Cтарый 4емоданКомментарии
Из грузинских поэтов
Хотя Б Пастернак немало переводил и раньше, но известность Пас-тернака-переводчика, то особое явление в русской поэзии, которое обозначается его именем, связано прежде всего с переводами из грузинских поэтов
Пастернак впервые побывал в Грузии летом и осенью 1931 года. Эта трехмесячная поездка была связана с причинами чисто личными, но именно тогда он познакомился с грузинской поэзией и подружился с поэтами Тицианом Табидзе и Паоло Яшвили, дружба с которыми продолжалась до их трагической смерти в 1937 году. Пастернак писал в своей автобиографии «Люди и положения». «Тогда Кавказ, Грузия, отдельные ее люди, ее народная жизнь явились для меня совершенным откровением Все было ново, все удивляло» А поэт Симон Чиковани впоследствии вспоминал о Пастернаке* «Это была особая веха, особый этап в его жизни и работе. Позднее он мне не раз говорил что Грузия оказала на него такое же сильное воздействие, как революция, что она стала для него новым открытием мира, началом новой жизни» Вероятно, по этой причине он согласился войти в бригаду Оргкомитета Союза писателей (куда входили кроме него П Павленко, Н. Тихонов, Ю Тынянов, О. Форш и В Гольцев), приехавшую в ноябре 1933 года в Тбилиси. С этого времени и начинается работа Пастернака над переводами грузинской поэзии. Первыми поэтами Грузии, которых Пастернак перевел, были Т Табидзе и П. Яшвили, и он задумал подготовить книгу переводов из современных грузинских поэтов и одновременно начал перевод поэмы грузинского классика Важа Пшавелы Пастернак сразу же оказался перед трудностями перевода с незнакомого ему языка и необходимостью получения подстрочников. Он писал Т. Табидзе (23 октября 1933 г.): «Я заключил договор на книгу переводов (...) Я начинаю серьезно бояться за судьбу этой книги. Я должен сдать ее к концу января и легко бы справился, если бы знал язык и не нуждался в помощи самих переводимых». В первое время подстрочники для него делали сами авторы, много подстрочников подготовил Валериан Гаприндашвили, поэму Важа Пшавелы готовил П. Яшвили, позже подстрочники для пастернаковских переводов делали С. Чиковани, Ф. Твалтвадзе, Е. Гогоберидзе и другие. Он сам говорил о проблеме перевода с подстрочников на Первом Всесоюзном совещании переводчиков (1936 г.): «Я совершенно согласен, (...) что перевод по подстрочникам не есть перевод, а что это — отделка. Это — правильно. Но так когда-то и древних греков переводили, и спасибо за то, что переводили. (...) Я прочел подстрочник, вник в фонетику, но не это важно, в фонетику потом вникают, главное — идти от крупного, от духа подлинника. (...) Хотя я рассказал только их образы, метафоры и мысли, но можете себе представить, какова эта поэзия, если даже при таком ограниченном показе и то уже что-то получается».
Вся эта работа была закончена к середине 1934 года. Пастернак говорил о ней на одном из пленумов Союза писателей: «Я должен заявить со всей откровенностью, что для меня работа над грузинскими переводами была счастьем. Эта работа меня и творчески осчастливила». А в статье «Несколько слов о новой грузинской поэзии» он писал: «Годы моего первого знакомства с грузинской лирикой составляют особую, светлую и незабываемую страницу моей жизни. Воспоминания о толках и побуждениях, вызвавших эти переводы, а также подробности обстановки, в которой они производились, слились в целый мир, далекий и драгоценный».
Первой изданной книгой переводов Пастернака с грузинского была поэма Важа Пшавелы «Змееед», вышедшая в Тбилиси в 1934 г. Пас-тернаковские переводы из современных поэтов печатались в газетах и журналах, а в 1935 году были изданы в книгах: одна, включавшая только стихотворения современных поэтов, куда вошли и переводы Николая Тихонова,— «Поэты Грузии» — вышла в Тбилиси в Закавказском Госиздате в оформлении художника С. Надарейшвили с вступительной статьей поэта Н. Мицишвили (31 перевод Б. Пастернака и 51 перевод Н. Тихонова); другая, где были только переводы Б. Пастернака, вышла в Москве, в издательстве «Советский писатель»,— «Грузинские лирики». В эту, московскую книгу, оформленную художником Л. Гудиашвили («Согласию Гудиашвили быть иллюстратором книги радуюсь, как первой радости на всех девяти страницах письма»,— писал Пастернак П. Фоляну 14 февраля 1934 г.), вошла поэма Важа Пшавелы, а также переводы из И. Абашидзе, В. Гап-риндашвили, И. Гришашвили, К. Каладзе, Г. Леонидзе, Н. Мицишвили, К. Надирадзе, Т. Табидзе, С. Чиковани и П. Яшвили, всего 34 стихотворения. На эту книгу в разных изданиях появилось много хвалебных отзывов, и в 1937 году она была переиздана тем же «Советским писателем» под тем же названием, однако в сильно урезанном виде: кроме поэмы Важа Пшавелы туда были включены стихотворения И. Абашидзе, В. Гаприндашвили, К. Каладзе, Г. Леонидзе, К. Надирадзе и С. Чиковани—15 стихотворений: Т. Табидзе и П. Яшвили напечатать уже было невозможно, сократили и других поэтов. После издания «Грузинских лириков» Пастернак изредка переводил фузинских поэтов, однако новый период его интереса к грузинской поэзии начался с 1945 года, когда он, в связи со столетием со дня смерти поэта, перевел все стихотворения Н. Бараташвили. Переводы из Бараташвили — самые, вероятно, популярные из грузинских переводов Пастернака. Они печатались в газетах и журналах Грузии, Москвы и Ленинграда, а летом 1946 года были изданы в Москве издательством «Правда» отдельной книжкой в Библиотеке журнала «Огонек» огромным по тем временам тиражом 100 000 экземпляров. С небольшими изменениями в текстах перевода стихотворений Бараташвили были отдельными книгами переизданы в Москве Гослитиздатом при жизни поэта еще дважды — в 1948 и 1957 годах. Вскоре после издания Бараташвили Пастернаком были подготовлены два небольших сборника переводов. В 1946 году в Москве в издательстве «Советский писатель» вышла книжка «Грузинские поэты в переводах Бориса Пастернака», куда были включены все переводы из Н. Бараташвили, два — из А. Церетели, поэма Важа Пшавелы и семь стихотворений С. Чиковани. Б. Пастернак писал об этом сборнике М. Чиковани (4 марта 1946 г.): «Советский писатель» издает мои грузинские переводы в составе Бараташвили, Важа Пшавелы и современников. Но так как для последнего отдела я выбираю только лучшее не только по значению оригинала, а также по удаче перевода, а Паоло [Яшвили], который у меня вышел наиболее хорошо и ровно, не идет в расчет, то остается один Симон [Чиковани], который единственный разделяет это качество с Яшвили и почти весь мне удался, не в пример бедному Тициану [Табидзе], которого я наполовину испортил, и в противоположность Леонидзе, который весь у меня неудачен, кроме «Первого снега». Гаприндашвили и остальные тоже мало радуют,— по моей, конечно, вине. Теперь что же делать, если с классиками будетюдин Чиковани? Это будет неудобно для него и для меня. Давать только «Первый снег», маленькую вещичку Леонидзе наряду с несколькими страницами Чиковани обидит Гоглу [Леонидзе] больше, чем его полное отсутствие. Так как же мне быть? Я давно просил его прислать мне какие-ниб. свежие яркие подстрочники без всякой тенденции, может быть, из самых ранних, давнишних, если из новых у него ничего не осталось (...) Если Симон в состоянии написать мне, пусть он придумает мне какой-ниб.. выход. (...) Мне именно хотелось бы, чтобы они были вдвоем». И, продолжая эту тему, он писал С. Чиковани (24 апреля 1946 г.): «Леонидзе опоздал в мой сборник в «Сов. писатель», и будут только четыре автора: Бараташвили, Ак. Церетели, Важа Пшавела и Вы. Но, вероятно, с Церетели будет то же, что с Гог-лой. Он выпадет, потому что у меня только 2 его стихотворения, и по моей вине он вышел в них неинтересным. Тогда останутся только Бараташвили, Важа и Вы, и я назову книгу «Три грузинских поэта» или «Три поэта Грузии». Однако в конце концов переводы из Церетели остались в книге, и она вышла под указанным названием. На следующий год, в 1947 году, в Тбилиси, в издательстве «Заря Востока» была издана другая книга — «Борис Пастернак. Грузинские поэты. Избранные переводы». Она была много шире по составу: кроме всего Бараташвили, двух стихотворений Ак. Церетели и поэмы Важа Пшавелы туда вошли 20 стихотворений семи современных поэтов: И. Абашидзе, В. Гаприндашвили, И. Гришашвили, К. Каладзе, Г. Леонидзе, К. Надирадзе и С. Чиковани. Пастернак особенйо заботился о том, чтобы увеличить количество переводов из Г. Леонидзе, он писал С. Чиковани (15 июля 1946 г.): «Я на днях перевел несколько стихотворений Леонидзе, и теперь для составления книги в ее Заре-восточном варианте нет никаких препятствий».
И, наконец, последнее прижизненное издание переводов Пастернака из грузинской поэзии вышло в Тбилиси в издательстве «Заря Востока» в 1958 г.: «Борис Пастернак. Стихи о Грузии. Грузинские поэты. Избранные переводы». Эта книга отличалась от всех предыдущих тем, что в нее, кроме переводов, вошли и оригинальные стихи Пастерн^ ка, посвященные Грузии. Составителем ее был Г. Бебутов, литературовед и старый тбилисский знакомый поэта, который написал и небольшое предисловие к книге.
Г. Бебутов в письмах к Пастернаку обсуждал состав книги и различные варианты текста, поэт остался доволен его работой. Он писал Бебутову (6 февраля 1957 г.):
«Благодарю Вас за желание издать книгу, о которой Вы пишете. Составьте ее, как Вам захочется, (...) или, если нет, поручите ее составление кому-нибудь знающему. Я очень занят и все перезабыл, у меня ни одной своей книжки под руками,— я от участия в ее составлении совершенно отстраняюсь». Позже он писал ему (7 августа 1957 г.): «Благодарю Вас за тщательность в сличении изданий разного времени (...) (о переводах Змеееда, Церетели и пр.). Конечно надо держаться последних, исправленных мною». А в письме от 31 августа 1957 г. Пастернак дал тщательные исправления, вплоть до пунктуации, неверно напечатанных текстов переводов из Т. Табидзе. Когда книга вышла, он писал Г. Бебутову (24 мая 1958 г.): «Долгое пребывание в больнице виною того, что я Вас до сих пор не поблагодарил за книгу. Я не мог ей порадоваться. Я не люблю воспоминаний и прошлого, в особенности своего. (...) Вы спросите, зачем я допустил ее издание? О нет, переиздания и переводы — материальные источники существования, они мосты к будущему, пути к будущему, которым живу я. Но мое отношение к книге (от которой меня также отталкивает грубость переплета) — одно, и совершенно другое — Ваше предисловие, Ваша редактура, забота и отбор (...). Нельзя ли получить несколько авторских экземпляров книги?»
В раздел переводов этой книги были включены почти все переведенные Пастернаком к тому времени грузинские стихи: Бараташвили, Церетели, Важа Пшавелы и 62 стихотворения одиннадцати современных поэтов, в том числе и реабилитированных к тому времени Т. Табидзе и П. Яшвили.
Это было последнее издание сборника переводов Бориса Пастернака из грузинской поэзии (поэты других республик в его переводах никогда не были собраны в отдельном издании). Однако и после этого Пастернак перевел еще несколько стихотворений, они также включены в настоящий сборник.
Николоз Бараташвили (1817—184S)
Литературное наследие основоположника новой грузинской поэзии Н. Бараташвили очень невелико: тридцать семь стихотворений и поэма. Б. Пастернаком были переведены все его поэтические произведения. В 1945 году отмечалось столетие со дня смерти Н. Бараташвили, и по инициативе поэта Симона Чиковани, бывшего тогда первым секретарем Союза писателей Грузии, Борис Пастернак начал переводить его
стихи. Он не сразу согласился на эту работу. Он писал С. Чиковани (летом 1945 г.): «Спасибо за доверье, оказанное мне с Бараташвили. Я отказался, потому что занят и буду еще занят до осени. Но теперь мне жалко. Меня вдруг стали соблазнять денежные и стилистические соображенья. Когда годовщина?» Уже в письме к нему же от 3 августа 1945 г. он просил заключить от его имени с Закгизом договор «на переводного Бараташвили» и прибавлял: «Горячо благодарю Вас за Ваши предварительные замечанья к Бараташвили. Это именно то, что мне было необходимо». Начал же работы над переводами он через месяц. Он писал С. Чиковани (9 сентября 1945 г.): «Два дня как принялся за Бараташвили. Он у меня пойдет, я уже вижу. Я смотрел, что сделали в этом отношении раньше (моек, и ленингр. издания) Спасский, Лозинский и др. (выделяется, между прочим, Гапринда-швили — молодец). Попытка сделать ритмическую комбинацию изо всех слов подстрочника уже произведена, и ее не стоит повторять. Из этого надо сделать русские стихи, как я делал из Шекспира, Шевченки, Верлена и других, так я понимаю свою задачу. (...) Надо дать, если возможно, нечто легкое, свежее и безусловное. Это многим покажется спорным, скажут — это слишком вольный Бараташвили, но это меня не пугает. Я с полнедели уже как начал его и доволен ходом работы: мне не только не пришлось отступать от того, как я пишу последние годы, но, наоборот, Бараташвили оказался благодарным для того, чтобы сделать несколько шагов дальше в том же направлении. Я его сделаю быстро. Перевожу по порядку, вещь за вещью...» Б. Пастернак действительно выполнил весь перевод очень быстро,— на экземпляре первого издания стихотворений Н. Бараташвили, подаренном сыну, Е. Пастернаку, он написал (12 июня 1946 г.): «...Книга эта неплохая, я ее сделал в сентябре прошлого года, в течение 40 дней».
С. Чиковани был не только инициатором этих переводов, но Б. Пастернак и в процессе перевода советовался с ним, а 15 июля 1946 г. писал ему: «Просмотрите огоньковскую книжечку. Я там многое (Серьгу, Младенца, Одинокую душу и мн. др.) переделал против Вашего экземпляра к лучшему и считаю эту редакцию последней». Интересно, как С. Чиковани, сам замечательный поэт, оценивал пастер-наковский перевод. Он писал: Пастернак «обратил главное внимание на духовную экспрессию и внутреннюю музыкальность Бараташвили, на живой ритм его стиха, на глубину и динамическую изменчивость его поэтического мира. (...) Непременным условием и целью перевода Пастернак считал естественное русское звучание перевода, сближение созданного грузинским поэтом мира с природой русского стиха. Поэтому он искал адекватные формы стихосложения в русском стихе, не насилуя последний иноязычными стихотворными размерами. (...) В самих своих переводах более ранние стихи Бараташвили («Ночь на Ка-бахи», «Кетевана») Пастернак как бы сблизил с юношескими стихами Пушкина, а в стихах поэта более зрелой поры он скорее почувствовал нечто родственное духовному миру Баратынского. (...) С удивительной экспрессией и полнокровной образностью оказались переданными в переводах Пастернака все духовные устремления поэта, его политическое кредо, его историзм и культурно-эстетический кругозор». Сам Борис Пастернак очень высоко ставил Н. Бараташвили как поэта. Он не раз писал о нем. Кроме специальной статьи, ему посвященной, и раздела в статье «Несколько слов о новой грузинской поэзии», данных в настоящем издании в качестве приложения, Б. Пастернак написал о нем еще небольшую заметку под названием «Великий реалист», напечатанную в тбилисской газете «Заря Востока» (21 октября 1945 r.v № 209) в дни юбилея Н. Бараташвили. Приводим ее текст: «Наверное, это сравнение *уже делалось, и я повторю только чужое мнение, но из русских поэтов Бараташвили напоминает больше всего Баратынского.
В обоих случаях перед нами творчество, охватывающее картины природы и случаи жизни в некоторой идеализации, свойственной веку, и какой-то, веку несвойственный, ускользающий, горячий придаток.
Это — черта той оригинальности, о которой говорил Пушкин в приложении к Баратынскому, сводя ее к постоянному присутствию мысли у последнего; и замечательно, что именно она, а не какие-нибудь частности, рассеянные в тексте, заставляют нас видеть картины и сцены, в тексте не названные, но ярко открывающиеся в глубине за ним по непреодолимым законам, которым одинаково подчиняются деятельность художника и глаза потомков.
Это делает Бараташвили реалистом в большей степени, чем привыкли думать, и позволяет проступать сквозь любые его отвлечения чертам биографии, бытовому колориту, веянию живого обихода. Его стихотворения, даже самые созерцательные, очень драматичны и носят тот личный отпечаток, который заставляет подозревать за каждой мыслью какое-то реальное происшествие, ее побудившее». Любопытно, что, как это очень часто бывало с Пастернаком-переводчиком, он в конце концов разочаровался в своих переводах и писал А. Рябининой (10 декабря 1953 г.), имея в виду свой сборник «Грузинские поэты» (М., 1946): «Я извлек эту книжку, и мне страшно стало. Полный Бараташвили, за исключением «Мерани» и «Синего цвета»,— это ведь бред неизобразимый, возы и горы бессмыслицы, выдаваемой за глубокомыслие».
Отдельные переводы Б. Пастернака из Н. Бараташвили печатались в конце 1945 года в разных изданиях: газета «Заря Востока», «Литературная газета», журналы «Ленинград», «Огонек», «Октябрь»; поэма «Судьба Грузии» была опубликована в журнале «Звезда» в четвертом номере за 1946 год.
Целиком все переводы были изданы под названием «Николай Бараташвили. Стихотворения в переводе Бориса Пастернака».— М., изд. «Правда», 1946, Библиотека «Огонек», № 9. При жизни поэта они издавались отдельно еще дважды: М., ГИХЛ, 1948 и М., ГИХЛ, 1957, а также в составе сборников «Грузинские поэты в переводах Бориса Пастернака»— М., «Советский писатель», 1946; «Борис Пастернак. Грузинские поэты».— Тбилиси, «Заря Востока», 1947; и «Борис Пастернак. Стихи о Грузии. Грузинские поэты».— Тбилиси, «Заря Востока», 1958. В изданиях 1948 и 1957 гг. поэтом были сделаны небольшие стилистические поправки.
Соловей и роза. Самое раннее из известных нам стихотворений Бараташвили. Любовь соловья к розе — традиционная тема восточной поэзии.
Кетевана. Кетевана — грузинское женское имя, так звали царицу Ка-хетии, казненную персами в 1624 г. и причисленную впоследствии к лику святых. Считается, что стихотворение посвящено Кетеване Эристави, приятельнице поэта из близкой ему семьи. Чонгури — народный инструмент с тремя или четырьмя струнами. Амилбар — грузинское мужское имя (буквально — «военачальник»). Сумерки на Мтацминде. Мтацминда — «Святая гора», возвышающаяся над Тбилиси, где находится монастырь святого Давида; ныне там пантеон грузинских писателей, в 1938 г. туда перенесен прах Н. Бараташвили.
Дяде Григорию. Стихотворение посвящено дяде Бараташвили по матери, известному грузинскому поэту Григорию Орбелиани (1800— 1883), высланному из Грузии за участие в заговоре 1832 г. против русских властей.
Ночь в Кабахи. Кабахи — сад в Тбилиси, место гуляний тбилисской знати; раньше на этом месте был ипподром, принадлежащий роду Орбелиани (сад в Кабахи имеется в виду и в предыдущем стихотворении). В одном из писем к Гр. Орбелиани поэт упоминает, что он описывает «одну прекрасную лунную ночь... в Кабахи, где общество красавиц и прелесть одной из них... усладили взор мой, завладели мыслями моими, лишили меня рассудка... Кабахи твой, дядюшка, ты любишь его, и потому описание случившегося там тебе посвящается...». Коджори — селение, расположенное в горах над Тбилиси. К чонгури. См. примеч. к стихотворению «Кетевана». Княжне Екатерине Чавчавадзе. Стихотворение посвящено Екатерине Чавчавадзе (1816—1882), считавшейся первой красавицей Грузии,— дочери поэта Александра Чавчавадзе и младшей сестре Нины Грибоедовой. Н. Бараташвили был влюблен в нее, к ней относится вся любовная лирика поэта, но она в 1839 г. стала женой владетельного князя Мингрелии Давида Дадиани. Однажды «Розу» спела ты и «Соловья» — имеется в виду стихотворение А. Одоевского «Роза и соловей», переведенное на грузинский Ал. Чавчавадзе и положенное как романс на музыку.
Мерани. Мерани — крылатый вороной конь, близкий к античному Пегасу,— популярный образ грузинского фольклора. Стихотворение написано в связи с пленением войсками Шамиля дяди и школьного друга Н. Бараташвили — Ильи Орбелиани. Оно приводится в письме к Гр. Орбелиани и предваряется фразой: «Вот что поэт думает за Илико».
Б. Пастернак несколько раз под нажимом редакторов переделывал перевод «Мерани», так что в различных изданиях есть три редакции стихотворения. Он делал это очень неохотно и писал Б. Жгенти (29 августа 1947 г.): «...Мне очень не хотелось бы переделывать Мерани. Он сразу вышел легко и выразительно...», но жаловался Н. Табидзе (26 сентября 1947 г.): «Некоторое время мне придется удовлетворять пожелания редакторов и доделывать разные мелочи (...) (как напр., в Мерани)». Поэтому в настоящем издании дается первая печатная редакция стихотворения. Но из-за того, что этот перевод из Бараташвили перепечатывался не раз с измененной первой строфой, приводим оба поздних варианта:
Летит Мерани, конь мечты моей.
Нам каркает вдогонку ворон черный.
Вперед, мой конь, рвись мыслию упорной,
Вперед, и дней и жизни не жалей!
(«Борис Пастернак. Грузинские поэты».— Тбилиси, 1947)
Стрелой несется конь мечты моей. Вдогонку ворон каркает угрюмо. Вперед, мой конь! Мою печаль и думу Дыханьем ветра встречного обвей. («Н. Бараташвили. Стихотворения».— М., ГИХЛ, 1948)
Характерно, что редакторы так и остались недовольны переводом Б. Пастернака и в посмертных изданиях пастернаковских переводов стихов Н. Бараташвили «Мерани», как правило, давалось в переводе М. Лозинского.
Надпись на азарпеше князя Баратаева. Баратаев — Михаил Бараташвили (1784—1856), родственник поэта, известный нумизмат, любитель поэзии, масон, декабрист. Большую часть жизни прожил в гор. Симбирске. Азарпеша — серебряный ковш для вина с длинной ручкой.
Могила царя Ираклия. Ираклий II Багратиони (1716—1798) — грузинский царь и полководец из Кахетинской династии, объединивший Кахе-тию и Карталинию. После поражения в Крцанисской битве (1795) с войсками иранского шаха Ираклий решил присоединить Грузию к России (этому посвящена поэма Н. Бараташвили «Судьба Грузии»). Могила царя Ираклия находится в Мцхете в соборе Свети Цховели. О князе М. П. Баратаеве — см. предыдущее примечание. В одном из писем Н. Бараташвили пишет об этом стихотворении: «...Вот мое последнее стихотворение, которое я записал в альбом князю Баратову, по его просьбе,— он через два дня отправляется в Петербург — с большим запасом сведений об исторической Грузии».
Поход Грузии на Чечню и Дагестан в 1844 году. Грузия часто воевала с народами Северного Кавказа,— чеченцы и дагестанцы — мусульмане, почему они обычно поддерживали турок и персов в их борьбе с христианской Грузией. Имамом Чечни и Дагестана в середине XIX века был Шамиль. Эристави — «глава народа», отсюда фамилия Эристави; в походах русско-грузинских войск против кавказских горцев участвовало несколько князей с этой фамилией. Картлос — легендарный прародитель грузин. Сомхития — грузинское название Армении. Давид Сардали — знаменитый армянский средневековый полководец. Царь Ираклий — имеется в виду грузинский царь Ираклий II Багратиони, бывший прежде царем Кахетии. Тушйнцы — грузинское племя, живущее в горах Хевсуретии в Восточной Грузии.
Перевод печатается впервые. Это стихотворение по политическим, очевидно, мотивам (чеченцы в 1943 году были изгнаны с Кавказа как «народ предателей») не вошло в первое издание «Стихотворений» Н. Бараташвили в переводе Б. Пастернака и осталось неизвестным редакторам последующих изданий, хотя стихотворения Н. Бараташвили в пастернаковских переводах издавались целиком еще не раз. Текст этого стихотворения находится в сохранившемся машинописном экземпляре (1945 г.) переводов из Н. Бараташвили, правленном поэтом. Стихотворение это входит во все, кроме пастернаковских, издания — оригинальные и переводные — поэзии Н. Бараташвили. Екатерине, когда она пела под аккомпанемент фортепьяно. Стихотворение посвящено Екатерине Чавчавадзе.
Цвет небесный, синий цвет... Б. Пастернак назвал это стихотворение «поразительным». Ввиду широкой известности этого перевода, может быть, будет нелишним привести здесь его подстрочный перевод (по книге А. Абуашвили «За строкой лирики».— М., 1989),— это даст читателю возможность в какой-то степени увидеть характер взаимоотношения пастернаковских переводов и оригиналов (для возможности более широкого сравнения назовем издание: Н. Бараташвили «Стихотворения». Подстрочный перевод с грузинского А. Абашели, Марид-жан, К. Надирадзе.— Тбилиси, 1968):
Цвет неба, синий цвет.
Первозданный цвет
И нездешний,
Любил я с отрочества.
Дума заветная
Зовет меня в самую высь неба.
Чтобы, истаявшему от любви,
Слиться мне с синим цветом.
И теперь, когда кровь
Уж остыла моя,
Клянусь — не полюблю
Я никогда цвета иного.-
Умру — не увтжу я
Слез (моих) родных,—
Взамен небо синее
Окропит меня росой небесной!
В очах прекрасный
Цвет неба я люблю;
Явленный небом,
Лучится отрадно.
Когда могилу мою
Окутает туман,
Пусть и его пожертвует
Мерцание — синему небу!
Чаша. Это стихотворение было написано на чаше, принадлежавшей Марте Эристави, дальней родственнице поэта.
Судьба Грузии. Поэма посвящена поражению в битве при Крцаниси (1795) близ Тбилиси небольшого войска грузинского царя Ираклия II (см. примеч. к стихотворению «Могила царя Ираклия») с армией персидского шаха Ага-Магомет-хана. Еще в 1783 г. Ираклий заключил Георгиевский трактат о покровительстве России над Восточной Грузией, после Крцанисской битвы он решил присоединить Грузию к России, что окончательно произошло в 1801 году. Маленького Каха — царь Ираклий за свой небольшой рост был прозван «Патара Кахи» — «маленький кахетинец». Тамаз Энисский (Тамаз Джорджадзе) — военачальник в войске царя Ираклия. Иоанн Абашидзе — кахетинский полководец в войске царя Ираклия. Нарикала — старинная крепость в юго-восточной части Тбилиси. Магомет-хан— Ага-Магомет-хан — шах Ирана, славился деспотизмом и варварством; в 1795 году захватил и разграбил Тбилиси; в 1797 г. был убит своими приближенными. Но пришла измена в их среду — грузинское войско сначала отразило натиск персов, и Магомет-хан повернул обратно, но предатели сообщили ему, что у царя Ираклия войска почти не осталось, тот вернулся, и началась битва при Крцаниси; отступление армии царя Ираклия прикрывали 300 вои-нов-арагвинцев, все до единого павшие в сражении. Советник Соломон — Соломон Леонидзе (1753—1811) — главный судья царя Ираклия; после присоединения Грузии к России эмигрировал в Турцию, Ксанское ущелье — Ксани — река в Восточной Грузии. Лезгины — этим общим именем грузины обычно называли все мусульманские племена Северного Кавказа.
Б. Пастернак перевел поэму неохотно, лишь под влиянием уговоров С. Чиковани. Он писал ему (24 сентября 1945 г.): «Сейчас я подумал — «Судьба Грузии» в московском издании очень хороша. Ее сделал покойный Валериан Гаприндашвили под «Кавказского пленника» или «Бахч. фонтан» так, как не сделает никто у нас (...). Надо ли мне это делать? Ведь я на это потрачу время и труд. Мож. быть, удовольствоваться сделанным? Немедленно телеграфируйте мне, что Вы думаете».
Акакий Церетели (1840—1915)
Грузинский поэт, прозаик, драматург, публицист.
Б. Пастернак перевел стихотворения «Памяти Гоголя» и «Поэт» в 1940 г., остальные — в 1952 г. С. Чиковани писал об этих переводах: «С неменьшим вдохновением перевел Б. Пастернак лирические стихотворения Акакия Церетели. Особый мой восторг вызывают его переводы «Песни Песней» и «Головушки моей» [имеется в виду «Ты горька, моя жизнь...»]. (...) «Песнь Песней» вообще является шедевром поэтического перевода». И хотя Б. Пастернак в письме Г. Бе-бутову (27 февраля 1957 г.) также считал «Песнь Песней» самым значительным из всех переведенных им стихотворений А. Церетели, он был резко недоволен своими переводами и не раз выражал это недовольство. Так, в письме к С. Чиковани (24 апреля 1946 г.) он писал: «...У меня только 2 его стихотворения, и по моей вине он вышел в них неинтересным», и ему же (23 июля 1949 г.): «Я посылал для Вас (...) два перевода из Церетели. Всегда потом жалеешь, когда поторопишься. Сгоряча мне все это показалось приемлемым, а теперь не понимаю, зачем срамил себя. Гоголь еще туда-сюда, а «Поэт» все еще тяжел и плох», а относительно более поздних переводов писал тому же С. Чиковани (2 июля 1952 г.): «Не более удачно перевел я (...) три стихотворения Церетели и мне было стыдно...» Подробнее он писал об этих переводах Ф. Твалтвадзе (22 июня 1952 г.): «Вот четыре стихотворения Церетели. Хотя он получился лучше, чем вещь Леонидзе (о Бараташвили), это все-таки никуда не годится... И все же Церетели не оставлен мною в такой плачевной неопределенности, как Леонидзе. (...) И хотя я Церетели больше приблизил к какому-то минимуму определенности (может быть, ценою частичного непонимания и некоторых неумышленных отступлений), все равно, и это ужасно, и Вы, и Маргвелашвили различите в приложенном тот отвратительный стук барабанно-ремесленной приподнятости, который вообще отличает стихию стихотворных переводов. Я не думал, когда все же взялся за это, что ничего не добьюсь. (...) Здесь (Церетели) несостоятельность сделанного не так мне ясна, и я сделал, кажется, все, что мог». И в другом письме ей же (30 июля 1952 г.) о переводах из Церетели: «Вы спросите, зачем же, если я текста подстрочника не понимаю, если считаю, что задача перевода некоторых вещей, недостаточно стройно и связно изложенных в подстрочнике, по подстрочникам невыполнима, зачем, если я не гонюсь за деньгами и за славой, зачем, следовательно, я предлагаю другой, далекий вариант стихотворения? Отвечу: с единственной целью,— чтобы Вы (...) не подумали, что я (...) отступил перед трудностями задачи...»
Памяти Гоголя. Стихотворение написано в 1886 году к пятидесятилетию первой постановки «Ревизора».
Поэт. Перевод подвергся в 1952 г. значительной переделке; здесь печатается в этом новом варианте.
Важа Пшавела (1862—1915}
Важа Пшавела («муж пшаоский» — псевдоним Луки Разикашвили) — один из крупнейших грузинских поэтов, его поэмы, кроме Б Пастернака, переводили О Мандельштам, М. Цветаева, Н. Заболоцкий Поэма «Змееед» — один из первых переводов Б Пастернака из поэтов Грузии, он переводил ее в 1934 г , одновременно с лирикой современных грузинских поэтов. Пастернак писал 14 февраля 1934 г П Фоляну, главному редактору Закгиза: «Вам хотелось бы Важу пригнать к съезду [имеется в виду I съезд писателей], издатели же современных антологий, обуреваемые теми же похвальными желаниями, рекомендуют мне временно отложить Важа Пшавелу во имя того же съезда и ради современников < ..) Я работаю над всем сразу...»
Пастернак высоко ставил Важа Пшавелу В 1946 г в статье «Несколько слов о новой грузинской поэзии» он писал: «...Его книги стали достоянием избранных и религией личности, способной поспорить с созданиями величайших индивидуалистов Запада в недавнее время» А в январе 1936 г в своем выступлении на Первом Всесоюзном совещании переводчиков Б. Пастернак о своем подходе к технике поэтического перевода говорил на примере «Змеееда» Важа Пшавелы «Вот пример из моей практики, из той же грузинской практики Может быть, жалко, что я сборник переводов не предварил объяснением того, как я делал Важа Пшавела. (...) Дело в том, что даже в тех пределах, незавидных (...) — без знания языка, при опоре на подстрочник, я все же располагал каким-то выбором Например, я знал, что Важа Пшавела рифмует через строчку Мне пришлось передать по-русски его большую поэму в тысячу с чем-то строк ( . Почему же я полез на рожон, почему я, уклоняясь от подлинника, который рифмует через строчку, стал рифмовать каждую строчку? Ведь это просто дерзость — уклонение от подлинника. Почему же я пошел на это? Потому, что я понял, что в диапазоне русских возможностей рифма через строчку будет звучать иначе, чем по-грузински, что в русском диапазоне это попадет в дурную традицию. ( Как я выбирал размер? Я расскажу про это. Я прочел подстрочник, вник в фонетику, но не это важно, в фонетику потом вникают, главное—идти от крупного, от духа подлинника, как и во всех вещах на свете. Я прочел подстрочник, и хотя мне товарищи из Грузии писали, что в их поэтической жизни, в их поэтическом хозяйстве эта вещь представляется им чем-то вроде «Гайаваты» или «Калевалы», но мне она ни «Калевалу», ни что-либо другое не напоминала. Мне эта вещь напомнила Пушкина Она мне напомнила Пушкина мастерством, своей страстностью, умением сразу приступом подойти к рассказу. (...) Тогда мне стало ясно, в каких регистрах мне искать способ передачи. (...) Подходящей была возможность, выходящая от внутреннего мира, от Пушкина. Подходящей были какие-то формы нейтральные, формы пушкинского подобия. Тогда я решил, что в конце концов даже именно к форме подлинника, к форме грузинской речи ближе всего стоит трехдольная форма, нечто вроде амфибрахия и анапеста. Я решил, что нужно взять трехдольную форму, лишив ее романтизма. (...) Вот как я решил эти задачи». Грузинские поэты сразу же очень высоко оценили перевод Пастернака. Так, Т. Табидзе в своем выступлении на I съезде писателей (1934 г.) сказал: «Перевод «Змеееда», поэмы Важа Пшавелы, Борисом Пастернаком расценивается в Грузии как поэтический подвиг», а в своей статье о «Грузинских лириках» писал (1935 г.): «Б. Пастернаку удалось вскрыть (...) философскую концепцию в «Змеееде» и трагедию горца Миндии сравнить с трагедией Фауста, в чем, собственно, и есть оправдание этой поэмы. Понятно, что не обошлось тут без усложнений поэтического замысла Важа Пшавела, но диалоги в поэме доходчивы до слез». А В. Гаприндашвили, сам очень хороший переводчик грузинской поэзии на русский язык, говорил на том же Первом совещании переводчиков: «В переводе Пшавелы Пастернак показал себя редчайшим мастером эпического рассказа. (...) Нигде не устает он быть оригинальным. Оригинальность — это его свойство, глубоко присущая ему черта. Перевод «Змеееда» глубоко музыкален...» Перевод «Змеееда» вышел отдельным изданием в Тбилиси в 1934 г. в Закгизе, в оформлении художника С. Надарейшвили. Это была первая книга пастернаковских переводов из грузинской поэзии. Б. Пастернаку нравилось само издание, он писал Г. Бебутову (2 октября 1934 г.): «Чудно это все и очень меня радует. Какой хороший художник! Вагнеризм Важа Пшавелы (дракон, Зигфрид, птичка и пр.) еще усилился после того, что змея пошла лейтмотивом ко всем главам Прекрасная графика, и сколько вкуса. (...) Очень удачное издание, молодец Фолян (П. Фолян был редактором книги). Пастернак продолжал хорошо относиться к этому своему переводу и с теплотой вспоминал о работе над ним. На экземпляре «Змеееда», подаренном 15 октября 1942 г. А. Крученых, он написал: «Ах, какое чудное это было время, когда я это переводил! Но это стоило такого труда, что под конец я заважапшавел стрептококковой сыпью». Однако через несколько лет он писал А. Рябининой (10 декабря 1953 г.): «Мой «Змееед» плох и устарел. Знаете ли Вы, что за вещь есть у Заболоцкого? Я не видел его перевода, но он гораздо новее и уже тем одним, наверное, лучше. Заболоцкий занимался Важа Пшавелой недавно, а я двадцать лет тому назад, когда еще в силе были все гадости футуризма, распад формы, неточная рифмовка, когда, говоря по правде, никто из нас еще не умел писать и когда тяжелой и неуклюжей этой тарабарщины, казавшейся оригинальностью, у бедного и обожествленного Маяковского было еще больше, чем у меня. Этих грехов не может быть у Заболоцкого, его перевод, по всей вероятности,— легкий, плавный, человеческий. На всякий случай посылаю Вам позднейшую редакцию этого творения, где, как видите, герой уже назван «Пожиратель змей». Но зачем, вообще говоря, переиздавать подобный мусор».
--->>>
