Cтарый 4емоданнравственным; оно должно не заглушать людей, делая их «рабами речей», а убеждать слушателей, приобщая их к знаниям. Наконец, утверждал Платон, красноречие — действие оратора вообще — должно быть свободным: говорящий публично должен быть волен говорить, что он желает и что, по его убеждению, служит истине.
Но платоновское толкование смысла искусства красноречия этими суждениями не исчерпывается. Большое значение мыслитель придавал общественному призванию красноречия. Оратора (ритора) он уподоблял врачевателю. Врач, говорил он, изменяет положение (больного) лекарствами, а софист — рассуждениями. Или: «...земледельцы в случае заболевания растений заменяют у них дурные ощущения хорошими, здоровыми и вместе с тем также истинными, а мудрые и хорошие ораторы то же делают в отношении государства, так как им кажется справедливым хорошее, а не дурное». Исходя из этого, Платон считал, что «и софист, способный воспитывать своих учеников, является мудрецом и заслуживает больших денег за обучение»,8.
Мы не исчерпали всех мыслей об ораторском искусстве, высказанных в «Софисте», «Горгии» и «Теэтете» Платона. Но и приведенные факты помогают представить себе его понимание смысла красноречия, его места в общественной жизни. Для социалистического общества в платоновских суждениях о красноречии важно прежде всего то большое и серьезное значение, которое он придавал ораторскому искусству, как орудию знания и воспитания, мудрости и добродетели. Несмотря на кажущуюся разрозненность платоновских мыслей о красноречии, есть основание полагать, что перед нами вполне определенная система, в какой-то мере обобщающая опыт античной риторики и, несомненно, собственную практику «академических» бесед Платона с учениками.
Значителен вклад в развитие ораторского искусства гениального мыслителя античности Аристотеля (384— 322 до н. э.). Несомненное влияние на развитие риторики, как и мышления вообще, оказали аристотелевские труды по логике, и особенно «Органон» («Аналитики»). Большое место вопросам ораторского искусства уделено в его специальном труде — «Риторике». Кроме того, в ознаменовавшей важную веху в истории эстетической мысли «Поэтике» Аристотель несколько глав также посвятил риторике.
По своему характеру и манере изложения «Риторика», написанная в 335 г. до н. э., находится, как нам представляется, между «Аналитиками» и «Поэтикой», ибо в «Риторике» нашли творческое применение основы логики и поэтики, что помогает лучше понять специфику красноречия, в частности законы словесного воплощения ораторского искусства. Ценность этого труда определяется и тем, что он представляет собой, пожалуй, единственное хорошо сохранившееся древнегреческое сочинение по красноречию, дошедшее до нашего времени. Если речи Демосфена дают весьма живое и достаточно полное представление о практике древнегреческого красноречия, то «Риторика» Аристотеля может рассматриваться как документ, свидетельствующий о том, что еще до нашей эры ясно осознавалась необходимость в специальной науке об ор аторском искусстве.
«Риторика» не претендует на то, чтобы охватить все вопросы ораторского искусства. В ней нет даже определения этого явления. Излагая непосредственную задачу риторики, Аристотель пишет, что она направлена к возбуждению того или иного мнения, подразумевая, очевидно, общественное мнение. Это положение примыкает к некоторым суждениям, развиваемым в «Поэтике», где риторика относится к области мысли и знания, постигаемого словом. «Сюда относятся: доказательство, опровержение, возбуждение душевных движений, например сострадания, страха, гнева и тому подобных, и сверх того возвеличение или умаление» 19. Иначе говоря, возбуждение определенного мнения и достижение знания Аристотель не представлял без возбуждений эмоций.
«Риторика» посвящена трем вопросам ораторского искусства: языку, стилю и структуре речи. Разбирая первостепенную роль языка, Аристотель писал, что раз речь не ясна, она не достигает цели. Эту же мысль он развивал в «Поэтике»: «Достоинство словесного выражения — быть ясным и не быть низким»20. Поясняя свою мысль, Аристотель писал, что речь не должна быть «затасканной», то есть состоящей из слишком употребительных слов. Речь должна отличаться красотой и благородством. К качествам, способствующим ясности и доступности речи, он относил также ее звучание, в котором выступает осмысленное слово. Ясность и понятность речи Аристотель рассматривал как первейшее условие успеха ораторского искусства.
Серьезное внимание в «Риторике» автор уделил стилю ораторской речи. И в данном случае он опять-таки на первое место выдвигал ясность. «Достоинство стиля заключается в ясности... Стиль не должен быть ни слишком низок, ни слишком высок, но должен соответствовать предмету речи...»21. Основу же стиля, по мнению Аристотеля, составляет умение правильно говорить. А это требует умелого размещения слов (частиц) в построении фразы, точного обозначения характеризуемых предметов; исключает употребление двусмысленных выражений (за редким исключением); обязывает правильно употреблять роды имен — мужской, женский и средний; согласования единичных и множественных чисел и т. д. «Стиль полон чувства, если он представляется языком человека гневающегося, раз дело идет об оскорблении, и языком человека негодующего и сдерживающегося, когда дело касается вещей безбожных и позорных, если о вещах похвальных говорится с восхищением, а о вещах, возбуждающих сострадание,— скромно; подобно этому и в других случаях»22.
Стиль ораторской речи, утверждал Аристотель, отличается не только определенной ритмикой, но и выразительностью речи: хорошо и к месту подобранными метафорами — звучными, заключающими «в себе нечто приятное для зрения, для какого-либо другого чувства». В ораторской речи могут быть использованы также умело отобранные загадки, а также эпитеты, гиперболы и уменьшительные имена, сравнения и т. п. Но при этом, однако, не следует использовать в один прием все возможные средства языка ради «уловления слушателя». Следует стремиться быть умеренным, советовал Аристотель. В такой воздержанности он видел одно из условий благородства ораторской речи, ее привлекательности. Такую притягательную силу красноречию придают «изящные и удачные выражения», создаваемые даровитым и искусным человеком. Раскрыть сущность таких выражений, писал Аристотель,— «дело нашей науки», то есть риторики.
Аристотель выступал против усложненности стиля, встречающегося у ораторов, употребляющих сложные слова, не необходимые выражения, неуместное или слишком большое количество эпитетов. Одновременно он подчеркивал, что стиль ораторской речи должен быть эмоциональным, одухотворенным. Такой стиль помогает тому, чтобы оратор «завладел своими слушателями и воодушевил их похвалами или порицаниями, гневом или дружбой»23.
Но при всем том хороша прежде всего та речь, писал Аристотель, которая «сразу же сообщает нам знания». Красоты стиля, выразительность или какие-либо другие свойства ораторской речи Аристотель не рассматривал как самоцель. Все возможности живого слова и соответствующего стиля красноречия он подчинял его главной задаче— достижению знания, возбуждению общественного мнения.
Говоря о стиле ораторской речи, Аристотель различал стиль речи письменной, то есть заранее написанной, и устной. Первая отличается наибольшей выразительной точностью, но кажется сухой, не привлекательной. Стиль же устной речи, которую нужно произносить, меняя интонацию, писал Аристотель, отличается живостью, артистичностью. Необходимо лишь избегать декламационности речи, тем более требующей сильного и звучного голоса. Живая речь кажется силуэтной живописью, отмечал Аристотель, тем самым подчеркивая, как важна образность и даже наглядность, если хотите, определенная изобразительность в ораторском искусстве.
Оценивая в целом древнегреческую риторику и риторические теории (концепции), мы можем сказать, что те основы и принципы ораторского искусства, которые были заложены и выработаны в Афинах и других городах-рес-публиках Греции, были переняты и развиты в других странах применительно к новым условиям и национальным особенностям страны. Здесь нужно назвать в первую очередь Древний Рим, выдвинувший большую группу блистательных ораторов во главе с великим — после Демосфена — оратором всех времен, Марком Тулием Цицероном (106—43 до н. э.). Именно он, высоко почитая своего великого предшественника, считал его главой всех лучших риторов Греции и призывал ораторов-современников учиться у Демосфена искусству публичной речи. Цицерон сам следовал его примеру и даже подражал его знаменитым филиппикам. Но вместе с тем он вполне самостоятельно развивал ораторское искусство, в особенности мастерство судебной речи, в которой он, по общему признанию, значительно превзошел Демосфена24.
Римская теория красноречия развивалась также Марком Фабием Квинтилианом (р. ок. 35—ум. 95 до н. э.), видным оратором и преподавателем риторики. Его основной труд — «Наставление в ораторском искусство в 12 книгах — обобщает опыт древнегреческой и римской риторики, в частности опыт таких ораторов, как Марк Антоний (83—30 до н. э.), Луций Крам (ум. в 91 г.). Но основу этого труда Квинтилиана составляют принципы и нормы, выработанные и обоснованные Цицероном, продолжавшим и развивавшим лучшие традиции древнегреческой риторики и особенно ораторского искусства Демосфена. Значительный вклад в развитие риторики внесли виднейший римский историк, политический деятель и оратор Публий Корнелий Тацит (р. ок. 55 — ум. в 120 г.), автор труда «Рассуждение об ораторе»; древнеримский драматург Стаций Цецилий (ум. ок. 168 до н. э.), написавший книгу «О десяти ораторах».
Красноречие как орудие социальной борьбы
Как было сказано, в V в. до н. э. в Греции красноречие и его теории достигли наиболее высокого развития и именно в ту пору выдвинулась большая группа первоклассных ораторов. А. Толмачев пишет: «Непосредственный толчок развитию ораторского искусства дали знаменитые законы Солона. Законы, в частности, предусматривали, что каждый афинянин должен лично охранять свои интересы на суде. Естественно, что далеко не все могли это сделать. Тогда-то и появились так называемые логографы, т. е. люди, составлявшие речи по судебным делам»2б.
Это утверждение дает лишь частичное объяснение того, почему именно в V—IV в. до н. э. и именно в Афинах развилось красноречие. Имя Солона связано с установлением в Афинах рабовладельческого демократического строя. Как это хорошо показано в «Афинской политике» Аристотеля (главы 5—12), система выборов должностных лиц, возможность общественных споров и обсуждения разных государственных дел стимулировали рост культуры публичной речи, самым непосредственным образом влиявшей на развитие ораторского искусства.
Необходимо отметить также и то, что в условиях отчетливо наметившегося в конце V в. до н. э. кризиса рабовладельческого строя, особенно в связи с Пелопоннесской войной, разгорелась внутриполитическая борьба в среде господствующих классов. Главным предметом споров была судьба государства: выдвигались разные проекты, в том числе утопические. Развитие философской мысли и прогресс художественной культуры, в которой искусство драмы — трагедии и комедии — приобрело первостепенное значение, став любимым в широких слоях общества, также способствовало подъему словесно-речевой культуры.
Вот в этой обстановке красноречие стало серьезным фактором общественной жизни, в частности идеологии и политики.
Не случайно, что оратор в Древней Греции, как впоследствии и в Риме, чаще всего являлся политическим деятелем, например, архонта, общинного собрания Греции, сената — в Риме, а также дипломатом, а нередко и военачальником. Это обстоятельство способствовало тому, что иной политический деятель, бывший одновременно талантливым оратором, становился властителем дум, общественным трибуном, какими, например, были Демосфен в Афинах, Цицерон — в Риме.
Развитию риторики в значительной мере содействовала церковь (особенно христианская), ее проповедническая практика. Правда, подчас религия насаждалась не без помощи насилия. История христианства, буддизма и особенно магометанства (ислама) — мы говорим о мировых религиях — насыщена войнами и кровавыми событиями. И тем не менее трудно переоценить роль мирного проповедничества в распространении религий, ставших, в определенном смысле, интернациональными.
Проповедь о «законе божьем» — с амвона церкви, на собрании прихожан или в другом месте,— стала основной формой мирного насаждения того или иного вероисповедания. Ее главным содержанием были нравственные поучения, в том числе такие, как «не укради», «не убий», «чти старших», «люби ближнего своего», «утешайся, но не забывай» и т. д. Вместе с тем богословие и церковная иерархия занимались воинственной пропагандой против «чужой веры», против инакомыслящих, еретиков, богохульников, против «святотатства» и безбожия. Эта пропаганда была направлена против земной «суеты-сует», «страны изгнания», «земной юдоли» — на защиту потустороннего мира. Именно на поприще такого воинствующего проповедничества выросли крупные богословы — церковные ораторы и фанатики своего дела. Среди таких богословов-ораторов и проповедников выдвинулись такие, как знаменитый Иоанн Златоуст (ум. в 407 г.) и Фома Аквинский (1225—1274) за рубежом, Иоанн Мандакуни в Армении (VI в.) и Иоанн Икалтоели в Грузии (XI в.), протопоп Аввакум и митрополит московский Филарет (XIX в.) и другие.
Незыблемая убежденность в правоте своей веры, умение овладевать чувствами и сознанием верующих, влиять на их воображение и вызывать переживания то «блаженства», то определенного экстаза; умение в одних случаях убаюкивать, а в других — стращать «геенной огненной»; наконец, определенная образность церковной речи — эти и другие особенности поповской проповеди в определенной мере содействовали развитию красноречия.
Церковная риторика занимала монопольное положение на протяжении всего средневековья во многих странах не только Европы. Она была первостепенным идеологическим и политическим орудием не только той или иной религии, но и феодального строя в целом, его светской власти. Однако уже к XVII—XVIII вв. церковно-бого-словская проповедь, длительное время канонизировавшаяся, питавшаяся одними и теми же ветхозаветными и библейскими идеями, почти полностью игнорировавшая общественный прогресс, выродилась. И без того ложное в основе своей, по своему конкретному содержанию и «идеалам», церковное проповедничество начало терять былую привлекательность, кажущуюся «святость», «божественный» характер и силу.
С ростом общественного сознания и самосознания, обусловливавшимся историческим прогрессом, все очевиднее обнаруживались схоластичность и антинаучный характер церковно-богословской риторики.
На смену феодальному строю пришел буржуазный с его идеями гуманизма, свободы, равенства людей и демократии. Возникла система парламентаризма, зародились политические партии, профессиональные и другие общественные организации. В этой обстановке — на первых этапах нового строя, когда буржуазия выступала с исторически прогрессивных позиций—новый толчок и новое содержание получило ораторское искусство. Именно в эту пору выдвинулись такие выдающиеся политические деятели и ораторы, как Жан Поль Марат (1743—1783), Робеспьер (1758—1794) и другие глашатаи идей социального равенства, братства и счастья для всех на земле. Выросшее на волнах буржуазной революции, ораторское искусство этой эпохи ярко обнаружило свои социальные мотивы, стало действенным средством общественного мнения, могучей силой в политической борьбе.
Однако революционные знамена буржуазных революций со временем поблекли. Обманом и лживыми посулами установивший свою власть капиталистический класс предал собственные же лозунги, первоначально обретшие большую популярность и привлекательную силу. «Свобода», «Равенство» и «Братство» на деле оказались пустоцветами, а парламентаризм из идеализировавшейся народной думы переродился в говорильню и в орудие, направленное против народных интересов. Все это сказалось и на буржуазном ораторском искусстве. Исполненное фразеологии, двоедушия, юридической казуистики, лицемерия и лжи, буржуазное ораторское искусство стало средством дезориентации общественного мнения и укрепления господства монополий.
Я трудиться не сумел, грабить не посмел.
Я всю жизнь свою с трибуны лгал доверчивым и юным.
Лгал — птенцам.
Встретив всех, кого убил, всех, кто мной обманут был,
Я спрошу у них, у мертвых,— бьют ли на том свете
в морду.
Нам — лжецам?
Именно в недрах буржуазного правопорядка и его вероломной дипломатии родился и стал распространенным афоризм: «Язык дан человеку, чтобы скрывать свои мысли».
Научно обоснованную критику буржуазного красноречия дали К. Маркс и Ф. Энгельс. Они высмеивали позерство и ханжество, осуждали подыгрывание под настроения публики и другие дурные вкусы буржуазных парламентариев.
К. Маркс критиковал ораторскую манеру Сигизмунда Боркгейма, некоторые речи которого называл «безвкусной белибердой». Брокгейм был человеком остроумным, но в его речах слушатели понимали «только некоторые остроты». Особенно крепко Маркс критиковал английского государственного деятеля лорда Джона Рассела: «Вся жизнь лорда Джона Рассела была построена на использовании фальшивых предлогов. Фальшивым предлогом была для него парламентская реформа, фальшивым предлогом — свобода совести, фальшивым предлогом — свобода торговли. Его вера в силу фальшивых предлогов была настолько искренней, что он счел возможным под фальшивым предлогом сделаться не только английским государственным деятелем, но также поэтом, мыслителем и историком... Его мнения никогда не зависели от реальных фактов, а, напротив, сами факты зависели в его глазах от того порядка, в котором он излагал их в своих речах. Как оратор он не оставил после себя ни одной достойной упоминания оригинальной идеи, ни одного глубокого изречения, ни одного серьезного наблюдения, ни одного яркого описания, ни одной красивой мысли, ни одного живого намека, ни одной юмористической сценки, ни одного искреннего чувства... Он обладает своеобразной манерой сочетать сухую, вялую, монотонную речь, похожую на речь оценщика на аукционе, с ученическими иллюстрациями из истории и какой-то торжественной тарабарщиной на тему о «красотах конституции», «всеобщих свободах страны», «цивилизации» и «прогрессе»26. Не менее резко отрицательно отзывался Маркс о Дизра-эли и особенно о крупнейшем ораторе английской палаты лордов, реакционном деятеле, рьяном идеологе колониализма, Уильяме Гладстоне. Его речи Маркс называл «отполированной гладкостью», пустой глубиной, елейностью не без ядовитой примеси, бархатной лапой без когтей и другими аналогичными эпитетами. Маркс указывал также на казуистику и «добродетельные интриги», которые обычно содержались в речах Гладстона, произносившихся с высокой трибуны английского парламента и в других местах.
Ф. Энгельс высмеивал декламаторскую мишуру Роберта Блюма, считавшегося одним «из красноречивейших ораторов Франкфуртского собрания», парламента. Как писал Энгельс, Блюм «слишком любил пустые декламации в духе немецкого проповедника-сектанта и его доводам не хватало ни философской остроты, ни знакомства с практической стороной дела»27.
Характеризуя стиль и реальное содержание речей других буржуазных ораторов, Маркс и Энгельс критиковали «дешевые риторические украшения», «ровный и мелководный поток фразеологии», «напыщенные фразы, подобные мыльным пузырям», «ужасающую торжественность» и другие аналогичные качества. Маркс и Энгельс называли безвкусицей жестикуляцию, рассчитанную на внешний эффект28. Маркс и Энгельс были убеждены в том, что чем бессодержательнее, туманнее или же коварнее речь того или иного буржуа, тем щедрее она «украшена», тем больше в ней напыщенных фраз и т. д. В таком стиле буржуазного ораторского искусства они видели вполне определенную тенденциозность, отвечавшую узкокорыстным классовым интересам буржуа. Маркс и Энгельс обнажили социальную подоплеку буржуазного красноречия, его антинародную сущность, достойную того, чтобы изобличать и высмеивать его.
Однако в недрах того же капиталистического общества родилось враждебное ему красноречие, орудие нового, поднимающегося, класса — пролетариата и его идеологии. Возникновение революционного рабочего движения, и особенно марксизма, ознаменовало новый этап в истории ораторского искусства. В нем стала решающей правдивость, отражающая реальные события и факты, выражающая интересы трудового народа. Социально-политические мотивы в пролетарском красноречии заняли превалирующее и вместе с тем определяющее место, а политическая агитация оформилась как первостепенное орудие классовой борьбы угнетенных.
Выдвинулись ораторы нового типа — трибуны рабочего класса, например, Август Бебель (1840—1913), оратор пламенный, ясный в своих речах, всегда дельный, мастер импровизации, как характеризовали его соратники по борьбе. Стал известным Вильгельм Либкнехт (1826—1900), немного грубоватый, как писал о нем Энгельс, знавший в своей палитре лишь две краски: черную и белую, но пользовавшийся у слушателей успехом. Выдвинулся Вильгельм Вольф (1809—1864), один из самых любимых ораторов рабочих, искусник популярного и яркого изложения, нередко проникнутого юмором, а также Иоанн Георг Эккариус (1818——1889), отличавшийся суховато-юмористической манерой речи, особенно нравившейся англичанам.
Выдвинулись рабочие ораторы также и в России, и первые среди них — Петр Алексеев (1753—1824), Степан Халтурин (1852—1882), Иван Бабушкин (1873— 1900) и другие.
К. Маркс и Ф. Энгельс придавали серьезное значение росту красноречия пролетарских ораторов и внимательно следили за тем, как из рабочей среды выдвигаются свои трибуны, которые отлично знали нужды трудового народа, умело, просто и правдиво, доходчиво говорили с братьями по классу о самых жгучих вопросах общественной жизни, поднимали политическую сознательность рабочих.
Решающее значение основоположники научного коммунизма придавали содержанию и направленности публичного выступления. Для них главное значение имела общественная весомость каждого публичного выступления, будь то лекция или парламентская речь, доклад на съезде или полемическое выступление. Для Маркса и Энгельса было существенно и то, в какой мере живое слово, обращенное к людям, помогает им уяснить себе сложные явления социальной действительности, содействует решению назревших задач. Ясность, принципиальность и четкость также оценивались как необходимые свойства революционного красноречия. Оно, как подчеркивали Маркс и Энгельс, не должно сводиться к фразеологии, словесной мишуре или белиберде, чуждым действительному красноречию.
Эти принципы и нормы они сами применяли в своих публичных выступлениях. До нашего времени дошли отрывки некоторых рассказов и воспоминаний об ораторском искусстве Карла Маркса. Те, кому посчастливилось слушать его, свидетельствуют о том, что он был прекрасным лектором и собеседником. Вильгельм Либк-нехт, Франц Меринг и другие деятели революционного рабочего движения пишут, что лекции, в которых Маркс излагал основные идеи своего «Капитала», неизменно привлекали массовые аудитории, слушались с напряженным вниманием и доставляли собравшимся огромное наслаждение.
Ярый противник опошления науки и упрощения сложных явлений действительности, Маркс вместе с тем излагал сложнейшие проблемы просто и понятно. Он, как пишет Либкнехт, «обнаружил замечательный талант популяризатора»; из лидеров и теоретиков рабочего движения «никто не обладал в большей степени, чем он, способностью ясно выражать свою мысль». Маркс был придирчив, вплоть до педантичности в соблюдении чистоты языка. Он не терпел смешения диалектов и литературного языка. А тем более «к краснобаям он испытывал омерзение... «Фразер» было в его устах самым бранным словом, и кого он раз назвал фразером, он порывал с ним навсегда. «Надо мыслить логически и ясно выражать свою мысль»,— говорил он нам, «молодым», при каждом удобном случае и заставлял нас учиться»29. Лекции, читавшиеся Марксом, писал Меринг, дают основание говорить, «как серьезно и с какой глубокой продуманностью он вел свою пропаганду»30. Марксовский стиль пропаганды, высокую идейность и партийность отмечают те, кто писал о его публичных выступлениях: лекциях и докладах. В них сказались новые принципы и нормы ораторского искусства, призванного быть могучим орудием возвышения, исторической победы пролетариата, решающей силы нового этапа исторического прогресса.
Марксовские принципы и нормы красноречия, основы его коммунистической партийности и идейности в новых условиях развил В. И. Ленин.
Ленин с удовлетворением отмечал рост числа «рабочих, рвущихся к социализму, к политическому сознанию и политической борьбе». Он считал примечательным, что политическая агитация и пропаганда завоевывают рабочих, из среды которых вырастают свои пролетарские кадры агитаторов и пропагандистов. Ярким типом такого трибуна Ленин считал Петра Алексеева, русского рабочего революционера. Его слова, произнесенные на судебном процессе в марте 1877 г. и цитируемые Лениным — «поднимается мускулистая рука миллионов рабочего люда, и ярмо деспотизма, огражденное солдатскими штыками, разлетится впрах!» — Владимир Ильич назвал «пророческими».
Другой пламенный пролетарский революционер и трибун из рабочих — Иван Бабушкин, один из талантливых учеников и помощников Ленина. Высоко оценивая его организаторскую, пропагандистскую и агитаторскую деятельность, Ленин писал: Бабушкин — народный герой. Герои, подобные Бабушкину, есть в народе.
Они «действовали упорно, неуклонно среди пролетарских масс, помогая развитию их сознания, их организации, их революционной самодеятельности». И, давая общую оценку подвигу пролетарских революционеров и пропагандистов, Ленин писал: «Без таких людей русский народ остался бы навсегда народом рабов, народом холопов. С такими людьми русский народ завоюет себе полное освобождение от всякой эксплуатации»31.
Ленин рассматривал деятельность рабочих пропагандистов и агитаторов в неразрывной связи с ростом революционного рабочего движения как необходимое средство подъема политической сознательности рабочего класса. Пропагандировать и агитировать, чтобы организовать рабочих для свержения буржуазно-помещичьего строя! Именно в этом видел Ленин силу и значение революционного слова, соответственно оценивая рост кадров пролетарских пропагандистов и агитаторов.
Публичная речь теперь звучит не только в вузовских аудиториях, на судебных процессах и с парламентской трибуны. Международные конгрессы, форумы, симпозиумы, на которых обычно выступают деятели разных философских направлений и политических убеждений и говорят на десятках языков, стали внушительной общественно-организующей силой. А радио и телевидение, сделавшие публичную речь — лекцию, доклад, беседу, обозрение, интервью, диспут, а также информацию — крылатой и действительно громогласной? Вместе с тем никогда в минувшие времена столь обнаженно не сказывалась социальная направленность, идеологичность, в конечном счете — партийность ораторского искусства, как в 60-х годах XX столетия. Правда и утверждение истины, идей гуманизма, правда в новом более богатом содержании по-прежнему является целью действительно прогрессивного ораторского искусства, служащего интересам исторического прогресса, интересам народных масс.
Таковы некрторые интересные страницы и примечательные факты истории ораторского искусства, насчитывающего не одно тысячелетие и занимающего весьма существенное место в общечеловеческой истории.
Мы не стремимся к более или менее обстоятельному освещению истории красноречия,— не она тема данной работы. Но и вовсе обойти ее нельзя было. Обращение к некоторым важным вехам, фактам и функциям ораторского искусства, а также к его видным деятелям необходимо для того, чтобы яснее представить генезис и социальную направленность красноречия.
Как общественное явление, достигшее большого развития в классовом обществе (Эллада, Рим) и продолжавшее все эффективнее действовать в качестве орудия социальной борьбы, ораторское искусство никогда не было однородным по своему существу и целям. Орудие мысли, оно отражало два направления в философии: идеалистическое и материалистическое. Оно использовалось и как орудие теологии, богословия, церковной иерархии и как оружие светской мысли, атеизма, прогрессивного просветительства. Красноречием пользовались и пользуются люди прогресса, идеологи и практики революционного действия, и реакционеры. В сфере политики, в частности дипломатии, ораторское искусство использовалось в диаметрально противоположных направлениях и в интересах разных классов.
Красноречие и искусство
Как уже было сказано, красноречие в Древней Греции рассматривалось как искусство. Однако непосредственная связь проводилась лишь между красноречием, с одной стороны, и поэзией и актерским искусством, с другой. В этой связи показательна, например, книга анонимного автора «О возвышенном», в которой риторика занимает преимущественное место и трактуется, как наука о слове вообще и в первую очередь о поэзии, прозе и красноречии32.
В высказываниях античных мыслителей можно встретить уподобления риторики живописи, скульптуре и даже архитектуре. Однако гораздо чаще ораторское искусство рассматривалось как родная сестра поэзии и сценического искусства. Например, Аристотель в «Риторике» и особенно в «Поэтике» сравнивал красноречие и поэзию, находя между ними нечто общее. Цицерон охотно учился мастерству у лучших актеров Рима. В своих публичных выступлениях он прибегал к чисто актерским приемам и не был чужд позы и даже самовосхваления.
В России, правда, значительно позже, также были предприняты попытки проследить связь между ораторским искусством и поэзией. Показательно, например, что в «Кратком руководстве к риторике на пользу любителей красноречия» М. В. Ломоносова первостепенное значение придавалось именно художественным элементам ораторского искусства. «Сладкоречив», или умение «красно говорить», «превышает многие искусства». Оно отличается чистотой «штиля», великолепием и силой слова, живо представляющим описываемое, как бы изображающим и поэтому возбуждающим человеческие страсти. Возбуждать и утолять страсти — такова, как утверждал Ломоносов, первейшая обязанность оратора 33.
Сходные мысли и суждения мы находим в книге А. Ф. Мерзлякова «Об истинных качествах поэта и оратора» (1824). Об определенной связи поэзии и красноречия писал В. Г. Белинский в рецензии «Общая риторика Кошанского», где утверждал, что поэзия входит в красноречие как элемент, является в нем не целью, а средством 34.
Выдающийся русский судебный оратор и теоретик красноречия, А. Ф. Кони (1844—1927) много писал о красноречии как истинном творчестве, не лишенном художественности и даже элементов поэзии. Всецело солидаризуясь с толкованием сути ораторского искусства, дававшимся другим видным теоретиком этого предмета П. С. Пороховщиковым, Кони писал: красноречие — это и литературное творчество, но в устной форме. Оратор так же, как и поэт, обладает творческим воображением, и разница между ними та, что они к одной и той же действительности подходят с разных точек зрения35.
В наше время сопоставления ораторской речи и поэзии можно встретить, например, в книге Николая Асеева «Кому и зачем нужна поэзия?». Ряд соображений, развиваемых в книг.е Всеволода Аксенова «Искусство художественного слова», может быть поучительным для оратора. Аналогия между трудом актера-чтеца и ораторским искусством проводится также в третьей части «Лекций по марксистско-ленинской эстетике» М. С. Кагана.
Что же дает основание для таких сопоставлений?
Конечно, прежде всего то, что художественное творчество во всех своих видах и красноречие относятся к сфере духовной жизни, являются определенными формами идеологической деятельности. Как поэзия и театр, так и ораторское искусство есть созидание духовных ценностей. Нечто общее есть между красноречием и гражданской поэзией в их чувстве современности и в умении чутко откликнуться на «злобу дня». Главное, что роднит, по нашему убеждению, театр, поэзию и красноречие — их идеологический характер. И поэзия, и театр, и красноречие чутки к современности и действуют в общем русле исследования социальной психологии, одновременно и воздействуя на нее. Однако исторически сложилось так, что общее, связывающее ораторское искусство, с одной стороны, поэзию и актерский труд, с другой стороны, видится и в выразительном слове. Итак, выразительное слово есть элемент, без которого невозможны ни поэзия и актерское искусство, ни красноречие. И поэт, и актер, и оратор отличаются (должны отличаться!) развитым вкусом и тонким, мы бы сказали, природным чувством слова, высокой и непрерывно обогащаемой речевой культурой. Ясность, точность и выразительность языка одинаково обязательны и для поэзии, и для сценического действия, и для красноречия. На этом, однако, сходство между красноречием и поэзией, которое проявляется благодаря их основному средству — слову, исчерпывается. И тогда яснее становятся существенные различия, которые дают основание говорить об особенностях ораторского искусства.
В чем же различия между поэзией, театральным искусством, с одной стороны, и красноречием, с другой?
В художественном творчестве весьма существенное место занимает вымысел и домысел. В красноречии же они совершенно исключены, хотя и любой оратор не может (обходиться без воображения. Однако если художническая фантазия позволяет творить на основе вымысла, то ораторское воображение всецело опирается на данные практики и науки. Оно может вылиться в форму гипотезы, предположения или научного предвидения, но никогда не будет (не должно быть!) плодом вымысла.
Другое обстоятельство: условность36. Она представляет собой исторически сложившуюся специфическую форму (способ) художественного отражения жизни, правдивого воспроизведения действительности. Условность как форма выражения мысли в красноречии исключена вовсе. В нем не только предмет и содержание, но и совокупность выразительных средств реальны, выступают, так сказать, в формах самой жизни, они понятны всякому, кто понимает язык, на котором говорит оратор.
Красноречие отличается от искусства и тем, что оратор, как правило, не оперирует художественными образами как основной формой воплощения ораторской мысли. Поэт достигает своей цели с помощью образов, а оратор оперирует понятиями и определенными положениями, суждениями, доказательствами, умозаключениями и т. п. Речь талантливого и опытного оратора зачастую образна и ярка. Он обязательно использует метафору, образы и живописные детали для того, чтобы лучше и яснее донести до своих слушателей излагаемые им мысли и переживаемые им чувства. Но обращение к художественной образности для оратора — не главное, а вспомогательное средство.
--->>>
