Cтарый 4емодан
* * *
В октябре наступила настоящая зима. Небо раскрылось, демонстрируя, к великому удовольствию Федорова, бессчетное число звезд. Делать астрономические наблюдения стало легче. Начал оживать лед.
Звон разбитого стекла, пыхтение паровоза под куполом вокзала, затем глухой сильный удар, звук сбрасываемых реек, визг собаки, крик ребенка, отдаленная стрекотня пулеметов - все эти звуки рождались от перегруппировки ледяных полей. Мы понимали, что означает весь этот адский шум. Было ясно, - такая ледовая обстановка требовала быть начеку.
Порой на несколько минут все стихало, но потом начиналось заново. Иногда казалось, что все происходит совсем рядом, под самой палаткой. Казалось, вот-вот рухнут ледяные стены нашей кухни. Тотчас же в ход шли фонари. Мы внимательно смотрели, нет ли трещин, и, убедившись, что тревога и на этот раз ложная, отправлялись назад в спальные мешки.
Сжатие при дрейфе, независимо от того, дрейфуешь ли на корабле или на льдине, всегда неприятно. Но опыт подсказывает: держитесь спокойнее, шума бывает больше, чем реальной опасности. Так мы успокаивали сами себя, отлично понимая, что шум шумом, но опасность все же существует.
В такие дни особенно приятно было получать весточки из дома. Прочитав радиограммы, нельзя было не улыбнуться, когда даже ближайшие родственники с нормально человеческого языка переходили на высокопарно-официальный и писали: "Пламенный привет отважной славной четверке".
Наш надежный приемник - неиссякаемый источник радости и бодрости. Слова далекой Москвы не теряли в пути теплоты и человечности. Две миниатюрные мачты и натянутый между ними обветренный бронзовый провод останавливают эти слова, открывают им вход в палатку.
В полумраке тонут фигуры товарищей. Все слушают внимательно. Информация с Большой земли всегда интересна. Оказывается, что Борис Львович Дзердзеевский, "бог погоды", открывший нам зеленую улицу на Северный полюс, обработав нашу метеоинформацию, сделал интереснейшее открытие. Раньше предполагали, что над Центральной Арктикой постоянно держатся антициклоны. Теперь разобрались и выяснили, что даже через полюс проходят циклоны, как и через другие районы земли. Иногда нас очень интересно просвещали.
Все четверо мы москвичи. Естественно, когда думаешь о доме, переносишься мыслями в Москву, где в то время полным ходом шла реконструкция. Нужно ли рассказывать, с каким вниманием следили мы за сообщением главного инженера реконструкции столицы, сделанном специально для нас. Слушал его рассказ, а перед глазами возникали улицы и районы, о которых шла речь.
Радио занимало в нашей жизни большое место. Мы отлично знали по голосам всех дикторов. Почему-то тут наши вкусы единодушно сошлись - наибольшими симпатиями пользовалась Головина. Ее голос нам особенно нравился. Мы подсчитывали, когда она снова будет на дежурстве. и с нетерпением ждали этого часа, споря, можно ли по голосу определить, кто говорит - блондинка или брюнетка.
Радиодень начинался рано, в 5 часов 35 минут. Мои друзья спали, а я слушал все подряд: первый урок гимнастики, первый утренний выпуск известий, снова гимнастика, "Пионерская зорька"...
Слушал я все. И все мне было интересно. Даже разъяснение "Пионерской зорьки", что ребятам не надо класть на трамвайные рельсы посторонние предметы. Конечно, не надо!
С особым интересом прослушивал объявления торговых и других организаций. Правда, возможность ремонта и обмена пианино и роялей меня не волновала, но зато обильный перечень разных сортов хлеба воспринимал с вожделением. Честное слово, никогда не подозревал, что существует столько разных сортов. По возвращении обязательно перепробую все эти сорта, а на льдине оставалось лишь одно - глотать слюни и с грустью думать о сухарях, которые надоели до омерзения и вызывали неприятную изжогу.
Однако такому радиокейфу можно предаваться недолго. Наступал день с его многочисленными делами. Мои товарищи углублялись в работу, я отсыпался за ночное бдение. И только вечером можно было снова прильнуть к приемнику. Мои обязанности ночного сторожа позволяли мне получать это удовольствие в гораздо больших дозах, нежели всем остальным.
Трудовой день заканчивался обычно боем часов Спасской башни. Мои товарищи расползались по спальным мешкам, а я, передав последнее метео, устраивался у приемника. После полуночи начиналось время легкой музыки и танцев. Словно сговорившись, все радиостанции на разных язьжах принимались воспевать лунные ночи, чарующие улыбки, объятия, любовь.
Эти голоса с далекой земли слушаешь не всегда с удовольствием. Вылезаешь из палатки. Мороз и ветер быстро отрезвляют.
Вот радиостанция Люксембурга передает архимодную музыку. В перерывах сообщается: принцесса Маргарит советует всем женщинам пользоваться изобретенным ею кремом. Способ употребления: вы смазываете на ночь лицо; наутро вас никто не узнает - настолько вы похорошели. И подумать только: так похорошеть за одну ночь! Принцесса... Танго... Крем... "Жизнь диктует свои железные законы", - говаривал Остап Бендер.
Четвертый час ночи. Нормандская радиостанция дает международную передачу. Диктор проникновенным голосом заканчивает ее замечательным пожеланием: "Всем плавающим и вахтенным на семи морях света - счастливого пути, скорейшего возвращения. Служителям маяков - спокойной, без тумана, ночи. Больным - облегчения в их страданиях. Всем, всем, всем - спокойной ночи и счастливых снов". Красивая, замирающая мелодия - Европы заснула...
.
* * *
Огромное удовольствие доставляли радиолюбительские связи...
Наверное, далеко не каждый из читателей этих записок сумеет понять азарт и увлеченность, сопутствующие этому занятию. Если вы никогда не были радиолюбителем-коротковолновиком, если вы не вылезали в эфир с собственным передатчиком, вы очень многое потеряли. Снайпера эфира может понять только охотник. Именно поэтому отзывчивым ценителем моих чувств оказался Папанин. Моя охота напоминала ему охоту на уток, которую он очень любил.
Для радиолюбительских дел наша льдина была идеальным местом. У нас не было ни трамваев, ни лифтов, создающих досадные помехи. Одним словом - идеальные условия для работы. Немудрено, что с нашим маленьким приемником можно было слушать весь мир. И мы действительно слышали все материки.
Круглые сутки, как черви в банке рыболова, копошатся в эфире радиолюбители. Хриплыми, свистящими, тонкими голосами они настойчиво зовут:
- Всем, всем, всем! Отвечайте....
Наш позывной UPOL-широко известен. Стоит только появиться в эфире, как нас начинают звать со всех сторон. Остается только выбирать наиболее интересную станцию. Обычная связь с Европой, конечно, интересна. Но еще заманчивее найти какого-нибудь редкостного радиолюбителя. Ну, например, единственного радиолюбителя с Огненной Земли!
В августе Москва объявила среди советских коротковолновиков соревнование: кто первым свяжется с полюсом. Честно говоря, я и сам несколько содействовал этому состязанию, оставив перед отлетом на полюс в редакции журнала "Радиофронт" свой личный коротковолновой приемник. Приемник - премия радиолюбителю, который первым установит с полюсом двухстороннюю радиосвязь.
Через некоторое время это удалось ленинградскому коротковолновику Салтыкову. Он и выиграл приемник. Затем первый москвич - Ветчинкин. Из иностранцев - норвежец из Олезунда. В дальнейшем связывался с коротковолновиками почти всех европейских стран, со многими американцами, с Аляской, Канадой, Новой Зеландией, Южной Австралией, Гавайскими островами.
С радиолюбителем на Гавайских островах связывался несколько раз. Он превратился в болельщика нашей экспедиции и волновался за нас, задавая наивные, но по-своему трогательные вопросы. Мистер Тролезе спрашивал: - Не растает ли снег? - Не очень ли вам страшно?
Иногда он даже рассказывал содержание наших собственных корреспонденций, опубликованных советскими газетами, а затем перепечатанных западной прессой. Его сообщения свидетельствовали, что процесс распространения информации о СП-1 проходил весьма стремительно.
Три случая связи с австралийцами - рекорд дальности в моих беседах. Мощность моего передатчика была всего лишь 20 ватт.
О чем я беседовал со своими радиокорреспондентами? Как правило, связь с любителями продолжалась 2-3 минуты. Мои корреспонденты обычно выражали радость по поводу связи с нами (не каждый день говоришь с Северным полюсом), задавали вопросы, предлагали услуги но передаче в Москву моих телеграмм. Голландец сообщал, что в местной газете его городка ежедневно печатается сводка погоды со станции "Северный полюс", швед восторгался, что поймал меня после трехмесячной охоты за мной.
И лишь радиолюбители одной страны - гитлеровской Германии - были бесстрастно холодны. После нескольких сухих вежливых фраз спешили закончить разговор.
Особенно часто была связь с американцами. Когда они появлялись, в эфире сразу становилось тесно. Их передатчики мощностью до одного киловатта буквально оглушали и забивали друг друга. Однажды, при хорошей слышимости, я на протяжении двух часов побеседовал с одиннадцатью американцами. Они передавали меня из рук в руки:
- Позовите, пожалуйста, моего друга! Он вас слышит!
Я звал. Связь устанавливалась, чтобы затем продолжиться уже со следующим американским корреспондентом.
- Привет с пушной фактории! Вас приветствует компания Гудзонова залива!
Услышав это обращение, я решил все же, что привет был инициативой радиста. Но, будучи человеком вежливым, ответил, попросив передать привет эскимосам, работающим для этой компании.
Так проходили ночи. И сожалеть приходилось лишь об одном - о том, что наступившее утро прерывало эти занятия. Нужно было вставать и кипятить чайник. Да и с энергией дело обстояло так, что я далеко не всегда мог позволить себе подобные развлечения.
.
* * *
21 ноября отпраздновали полгода дрейфа. По этому поводу получили приветственную телеграмму от коллектива работников Библиотеки имени В. И. Ленина. В ответной телеграмме пригласили их в гости, указав точный адрес: пройдя по восточному берегу Гренландии, надо свернуть на лед, и через двести километров окажется наша льдина.
Лагерь заметен на расстоянии 10-15 метров. Драгоценным камнем светится ледяная обсерватория Федорова: это горят внутри лампочки карманного фонаря - Женя наблюдает. Вокруг палатки широкий проход. В пургу здесь не особенно уютно. Мелкий снег быстро мчится в этих траншеях и пробирается сквозь плотнейшую одежду.
Наша палатка похожа на кулич, обильно покрытый глазурью. Одиноко торчит одна изюминка - черный изолятор антенны. Тамбур плотно застегнут тройной дверью-фартуком. Пройдя внутрь, застегните его, иначе фартук будет хлопать. Площадь тамбура вся занята четырьмя парами так называемых "тапочек". В каждой из них можно смело купать двухмесячного младенца. Пролезая сюда, нагнитесь пониже, иначе получите за шиворот солидную порцию снега. Налево расположепа кухня.
Снимите обувь и стряхните веником снег. Это делается на ледяной ступени, покрытой мехом. Здесь долгое время нам мешал ходить пес Веселый. За нездоровое любопытство, проявленное к ящику с маслом, он изгнан отсюда.
Резиновая дверь на меховой подкладке открывается с трудом. Ее держит сильная резина, укрепленная на стойке палатки. Полугодовой опыт научил нас ловко проходить в дверь даже с горячим чайником в руках.
Летом в доме мало вещей. Зимние условия потребовали значительного увеличения их количества. Постепенно привыкая к этому, мы и сейчас находим наше жилище просторным.
Каждый из нас усвоил свой катехизис одевания. У меня следующие правила: садясь в мешок, не ударься головой об острый угол стола. Надевая фуфайку, не опрокинь пепельницы и пузырьков Ширшова. Встав во весь рост, берегись острой гайки на потолке. Надевая брюки, не опрокинь правой ногой лампы, а левой не выбей из рук Ширшова его письменный стол. Каждый из нас имеет свой собственный письменный стол - кусок фанеры.
Среди необъятных просторов Арктики мы топчемся на трех квадратных метрах. Это все, что осталось после размещения вещей. Мы не ощущаем ни запаха керосина, ни запаха сырых оленьих шкур. Давно уже привыкли к оленьей шерсти. Наш доктор Ширшов уверял нас, что проглоченный волос может вызвать аппендицит. После этого стали из супа вылавливать большие куски шерсти, не обращая внимания на мелкую расфасовку.
Направо от входа в наш дом - стол радиостанции. Внизу аккумуляторы, инструменты. Налево от входа на стене висит ящик, гордо именуемый буфетом. На полу - ящики Ширшова с пробами воды. На них несколько прокопченных кастрюль с нехитрым обедом. Тут же примостились хронометры. Продольные стенки до конца заняты двухъярусными койками.
В ногах Ширшова на веревочке подвешен потрепанный портфельчик. Смотрим на пего с уважением. Здесь хранятся тайны Северного полюса. Это - осуществление мечты человечества. Для нас - это полгода напряженной жизни, многие часы тяжелой физической работы. Лучше потерять собственную голову, чем этот старенький портфельчик.
Между койками - зыбкий стол, занятый лабораторией. Над столом жестянка, предохраняющая потолок от жара ламп. Моя обязанность - засыпать эту жестянку звонкой промерзшей колбасой. Мы перещеголяли московский гастроном - у нас горячая колбаса имеется в любое время суток. Горячая колбаса вызвала у Федорова некоторые ассоциации, в результате чего на лаборатории Ширшова, очень похожей на ларек Моссельпрома, появилась надпись: "Пива нет".
У каждого из нас свой уголок, где хранится всякая мелочь. Особенно много ее у Папанияа. Он спит на веревочках, проволочках, тетрадях, спичках, книгах. Все это необходимо иметь под руками.
Днем лампы стоят посередине палатки, и мы, как огнепоклонники, мостимся вокруг них, сидя на нижних койках. Прикасаться к стеклам запрещено. Это прерогатива главного жреца - Папанина.
Немногие свободные места на стенках увешаны оружием, фонарями, связками книг. Покосившись набок, висит маленький ящик - наша аптека. Ширшов мужественно защищает остатки марли, запас которой разошелся на хозяйственные надобности.
Недавно Федорову ставили банки. Пахло горелым спальным мешком. Благодарные за развлечение зрители не скупились на советы. Время лечения прошло весело, и пациент исцелился главным образом смехом.
Серебрятся инеем стены палатки. Тускло горят лампы (им не хватает кислорода), а лампам к нехватке кислорода привыкнуть труднее, чем людям.
12 декабря 1937 года наш поселок претерпел существенные изменения, став поселением еще более необычным. Все его жители, уснув рядовыми гражданами, проснулись народными депутатами. В этот день наша четверка, в разных концах Советского Союза, была избрана в Верховный Совет СССР. Я - избранник жителей города Уфы.
Перед этим знаменательным событием нам пришлось основательно потрудиться. Из разных городов мы получали радиограммы трудящихся, в которых запрашивалось наше согласие на баллотировку в депутаты Верховного Совета.
Не получив никаких указаний, как нам надлежит действовать, мы, ничтоже сумняшися, радостно подтверждали свое согласие во многие города. Впервые я узнал, что есть такой город - Оха, связисты которого хотели видеть меня своим избранником.
Все запрашивали, помимо нашего согласия, еще и наши подробные биографии. Вот тут-то и началось!
По объему - это несколько тысяч слов. Как на грех, держалось длительное безветрие, ветряк не хотел работать, и аккумуляторы выдохлись. А отвечать надо...
Затащили в палатку велосипедную раму с седлом и динамо-машиной. Похоже было на велосипедные гонки - только на месте.
Ну, поехали! Мне в затылок сопят будущие депутаты Верховного Совета. Работа тяжелая.
- Ну, что ты там ковыряешься? Шуруй быстрее...
Хорошо, что на острове принимают все без переспросов. И я жму вовсю.
Лампа меркнет. Мы сожрали весь кислород в палатке. Крутильщики подменяются, им достается тяжело, да я еще время от времени покрикиваю:
"Ребятки, поднажмите, вольтаж падает".
В декабре уже стало более или менее ясно: наш дрейф подходит к концу. Мы полагали, что в апреле-мае приобщимся к цивилизации, оказавшись на палубе ледокола. Москва поддерживала в нас эту уверенность, сообщив разные варианты снятия нас с льдины. В ответ мы заказали в Ленинграде новые морские фуражки. Нам, грязным, немытым, нечесанным, хотелось вернуться в Москву во всем блеске.
Гидробиолог профессор Богоров, с которым Ширшов поддерживал связь, предусмотрительно наставлял: кроме материалов науки, везите статьи. Готовьте их впрок и побольше.
Предупреждение Богорова понятно. Судя по сообщениям из Москвы, наша жизнь на льдине стала модной темой трамвайных дискуссий и домашних бесед. Не удовлетворить такой массовый интерес мы считали себя просто не вправе, а потому писали.
От этой усиленной творческой деятельности начал ощущаться известный недостаток в темах для корреспонденций. Чтобы избежать конфликтов на литературном поприще, мы провели общее собрание, распланировав темы и мирно разделив их, подобно сыновьям лейтенанта Шмидта, на четыре эксплуатационных участка. Тем немного, и потому все они нарасхват. Ширшов разразился даже сочинением на кухонную тему, написав трактат о примусах. Что ж! Примус в наших условиях - дело существенное, а пишет Петр Петрович как Лев Толстой - семь раз исправляет написанное, предъявляя очень высокие требования к своему творчеству.
Условия творчества на льдине плохонькие. Даже у самого захудалого писателя есть стол и стул. Мы не можем похвалиться этим. Карандаш у нас - ценность. Каждый пуще глаза бережет свои карандашные огрызки.
И все же, преодолевая трудности, мы старательно строчим. Мы понимаем, что к Новому году, который уже не за горами, спрос на наше творчество, и так немалый, повысится еще больше. Хочется пожелать к Новому году успехов всем соотечественникам. Хочется, чтобы у каждого из них был свой полюс. Пример искать долго не пришлось: написал о замечательном мастере Иване Ивановиче Гудове, который достиг полюса фрезеровщиков.
За час до Нового года меня разбудил Папанин. Женя и Петя ушли крепить гидрологическую палатку, так как разгулявшийся южный ветер не сулил ничего доброго.
- Давай, Теодорыч, наводить красоту!
Очень не хотелось вылезать из мешка, но, чтобы встретить Новый год вымытыми и побритыми, пришлось поторопиться. Вот я и стал на четвереньки, а Папанин кромсал на затылке мои космы. Остриженный, я побрился, вымыл голову, лицо и шею (приблизительно, конечно). Затем подошли Федоров и Ширшов. Включил приемник. Услышали бой часов, а затем, передав новогоднее метео, сели пировать. Тяжелые, как свинец, лепешки на соде, приправленные паюсной икрой, картофельное пюре с охотничьими сосисками и кофе с остатками сухого торта - таков был наш шикарный новогодний стол.
Уже с первых дней нового года наши надежды на скорое возвращение начали сбываться. Первыми нам сообщили об этом журналисты. Редакция "Последних известий по радио" обратилась к нам с просьбой поддержать ходатайство о посылке на "Ермаке" ее представителя. Сомнений не оставалось - когда журналисты рвутся к финишу, значит, финиш уже не за горами.
Диагноз оказался правильным. Москву беспокоили темпы дрейфа. Мы вдруг начали двигаться гораздо быстрее, чем предполагалось. Такая быстрота могла стать для нас роковой. Вот почему на месяц раньше срока навстречу пам отправился маленький кораблик - зверобойный моторно-парусный бот "Мурманец".
На первый взгляд казалось странным, что к нам посылают такое утлое суденышко. Но возможность ходить под парусами экономила топливо, а округлый корпус позволял "Мурманцу" не бояться льдов. 10 января 1938 года экипаж из двадцати одного человека под командованием опытного капитана И. Н. Ульянова, проплававшего в северных морях сорок лет, взяв на шесть месяцев топлива и на год продовольствия, вышел в море.
"Мурманец" имел задание патрулировать у кромки потока льда, спускавшегося на юг, в Гренландское море. Где-то вблизи сидели и мы. Необходимо было предусмотреть и самый плохой вариант: нас вынесет на чистую воду на каком-то обломке нашего поля.
По указанию правительства к берегам Гренландии, куда по всем расчетам нас выносило, отправятся ледокольные пароходы "Таймыр", "Мурман" и, как только закончится ремонт, туда же двинется ледокол "Ермак". Начальником экспедиции по снятию нас со льдины назначен Отто Юльевич Шмидт, его заместителем - Знаний Владимирович Остальцев.
Первым 3 февраля 1938 года двинулся в поход "Таймыр" под командованием капитана Б, Д. Барсукова. Этот ледокольный пароход - один из старейших кораблей нашего ледового флота. Главный груз экспедиции - три больших ящика. В этих ящиках труп самолета - материальная часть летного отряда под командованием полярного летчика Геннадия Петровича Власова. И, конечно, множество корреспондентов, фотографов, кинооператоров.
Одновременно с кораблями снаряжалась отдельная летная экспедиция на двухмоторных скоростных самолетах ЦКБ-ЗО, конструкции С. В. Ильюшина. Подыскивали для них подходящие аэродромы. Начальник этой экспедиции старый знакомый - Иван Тимофеевич Спирин, флаг-штурман нашей экспедиции на полюс. Предполагалось, что из Мурманска самолеты группы Спирина либо прилетят к нам на льдину, либо будут базироваться на аэродромы около "Таймыра" вместе с летной группой Г. П. Власова.
Пока разворачивались операции по нашему спасению, жизнь на льдине становилась все сложнее. Полный штиль, безоблачное небо. Луна. Сорокоградусный мороз. Температура в палатке - от нуля до минус семи градусов. Еще никогда не было в нашем жилище такого обилия инея и льда. Еще никогда не было так мало кислорода, из-за недостатка которого лампы совсем почти не горели, а следовательно, и не грели.
.
* * *
21 января 1938 года давление стало катастрофически низким. И хотя погода была тихая и пасмурная, мы поняли, что неприятности не заставят себя долго ждать.
Так и произошло. Утром за завтраком похвалили льдину и, словно в ответ на эту похвалу, на востоке раздалось грозное рычание. Рев то нарастал, то спадал, напоминая шум большого города или сильного прибоя. Такого грозного сжатия у нас еще не было. Оно продолжалось до двух часов дня, а потом наступил полный штиль.
Разошлась наша старая знакомая осенняя трещина. Мы-то наивно полагали, что после декабрьских и январских морозов она смерзлась раз и навсегда. Озабоченный Ширшов помчался смотреть свою гидропалатку и увидел ее... на другом берегу трещины, которая разошлась, образовав полынью шириной около двухсот метров.
Пришлось срочно заняться спасательными работами. Откопали байдарку и подтащили ее к полынье. Спустить удалось с большим трудом. Мешали шуга и мелкий лед. Петя и Женя отправились в плавание. Их ждала ответственная работа - срочно оттащить ширшовскую лебедку от края полынья, чтобы при очередном сжатии она не исчезла бесследно.
Байдарка двинулась по спокойной и черной, как смоль, воде и быстро скрылась в тумане. Противоположный берег полыньи едва виднелся. Палатка серела призрачным мутным пятном. Пока Ширшов и Федоров ликвидировали опасность, угрожавшую гидрологическому хозяйству, мы повесили на ближайших торосах два фонаря "летучая мышь", чтобы создать нашим мореплавателям маяки.
Когда возвращались, туман совсем сгустился. Шли по старым следам.
Шум торошения стал нашим постоянным спутником. Он все время доносился издалека. Все это было необычно, а потому порождало какую-то тревожную неопределенность. По мелочам было заметно, что нервы у всех напряжены. Но старались сдерживаться. Работа должна идти своим ходом. Нервничай не нервничай, этим делу не поможешь. Надо работать и терпеть...
Так продолжалось несколько дней. Затем наступила пурга, выдавшая нам бурный пятидневный концерт.
Как-то под утро Папапин предложил сразиться в шахматы. Играли вдумчиво спокойно, с полным сознанием важности выполняемого дела. И вдруг сквозь грохот ветра необычный шум.
Выполняя обязанности дежурного, я вылез из палатки. Потоптался в пургу в темноте, никаких трещин не обнаружил. В следующий вечер легли спать не раздеваясь.
Странный скрип в палатке первым услышал Папанин. Он поспешил разбудить всех. Женя пробовал было сопротивляться:
~~ Это снег оседает, Дмитрич. Ты, наверное, спросонок напугался.
- Да какой там снег, - рассердился Папанин, - кухня ходуном ходит. Ну-ка, вылезайте, сами посмотрите!
Самым быстрым оказался Ширшов. Он первым напялил малицу и на четвереньках выбрался наверх. Отдаленный скрип то смолкал, то перерастал в близкий тревожный и угрожающий шорох.
Петя оказался самым глазастым. В десяти метрах от нашего жилья, за метеобудкой, его остановила темная полоса. В первый момент он не поверил своим глазам, но сомнений не было - трещина! Трещина то сходилась, превращаясь в тоненькую ниточку, то расходилась. Светя фонарем, прикрывая лицо от бешеной слепящей пурги, полусогнувшись, Петя пошел вдоль этой зловещей черной трещины. Наконец ему стало ясно: трещина уходила вдаль по направлению к хозяйственному складу. Оставалось одно - поскорее вернуться в палатку.
Трещины... Трещины вокруг палатки... Вот оно, то самое, чего мы опасались, ожидали месяцами, к чему упорно и тщательно готовились.
- Достукались, браточки, - видно, сглазил кто-то льдину...
Это замечание я адресовал своим товарищам, еще накануне без меры хвалившим льдину.
Но шутка повисла в воздухе. Тут было не до шуток. Нужно срочно принимать решение, но какое? В поисках этого решения все вчетвером выбрались из палатки. Поползали с фонарями по снегу, пытаясь определить направления новых трещин. Темень, ветер и сногсшибательная пурга требовали предельной осторожности. Меня оставили с фонарем у палатки, поручив обязанности маяка. Вскоре все собрались, но темнота не позволила внести ясность, и решено было коротать время до утра за чаем.
Через час Петя ушел на разведку. На этот раз новости оказались совсем не веселыми. Пурга не утихала. Трещина разошлась местами до 4-5 метров. Там, где совсем недавно вились тонкие подозрительные черные нити, теперь широкие полосы воды. Ближайший канал образовался сразу за метеобудкой и шел к углу хозяйственного склада. Склад одной стеной висел над водой.
Времени для раздумий уже не было. Надо было срочно спасать имущество. Сквозь пургу прорвались к складу. Дверь наглухо забита снегом. Папанин несколько раз ударил топором по ледяному куполу. Свод со звоном рухнул. Внутри уже виднелась вода. Очевидно, она просачивалась по нижним слоям снега. Спрыгнув в дыру, Папанин очутился по щиколотку в воде.
Каскадом вылетали валенки, сапоги, патроны, фонари, лопаты, посуда, брезенты. Мы втроем молниеносно грузили все это на нарты. За несколько минут склад опустел. Напрягая все силы, наваливаясь корпусом, чуть ли не на четвереньках, оттаскивали нарты в центр льдины. Кое-как укрыв свою добычу брезентом, возвращались за следующим грузом.
Измучились вконец, а рассвет все не наступал. Хотелось дождаться его, чтобы получше осмотреть льдину.
Оставив на вахте Федорова, решили поспать. Но из этого ничего не получилось. Неожиданно прекратилась пурга. Над нами, к великой радости Жени, помчались клочья разорванных облаков. Шесть дней из-за отсутствия звезд мы не могли определиться. Женя молниеносно пустил в ход свои инструменты и получил настолько ошеломляющий результат, что не поверил глазам своим. Что делать? Только одно - заново повторить наблюдения и расчеты. Женя повторил и передал мне сведения, от которых дрогнули руки уже у меня. Да, было от чего взволноваться. Такой скорости дрейфа за все восемь с половиной месяцев не было отмечено ни разу. За шесть дней мы прошли 120 миль. 20 миль в сутки!
В половине двенадцатого Федоров разбудил нас снова. Неприятности нарастали. На этот раз черная, как змея, трещина свернула от метеобудки к стенам нашей кухни и нырнула прямо под жилую палатку. Черт побери, хуже и быть не может! Но оказалось, что может. Вынырнув с противоположной стороны жилой палатки, трещина направилась прямо к ветряку. Жаль было расставаться с жилищем, к которому так привыкли, но деваться некуда, да и медлить нельзя. Разбиваем легкие шелковые палатки, которые оставили нам летчики, чтобы разместить в них радиостанцию и все ценное имущество. Однако, прежде чем демонтировать радиостанцию для эвакуации, передал на материк краткое сообщение Папанина:
"В результате шестидневного шторма в 8 часов утра 1 февраля в районе станции поле разорвало трещинами от полукилометра до пяти. Находимся на обломке поля длиной 300 метров, шириной 200. Отрезаны две базы, также технический склад с второстепенным имуществом. Из топливного и хозяйственного складов все ценное спасено. Наметилась трещина под жилой палаткой. Будем переселяться в снежный дом. Координаты сообщу дополнительно сегодня, в случае обрыва связи просим не беспокоиться".
Палатку для радиостанции поставили возле дальней мачты антенны. Почему-то казалось, что именно этот обломок не будет крошиться и продержится дольше всего.
Трещина под жилым домом пока что молчала. Но шкуры, устилавшие пол, постепенно покрывались водой. Мокрая, хлюпающая шерсть быстро смерзалась. Под ногами хрустел лед. И все же вечер 1 февраля еще провели в старом доме. готовые в любой момент покинуть его.
Долго обсуждали, что делать с научным имуществом. По предложению Папанина решили погрузить на нарты: вся наша наука переходит на кочевой образ жизни. До наступления темноты едва успели наладить связь. Но ничего радостного сообщить Москве мы не могли. Льды продолжают наступать. Появились новые трещины. Вокруг, насколько хватает глаз, видны отдельные льдины, разделенные водой. Весь день, пока я возился с рацией, Папанин, Ширшов и Федоров перетаскивали грузы к середине нашего осколка, который становится все меньше и меньше. К утру 2 февраля его габариты были тридцать на пятьдесят метров. С каждым часом становилось все неуютнее.
Женя и Петя пошли на разведку. Хотелось найти по соседству какую-нибудь льдину побольше. Действовали Женя и Петя смело и решительно, но менять наш обломок не на что. Кругом сплошной битый лед. Поле раскололось на небольшие куски, у которых, как не трудно догадаться, была одна судьба - растаять!
В километре от лагеря наши разведчики наткнулись на остатки гидрологического хутора. Из разорванного брезента торчали бамбуковые палки. Очень хотелось унести с собой и спасти лебедку, но она была слишком тяжела, чтобы тащить ее через трещины. И все же наши разведчики не пришли с пустыми руками. Пользуясь тем, что льдины иногда поджимало одну к другой, они добрались до одной из баз продовольствия, дрейфовавшей самостоятельно на другом обломке поля. Вернулись с трофеями - взяли оттуда мешки с меховой одеждой и клиппербот.
С высокого тороса разглядели еще две базы с продовольствием и горючим, однако прорываться к ним не рискнули. Базы отрезаны слишком широкими разводьями. Тем временем я возился с антенной. Разместить ее на нашем осколке не удавалось. Длина антенны - больше шестидесяти метров, а наибольшая длина нашего ледяного обломка не превышает пятидесяти метров. В двух местах по краям льдины воткнул бамбуковые палки и натянул антенну в виде буквы "Г". Попробовал - действует. Удалось передать на "Мурманец" ту единственную радиограмму от 2 февраля, каждое слово которой мы тщательно обсудили и взвесили, чтобы не создавать на материке поводов для излишнего беспокойства.
"В районе станции продолжает разламывать обломки полей протяжением не более 70 метров. Трещины 1-5 метров, разводья до 50. Льдины взаимно перемещаются. До горизонта лед 9 баллов, в пределах видимости посадка самолета невозможна. Живем в шелковой палатке на льдине 50 на 30 метров. С нами трехмесячный запас, аппаратура, результаты. Привет от всех".
С чувством огромной благодарности вся четверка поглядывала на ветряк, который, неуклюже размахивая своими крыльями, подзарядил аккумуляторы. Теперь радиосвязь обеспечена.
окончание>>
