RSS Выход Мой профиль
 
Леонид Андреев. Избранное|

Леонид Андреев

Анатолий Ланщиков
I
В московской газете «Курьер» от 5 апреля 1898 года за подписью «Леонид Андреев» был напечатан рассказ «Баргамот и Гараська». В те времена многие периодические издания к большим праздникам публиковали рассказы, рассчитанные на чтение «в кругу семьи». Бытовали даже термины «пасхальный», «святочный» или «рождественский» рассказы. Иногда тот или другой термин употреблялся я более расширительно — когда желали подчеркнуть излишнюю сентиментально-нравоучительную окраску того или иного художественного произведения. Андреевский «Баргамот и Гараська» отвечил общим требованиям «праздничного» жанра (рассказ печатался к пасхе), однако в данном случае, хотя «жанр» и наложил свой отпечаток, все же он не смог перекрыть истинных художественных достоинств произведения. В дальнейшем Л. Андреев дорабатывал рассказ, устраняя налет излишней сентиментальности.

Тридцатилетний Горький, уже снискавший к тому времепи широкую популярность среди читателей и критики, прочитал этот рассказ по выходе газеты и в тот же день написал редактору издателю «Журнала для всех» Виктору Миролюбову: «В пасхальном № московской газеты «Курьер» помещен рассказ «Баргамот и Гараська» Леонида Андреева,— вот бы Вы поимели в виду этого Леонида! Хорошая у него душа, у черта! Я его, к сожалению, не знаю, а то бы тоже к Вам направил...»1

Горький обратился точно по адресу. «Как-то сам собою,— писал Скиталец,— около Миролюбова образовался кружок поэтов о беллетристов, которых он, сам ничего не писавший, «учил» писать. Незаметно около «Журнала для всех» рос литературный молодняк, параллельно горьковской группе «знаньевцев», уже распустившейся пышным цветом»2. Леонид Андреев сразу же попал в благоприятную литературную среду, и уже в следующем голу в журнале Миролюбова был напечатан его рассказ «Нотька на даче», позднее там увидели свет рассказы «На реке», «Молчание», «Случай» и другие. Одновременно он продолжает печататься и в «Курьере». В марте 1901 года в литературном и научно-полптическом журнале «Жизнь» Л. Андреев публикует рассказ «Жили-были», а осенью того же года в руководимом Горьким издании «Знание» вышел первый том его рассказов. В литературной суДьбЕ Андреева Горький сграл заметную роль. «Он,— писал о Горьком Андреев,— первый обратил серьезное внимание на мою беллетристку (именно на перьый мой напечатанный рассказ «Баргамот и Гараська»), написал мне, затем в течение многих лет оказывал мне неоценимую услугу и поддержку своим всегда искренним, всегда умным советом».


_______________________
1 Горький М. Собр. соч. Мч 1945, т. 28, с. 22.
Скиталец. Повести и рассказы. Воспоминания. М.:
Моск. рабочий, 1960, с. 444.

Писательский талант Л. Андреева был сразу же замечен не одним Горьким. О его рассказах лестно отзывались и Чехов, и Короленко, и Вересаев, многие его рассказы понравились Толстому, который 30 декабря 1901 года писал Андрееву: «Благодарю вас, Леонид Николаевич, за присылку вашей книги. Я уже прежде присылки прочел почти все рассказы, из которых многие очень поправились мне. Больше всех мне понравился рассказ «Жили-были», но конец, плач обоих, мне кажется неестественным и ненужным»1. В «толстовском» экземпляре сборника рассказов Л. Андреева сохранились также пометки: «Молчание», «Валя» — «превосходны»; «На реке», «В темную даль» — «прекрасны»; < Праздник» — «хорошо»; «Христиане» — «очень хороший рассказ»2. Сразу же попал Л. Андреев и в поле внимания критики. В частности, высокую оценку его рассказам дал II. Михайловский.

Но все-таки, когда в 1901 году издавался первый том рассказов Л. Андреева, никто не подозревал, какую широкую аудиторию приобрел молодой автор недавно еще дебютировавший «пасхальным рассказом. Первый том в короткий срок выдержал двенадцать изданий, а общий тираж достиг 47 ООО экземпляров. Слава Андреева как писателя продолжала расти.

«Зимний сезон 1902/03 года в Москве,— вспоминал Скиталец,— отличался особенным обилием публичных вечеров с участием популярных писателей. Всюду в витринах были выставлены их портреты как отдельно каждого, так и группой, в полном составе «Среды». Их имена и книги сделались «модными», каждое новое пнроизведение каждого из них встречалось публикой и критикой как событие...

В особенности гремели имена Горького и Андреева. Молодежь бесновалась, когда который-нибудь из них появлялся на эстраде... их почти не слышно было с эстрады, но публика удовлетворялась лицезрением любимых писателей...»3
Когда же в 1906 году издавался второй том рассказов Андреева, первоначальный тираж его сразу же составил 40 000 экземпляров — тираж до тем временам неслыханный.

Конечно, можно привести немало примеров тому, как в определенные периоды наиболее популярными становились отнюдь не самые талантливые писатели, более того, иногда читательское внимание узурпировалось авторами, чье литературное дарование не поднималось вше эффектного ремесленничества, однако Андреева никак нельзя причислить к явлениям такого ряда. На протяжении двух десятилетий его творческого пути к нему не падал интерес ни читателей, ни критики. И уже после его смерти известный » свое время критик В. Львов-Рогачевский писал: «И в мировой, и в русской литературе не раз уже большие художники приходили па рами и освещали по-разному разные стороны жизни, как бы возражая друг другу. Вспомните: Гете и Шиллер, Байрон и Шелли, Пушкин и Гоголь, Толстой и Достоевский. В девятисотые годы встретились Максим Горький и Леонид Андреев»1.


________________________
1 Т о л с т о й Л. Н. Полн. собр. соч.: В 90-га т. Юбил. изд., *. 73, с. 171
'Толстой Л. Н. Собр. соч.: В 20-ти т. М.: Худож. лит., 1904. т. 20, с. 545.
2 С к ит ал е ц. Повести и рассказы. Воспоминании, с. 444.

Между прочим, любопытен и такой почти курьезный факт. После публикации рассказа «Жили-были» (1901) Д. Мережковский сделал в редакцию запрос: «Кто скрывается под псевдонимом Леонида Андреева — Чехов или Горький?»2 Эта ошибка признанного знатока литературы стоит многих похвал. Действительно, в ранних рассказах Андреева еще заметно влияние и Чехова и Горького, Мережковский уловил эту «похожесть», однако ему и в голову не пришло, что перед ним произведение эпигона, ибо чувствовалось — рассказ написан сильным талантом.

Не лишне заметить, литературный дебют Андреева пришелся на удачную пору. Сумеречная полоса осталась позади, общественная жизнь оживилась, пробудились надежды: теперь любой талант, любое дарование находили поддержку как в самой творческой среде, так и у публики. С другой стороны, Андреев дебютировал в довольно «трудную» пору, когда на литературном небосклоне засверкала звезда молодого Горького (1868 год рождения), когда в литературу уже вошли Серафимович (1863), Вересаев (1867), Скиталец (1869), Бунин (1870), Куприн (1870). И все же в год смерти Льва Толстого, а к тому времени читателю стали известны произведения С. Сергеева-Ценского, И. Шмелева, скандального М, Арцыбашева, критик В. Воровский писал: «Если вы попросите современного интеллигентного русского читателя назвать наиболее талантливых авторов наших дней, он, наверное, на одно из первых мест — если не на первое — поставит Леонида Андреева... И этот суд «толпы» в общих чертах совпадает с судом критики»1.

Несмотря на продолжительную искреннюю дружбу. Горький я Леонид Андреев были совершенно разные по мировосприятию люди, что, впрочем, не мешало им высоко ценить друг друга. В 1903 году Андреев писал о Горьком: «Он научил меня строгому отношению к работе и помог отыскать самого себя. Его благородная, почти нечеловеческая личность дала мне больше, чем все книги, какие я прочел, все люди, которых я знал». «Если в лесу стоит два дерева выше других,— писал в 1906 году Андрееву Горький,— как бы далеко они ни стояли друг от друга— все равно они будут кивать одно другому головами в бурю, она будут видеть друг друга и в тихую погоду. И днем, и ночью»4.
Правда, в 1908 году Андреев скажет: «Учителем своим признаю Толстого. Толстой прошел надо мной и остался во мне. Выше Толстого я никого не знаю, каждое его произведение считаю образцом искусства и мерилом художественности». И тут нет особого противоречия. Творчество Андреева справедливо ставят в преемственную связь и с творчеством писателей-шестидесятников Н. Успенского, Ф. Решетникова, Н. Помяловского, и с творчеством Г. Успенского, Вс. Гаршина, А. Чехова. Толстой же как бы объемлет все главное, что дала литература XIX века.


_______________
1 Л ь в о в-Р о г а ч е в с к и й В. Новейшая русская литератур ра. 2-е изд. М.-Л.: изд-во Л. Д. Френкель, 1924, с. 224.
2 Т а м -ж е, с. 225.
8 Воровскяй В. Литературная критика. М.: Худо ж. лит., 1971, с. 281.
4 Литературное наследство, г, 72. Горький и Леонид Андреев, М., 1965, с. 403.

Горький был товарищем по литературному цеху, Толстой — критерием отношения к жизни, и к литературе. Но если говорить не о внутреннем стремлении (к Толстому) не о внешней похожести (в ранних рассказах па Чехова и Горького), а об изначальном мирочувствовании, то тут ближе других Андрееву был, пожалуй Достоевский. И не случайно в 1916 году он приступает к работе над пьесой о Достоевском (первоначально она называлась «Живые и мертвые», окончательное название — «Милые призраки»). В конце ноября того же года в неотправленном письме к Вл. Немировичу-Данченко Апдреев сообщает: «Как увидите, это нечто «из Достоевского» — кусочек его психо-биографии. Конечно, все факты за исключением прихода Некрасова и Белинского, вымышлены, но мне важны были не факты, а его душа. Он даже носит в пьесе другую фамилию... (Таежников.— А. Л.) Сквозь создания Достоевского к его жизни и духу — вот мой путь. Не знаю, историчен ли Достоевский моей пьесы, но думаю, что в каком-то важном плане он глубоко подлинен».

Литературные нити тянутся к Андрееву с разных сторон, точно так же как в разные стороны тянутся такие нити от самого Андреева. К примеру, некоторые исследователи улавливают литературную зависимость главного героя андреевского рассказа «У окна» (Андрея Николаевича) от знаменитого герои чеховского рассказа «Человек в футляре». Но если чеховский Беликов на фоне остальной жизни выглядит курьезом, смешной ненужностью, то андреевский герой не курьез: в него как бы втягивается весь фон окружающей жизни, а главное, он имеет свою философию, свое «подполье». Правда, у него не столь глобальна амбиция, что у героя Достоевского («Записки из подполья»), но порой и на андреевского «маленького человека» вдруг накатывает чувство собственного превосходства над окружающими. В одном случае Андрей Николаевич как бы ни с того ни с сего говорит своей собеседнице Наташе: «Тоже ведь не кто-нибудь я, а коллежский регистратор— вон какая птица, тебе и не выговорить». В другой раз, когда Наташа (она хотела выйти замуж за Андрея Николаевича) предупреждает, что Гусаренок из ревности может побить его, он не без самоуверенности отвечает: «Не смеет, я чиновник».

О возможной женитьбе Андрей Николаевич думает так: «Идти к священнику, искать шаферов, которые могут не явиться и тогда за ними надо ехать, а с извозчиком торговаться; потом идти или ехать в церковь, которая может быть заперта, а сторож потерял ключ, и народ смеется...» В конце концов Наташа вышла замуж за Гусаренка. «На Красной горке была Наташина свадьба. Это был второй радостный день когда Андрей Николаевич сидел, по обыкновению, у окна и видел, как трясется от топота пляшущих покосившийся домик, и слушал доносившийся оттуда веселый гомон и визг гармоники. Подумать только, что он мог быть центром этого буйного сборища! И с особенной радостью он услыхал, уже поздно ночью, как в покосившемся домике зазвенели разбиваемые стекли, понеслись дикие крики и визгливые женские вопли».

Нет, это не просто страх перед жизнью в ее различных проявлениях, это целая философия страха, не похожая ни на добрую обломовскую лень, ни на беликовскую сверхосторожность. Андреи Николаевич как-то раз даже накричал на высокого начальника и спокойно пережил понижение по службе, а в момент самых теплых отношений с Наташей у него появилось желание сказать ей «что-нибудь сильное, хорошее и такое жалостливое, чтобы Наташа заплакала». Правда, Андрей Николаевич, не в пример «человеку из подполья», не нашелся и промолчал.

А о том, каким жестоким и кошмарным может быть молчание, Андреев вскоре поведал в рассказе «Молчание». Андреева как бы усыновила тень Достоевского, и не случайно, что период наибольшего внимания к творчеству Андреева совпал по времени с резко обострившимся интересом к творчеству Достоевского. Одновременно они впали и в полосу довольно длительного читательского забвения или неприятия их творчества, одновременно, примерно с середины пятидесятых годов, к их творчеству вновь пробудился повышенный интерес. Правда, тень Достоевского пока как-то прикрывает Андреева, но это следует объяснить тем, что тень великой литературы XIX века во многом скрывает от нас и такие «подробности», как предшествовавшая ей литература XVIII века и продолжившая ее литература начала XX века. Вероятно, по этой же причине о Достоевском и о многих других писателях прошлого века в последние годы написано немало интересных работ, об Андрееве же, впрочем, как и о других писателях начала нынешнего века, таких работ почти нет.

Л. Андреева называли «чутким барометром» (Ф. Левин), отмечали его «сейсмографическую чуткость» (О. Михайлов). Для художника это немалая похвала, но если учесть, что Леонид Андреев жил и творил во времена, предшествовавшие русско-японской войне и революции 1905 года, первой мировой войне и двум революциям 1917 года, когда не только рушились прежние понятия и многовековые устои, но и рушилось прежнее, по меньшей мере общеевропейское сознание, то эти качества выдвигают художника в первый ряд свидетелей столь противоречивого и сложного времени. И всякий разговор о русской действительности начала теперь уже истекающего столетия окажется слишком приблизительным и слишком неполным без включения в него «свидетельств» Л. Андреева.


II
Леонид Николаевич Андреев родился 9(21) августа 1871 года в городе Орле. Отец его по профессии землемер-таксатор, умер, когда Андреев учился еще в гимназии.

Стесненное материальное положение с юношеских лет и ранние честолюбивые помыслы (Андреев признавался Горькому: «Еще четырнадцати лет я сказал себе, что буду знаменит, или — не стоит жить») пробудили в нем устойчивое недовольство окружающей жизнью. Андреевы жили на окраине города, населенной мелкими чиновниками, ремесленным людом и прочей беднотой. Мелочность житейских интересов, грубость и заискивание, публичное буйство и публичная покорность, короче сказать, все то, что оскорбляет достоинство человека, составляло повседневные впечатления юноши, от природы чуткого ко всему нездоровому. «С радостью бы, кажется, уничтожил эту гнусную жизнь, что дает такие жалкие радости и такие могущественные скорби. С ненавистью гляжу и на эту снующую, гомонящую толпу, на этих двигающихся, чувствуюших, мыслящих манекенов. Вглядываюсь в каждое лицо со страстным желанием найти хоть одного человека, приметить ничтожную хоть искру божию,— напрасно. Видишь одни пошлые лица, видишь одни бессмысленные глаза, слышишь одни убийственно скучные разговоры. Деревянные люди, деревянные мысли и чувства»,— писал Андреев о вынесенных им из жизни впечатлениях в период, когда он окончил гимназию и поступил на юридический факультет Петербургского университета. Позже Андреев переведется в Московский университет, который окончит в 1897 году.

Недолгая работа помощником присяжного поверенного, сотрудничество в газете «Курьер» в качество судебного хроникера предшествовали столь удачному литературному дебюту Андреева. Правда, он еще до рассказа «Баргамот и Гараська» опубликовал в петербургском журнале «Звезда» и в газете «Орловский вестник» несколько очень слабых рассказов, по вряд ли стоит вести отсчет его литературной карьеры от этих первых проб пера, пусть они по нетребовательности печатных органов и оказались опубликованными.

Юпого Андреева гнала в Петербург не какая-то особая тяга к знаниям, он бежал из провинциального Орла в столицу от «пошлых лиц», «бессмысленных глаз», «убийственно скучных разговоров», от «деревянных людей» и их «деревянных мыслей и чувств». Только убежать от всего этого ему было так и не суждено, в холодном, неприютном Петербурге за всем кажущимся разнообразием скрывались та же «пошлость лиц» и те же «деревянные мысли и чувства». Только со временем Андреев обнаружил, что за «пошлостью лиц» и «бессмысленностью глаз» нередко таятся и сокрытый для беглого взгляда смысл, и глубокая человеческая боль. Это открытие - и сделало Леонида Андреева писателем — писателем со своим видением мира, со своей устойчивой темой, несмотря на самые различные и порой очень замысловатые ее вариации. Искреннее сострадание человеку, способность воспринимать чужую боль как собственную, незаурядный литературный талант, сразу же выдвинули Леонида Андреева в число первых писателей России начала XX века.

В 1899 году Андреев знакомится с Чеховым, а в марте 1900 года—с Горьким, который в том же году ввел его в московский кружок писателей-реалистов «Среда» (Куприн, Бунин, Серафимович, Вересаев, Телешов, Гарин-Михайловский и др.) и в демократическое издательство «Знание», в котором и вышел первый сборник рассказов Андреева.

Герой рассказа «Два письма» (знаменитый художник) пишет влюбленной в него девушке: «В то же самое время, как и женщина (которую он давно любил.— А. Л.), и, по-видимому, в одном и том же скором поезде, прибыла ко мне и другая запоздавшая любовница: моя слава... Вы так искренне а наивно чтите мою осеннюю славу, в ваших ясных глазах гордость и сияние, когда вы идете рядом со мною, и вам ли понять, очарованной, что эта чудесная и такая вкусная слава вдруг может быть не нужна!.. Bee приходит слишком поздно, и в этом разгадка моего спального места и завязанных чемоданов. Нет, это не дорожные вещи, это моя старость...
Мое имя — ложь, и я не подписываю его. Зовите меня:Ушедший.

Разумеется, понятие «поздно» относительно, однако если придерживаться современных Андрееву мерок, то слава к нему примчалась «на скором поезде» без опоздания.

Своим современникам Андреев был хорошо знаком пе только как талантливый прозаик, но и как талантливый драматург. В дооктябрьский период его пьесы занимали почетное место в репертуаре столичных и провинциальных театров, а в 1907 году «Общество русских драматических писателей и оперных композиторов» присудило ему за пьесу «Жизнь человека» премию имени А. С. Грибоедова.* Пьесу «К звездам» Андреев закончил в 1905 году, а всего за одиннадцать лет (1905—1916) он написал двадцать одну пьесу («К звездам», «Савва», «Жизнь человека», «Царь-голод», «Дни нашей жизни», «Черные маски», «Анатэма», «Анфиса», «Gaudeamus», «Океан», «Екатерина Ивановна», «Профессор Сториции», «Не уГшй», «Мысль», «Король, закон и свобода», «Самсон в оковах», «Тот, кто получает пощечины», «Младость», «Милые призраки», «Реквием») и семь сатирических миниатюр. Пьесы Андреева возбуждали споры как в театральной среде, так и в среде литературной.

26 октября 1903 года Горький писал директору-распорядителю издательства «Знание» К. Н. Пятницкому: «Леонид вдохновился Клейном (Герман Клейн — автор популярной тогда*книги «Астрономические вечера».— А. Л.) и хочет изображать человека, живущего жизнью всей вселенной среди нищенски серой обыденщины. За это его треснут в 4-м акте телескопом но башке»1. Горький сам настолько увлекся замыслом Андреева, что предложил ему писать пьесу «Астроном» совместно. Горький предлагает иимеигать трактовку темы интеллигенции, по-иному повернуть некоторые сюжетные линии... Однако совместно написать пьесу им было не суждено: в самом начале 1905 года Горького арестовали и заключили в Петропавловскую крепость. И все-таки соавторству помешали не только внешние обстоятельства.. Бурные события 1905 года все более разводили Андреева и Горького в мировоззренческом плене, и вполне закономерно, что в результате каждый из них напишет свою самостоятельную пьесу: Андреев — «К звездам», Горький—«Дети солнца».

Пьесу Андреева к постановке запретили, правда, ее удалось поставить в Финляндии и в далеком Харбине, но в Финляндии после первого же спектакля тоже последовал запрет. И все-таки пьеса вызвала оживленные толки, теперь об Андрееве стали говорить как и о драматурге, а уже; в следующем году он напишет пьесы «Савва» и «Жизнь человека», последняя вызовет бурную и долгую полемику, под углом которой станет рассматриваться и его проза.

Леонид Андреев сочувственно относился к тем, кто посвятил свою жизнь революционной деятельности. Еще в 1900 году в газете «Курьер» будет опубликован его рассказ «13 темпу го даль», но поводу которого Горький напишет Андрееву; «Хорош этот Николай, ушедший в темную даль! Он действительно орленок, хотя и пощипанный! Пускай пощипанный—это еще лучше,— умеет наносить удары, ибо — был бит»2.

Революцией 1905 года навеян целый цикл рассказов: «Марсельеза» (1995), «Губернатор--»• (1900), «Из рассказа, который никогда не будет окончен» (1907), «Рассказ о семи повешанных» (1908), «Иван Иванович» (1908) и другие. О «Марсельезе» критик В. Львов-Рогачевский скажет: «Это стихотворение в прозе явилось точно увертюрой к великим годам, отмеченным красным крестом в календаре русской общественности».


________________________________________
1 Архив М. Горького. М.: Гослитиздат

2 Литературное наследство, т. 72, с. 82.

И уже после смерти писателя тот же критик придет к такому выводу: «Его творчество связано с периодом раздумья, с периодом интеллигентского разъединения и отхода от массы. Герой Горького живет вне себя, герой Андреева ушел в себя»1. Сам Андреев признавался: «Сегодня я мистик и анархист — ладно; завтра я буду писать революционные вывески... а послезавтра я, быть может, пойду к Иверской с молебном, а оттуда на пирог к частному приставу». И в самом деле, путь духовных и эстэтических исканий его извилист и сложен, на том или ином своем отрезке он вроде бы и укладывается в определенную формулу, но вот резкий поворот вправо или влево, и эта формула рассыпается.

Ранние рассказы Леонида Андреева («Баргамот и Гараська», «Из. жизни штабс-капитана Каблукова», «Петька на даче», «Большой шлем», «Первый гонорар», «Гостинец», «Случай») давали основание думать, что автор их пойдет по пути традиционного реализма. Но уже рассказ «Ложь».дал повод Н. Михайловскому заметить «маленькое темное облако на светлом будущем г. Андреева как художника». И далее критик писал: «Вопрос в том — разрастется ли это облачко в мрачную тучу, которая весь горизонт закроет, пли, набежав на мгновение, рассеется в пространстве»2. Горький считал Андреева «человеком редкой оригинальности, редкого таланта и достаточно мужественным в своих поисках истины». Последнее качество было замечено и отмечено не многими, а оно-то и было решающим в характере писателя. Действительно, Андреев был в свое время «модным» писателем, вернее, в свое время на него была «мода», но он никогда не прислуживал ей и не подлаживался под нее. После выхода своей первой книжки и поднятого вокруг нее литературного шума Андреев пишет критику А. Измайлову: «Относительно отзыва печати о моей книжке, искренне скажу, что это уж слишком. Какое-то крупное недоразумение... Меня подтянули к потолку, откуда я неминуемо сорвусь... Знаю я свои силы, знаю их, к горю моему, и от иных похвал бывает так скверно на душе, как будто чужую шубу с вешалки стащил».

Признание и похвалы не рождали в душе успокоения — Анд-реев искал истину и жаждал в жизни светлых перемен. «Много думаю о себе, о своей жизни...— писал он в 1904 году Вересаеву.— Кто я? До каких неведомых и страшных границ дойдет мое отрицание? Вечное «пет» — сменится ли оно хоть каким-нибудь «да»? И правда ли, что «бунтом жить нельзя»? Не знаю. Не знаю. Но бывает скверно.


____________________________________
1 Л ь в о в-Р о г а ч е в с к и й В. Новейшая русская литература, с. 225.
2 Михайловский II. К. Последние сочинения. Снб.. 1905, 12 т. 2, с. 123.

Смысл, смысл жизни, где он? Бога я не прийму, пока не одурею, да и скучно вертеться, чтобы снова ворнуться на то же место. Человек? Конечно, и красиво, и гордо, и внушительно,— но конец где? Стремление ради стремления — так ведь это верхом можно поездить для верховой езды, а искать, страдать для искания и страдания, без надежды на ответ, на завершение — нелепо. А от-вета нет, всякий ответ — ложь. Остается бунтовать — пока бунтуется, да пить чай с абрикосовым вареньем»1.

Вот в таком смятении и встретил Андреев события 1905 года. Революция рождала надежды. «Россия вступила на революционный путь... В России будет республика...» — пишет он Вересаеву 6 февраля 1905 года. В те дни Андреев предоставил свою квартиру для нелегального заседания ЦК РСДРП (б), о чем стало известно полиции. 9 февраля у него в квартире был произведен обыск, а сам он арестован и посажен в Таганскую тюрьму, где его продержали шестнадцать дней. Андреев очень гордился этим эпизодом из своей биографии и причислял его к числу «самых милых и светлых» воспоминаний. В конце 1905 года Андреев уезжает за границу и вскоре из Берлина сообщает К. Пятницкому: «На днях читал здесь пьесу («К звездам».— А. Л.), народу было тысячи две с половиной и сбор — 5000 марок — в пользу российских. Отзывы в печати хвалебные». В апреле 1906 года Андреев приезжает в Финляндию, в Гельсингфорсе становится свидетелем первомайской демонстрации, выступает на митинге с речью против самодержавия, 8—9 июля присутствует на съезде финской Красной гвардии.

После подавления в июле Свеаборгского мятежа, опасаясь ареста, он две недели скрывается в норвежских фиордах, а затем уезжает в Германию. Но Андреев никогда не преувеличивал своей революционности. Так, в том же году в письме к А. Амфитеатрову он признается: «Горький сам — Красное знамя, а я — Красный смех, нечто, в политическом смысле никакого значения не имеющее. Правда, по существу моей литературной деятельности я революционер, но это не то революционерство, которое требуется моментом».

За границей Андреева постигает суровый удар судьбы — умирает горячо любимая жена — Александра Михайловна Вел и горская. В тяжелом состоянии духа в начале 1907 года он приезжает на Капри, где в то время жил Горький. Здесь Андреев пишет рассказ «Иуда Искариот», по выходе которого в свет А Блок в статье «О реалистах» писал: «Все мы знаем уже могущественное дуновение андреевского таланта, и можно только удивляться тому, что и годы не убивают это чудовищное напряжение»2. А. Луначарский причислил этот рассказ к «литературным шедеврам» и т. д. Но в том же году Андреев публикует свой печально знаменитый рассказ «Тьма», который подвергся резкой критике в статьях В. Воровского, А. Луначарского, М. Ольминского. В статье «В ночь после битвы» Воровский (за подписью П. Орловский) писал: «Рассказ «Тьма» очень резко порывает с периодом надежд и увлечений; он не только констатирует торжество тьмы, как в прежних произведениях г-на Андреева, он идет дальше и дает апологию этой тьмы. Правда, он апологизирует не ту политическую тьму, с которой никогда не мирилась интеллигенция. Он прибегает к помощи Достоевского и восстановляет идеализированную тьму униженных и оскорбленных, ошибочно думая, что эта тьма является антиподом, а не оборотной стороной той, ненавистной, тьмы»3.


_______________________________
1Вересаев В. Сочинения: В 4-х т., т. 4. М., Гослитиздат, 1948. с. 449.
2 Блок А. Собр. соч., т. 5. М.? 1962, с. 507.
* Воровский В. Литературная критика, с. 145.

Зачастую эти резкие выпады Воровского против Андреева изымаются из контекста времени и излишне абсолютизируются. Действительно, после 1907 года Андреев отходит от «созвездия Большого Максима», то есть от «знаньенцев», но это вовсе не означало, что он порвал с реализмом и с головой ушел в декаданс. 1907 гол, наверное, был самым трудным годом для русской интеллигенции: пережив поражение революции, интеллигенция начала искать новые идеалы и новые пути, скоропалительность, с которой это делалось, чревата была не открытием новых путей, а утыканием в близлежащие тупики. «Л. Андреев,— писал уже в 1910 году тот же Воровский,— бессознательно сказал горькую правду о психологии вырождающейся интеллигенции, а тем самым косвенно о своей психологии. Ибо за печальным рассказом о человеке, постигшем формулу железной решетки (рассказ «Мои записки».—А. Л.), кроется еще более печальный рассказ о трагедия современного интеллигента, отколотого от общества, одинокого со своей сверлящею мыслью... Трагедия разума есть трагедия крушения рационализма — в том числе и авторского»1.

Это. спокойная, глубокая статья («Леонид Андреев», 1910) Боровского говорит о том, что и он сам, и Горький, и многие другие, кто в первые годы после поражения революции обвинял Андреева в апологии тьмы и тупиков, в какой-то мере я сами испытали ужас перед этой «тьмой» и этими «тупиками». Ведь в статье «В ночь после битвы» Воровский но только ставил на одну доску Андреева и Арцыбашева и обвинял их в мародерстве, но и вел родословную героя «Тьмы» от горьковского Орлова («Супруги Орловы»). «Тип, представленный Леонидом Андреевым во «Тьме».— писал в той статье Воровский,— вовсе не революционер, с четырнадцати лет скитающийся по тюрьмам, а родной брат нашего старого знакомого сапожника Орлова, описанного некогда М. Горьким. Только андреевской Орлов не имеет за собой периода пьянства и драки, этот период его истории проделан «дедом или прадедам», он же прямо рождается ко второму акту — к самопожертвованию во время эмидемии (здесь революции)...И (Подчеркнуто мною.— А. Л.) Статья Воровского «В ночь после битвы» интересна не с точка зрения анализа творчества Андреева или установления связи го-роя «Тьмы» с горьковским героем, она интересна с точки зрения характеристики своего времени. В статье было сказано немало верных слов, но она писалась в слишком нервное время, а потому некоторые «размежевания» и оказались излишне категоричными. Еще до ее публикации Андреев печатает одно из самых светлых своих произведений — «Рассказ, который никогда не будет окончен» (1907), а в год ее публикации печатает «Рассказ о семи повешенных» и рассказ «Иван Иванович», в которых участники минувших революционных событий выведены с большой авторской симпатией. И через два года, констатируя трагедию добра и разума в современной жизни, Воровский скажет: «Впрочем, было бы ошибочно^ заключать, что Л. Андреев проповедует примирение с «помойной ямой», непротивление злу и насилию. Его моральная философия враждебна разуму и добру лишь постольку, поскольку эти разум и добро составляют достояние некоторых, а неВ своем пессимизме он знает один исход — это бунт: именно бунт, стихийный, бесформенный, как сама тьма, протест против привилегированного мира»1. всех...


____________________________
1Воровский В, Литературная критика, с. 271.
2Т а м ж е, с. 148,

Работай над «Рассказом о семи повешенных», Андреев в марте 1908 года сообщает Горькому: «Чувствую, что сейчас голосу настоящего чет, а хочется крикнуть: не вешай, сволочь! Отдельные фигуры в рассказе недурны, а что в целом выйдет, не знаю. Тягостно писать». А примерно месяцем раньше он писал тому же Горькому:
«Несомненно только одно, что от отрицания жизни я как-то резко поворачиваю сейчас к утверждению ее. И если прежде я думал, что существует только смерть, то теперь начинаю догадываться, что есть только жизнь...» И это не было красивой декларацией — «Рассказ о семи повешенных» мог написать только художник, самозабвенно полюбивший жизнь.

«Рассказ о семи повешенных», вышедший в альманахе «Шиповник» С мая 1908 года тиражом в 23 тысячи экземпляров, разошелся мгновенно. Успех был необыкновенным даже для Андреева. За десять последующих лет рассказ был переиздан 28 раз. Но как и всегда, когда речь шла об Андрееве, единодушия в мнениях не было. К сожалению, в дальнейшем при оценке некоторых произведении Андреева (таких, как «Бездна», «Мысль», «Иуда Искариот» и др.) отдельные «мнения», будучи вырванными из контекста полемики, абсолютизировались и как бы получали статус окончательно го приговора. Иногда игнорировались даже оценки Горького, который после публикации «Бездны» предупреждал Андреева: «Разумеется, за «Бездну» будут ругать —ну а что же? Мало ли еще будут ругать тебя?» Сам Горький смотрел на этот рассказ как на пощечину мещанству. «И — вот с этой точки зрения,— продолжал он,— взгляни На «Бездну». Она — хорошая затрещина им, оттого они и не довольны...»

далее - - - >>>
Мои сайты
Форма входа
Электроника
Невский Ювелирный Дом
Развлекательный
LiveInternet
Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0