Cтарый 4емоданЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I
Прежде чем мы приступим к продолжению этой повести, нам должно предуведомить читателей, промежуток времени, отделяющий эту главу от предыдущей, заключает в себе почти четыре месяца. Большей части наших читателей, без сомнения, известны все обстоятельства, предшествовавшие освобождению Москвы и вступлению на всероссийский престол Михаила Федоровича Романова; но, несмотря на то, мы полагаем нужным упомянуть, хотя мимоходом, о том, что происходило в Ни жнем-Новгороде и около Москвы от апреля месяца до начала августа 1612 года. Избранный единодушно главою земского ополчения князь Пожарский, излечась от ран своих, вступил в Ниж-ний.-Новгород, сопровождаемый верною дружиною воинов. Его величественная наружность, радушие и ласковое со всеми обращение привлекли к нему все сердца. Бояре и воеводы, старее его чинами и родом, несмотря на закоренелый предрассудок местничества, добровольно подчинились его власти; со всех сторон спешили под знамена его люди ратные; моляне, дорогобужане и вязьмичи, жившие в Арзамасе, явились первые; вслед за ними ря-занцы, коломенцы и жители отдаленной Украйны умножили собою число свободных людей: так называли себя воины, составлявшие отечественное ополчение нижегородское, которое вскоре под предводительством Пожарского двинулось к Ярославлю. В сем городе, подкупленные злодеем Заруцким, убийцы посягнули на жизнь знаменитого вождя, но бог не допустил их свершить это злодеяние, а великодушный Пожарский не только не предал их заслуженной казни, но вырвал из рук народа, хотевшего растерзать их на части. Важные причины замедлили приход нижегородцев под Москву; наконец, приближение гетмана Хоткевича с сильным войском, посланным против стоящего под Москвою князя Трубецкого, побудило Пожарского поспешить своим приходом к столице, и
170
1 августа 1612 года нижегородское ополчение прибыло к Троицкой лавре, отстоящей от Москвы в шестидесяти четырех верстах.
* * *
В начале августа месяца, в одно пре'красное утро, какой-то прохожий, с небольшою котомкою за плечами и весьма бедно одетый, едва переступая от усталости, шел по большой нижегородской дороге, которая в сем месте была проложена почти по самому берегу Волги. Его изнуренный вид, бледное лицо и впалые щеки — все показывало в нем человека, недавно излечившегося от тяжкой болезни, но в то же время нельзя было не заметить, что причиною его необычайной худобы была не одна телесная болезнь: глубокая горесть изображалась на лице его, а покрасневшие от слез глаза ясно доказывали, что его душевные страдания не миновались вместе с недугом, от которого он, по-видимому, совершенно излечился. Дойдя до густой березовой рощи, которую перерезывала узкая проселочная дорога, он остановился и, казалось, с большим вниманием стал рассматривать едва заметное полуобгоревшее строение, коего развалины виднелись на высоком холме, верстах в пяти от рощи, в тени которой он тогда находился.
— Я не ошибаюсь, — сказал он, наконец,—это от41ша боярина Шалонского... Слава богу! она останется у меня в стороне... — Сказав эти слова, прохожий сел под кустом и, вынув из котомки ломоть черного хлеба, принялся завтракать.
Он не успел еще проглотить первого куска, как вдруг ему послышался в близком расстоянии конский топот, и через минуту человек двадцать казаков, выехав проселочной дорогою из рощи, потянулись вдоль опушки к тому месту, на котором расположился прохожий. Впереди всех, на вороном коне, ехал начальник отряда; он отличался от других казаков не платьем, которое было весьма просто, но богатой конской сбруей и блестящим оружием, украшенным дорогою серебряной насечкой. Когда он поравнялся с прохожим, который несколько уже минут не спускал с него глаз, то сей последний вскрикнул радостным голосом:
— Так точно, это он!.. Здравствуй, Кирша!
— Почему ты меня знаешь, добрый человек? — спросил всадник, приостановя своего коня.
171
— Так, видно, я больно йохудел, когда и ты меня не узнаешь? Вглядись-ка хорошенько...
— Вот те раз!.. Неужели?.. Да нет, зачем ему здесь быть?
— Правда, брат Кирша, и я не чаял здесь быть, а думал, что меня отпоют и похоронят в Нижнем-Новго-роде.
— Неужели-то в самом деле ты Алексей Бурнаш?
— В старину меня так зывали.
— Ах, батюшки! Что это тебя так перевернуло?.. А где твой барин?..
Вместо ответа Алексей закрыл руками лицо и горько заплакал.
— Что с ним сделалось? — спросил запорожец, соскочив с коня.— Где он?
— Уж, верно, там...— сказал Алексей, показывая на небо.— Он был ангел во плоти!
— Так Юрий Дмитрия?..
— Приказал долго жить,— отвечал, всхлипывая, верный служитель Милославского.
— Ах, боже мой! Боже мой! — вскричал запорожец.— Гей, ребята!., долой с коней. Мы можем здесь позавтракать и дать вздохнуть лошадям; да подайте-ка мою кису.
Казаки спешились и, разнуздав коней, пустили их на обширный луг, который расстилался перед рощею, а сами, поставив на небольшом возвышении часового, расположились кружком под деревьями. Кирша, вынув из кисы флягу с вином и большой пирог с капустою, сел подле Алексея.
— Ну-ка, брат, перекуси,—сказал он,—ты, я вижу, больно отощал. Да расскажи мне, как это случилось, что твой боярин умер? Он был такой детина здоровый, кровь с молоком! Отчего бы, кажется?..
— Его зарезали,— отвечал Алексей.
— Как?., кто?., где?
— А вот послушай. Ты, чай, помнишь, как в Нижнем на площади, когда Козьма Минич Сухорукий...
— Помню, помню!
— Ну, в этот самый день, вечером, боярин был у князя Черкасского, и на дворе уж стало смеркаться, как мы пошли с ним на постоялый двор, в который перебрались из дома этого жида, Истомы-Туренина. Вот недалеко от пристани вдруг выскочили на нас из пустой церкви человек пять разбойников; не успел я мигнуть, как меня хватили в бок ножом — и я невзвидел света божьего. Не по-
172
г
мню, долго ли пробыл без памяти; а как очнулся, то увидел, что лежу на скамье в избе и подле меня стоит седой старик. Я узнал уж после, что он рыбак и что, идучи поутру с пристани, наткнулся на меня нечаянно и, заметя, что я еще дышу, ради Христа перенес меня к себе в избу. Как сквозь сон помню: лишь только он мне пересказал об этом, я опять обеспамятел и уж спустя недели четыре, придя в себя, спросил его о боярине; он сказал мне, что никакого тела не подымали на том месте, где нашли меня... Видно, злодеи зарезали Юрия Дмитрича и бросили в Волгу. Меня пользовала какая-то досужая старушка, и я, без малого четыре месяца, был при смерти; а как немного поправился, то задумал идти в подмосковную нашу отчину. О тебе и спрашивать было нечего: мне сказали, что все ратные люди ушли в Ярославль с князем Пожарским; так я отслужил третьего дня панихиду по моем боярине и отправился в путь... Да что-то ноги плохо слушаются, насилу тащусь.
— Ах, жалость какая! — сказал Кирша, когда Алексей кончил свой рассказ.— Уж если ему было на роду писано не дожить до седых волос, так пусть бы он умер со славою на ратном поле: на людях и смерть красна, а то, подумаешь, умереть одному, под ножом разбойника!.. Я справлялся о вас в дому боярина Туренина; да он сам мне сказал, что вы давным-давно уехали в Москву.
— Злодей! Он лучше меня знает, куда отправился Юрий Дмитрич: это его дело.
— Неужели?
— Как бог свят! У него в дому разбойничья пристань.
— Так недаром же он стречка дал из Нижнего. Когда князь Пожарский прибыл к нам в город, так, говорят, его везде искали, да не нашли... Ну, брат Алексей, ошеломил ты меня!.. Мне все еще не верится...
— И я долго не верил. Ведь про покойного моего боярина было какое-то пророчество; и так как до сих пор уж многое сбылось, то я не брал веры, чтоб его зарезали, да пришлось, наконец, поверить.
— А что такое о нем пророчили? Расскажи, брат, пожалуйста...
— Вот изволишь видеть: это случилось при царе Иоанне Васильевиче Грозном, когда батюшка моего покойного боярина был еще дитятею; нянюшка его Федора рассказывала мне это под большой тайной. Однажды... надобно тебе сказать, что матушка его, то есть бабушка
173
Юрия Дмитрича, была премйлосердная: вся нищая братия в околотке ею только и жила. Ну вот однажды, в день рождения... нет, в день именин своего сожителя, она изволила на крыльце своеручно раздавать милостыню неимущим, которых набралось на боярский двор видимо-невидимо. Все нищие, как водится, так и лезли друг перед другом, чтоб схватить милостыню; одна только старушка не рвалась вперед и, стоя поодаль, терпеливо дожидалась своей очереди. Вот уже боярыня отдавала последнюю копейку, и иной нищий, попроворней других, протягивал в четвертый раз руку, а старушка все не трогалась с места. На ту пору нянюшка Федора стояла также на крыльце, заметила старуху и доложила о ней боярыне; нищую подозвали, и когда боярыня, вынув из кармана целый алтын, подала ей и сказала: «Молись за здравие именинника!» — то старушка, взглянув пристально на боярыню и помолчав несколько времени, промолвила: «Ох ты, моя родимая! здоров-то он будет, да уцелеет ли его головушка?..» — «Как так?» — спросила боярыня, побледнев как смерть. «Дай-то господи,—продолжала старушка,— чтоб о вешнем Николе не пришлось тебе панихиды служить». Сказав эти слова, старуха поклонилась, юркнула в толпу нищих и — след простыл; боярыня закричала: «Ищите ее, приведите сюда!» Не тут-то было: сгинула да пропала, и все нищие сказали в один голос, что не знают, кто она такова, откуда взялась и куда девалась. Ну что ж? и в самом деле, вскоре после того злодей Малюта Скуратов обнес перед царем нашего боярина и его казнили накануне Николина дня. Боярыня, оставшись вдовою с одним малолетним сыном Дмитрием Юрьевичем, батюшкою покойного моего господина, отправилась в свою закамскую отчину, и ровно десять лет о той старушке слуху не было. В это время Дмитрий Юрьевич подрос, женился и прижил покойного моего господина, Юрия Дмитриевича. Вот однажды, около Петрова дня, они всей семьей отправились в Калугу повидаться с родными. Им пришлось под вечер проезжать Брынским лесом. Боярыня и Федора ехали в колымаге11, а боярин и холопи верхами. Вдруг в самой средине леса застигла их гроза, загремел гром, поднялся вихрь, дождь полил как из ведра, и пошел такой гул по лесу, что лошади шарахнулись и стали на одном месте как вкопанные — ни взад, ни вперед. Федора божилась мне, что она этакой грозы сродясь не видывала. Молодая боярыня со страху зарылась в подушки, а старая, хоть также робела, однако ж
174
заметила и показала Федоре, что подле дороги, против самой колымаги, сидит под кустом какая-то женщина. Вдруг блеснула молонья, осветила все кругом, Федора ахнула, а старая боярыня, толкнув ее тихонько локтем, приказала молчать: они обе узнали в этой прохожей старушку, которая предсказала о смерти покойного боярина. Вот, как гроза поунялась, боярыня вылезла из колымаги, подошла к старухе и начала с нею говорить шепотом. Но тут набежала новая туча, загремел опять гром и сделалась такая темнять, что хоть глаз выколи, а когда прочистилось, то старухи уж не было. Как она ушла, куда девалась, бог весть! Старая боярыня крепилась месяца два, наконец не вытерпела и пересказала Федоре, под большою тайной, что нищая говорила с ней о ее внуке, Юрие Дмитриче, что будто б он натерпится много горя, рано осиротеет и хоть будет человек ратный, а умрет на своей постеле; что станет служить иноплеменному государю; полюбит красную девицу, не зная, кто она такова, и что всего-то чуднее, хоть и женится на ней, а свадьба их будет не веселее похорон.
— Что ж из этого сбылось?
— Как что? На двадцатом году Юрий Дмитрич осиротел, служил королевичу Владиславу и полюбил боярышню Шалонскую, не зная, кто она такова.
— Правда, правда, но ведь ему должно было умереть своею смертью?
— Кажись бы, должно, а на беду вышло не так.
— И что за свадьба, которая не веселее похорон?
— Уж этого, любезный, и нянюшка Федора растолковать не могла.
— Вот то-то и есть! не все, брат, предсказания сбываются. Пожалуй, и про меня в Царицыне какой-то цыган сказал, что я попаду в Запорожскую Сечь и век останусь простым казаком... Что ж вышло? Одно сбылось, а другое нет. Ты видишь сам,— продолжал Кирша, взглянув с удовольствием на своих казаков, — у меня под началом вот этаких молодцов до сотни наберется; и кабы я знал да ведал, кто эти душегубцы, которые потеряли Юрия Дмитрича, так я бы их с моими ребятами на дне морском нашел!.. Уж поплатились бы мне за твоего боярина! — примолвил Кирша, принимаясь за флягу с вином.
— Одного-то из них ты знаешь, я его и впотьмах рассмотрел: он тот самый разбойник... вот что ты называл Омляшем.
17.4
ч
— Как! — вскричал Кирша, выронив из рук свою флягу.
— Ну да! тот самый, которого ты, помнишь, в лесу перекрестил по голове нагайкою.
— Ах, боже мой! Алексей, знаешь ли что? Ведь твой боярин-то, может быть, жив!
— Что ты говоришь?
— Этот Омляш и его товарищи — слуги боярина Кру-чины-Шалонского...
— Неужто?
— Я слышал своими ушами, что им приказано было захватить Юрия Дмитрича живьем. Ну, теперь понимаешь ли, почему не нашли твоего боярина ни живого, ни мертвого?.. Он теперь в руках у этого кровопийцы Ша-лонского.
— А что ты думаешь?
— Верно так, и если только он жив...
— Дай-то господи!
— То во что б ни стало, а Кирша его выручит. Видишь, там вдали?.. Ведь это, кажется, отчина Шалон-ского?
— Должна быть она; только куда девались его хоромы, там на холме...
— Одни угольки остались... Эх, брат, наше дело; хо-зяийа-то, жаль, не захватили. Когда мы проходили через село и стали добиваться от крестьян, где их боярин, то все мужички в один голос сказали, что он со всеми своими пожитками, холопями и домочадцами уехал, а куда — никто не знает. Пуще всего грыз на него зубы боярин Образцов. С досады, что он от нас ускользнул, мы запалили его хоромы: первый пук соломы бросил в них Федька Хомяк, который по всем дворам искал приказчика, и уж если бы он попался Хомяку в руки, несдобровать бы ему! Мы было хотели поджечь и село, да жаль стало мужичков: они, сердечные, не виноваты, что их боярин предатель и изменник.
— Так что ж прибыли, если Юрий Дмитрич и жив,— сказал печально Алексей,— когда мы не ведаем, куда этот злодей Шалонский его запрятал?
— А почему знать? может быть, и добьемся толку. Жаль, что со мной народу-то немного, а то бы я не выпустил из села ни одной души, пока не узнал, где теперь их боярин. Статься не может, чтоб в целой отчине не нашлось никого, кто б знал, куда он запропастился.
— Может быть, он уехал в Москву.
176_
— Со всей своей дворнею? Что ты, брат! В Москве и полякам-то перекусить нечего, так примут они его с такой ватагою! Нет, он, верно, теперь в каком-нибудь другом поместье... Да вот постой! достанем языка, так авось что-нибудь выведаем.
— Эх, любезный! — сказал Алексей, покачивая головою,— не верится мне!.. Ты было сначала меня обрадовал, а после как подумал... не может быть! Если его и взяли живого, так, верно, уж давным-давно уходили.
— Авось, брат! попытка не шутка, а спрос не беда! Слава богу, что мой старшина Смага-Жигулин не отпустил меня одного! Что б мы стали теперь делать?
— Да как ты сюда попал?
— Меня послал князь Пожарский с грамотою к нижегородцам, и я было уже совсем отправился с одним только казаком, да Жигулин велел мне взять с собою этих ребят. Около Москвы теперь вовсе проезду нет, по всем дорогам бродят шиши; хоть они грабят и режут одних поляков да изменников, но, неровен час, когда они под хмельком, то им все кажутся или поляками, или изменниками; а нашу братью казаков, и чужих и своих, они терпеть не могут. Говорят, у них старшим какой-то деревенский батька. Мне рассказывали про него и бог весть что! Чудо-богатырь, аршин трех ростом, а зовут его, помнится, отцом Еремеем12. Все подмосковные шиши в таком у него послушании, что без его благословения рук отвести не смеют, и если б не он, так от этих русских налетов и православным житья бы не было.
— Так ты едешь теперь из Нижнего?
— Да; торопиться мне незачем: станем искать твоего боярина, авось господь нам поможет... Постой-ка, мне пришло в голову... А что и в самом деле!.. Я знаю в этом селе одного мужичка: он со всей боярской дворнею водил знакомство и ремеслом колдун; так, верно, лучше другого может нам намекнуть... Эй, молодцы! — продолжал Кирша, — побудьте здесь, а я на часок-место отлучусь. Вот этот парень расскажет вам, о чем идет дело. Малыш! ты останешься старшим; если я через час не вернусь, то ступайте все... вон в тот лес, что позади села. Сборное место недалеко от огородов, подле деревянной часовни; да только без шуму, втихомолку и не кучею, а врассыпную, понимаешь?
— Разумею,— отвечал Малыш, небольшого роста, но ловкий и проворный казачий урядник.
177
— Смотри, чтоб без меня* ребята не дурили: проезжих не трогать!
— Слышите ли, товарищи, что есаул-то говорит? — сказал Малыш.— Однако ж, Кирила Пахомыч,— продолжал он, обращаясь к Кирше,— неравно повезут из Ба-лахны вино или брагу, так по чарке, другой можно?
— Ну, ну! так и быть, только чур, ребята, из бочек дны не выбивать! подайте моего коня, да если вам придется ехать в лес, так дайте и этому детине заводную лошадь.
Кирша вскочил на своего Вихря и, повторив еще раз все приказания, пустился полем к знакомому для нас лесу, который чернелся в верстах в трех налево от большой дороги.
II
Кирша пробирался осторожно опушкою леса и, не встретив никого, поравнялся, наконец, с гумном Федьки Хомяка, которое, вероятно, принадлежало уже другому крестьянину; он поворотил к часовне и пустился по тропинке, ведущей на пчельник Кудимыча. Проехав версты поЛторы, Кирша повстречался с крестьянской девушкою.
— Здорово, красная девица! — сказал он, приподняв вежливо свою шапку.— Откуда идешь?
Девушка сначала испугалась, но ласковый голос и веселый вид запорожца ее успокоили.
— Я иду домой, господин честной, — отвечала она, отвесив низкий поклон Кирше.
— И верно, ходила ворожить на пчельник?
— А почему ты это знаешь? — спросила, она, взглянув на него с удивлением.
— Видно, знаю! Ну, что? радостную ли весточку сказал тебе Кудимыч?.. Скоро ли свадьба?
— Архип Кудимыч байт, что скоро. Да почему ты знаешь?..
— Как не знать!.. А что, лебедка, чай, ты не с пустыми руками к нему ходила?
— Коли с пустыми! Я ему носила на поклон полсо-рока яиц да две копейки.
— Эк твой суженый-то расхарчился!
— Вот еще, велико дело две копейки! Для меня Ванюша не постоит и за два алтына. Да почему ты знаешь?
— Мало ли что я знаю, голубушка! А что, отсюда недалеко до пчельника?
178
— Близехонько.
— Прощай, красавица!
Кирша поехал далее, а крестьянская девушка, стоя на одном месте, провожала его глазами до тех пор, пока не потеряла совсем из виду. Не доехав шагов пятидесяти до пчельника, запорожец слез с лошади и, привязав ее к дереву, пробрался между кустов до самых во'рот загородки. Двери избушки были растворены, а собака спала крепким сном подле своей конуры. Кирша вошел так тихо, что Кудимыч, занятый счетом яиц, которые в большом решете стояли перед ним на столе, не приподнял даже головы.
— Кудимыч! — сказал Кирша грозным голосом.
Колдун вздрогнул, поднял голову, вскрикнул, хотел
вскочить, но его ноги подкосились, и он сел опять на скамью.
— Узнаешь ли ты меня? — продолжал запорожец, глядя ему прямо в глаза.
— Узнал, батюшка, узнал! — пробормотал, заикаясь, Кудимыч.
— Так-то не помнишь свое обещание, негодный, а?.. Не божился ли ты мне, что не станешь никогда колдовать?
— И не колдую, отец мой! Видит бог, не колдую!
— Право?.. А это что? Кто принес тебе это решето яиц? чьи это две копейки?.. Ага! прикусил язычок!
— Помилуй, кормилец! как бог свят...
— Молчи!.. Кто тебе сказал, что Ванька скоро женится — а?..
— Никто, батюшка, никто! Я ничего не говорил.
— Ого! да ты еще запираешься! Так постой же!.. Гирей, мурей, алла боржук/
— Виноват, отец мой! — закричал колдун, вскочив со скамьи и повалясь в ноги к запорожцу.
— Вот этак-то лучше, негодный! А не то я скажу еще одно словечко, так тебя скоробит в бараний рог!
— Что делать, согрешил, окаянный! Месяца четыре крепился, да сегодня черт принес эту проклятую Марфушку!.. «Поворожи да поворожи!..» — пристала ко мне как лихоманка; не знал, как отвязаться!
— Добро, добро, встань! Счастлив ты, что у меня есть до тебя дельцо; а то узнал бы, каково со мной шутить!.. Ты должен сослужить мне службу.
— Все, что прикажешь, батюшка!
— Если ты мне поможешь в одном деле, так и я тебе удружу. Ведь ты только обманываешь добрых людей, а
179
ловек, по-видимому, сын его, подошли к надгробному камню, возле которого стоял Кирша, и стали разбирать надпись.
— Ну что, старый товарищ,—спросил Кирша,—как поживаешь? Да скажи, пожалуйста, кто этот молодой боярин, вон тот, с которым ты ходил и меня так обо всем расспрашивал?
— Владимир Юрьевич Милославский.
— Сын Юрия Дмитрича?
— Да, сын его.
— Ну, молодец! Вот таков-то был смолоду его батюшка — кровь с молоком! А что он поделывает? где он? здоров ли? Чай, устарел так же, как и ты?
Алексей взглянул печально на Киршу и не отвечал ни слова.
— Посмотри-ка, Ванюша, — сказал пожилой купец своему сыну,— оба в один день, видно, любили друг друга.
— Да что ж ты молчишь? — вскричал запорожец,— иль не слышал? Я спрашиваю тебя, где теперь Юрий Дмитрич?
В эту самую минуту молодой купец наклонился и прочел тихим голосом: «Лета 7130-го, октября в десятый день, преставися раб божий болярин Юрий Милославский и супруга его Анастасия...»
<<<---
