птица.
Она отродясь не видела в этой рогозе ни челнока, ни писателя.
А он тоже оторопел и остолбенело смотрит на нее широко раскрытыми глазами.
А-а!.. Да это же выпь, пугающая детей своим громким над камышами: «Бу-у-у! Бу-у-у!»
Вы делаете чуть заметное движение — и выпь, шумно рассекая рогоз, исчезает.
Крякуха всполошилась.
— Ках-ках-ках!
— Тась-тась-тась! Спокойно! Выпь никакой тебе не враг!
...Солнце! Солнце! Его первые лучи ударили по камышам, но плесу...
Золотой Стала ряска, плес — огненное зеркало, и в этом зеркале купается золотая крякуха.
Растаял туман. Вдруг призывное:
— Ках-ках-ках! — заливается крякуха.
Высоко-высоко над озером проплыла стая крыжней...
Не приземлил их крякухнн клич-призыв, промчались
дальше...
Ой, что это такое?
Крякуха что-то слишком далеко от камня отплыла.
— Тас-тась-тась! Куда это ты?
А она трепыхнула крылышками и поплыла... в камыши. Отвязалась!
— Тась-тась-тась!
Да куда там! Где-то уже довольно далеко в камышах откликается:
— Ках-ках-ках!
Возможно, это она откликается на ваше «тась-тась», а возможно, встретилась с крыжнем, знакомится.
Прощай, крякуха! Первый раз не повезло!
А Иван Кириллович (чья крякуха) очень настойчиво просил и наказывал:
— Смотри же, чтоб не отвязалась! Они, крякухи, такие: носиком развязывают узелок на кольце — и тогда прощайте!
Он, что ж делать? Что же этому Ивану Кирилловичу сказать?
Но не всегда крякуха отвязывается. Это у новичка-крякушечника так парой бывает...
А если нормально, то крякуха плавает, плещется, покрякивает.
И вот вам призывающее:
— Ках-ках-ках! Ках-ках-ках!
То осторожная лысуха выплыла из камышей. Она озирается по сторонам, клонит голову на левый бок и правым глазом смотрит на небо, на солнце. Она ведь слышала, а возможно, и видела, что в озеро заплыл челнок, а теперь никого нет, только уточка свободно плавает и, никого не боясь, купается.
Осторожненько, тихонько, раздвигая ряску, лысуха плывет к крякухе.
Ах, какая же ты, лысочка, доверчивая!
На крик-зов крякухи по-разному реагируют пролетные утиные стайки и одиночные дикие утки.
Вот летит стая чирков. Их двенадцать.
Заслышав крякуху, они вдруг сворачивают к озеру, быстро облетают озеро раз, потом исчезают за камышами и снова появляются над озером, но уже немного пониже... Ишь какие осторожные! Зорко всматриваются: нет ли где на озере чего-либо опасного!..
Вы сидите в челноке, скрытом за рогозом, и — ни звука! Тогда они падают на озеро, словно кто-то их из сита просыпал.
Но падают далековато от крякухи, вразброд, не кучею.
Упали и с минуту сидят, как набивные чучела, неподвижно.
И только через некоторое время начинают подплывать друг к другу, медленно приближаясь к крякухе...
Вы не шевелитесь, ждете, пока они сплывутся, чтобы затем одним выстрелом свалить их, ну, если и не все двенадцать, то, на худой конец, немногим меньше... Но только немногим!
Сидите, задумавшись или заметив в стороне курочку, наблюдаете, как она по ряске перебегает...
Крякуха спокойно покрякивает...
Вы перевели взгляд на крякуху, а на том месте уже не одна, а три птицы плавают...
Когда они прилетели, как очутились возле крякухи? Вы на этот собственный вопрос только плечами пожимаете. Вы всматриваетесь: где же ваша крякуха, а где гости?
Наконец, разобрались...
Да отплывите же от крякухи, потому что не могу я пальнуть: могу крякуху задеть...
И когда они, перебирая носами ряску, отплывают, тогда:
— Ба-б-б-бах! Ба-б-б-бах!
— Ках-ках-ках!— восклицает крякуха.
И камнем на нее валится пара крыжней. Даже крякуха перепугалась и шарахнулась от них...
Они сплываются. Кажется, крякухи не заденете, так как ваше ружье бьет кучно.
Вы целитесь в первого, который поближе к вам, с надеждой, что заденете и второго, плывущего за ним...
А знаете, как целить в сидящую утку?
Не в нее непосредственно надо целиться, а под нее.
— Бах!—первый крыжень завертелся на месте и вдруг ныряет, второй с криком срывается и летит на вас. Этого вы бьете влет... И, представьте себе, падает и этот... Тем временем выныривает первый, убитый-
Гордостью так и пышет от вас!
Вот если б сейчас вас увидели те, кто всегда допытывается, заметив уток на ваших тороках: «Дороги ли нынче утки?»!
А если сядет на плес тучен стая крыжней — может, тысяча, может, две тысячи, может, пять тысяч!..
Да что там говорить! Охота с крякухой — очень добычливая, спокойная охота, особенно для охотников, которые уже в годах, которым бродить по болотам и лазить по камышам уже... ну, как бы выразиться... тяжеловато...
Только не слишком увлекайтесь.
Убили десятка четыре или пять и ступайте себе домой. Не надо обязательно пятьсот или тысячу. Это слишком много!
А так — одну на борщ, одну на жаркое с яблоками или с брусничным вареньем. И хватит с вас.
Дед Лука был вообще прекрасным охотником и еще более прекрасным крякушечником. И крякухи у него были такие, как ни у кого другого на свете.
— Я,— рассказывал дел Лука,— пущу, бывало, кря-куху и сижу. А тут вдруг — туча! Села возле крякухи тьма-тьмущая крыжней! Может, тысяча, может, две, может, пять тысяч! Я засмотрелся да как двинул из обоих стволов разом! Как взвились они, ну, я вам говорю, как буря! И ни одна не лежит! А мне невдомек, что двинул я из обоих стволов не в уток, а в камыш. Заворожили они меня. Да.
Дед Лука никогда не говорил: «выстрелил» или «пальнул», а всегда он говорил: «двинул».
— Да! Так вот... Один раз сижу я с крякухой, как вдруг налетает на плес, ну, словно туча! Может, тысяча, может, две, может, пять тысяч! Разве их сочтешь, когда они друг дружку давят. Я прицелился и как двину из обоих стволов разом. Подплываю на челноке, подбираю. Одна, две, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать. Пятнадцатая... на веревочке. Крякуху убил! Ох же и крякуха была!
Единственная на свете!..
Расчудесная штука — охота с крякухой на чудесном «Ковпак-озере»!
Так оно, это озеро, скоро будет называться.
1950
<<<---
