Cтарый 4емодан
МЕЛОЧИ ИЗ ЗАПАСА МОЕЙ ПАМЯТИ
J'ai priS la plume pour ecrire. Sur qui est a propos de quoi? Je Tignore.
Chateaubriand
Я знаю многое кое-что об нашей литературе, или об наших литераторах, что теперь или не известно, или забыто. Когда мне случалось упоминать в разговоре что-нибудь из прежнего времени, многим казалось это новым. Я не признаю в этом никакого достоинства, потому что обязан этим только моим летам, только тому, что я живу дольше других, что я старее молодых словесников: преимущество, не важное! — Но, желая поделиться с другими йоею памятью, я решился записать все мелочи из ее запаса. Прошу и смотреть на это, как на мелочи, и не требовать от меня ни порядка, ни важных сведений. Я и сам еще не знаю, что напишется и с чего начать. Однако ж начнем ab ovo: Т редьяковский.
О Тредьяковском я слыхал мало и никого не встречал, кто бы знал его лично. Он умер в 1768 году, когда дяде моему * было только 9 лет: он не мог знать» его. Но я слышал от многих, знавших современников Тредьяковского, между прочим от Платона^ Петровича Бекетова, что все, что об нем рассказывают, справедливо. Между прочим, и то, что когда при торжественном случае Тредьяковский подносил императрице Анне свою оду, он должен был от самых дверей залы до трона ползти на коленях. Я думаю, хороша была картина! Судя по всем об нем рассказам, кажется, что Лажечников в своем романе Ледяной дом изобразил его и его характер очень верно.
* Ивану Ивановичу Дмитриеву. (Прим. автора.)
142
Ледяной дом был описан академиком Крафтом и напечатан с приложением гравированного плана и фасада. Все производство постройки, вся внутренность дома и украшения наружные описаны подробно. У меня есть печатный экземпляр этого описания, ныне очень редкого^
Забавы двора всегда замечательны: они дают меру времени и меру просвещения; а притом очень замечательно, что это производство описывал академик, профессор физики. Он же при Анне Иоанновне занимался астрологиею и составлял гороскоп для Ивана Антоновича. Об этом есть известие в сочинениях А. С. Пушкина.
Ломоносова видал мой дед в Петербурге; но знаком с ним не был. Ломоносов, как ученый, занятый делом, как человек серьезный, а притом не богатый и не дворянского рода, не принадлежал к большому кругу, как Сумароков. Об его характере дед мой отзывался всегда с уважением и рассказывал о его беспрерывных ссорах с Сумароковым, гоправдывая, однако, Ломоносова. Судя по его словам, Ломоносов был неподатлив на знакомства и не имел нисколько той живости, которою отличался Сумароков и которою тем более надоедал он Ломоносову, что тот был не скор на ответы. Ломоносов был на них иногда довольно резок, но эта резкость сопровождалась грубостью; а Сумароков был дерзок, но остер: выигрыш был на стороне последнего. Иногда, говорил мой дед, их нарочно сводили и приглашали на обеды, особенно тогдашние вельможи, с тем чтобы страшить их. Таков был век.
С Сумароковым были знакомы, в своей молодости, мой дед и моя бабка. Родной брат ее — Никита Афанасьевич Бекетов, будучи еще кадетом, представлял на сцене Кадетского корпуса «Семиру» Сумарокова и понравился Елизавете. Несколько времени он был ее любимцем. Потом дед мой, живучи в Петербурге и служа в гвардии, был коротко рнаком с Орловыми: все это было еще при Елизавете, прежде их известности. По этим связям и знакомствам ему часто случалось бывать вместе с Сумароковым. Судя по его словам, Сумароков очень любил блистать умом и говорить остроты, которые нынче, вероятно, не казались бы остротами, и любил умничать, что тогда принималось за ум, а ныне было бы очень скучно; например, однажды за столом у моего деда подали кулебяку. Он, как будто не зная, спро-
143
сил: «Как называют этот пирог»? — «Кулебяка» — «Кулебяка — повторил Сумароков: — какое грубое название ведь вкусна. Вот так-то иной человек по наружности очень груб, а распознай его: найдешь, что приятен!» Замечание, очень обыкновенное, которого дед мой, однако, не применял к Сумарокову.
Я сказал, что Н. А. Бекетов был любимцем Елизаветы. | Это продолжалось очень недолго, и вот по какому случаю. 1 Молодой человек, попавший в фавориты, с небольшим ] двадцати лет от роду, немножко возгордился, начал пред- • ставлять из себя вельможу и принимать других вельмож -и старых придворных в шлафроке. Между тем, надеясь на I красоту и молодость и будучи неопытен, он мало занимался своим туалетом. Опытные придворные стали оказывать ] ему усердие, давать дружеские советы о сохранении цвета лица и говорить, что на это есть разные средства. Бекетов ; отвечал, что очень рад бы употребить эти средства, но их не знает. Они вызвались доставить и достали ему притирание для сохранения кожи, которым он только что притер- . ся, все лицо попрыщивело, так что ему нельзя уже было являться ко двору, и он по нездоровью должен был сидеть дома. Елизавета очень заботилась, спрашивала; все говорят — нездоров. Она стала добиваться, что за болезнь? Молчат и делают разные ужимки, которые показались ей подозрительны. Это самоё заставило ее потребовать, чтоб ей сказали всю правду. Ей объявили с осторожностью такую болезнь, какой у него совсем не было... Она никогда не забывала его, обогатила и дала ему земли и деревни близ Царицына, в Астраханской губернии. Там была у него великолепная деревня Отрада, с виноградными садами, мраморными водоемами, роскошной мельницей, в которой не было ни малейшего стука, ни малейшей пыли, и стояли красного дерева ломберные столы для игры в карты; наконец ему же принадлежали "богатые рыбные ловли на Волге, от которых произошла Бекетовская икра, некогда знаменитая. При Екатерине он был астраханским губернатором и много содействовал к устройству тамошнего края. Между прочим, при нем заведена и устроена знаменитая колония гернгутеров, или моравских братьев, под названием Сарепта. Он был приятный стихотворец и написал много нежных песен. Он был истинным благодетелем вверенного ему края, любим и уважаем и родными, и чужими. Умер <в> 1794 году. Племянник его И. И. Дмитриев на-
писал к его портрету известную надпись, которая заклю-чает:В себе самую правду:
1 Воспитанник любви и счастия богини, Он сердца своего от них не развратил; Других обогащал, а сам, как стоик, жил И умер посреди безмолвный пустыни!
2 Никита Афанасьевич, командовавший полком, на цорн-дорфском сражении был взят в плен, вместе с гр. Захаром Григорьевичем Чернышевым, и содержался в Кистрине; об этом была сложена песня, которая долго пелась в народе и была помещена в песеннике Чулкова. Я помню из нее «•сколько стихов:
3 Как возговорит прусский королы Ой ты гой еси российский -граф, Чернышев Захар Григорьевич, Со своим ли сотоварищем, Со Никитой Афанасьичем По фамилии Бекетовым! Послужите мне службу верную, Как служили вы монархине! Как возговорит российский граф, Чернышев Захар Григорьевич: Послужу я тебе службу верную, Что своей ли саблей острою, На твою ли шею толстую!
сecтpa его Катерина Афанасьевна Бекетова вышла замуж за моего деда вот по какому случаю. Во время притворной жизни ее брата ее хотели взять ко двору: она была еще очень молода, лет шестнадцати, и красавица! — Отцу :Очёнь этого не хотелось: он боялся придворных нравов. Вскоре присватался к ней мой дед: ей было уже 17 лет, а ему 18. Отец и рад был этому случаю отдать дочь за хорошего человека и богатого дворянина хорошей фамилии, ртобы только отклонить ее принятие ко двору.
р Отец ее, Афанасий Алексеевич Бекетов, служил где-то воеводой. При Екатерине вышел он в отставку и приезжал в Петербург поблагодарить государыню. Она его спросила: лА много ли ты, Афанасий Алексеевич, нажил на воеводстве»? ^«Да что, матушка ваше величество! Нажил дочери приданое хорошее: и парчовые платья, и шубы; все как следует!» W «Только и нажил?» — «Только, матушка! И то слава богу!» — «Ну, добрый ты человек, Афанасий Алексеевич! Спасибо тебе!» Тем и кончилась аудиенция.— Ка-
145
кая простота тогдашнего времени! Надобно заметить, что тогда отправляли на воеводство — покормиться. Это быд употребительный термин, так что дажеЧпросились у rdcyJ дарен на воеводство покормиться. Нынче не просятся.
У меня есть нриданая роспись моей бабки. Как любопытно в ней видеть, какие платья и другие предметы входили тогда в приданое! А между тем, при этом роскошном приданом, дано всего две тысячи рублей на покупку имения. Следовательно, каковы были цены! Должно думать, что это приданое, истинно великолепное, не стоило и двух тысяч. Я обязан этим документом г. профессору Капитону Ивановичу Невоструеву, который отыскал ее в старинной крепостной книге одного архива.
Кстати, о старине, и о той, которая современна уже мне, и о прежней.— Так как я записываю все, что мне приходит на память, без всякого плана, то позволяю себе всякие отступления.
Нельзя и вообразить разницы между тем, что теперь в России и что было лет за 60, за 70 и далее. Лучшее в старину было то, что образ жизни был просТее (но эта простота была бы нам срвершенным неудобством и лишением), что люди были радушнее и жизнь была дешевле. Мотовство было частное, но не было общего, т. е. роскоши. Воспитание детей почти ничего не стоило; впрочем, пе многому и учились,— об этом скажу после. Лучше было еще то, что, до разрыва, с Англией и приступления нашего к континентальной системе, сбыт хлеба был вернее и надежнее. Быстрых перемен во внутренней администрации, в самую старину, тоже не было: все шло привычным образом, и все это служило тоже к спокойствию жизни. Земская полиция была слаба и не имела тех средств, какие она имеет нынче. От этого происходило и добро, и худо. Сама она, правда, меньше нынешнего беспокоила жителей; но зато в обыкновенный порядок вещей входило и то, к чему, кажется, нельзя и привыкнуть. Например, это было дело очень, обыкновенное, что с наступлением каждого лета, когда леса были уже одеты густою зеленью, появлялись разбойники: я это помню, где по рассказам, а где и сам. Вот некоторые примеры.
В самый тот день, когда мне минул год, 23 мая 1797, дошло известие до моего деда, что будут к нему разбойнике
кн.— Спросят: как же дошло такое известие? — Всегда доводило; иногда от одного к другому, теряясь в первоначальном источнике; а иногда давали знать и сами разбойники, чтобы хозяин ждал их. Дед мой всегда был наготове: каждый год, с наступлением весны, в деревенском его доме, на ^стенах залы и передней, развешивались ружья, сумы с зарядам и, сабли и дротики, с кольцами и на крепких бичев-;рах; а по обеим сторонам широкого переднего крыльца доколачивались сошки с перекладинами, и на них раскладывались колья и рогатины. Итак, врасплох застать его Й5ыло невозможно! Так и в этом случае. При первом известии о приближении разбойников ударили в набат; крестьяне, бывшие в поле, прискакали на господский двор; дворовые все вооружились. Дед мой надел на себя кортик, который, я помню, с зеленой костяной ручкой, на бархатной портупее; велел отворить ворота и ждал разбойников на крыльце.
Между тем моя бабушка, мать и тетки переоделись в платья дворовых женщин, чтобы не быть узнанными, и вместе с нами малолетными попрятались в саду и в других местах.
На этот раз обошлось, однако, благополучно. Разбойники, в числе двенадцати человек, вооруженные с ног до готовы, подъехали верхами к околице, подозвали караульщика и сказали ему: «Поди, скажи Ивану Гавриловичу, что мы не испугались бы его набату, да у нас лошади приустали».— После этого они, в виду всех, объехали около деревни, под горою, и отправились далее.— Но в тот же день получено известие, что они ограбили под Сызраном мельницу и сожгли ее.
Однажды — я помню — день был прекрасный; бабушка моя сидела в гостиной под открытым окном, а дед мой рыл на гумне. Оба они увидели из-за лесу дым, и каждый послал человека верхом, узнать, что горит. Один из посланных не нашел ничего и возвратился; а другой не возвра-вцался. Вечером уже бабушка видит из окошка, что к ней рдет по двору посторонний мужик, в одной рубашке, без шапки и босиком. Вот какое принес он известие. Он красильщик и ехал с холстами, крашениной и деньгами, собранными по деревням за работу. Он с своей телегой, а наш посланный верхом — оба наткнулись на разбойников. Они их ограбили, раздели до рубашки, отняли лошадей и привязали их к двум деревьям. По счастию, у красильщика ...
147
<<<---
