Cтарый 4емоданТе, кого мы предали
Снова и снова сидим — заседаем в комиссии по делам о несовершеннолетних. Перед нами проходят трудные дети, запущенные — из тех, кто уже на учете в детских комнатах милиции, из тех, кто и сам глядит из школы и от кого, к сожалению, школа часто спешит освободиться.
Это все переходный возраст. От чего — к чему переходный? Что за смена караула происходит в жизни подростка в тринадцать-четырнадцать, лет? И как быстро она происходит?
Слушаем несчастных матерей, потерявших контроль над своими детьми. Они склонны во всем винить школу. Иногда они винят самих детей.
— Он у меня упрямый... Скрытный он у меня, упрямый...
Сижу и думаю — в какой же день, в какой же час он становился упрямым, скрытным? Ведь и молоко на плите сбегает в минуту — ты это знаешь. Заговоришься на кухне — оно и сбежит. День в детстве стоит многих дней взрослой жизни. Что там день — один час, одна минута!
Звонок по телефону. «Дочка, скажи, что меня нет дома». — «Папа, но ты же дома». — «Слушай, что я тебе сказал — меня нет дома».
Или еще так — отец вернулся с работы. Мать всем детям рты поза-вяжет. И правильно: тихо, отец отдыхает. Но вечером, когда отец выспался и пришли его товарищи-собутыльники, соседи стучат в стенку — дайте же спать, — зовут участкового на помощь.
Или еще так: пришел в школу фоторепортер, ему нужно снять детвору для журнала «Огонек». Отбирает девочек самых красивых, настоящих ангелочков. А у парнишки сестра не красавица, а симпатичная и глаза добрые. И он ее очень любит. И он ходит и всем задает один вопрос: «Что, некрасивых в следующий раз будут снимать?» И столько тоски в этой глупой настойчивости, что взрослые не знают, что ответить, только криво улыбаются: дети есть дети...
Или еще так: мальчик пришел на работу к матери, она котломойщи-ца в рабочей столовой. На глазах у мальчишки хороший суп выливают в яму. Мать объясняет сыну: «Что ж до полночи его разливать по тарелкам? Мы его сактируем — и концы!» Вы думаете — это преддверие житии? Это уже сама жизнь. Выходит во двор заведующий столовой проверить, хорошо ли сделано, и говорит мальчишке: «Ну, ты чего воззрился! Ишь, угрюмый какой! Проваливай...» И мать извинительно поясняет — дети есть дети.
Недавно услышал я страшную в своей сущности историю. Тоже вот так пришла мать и говорила:
— Скрытный он у меня, упрямый...
А дело-то вот какое: мальчику уже девять лет, а ночью он не просыпается, когда надо бы, утром под ним простынка мокрая. Ну что ж, болезнь, понимать надо. Мать в наказание переселила его с постели на подстилку, мать его любит — и всем соседям и родственникам при мальчишке горестно рассказывает, какая беда... Она, любя, даже не догадывается, какое это неслыханное переживание, угнетающее душу. Тут ведь весь будущий человек! Станешь трудным...
Летом из всех районов города, из сотен предприятий вывозят детские сады за город. Обеспечивают «кольцевой завоз» продуктов в пионерские лагеря, организуют государственную дотацию на каждого ребенка — по девять рублей. Осенью проверяют, хороши ли горячие завтраки в школьных буфетах. Зимой устраивают ледяные катки на пустырях, хоккейное поле — подростковый рай, однако огороженный сетками так, чтобы мячи и клюшки не залетали в окна соседних домов...
Но школьный буфет, и хоккейные клюшки, и даже молодежный клуб сами по себе ничего не решают. И самые глубокие впечатления, самые беспокойные мысли и тревожные чувства, которыми ты запасаешься, когда вникаешь в детский вопрос, или, как мы говорим, в проблему воспитания смены, — эти впечатления находишь в недрах семейной жизни, в семьях...
Много у нас семей хороших, благополучных. И все-таки еще есть и тяжелые, уродующие детство.
В одном из дворов нашего переулка сохранилась старая хибара, наверно, конюшня при барском доме. Оконце занесено сугробом. Ставни закрыты. Два года не светились щели в ставнях — комната была запечатана. И все радовались во дворе: пьяная беспутная женщина, скандалистка, мать несчастного малого, была выслана из Москвы на исправление трудом. Мальчика определили в школу-интернат. Комната опечатана — пока он не вырастет, потому что она его по праву... И вот недавно засветилось оконце. Надо бы радоваться, а неохота. Вернулась дебоширка, «гуляет»... И мысль уже не только о соседях, не только о спокойствии Двора, а о самом ребенке. Он стал постарше на два года... И может быть, сейчас, в этот вечер, то, о чем не размышляла его голова, встает перед ним впервые в жизни, вопрос серьезный и страшноватый: кто моя мать?..
Как часто в переходном возрасте дети впервые задаются этим вопросом. Кто моя мать, какая она? Какой он, мой отец?.. И вдруг в один какой-нибудь час раздумья маленький человек взрослеет, сам того не зная.
Трудные дети — это, конечно, печальная действительность. Они есть. И в то же время это условное обозначение. Оно, конечно, удобно для цифры, годится для галочки в отчетах. Родительский комитет должен иметь, конечно, какой-то список для работы. И домовый комитет в ЖЭКе должен отчитываться. Было 27 трудных детей, осталось 14... Но если не для галочки — то трудных детей и в сотни раз больше и в сотни раз меньше наших списков. Я начинаю подсчет трудных детей не с того конца, где уже видны результаты — где летят камни в окна и свистят милицейские свистки. Я начинаю подсчет с другого конца, и для меня трудные дети — это дети, от которых мы, взрослые, уклонились, отпихнулись, отказались. Дети, для которых мы не нашли времени, а вернее — не захотели найти его в час, когда ребенок или юноша пробовал силы. Дети, которых мы предали.
Проба сил
Никак не могу освободить себя от острого впечатления той минуты, когда я увидел эту проклятую стальную булаву с отвинчивающимися шипами. А ведь и рассказать-то трудно... Вчера в редакцию газеты, в гости к журналистам пришли милиционеры всех чинов и званий — работники Министерства внутренних дел во главе с министром.
Подготовили встречу замечательно: вдоль стен развернули свои стенды, там все было: и как совершаются преступления и как их расследуют. И вот маленькая деталь: стальная булава с отвинчивающимися шипами. Совершенное произведение сферической формы. Отполировано до блеска. Шедевр токарного искусства! Изготовлено, как мне объяснили, четырнадцатилетним подростком в цехе, где он работал учеником до своего страшного преступления. Я смотрел на это орудие убийства и думал — вот какой рабочий талант у этого мальчишки, сколько терпения, стремления что-то создать, что-то совершить — тоска по собственному поступку!
И неужели, думал я, никто не заметил этого трудового подвига мальчишки? Ни мастер, ни товарищи — соседи по станку. Ни взрослые в семье. Никто не заметил! Никто не подошел к человеку с подветренной стороны — никто не сказал, имея право сказать, как можно достойно и счастливо прожить жизнь, имея такие золотые руки...
И вот сижу и вспоминаю свое детство. Это всегда полезно.
Когда я вспоминаю детство, я не могу найти более точного выражения, как «проба сил». Три дня Владикавказ с боями переходил из рук в Руки — от белых к красным, от красных к белым. И мы, мальчишки, как шальные, бегали под пулями по пустынным бульварам и собирали стреляные гильзы от патронов — кто больше соберет. Что это было — глупая шалость? Да, но это была и проба сил. А потом установилась мирная жизнь, а мы еще были мальчишками. Теперь для нас интереснее, чем сам чемпионат французской борьбы с участием Ивана Заикина и Черной маски, было то обстоятельство, что на билеты нет денег и надо взобраться на дощатую крышу цирка с риском, что тебя поймают и при-ВсДут в отделение милиции. А потом мы, мальчишки, уходили шляться по горам, и я старался сохранять дыхание на подъемах, соблюдать питьевой режим — идти «верблюжьим шагом», как меня учил один альпинист. И это тоже была проба сил. И испытанием мужества был ночной караул, да еще в дождь, у палаток пионерского лагеря: нам тогда, маленьким часовым, выдавали винтовки. Правда, они были незаряженные, но мы об этом старались не думать. И выступление на молодежном диспуте против церковников тоже было пробой сил.
И на каждом шагу, в каждом большом и даже маленьком деле рядом с нами всегда стоял кто-то из старших. Республика Советов в re годы только-только подымалась после двух страшных войн. Старшим товарищам было очень трудно. Но ни один из них ни разу не сказал: «Нам некогда». Умели они находить время, чтобы поддержать каждого птенца, когда он пробовал стать на крыло. А может, потому и находили время, что хотели найти его.
Проба сил начинается в детстве — я не знаю как рано: в два года, а может, раньше. Ручками и ножками расталкиваем тугие пеленки — проба сил! Потом начинается возраст Почемучки — целая эпоха в жизни человека. Один ученый подсчитал, что ребенок, если он живой, здоровый, может задать за день ни мало ни много — 437 вопросов. Борис Житков написал замечательную повесть о Почемучке. Не знаю, давно ли она переиздавалась, а надо бы почаще, ее не придется уценять. Во всей мировой литературе, по-моему, нет такого образа Открывателя — Колумба, Ньютона, — как этот Почемучка. Он жив сегодня в наших детях и будет жив через тысячу лет. Все удивительное, что еще откроет или изобретет человечество до конца века, откроют или изобретут наши нынешние Почемучки. О, как много им еще предстоит совершить!
А о чем они сегодня допытываются у нас? Послушайте их:
— Папа, почему в каждую черешенку кладут косточку? Все равно ее надо выплевывать.
— Мама, а откуда люди узнали, как называются звезды? А кто качает деревья?
— Дедушка, кто раньше родился: ты или я?
Это примеры из уже названной мною энциклопедии детской пытливости — «От двух до пяти» покойного Чуковского. Если кто очень хочег разобраться во внутреннем мире ребенка, пусть раздобудет эту книгу. Жаль только, что нет другой книги — я бы назвал ее. «От двадцати до восьмидесяти», это была бы энциклопедия всех наших взрослых ответов. Глупых ответов на умные детские вопросы:
— Сиди тихо!
— Вот тебя заберет милиционер.
— Помолчи, не болтай глупости.
— Нишкни. (Это уже бабушка.)
А отец, придя с работы, раздраженный, потому что усталый:
— Вот я с тебя сейчас сниму штаны...
Какую темную голову надо иметь, чтобы такими угрозами поднимать до себя человека!
Нет, я, конечно, не против. Конечно, надо учить ребенка владеть собой, сдерживать свои порывы, помолчать, когда говорят взрослые. И движения должны быть не столь уж размашисты, чтобы валить стулья и хлопать дверьми так, чтобы кошки прыгали с подоконников. Надо воспитывать в малых детях такт и чуткость. Повторяю — я за это. Но я спрашиваю себя: разве для того мы дисциплинируем наших ребят, чтобы они не мешали нам жить? Разве это цель? Только бы не мешали нам жить! Ради этого — связывать их душевные силы, укорачивать их природную пытливость, ограничивать их детскую выдумку, «держать взаперте», как говорила одна несчастная, измученная мать, сбившаяся с ног, не знающая, как управиться со своим неслухом.
Нет, прививая ребятам навыки такта, душевной культуры, надо постоянно давать им простор для пробы сил, не жалеть для этого времени.
Снова и снова заседает комиссия по делам о несовершеннолетних. Перед нами проходят трудные, запущенные ребята, подростки от десяти до шестнадцати лет. По существу, это те же Почемучки, только, к сожалению, уже не с лица, а с изнанки. Тут тоже детство — проба сил. Только, к сожалению, другого рода. Это те, которые бьют стекла, вымогают деньги у малышей, играют в карты по подъездам. Обкуриваются до тошноты. Учатся пить. Пробуют свои силы в кулачной расправе... Ночью разбили продовольственный ларек, милиция исследует со всей тщательностью — из всех товаров поубавилось в ящиках конфет, шоколада. Потом мы заседаем, задумываемся о мерах наказания — перед нами проба сил. Тут надо наказать без слабости, без потакания. Как высказался у нас на комиссии наш народный судья Чигринов: «Хулиганы, воришки должны почувствовать вкус закона. Для них закон должен быть соленый и горький на вкус!»
А выпроводив детей за дверь, мы разговариваем с матерями. Матери, конечно, плачут. Они жалуются. На что же они жалуются? (Кроме, конечно, своей занятости и недосуга, — тут мы им сочувствуем и не можем помочь.) В чем они видят источник зла? Самое досадное заблуждение: они видят источник своей материнской беды в том, что сыновья у них какие-то «угорелые»
— Уж больно он быстрый. И все что-то выдумывает и головой вертит, ни минуты покоя!
А представитель школы, полный достоинства, солидно подтверждает:
— Этот мальчик доставляет нам слишком много хлопот.
Но и среди матерей, приходящих к нам, есть такие, у которых в памяти как бы заведено личное дело на собственного ребенка. Там все подсчитано сызмальства — все разбитые стекла и расквашенные носы. Список преступлений как бы исчерпывает биографию ребенка. Но когда умные женщины — директор швейной фабрики № 20 Лукьянова, заместительница управляющего треста столовых Комарова, детские работники милиции Милованова, Крылова, — мои товарищи по комиссии начинают терпеливо расспрашивать эту мать, то сказывается, что круг интересов ее ребенка гораздо богаче того дела, которое она на него завела.
— А вы задумывались, мама? Не замечали, может, талант у него какой-нибудь есть? Отвлечь бы от улицы, найти любимое дело.
— Талант! А как его узнаешь?
— Ну, не талант. Это, конечно, редкость. А может, какая способность намечается. Один руками все умеет наладить, другой цифры без бумаги складывает. А может, музыка на него действует?
Так терпеливо подталкивают мать к ее собственным детям. Но я сам слышал, как она упрямо твердит:
— У моей нету никаких способностей. Нуль. Ясно?
И так безжалостно — при самой дочке.
Что можно сказать по этому поводу? Я совершенно убежден, что за редчайшим исключением все люди родятся с какими-то своими способностями или хотя бы задатками, только мы их не умеем выследить. Семья и школа должны не только дать растущему человеку нравственные основы и программу современных знаний. Есть у них и еще одна важнейшая, но пока что плохо выполняемая задача: выявить человека, найти его способности. Найти его единственное назначение в жизни, соединить человека с его единственным делом — иначе говоря, сделать человека талантливым!
Давайте вспомним: все самые большие люди на земле сперва были маленькими. Станиславский задергивал простыней доморощенную сцену где-то в дачной местности под Москвой, и можно было думать, что ему просто делать нечего на досуге. А он становился Станиславским. Циолковский запускал воздушные шары из папиросной бумаги, и трудно было догадаться, что, намотав веревочку на руку, это бежит сам Циолковский. А когда Алехин на школьной переменке торопился извлечь из парты шахматную доску, никто, конечно, не подозревал, что это торопится к своему жизненному уделу великий чемпион мира по шахматам.
— Ну, хватил! — скажут. — Ведь это же выдающиеся таланты, а о детстве таких людей всегда слагаются легенды...
Нет, нисколько не хватил. Все великие стали великими не сами по себе. Кто-то из старших не пожалел времени на то, чтобы разглядеть их талант, поддержать под локоть, когда человек поднимался на ноги, а в час пробы сил вдохнуть в него веру, дерзание.
А сколько русских мастеров, из тех, кто составлял честь и гордость наших столетних заводов — Сормова, Голутвина, «Путиловца», киевского «Арсенала», — с детства приобщалось к отцовскому инструменту, постигало тайны потомственного умения. И семья помогала им в этом.
В детстве, в пробе сил человека, все ему помогает. И профессия отца и любопытство ж рабочему верстаку мастера, живущего по соседству. Или грузовичок, застрявший в грязи где-то неподалеку от дома, в овраге.
Ежедневно тысячи невидимых нитей как бы подергивают ту главную нить, которая в душе ребенка незримо протянута в его будущее. Наша обязанность — исподволь найти эту главную нить. В пробе сил, какой является детство, нужно уметь не только отсекать, пресекать, нукать и тпрукать — гораздо важнее помочь человеку еще до его совершеннолетия произвести отбор своих интересов. Его активность — уже отбор. Его увлеченность — уже отбор. Его стремление — уже отбор, хотя бы стремление что-то усвоить сверх заданного на уроке. Его страстный интерес к дереву или металлу, чертежу или к нотной бумаге — наша решающая победа. Пусть руки перемазаны йодом или пахнут цветами, пусть волдыри на ладонях! Вооружите подростка против скуки — вот главное! Не так уж горюйте, если по одному предмету не задалась отметка. Великий Менделеев хватал тройки по латыни. Великий врач Боткин, чье имя носит старейшая наша больница, говорят, не прошел по конкурсу. А вот горюйте тогда, когда интереса нет ни к чему.
Давайте помогать человеку найти свое место в жизни, и он украсит это место. Он вырастет таким, каким мы хотим его видеть, и вместе с миллионами своих озорных, своенравных, не похожих друг на друга сверстников прекрасно оборудует землю для житья.
<<<---
