Cтарый 4емоданЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
Порядок нашего повествования требует, чтоб мы возвратились несколько назад. Читатели, вероятно, не забыли, что Кирша, поддержав с честию славу искусного колдуна, отправился в провожании одного слуги обратно в дом приказчика. Ему хотелось выведать, долго ли пробудет Юрий в доме боярина Шалонского и когда оставит его, то по какой отправится дороге. Кирша был удалой наездник, любил подраться, попить, побуянить; но и в самом пылу сражения щадил безоружного врага, не забавлялся, подобно своим товарищам, над пленными, то есть не резал им ни ушей, ни носов, а только, обобрав с ног до головы и оставив в одной рубашке, отпускал их на все четыре стороны. Правда, это случалось иногда зимою, в трескучие морозы; но зато и летом он поступал с ними с тем же самым милосердием и терпеливо сносил насмешки товарищей, которые называли его отцом Киршею и говорили, что он не запорожский казак, а баба. Вечно мстить за нанесенную обиду и никогда не забывать сделанного ему добра — вот правило, которому Кирша не изменял во всю жизнь свою. Юрий спас его от смерти, и он готов был ежедневно подвергать свою жизнь опасности, чтоб оказать ему хотя малейшую услугу; а посему и не удивительно, что ему весьма хотелось знать: скоро ли и куда поедет Юрий? Когда он сошел с боярского двора, то спросил своего провожатого: не знает ли он, как долго пробудет у них Мило-славский?
— Не знаю,— отвечал отрывисто слуга.
— А не можешь ли, молодец, спросить об этом у его служителя?
— Нет.
— Нет? Ну, если ты не хочешь, так мне можно с ним поговорить?
— Нет.
— А если я пойду сам искать его?
112
.— Я не пущу тебя.
— А если я тебя не послушаюсь?
-— Я возьму тебя за ворот.
— За ворот! А если я хвачу тебя за это кулаком?
— Я кликну людей, и мы переломаем тебе ребра.
— Коротко и ясно! Так мне никак нельзя его видеть?
^ Нет.
— А скажи, пожалуйста: все ли боярские холопи такие медведи, как ты?
— Попадешься к ним в лапы, так сам узнаешь.
— Спасибо за ласку!
-г- Неначем.
В продолжение этого разговора они подошли к при-казчиковой избе; слуга, сдав Киршу с рук на руки хозяину, отправился назад. Веселое общество пирующих встретило его с громкими восклицаниями. Все уже знали, каким счастливым успехом увенчалась ворожба запорожца; старая сенная девушка, бывшая свидетельницею этого чудного излечения, бегала из двора во двор как полоумная, и радостная весть со всеми подробностями и прикрасами, подобно быстрому потоку, распространилась по всему селу.
— Милости просим! батюшка, милости просим! — сказал хозяин, сажая его в передний угол.— Расскажи нам, как ты вылечил боярышню? Ведь она точно была испорчена?
— Да, хозяин, испорчена.
— Правда ли,— спросил дьяк,— что лишь только ты вошел в терем, то Анастасья Тимофеевна залаяла собакою?
— И, нет, Мемнон Филиппович! -^ возразил один из гостей,— Татьяна сказывала, что боярышня запела петухом.
Lptfir Ну, вот еще! — вскричал хозяин.— Неправда, она куковала кукушкою, а петухом не пела!
— Помилуй, Фома Кондратьич! — перервала одна толстая сваха,— да разве Татьяна не при мне рассказывала, что боярышня изволила выкликать всеми звериными голосами?
— Татьяна врет! — сказал важно Кирша.— Когда я примусь нашептывать, так у меня хоть какая кликуша язычок прикусит. Да и пристало ли боярской дочери лаять собакою и петь петухом! Она не ваша сестра холопка: будет с нее и того, что почахнет да потоскует.
— Истинно так, милостивец! — примолвил дьяк.—
113
Не пригоже такой именитой .боярышне быть кликушею... Иная речь в нашем быту: наше дело таковское, а их милость...
— Что толковать о боярах! — перервал приказчик.— Послушай-ка, добрый человек! Тимофей Федорович приказал тебе выдать три золотых корабленика да жалует тебя на выбор любым конем из своей боярской конюшни.
— Знаю, хозяин.
— Ну то-то же; смотри не позарься на вороного аргамака, с белой на лбу отметиной.
— А для чего же нет?
— Он, правда, конь богатый: персидской породы, четырех лет и недаром прозван Вихрем — русака на скаку затопчет...
— Что ж тут дурного?
— А то, что на нем не усидел бы и могучий богатырь Еруслан Лазаревич. Такое зелье, что боже упаси! Сесть-то на него всякий сядет, только до сих пор никто еще не слезал с него порядком: сначала и туда и сюда, да вдруг как взовьется на дыбы, учнет передом и задом — батюшки-светы!.. хоть кому небо с овчинку покажется!
В продолжение этого рассказа глаза запорожца сверкали от радости.
— Давай его сюда! — закричал он. — Его-то мне и надобно! Черт ли в этих заводских клячах! Подавай нам из косяка... зверя!
— Вот еще что! — сказал приказчик, глядя с удивлением на восторг запорожца. — Видно, брат, у тебя шея-то крепка! Ну, что за потеха...
— Что за потеха! Эх, хозяин! не арканил ты на всем скаку лихого коня, не смучивал его в чистом поле, не приводил овечкою в свой курень, так тебе ли знать потехи удалых казаков!.. Что за конь, если на нем и баба усидит*!
— Да, да! — шепнул дьяк приказчику.—Ему легко: не сам сидит, черти держут.
Меж тем молодые давно уже скрылись, гости стали уходить один после другого, и вскоре в избе остались только хозяин, сваха, дружка и Кирша. Приказчик, по тогдашнему русскому обычаю8, которому не следовал его боярин, старавшийся во всем подражать полякам, предложил Кирше отдохнуть, и через несколько минут в избе все стихло, как в глубокую полночь.
Кирша проснулся прежде всех. Проведя несколько часов сряду в душной избе, ему захотелось, наконец, по-освежиться. Когда он вышел на крыльцо, то заметил
114
большую перемену в воздухе: небо было покрыто дождевыми облаками, легкий полуденный ветерок дышал теплотою; словом, все предвещало наступление весенней погоды и конец морозам, которые с неслыханным постоянством продолжались в то время, когда обыкновенно проходят уже реки и показывается зелень. В то время как он любовался переменою погоды, ему послышалось, что на соседнем дворе кто-то вполголоса разговаривает. Узнав, по опыту, как выгодно иногда подслушивать, он тихонько подошел к плетню, который отделял его от разговаривающих, и хотя с трудом, но вслушался в следующие слова, произнесенные голосом, не вовсе ему незнакомым:
— Жаль, брат Омляш, жаль, что ты был в отлучке! Без тебя знатная была работа: купчина богатый, а клади-то в повозках, клади! Да и серебреца нашлось довольно. Мне сказывали, ты опять в дорогу?
— Да, черт побери!.. — отвечал кто-то сиповатым басом.— Не дадут соснуть порядком. Я думал, что недельки на две отделался,— не тут-то было! Боярин посылает меня в ночь на нижегородскую дорогу, верст за сорок.
— Зачем?
— А вот изволишь видеть... — Тут несколько слов было сказано так тихо, что Кирша не мог ничего разобрать, потом сиповатый голос продолжал: — Он было сначала велел мне за ним только присматривать, да, видно, после обеда передумал. Ты знаешь, чай, верстах в десяти от Нижнего овражек в лесу?
— Как не знать!
— Туда передом четырех молодцов уж отправили, а я взялся поставить им милого дружка!., понимаешь?
— Разумею. Дал раза, да и концы в воду. За все про все отвечай нижегородцы: их дело, да и все тут!
— Не вовсе так, любезный! С слугой-то торговаться не станем, а господина велено живьем захватить.
— Да кто этот Милославский?
— Какой-то боярский сынок. Он, слышь ты, приехал из Москвы от Гонсевского, да что-то под лад не дается. Детина бойкий! Говорят, будто б он сегодня за обедом чуть-чуть не подрался с боярином.
— С боярином?.. Ну, брат, видно же, сорви-голова!
— Видно, так! И правду-матку сказать, если он живой в руки не дастся...
— Так что ж? Рука, что ль, дрогнет?
— Не то чтоб дрогнула... да пора честь знать, Про-кофьич!
115
— Полно, брат Омляш, прикидывайся с другими! Не он первый, не он последний...
— А что ты думаешь! И то сказать: одним меньше, одним больше — куда ни шло! Вот о спожинках стану говеть, так за один прием все выскажу на исповеди; а там может статься...
— В монахи, что ль пойдешь?..
— В монахи не в монахи, а пудовую свечу поставлю. Не все грешить, Прокофьич; душа надобна.
Тут голоса замолкли. Кирша заметил в плетне небольшое отверстие, сквозь которое можно было рассмотреть все, что происходило на соседнем дворе; он поспешил воспользоваться этим открытием и увидел двух человек, входящих в избу. Один из них показался ему огромного роста, но он не успел рассмотреть его в лицо; а в другом с первого взгляда узнал земского ярыжку, с которым в прошедшую ночь повстречался на постоялом дворе. Открыв столь нечаянным образом, что Юрий должен отправиться по нижегородской дороге, и желая предупредить его о грозящей ему опасности, Кирша решился пуститься наудачу и во что б ни стало отыскать Юрия или Алексея. Но едва он вышел за ворота, как вооруженный дубиною крестьянин заступил ему дорогу.
— Пусти-ка, товарищ! — сказал Кирша, стараясь пройти.
— Не велено пускать,—отвечал крестьянин.
— Не велено! Как так?
— Да так-ста! Не приказано, вот и все тут!
— Не приказано, так не пускай! — сказал Кирша, возвращаясь во двор.
— Да не пройдешь и в задние ворота,—закричал ему вслед крестьянин,— и там приставлен караул.
— Так я здесь, в западне! Ах, черт побери! Эй, слушай-ка, дядя, пусти. Мне только пройтись по улице.
— Я те толком говорю, слышь ты: заказано.
— Да кто заказал?
— Приказчик.
— Зачем?
— А лукавый его знает; вон спроси у него самого.
— Э, дорогой гость!., куда? — закричал приказчик, показавшись в дверях избы.—Скоренько проснуться изволил.
— Господин приказчик,—сказал весьма важно Кирша.— Ради чего ты вздумал меня держать у себя под караулом? Разве я мошенник какой?
116
— Не погневайся! Я приставил караул, пока спал, а теперь тотчас сниму. Эй ты, Терешка! Ступай домой!
— Я у тебя в гостях, хозяин, а не в полону и волен идти куда хочу.
— Вот то-то и есть, что нет, любезный! Боярин строго наказал не выпускать тебя на волю.
— Да неужто в самом деле он хочет задержать меня насильно?
— От него приказано, чтоб я угощал тебя и сегодня и завтра; а послезавтра, хоть чем свет, возьми деньги да коня и ступай себе с богом на все четыре стороны.
— Ну, было из чего караул приставлять! Да я и сам хотел еще денек отдохнуть. На кой черт мне торопиться? Ведь не везде даром кормить станут!
— Тимофею Федоровичу не угодно, чтоб ты показывался его гостям.
— Так вот что! Он опасается, чтоб я не проболтался кому-нибудь из поляков, что невеста пана Гонсевского была испорчена.
— Видно, что так.
— Стану я толковать об этом! Да из меня дубиною слова не вышибешь!.. Что это, хозяин, никак на барском дворе песни Поют? Поглядел бы я, как бояре-то веселятся!
— Что ты, брат! Неравно Тимофей Федорович тебя увидит — сохрани боже... беда!
— Так господь с ними! Пусть они веселятся себе на боярском дворе, а мы, хозяин, попируем у тебя... Да, кстати, вон и гости опять идут.
— Как же, любезный! И сегодня и завтра целый день все бражничают у меня.
Толпа родственников, перед которою важно выступал волостной дьяк, подошла к приказчику; молодые вышли их встречать на крыльцо; и через минуту изба снова наполнилась гостьми, а стол покрылся кушаньем и различными напитками.
Тем из читателей наших, которым не удалось постоянно жить в деревне и видеть своими глазами, как наши низовые крестьяне угощают друг друга, без сомнения покажется невероятным огромное количество браги и съестных припасов, которые может поместить в себе желудок русского человека, когда он знает, что пьет и ест даром. Но всего страннее, что тот же самый человек, который съест за один прием то, чего какой-нибудь итальянец не скушает в целую неделю, в случае нужды готов удоволь-
117
ствоваться куском черного хлеба или небольшим сухарем и не поморщится, запивая его плохой колодезной водою. В храмовые праздники церковный причет обходит обыкновенно все домы своего селения; не зайти в какую-нибудь избу — значит обидеть хозяина; зайти и не поесть — обидеть хозяйку; а чтоб не обидеть ни того, ни другого, иному церковному старосте или дьячку придется раз двадцать сряду пообедать. Это невероятно, однако ж справедливо, и мы должны были сделать это небольшое отступление для того, чтоб заметить нашим читателям, что нимало не погрешаем против истины, заставив гостей приказчика почти беспрерывно целый день пить, есть и веселиться.
Но не все гости веселились. На сердце запорожца лежал тяжелый камень: он начинал терять надежду спасти Юрия. Напрасно старался он казаться веселым: рассеянные ответы, беспокойные взгляды, нетерпение, задумчивость — все изобличало необыкновенное волнение души его. К счастью, прежде чем хозяин мог это заметить, одна счастливая мысль оживила его надежду; взоры его прояснились, он взглянул веселее и, обращаясь к приказчику, сказал:
— Знаешь ли что, хозяин? Если мне нельзя побывать на боярском дворе, то не можно ли заглянуть на конюшню?
— Нельзя, любезный! Я должен быть при тебе неотлучно; а ты видишь, у меня гости. Да что тебе вздумалось?
— А вот что: помнишь, ты говорил мне о вороном персидском аргамаке? Меня раздумье берет. Хоть я и люблю удалых коней, ну да если он в самом деле такой зверь, что с ним и ладу нет?
— Да, брат, больно лих.
— Вот то-то, чтоб маху не дать. Если мне самому нельзя идти на конюшню, то хоть его вели сюда привести.
Приказчик задумался.
— Привести-то можно, — сказал он, наконец, — но уговор лучше денег: любуйся им как хочешь, но верхом не садись.
— Да как же я узнаю: годится ли он для меня, или нет? Позволь на нем по улице проехать.
— Нет, дорогой гость, нельзя.
— Нельзя так нельзя, вели хоть так привести.
— Андрюшка! — сказал приказчик одному молодому
118
парню, который прислуживал за столом.— Сбегай, брат, на конный двор да вели конюхам привести сюда вороного персидского жеребца.
Кирша, поговорив еще несколько времени с хозяином и гостьми, встал потихоньку из-за стола; он тотчас заметил, что хотя караул был снят от ворот, но зато у самых дверей сидел широкоплечий крестьянин, мимо которого прокрасться было невозможно. Запорожец отыскал свою саблю, прицепил ее к поясу, надел через плечо нагайку, спрятал за пазуху кинжал и, подойдя опять к столу, сел по-прежнему между приказчиком и дьяком. Помолчав несколько времени, он спросил первого: весело ли ему будет называться дедушкою?
— Как же! — отвечал приказчик. — Я и сплю и вижу, чтоб завестись внучатами. Пора — шестой десяток доживаю.
— А что бы ты хотел для первой радости, — продолжал запорожец, — внука или внучку?
— Вестимо, внука! Девка — товар продажный: не успеет подрасти, ан, глядишь, и сбывай с рук.
— А я, прошу не погневаться, — сказал дьяк,— хочу не внука, а внучку.
— А почему так? — спросил хозяин.
— Да так! Скоро ли от внука-то детей дождешься? Дедом быть весело, а прадедом еще веселее.
— Не успел дочери выдать, да уж о правнуках думаешь! Пустое, сват: дай господи внука!
— Пошли господи внучку!
— Так не будет же по-твоему!
— Ан будет! и если святые угодники услышат грешные мои молитвы...
— Послушайте, господа честные, — перервал Кирша,— ну, если я услужу вам обоим?
— Как так? — спросили вместе дьяк и приказчик.
— А вот как: если я захочу, то молодая родит двойни — мальчика и девочку.
— То-то бы знатно! — вскричал приказчик.— Я стал бы лелеять внука...
— А я нянчить внучку! — примолвил дьяк. — Да не издеваешься ли ты над нами?
— Право, нет! Послушай, хозяин,— продолжал Кирша вполголоса,— припаси мне завтра крупичатой муки да сотового меду; я изготовлю пирожок, и как молодые его покушают, то чрез девять месяцев ты с внуком, а он с внучкою.
119
— Неужто в самом деле?* — вскричал приказчик.
— Уж я вам говорю. Припасите две зыбки да приискивайте имена для новорожденных.
— Я назову внука Тимофеем, в честь боярина,— сказал приказчик.
— А я внучку — Анастасией, в честь боярышни,— примолвил дьяк.
— Так за здравие Тимофея и Анастасьи! — возгласил торжественно Кирша, приподняв кверху огромный ковш с брагою.— Многие лета!
— Многие лета! — воскликнули все гости.
— Ах ты родимый! — сказал приказчик, обнимая запорожца.— Чем не отслужить тебе? Послушай-ка: если я к трем боярским корабленикам прибавлю своих два... три... ну, куда ни шло!., четыре алтына...
— Нет, хозяин, не такое дело: за это мне денег брать не велено; а если хочешь меня потешить, так не пожалей завтра за обедом романеи.
— И вишневки, и романеи, и фряжского вина... и что твоей душеньке угодно будет!
— Ой ли так? Ладно же, хозяин, — по рукам!
— По рукам, любезный! Постой-ка: вот, кажется, и Вихря привели... Что за конь!
Кирша и все гости встали из-за стола и вышли вслед за хозяином на улицу. Два конюха с трудом держали под уздцы вороного жеребца. Он был среднего роста, но весьма красив собою: волнистая грива, блестя как полированный агат, опускалась струями с его лебединой шеи; он храпел, взрывал копытом землю, и кровавые глаза его сверкали, как раскаленное железо. При первом взгляде на борзого коня Кирша вскрикнул от удивления; забилось сердце молодецкое в груди удалого казака; он забыл на несколько минут все свои намерения, Милославского, самого себя,— и в немом восторге, почти с подобострастием смотрел на Вихря, который, как будто бы чувствуя присутствие знатока, рисовался, плясал и, казалось, хотел совсем отделиться от земли.
— Ну, что? — спросил приказчик, — не правду ли я тебе говорил? Смотреть любо, знатный конь!.. А на что он годится?
— Почему знать, хозяин? Мы и не таких зверей умучивали, и если б ты дозволил мне дать на нем концов десяток вдоль этой улицы, так, может статься...
— Нет, любезный, помни уговор.
— Да чего ты боишься?
120
— Как чего? Бог весть, что у тебя на уме. Как вздумаешь дать тягу, так куда мне будет деваться от боярина?
— Тьфу пропасть! Да на кой черт мне тебя обманывать? Ведь послезавтра я волен ехать куда хочу?
— То дело другое, приятель! Послезавтра, пожалуй, я сам тебя подсажу, а теперь — ни, ни!..
— Ну, хозяин! ты не хочешь меня потешить, так не погневайся, если и я тебя тешить не стану.
— Эх, любезный! и рад бы радостью, да рассуди сам... Как ты думаешь, сват? — продолжал приказчик, обращаясь к дьяку,—дать ли ему промять Вихря, или нет?
— Как ты, Фома Кондратьич, а я мыслю так: когда тебе наказано быть при нем неотлучно, то довлеет хранить его как зеницу ока, со всякою опасностию, дабы не подвергнуть себя гневу и опале боярской.
— Ну вот, слышишь, что говорят умные люди? Нельзя, любезный!
— Я вижу, господин дьяк, — сказал Кирша, — ты уж раздумал и в прадеды не хочешь; а жаль, была бы внучка!
— Я ничего не говорю,—возразил дьяк,—видит бог, ничего! Как хочет сват.
— И я дурак! — продолжал Кирша, — есть о чем просить! Не нынче, так послезавтра, а я все-таки с конем, и вы все-таки без внучат.
— Как так? Помилуй! — вскричали приказчик и дьяк.
— Да так! Пословицу знаете? «Как аукнется, так и откликнется!,..» Пойдемте назад в избу!
— Не троньте его, — сказал вполголоса один из конюхов.— Вишь, какой выскочка! Не хуже, его пытались усидеть на Вихре, да летали же вверх ногами. Пускай сядет: я вам порукою — не ускачет из села.
— Да, да, — примолвил другой конюх, — видали мы хватов почище его! Мигнуть не успеете, как он хватится оземь, лишь ноги загремят!
— Добро, так и быть, любезный! — сказал приказчик Кирше,— если уж ты непременно хочешь... Да что тебе загорелось?
— Бегите, ребята,— шепнул дьяк двум крестьянским парням,— ты на тот конец, а ты на этот; покараульте да приприте хорошенько околицу.
— Ох, сват! — сказал приказчик,— недаром у меня сердце замирает! Ну, если... упаси господи!.. Нет! — продолжал он решительным голосом, схватив Киршу за руку, — воля твоя, сердись или нет, а я тебя не пускаю! Как ускачешь из села... 121
— Право! А золотые-то боярские корабленики? Небось вам оставлю? Вот дурака нашли!
— А что ты думаешь, сват? — продолжал приказчик, убежденный этим последним доказательством.— В самом деле, черт ли велит ему бросить задаром три корабле-ника?.. Ну, ну, быть так: оседлайте коня.
В две минуты конь был оседлан. Толпа любопытных расступилась; Кирша оправился, подтянул кушак, надвинул шапку и не торопясь подошел к коню. Сначала он стал его приголубдавать: потрепал ласково по шее, погладил, потом зашел с левой стороны и вдруг, как птица, вспорхнул на седло.
— Дальше, ребята, дальше! — закричали конюхи. — Смотрите, какая пойдет потеха!
Народ отхлынул, как вода, и наездник остался один посреди улицы. Не дав образумиться Вихрю, Кирша приударил его нагайкою. Как разъяренный лев, дикий конь встряхнул своей густою гривой и взвился на воздух; народ ахнул от ужаса; приказчик побледнел и закричал конюхам:
— Держите его, держите! Ахти! не быть ему живому! Держите, говорят вам!
— Да! черт его теперь удержит! — сказал один из конюхов.— Как слетит наземь, так мы его подымем.
— Ах, батюшки! — продолжал кричать приказчик,— держите его! Слышите ль, боярин приказал мне угощать его завтра, а он сегодня сломит себе шею! Господи, господи, страсть какая!.. Ну, пропала моя годовушка!
Меж тем удары калмыцкой плети градом сыпались на Вихря; бешеный конь бил передом и задом; с визгом метался направо и налево, загибал голову, чтоб схватить зубами своего седока, и вытягивался почти прямо, подымаясь на дыбы; но Кирша как будто бы прирос к седлу и продолжал не уставая работать нагайкою. Толпа любопытных зрителей едва переводила дух, все сердца замирали... Более получаса прошло в этой борьбе искусства и ловкости с силою; наконец, полуизмученный Вихрь, соскучив бесноваться на одном месте, пустился стрелою вдоль улицы и, проскакав с версту, круто повернул назад; Кирша пошатнулся, но усидел. Казалось, неукротимый конь прибегнул к этому способу избавиться от своего мучителя, как к последнему средству, после которого должен был покориться его воле; он вдруг присмирел и, повинуясь искусному раезднику, пошел шагом, потом рысью описал несколько кругов по широкой улице и,
122
наконец, на всем скаку остановился против избы приказчика.
— Жив ли ты? — вскричал хозяин.
— Ну, молодец! — сказал один из конюхов, смотря с удивлением на покрытого белой пеною аргамака.— Тебе и владеть этим конем!
— А я так не дивлюсь,— продолжал дьяк, обращаясь к приказчику,— ведь я говорил тебе: не сам сидит, черти держут!
— Слезай проворней, любезный, — продолжал приказчик,— Пока ты не войдешь в избу, у меня сердце не будет на месте.
— Не торопись, хозяин, — сказал Кирша, — дай мне покрасоваться... Не подходите, ребята! — закричал он конюхам,—не пугайте его... Ну, теперь не задохнется,— прибавил запорожец, дав время коню перевести дух.— Спасибо, хозяин, за хлеб за соль! береги мои корабленики да не поминай лихом!
— Как!.. Что?..— закричал приказчик.
Вместо ответа запорожец ослабил поводья, понагнулся вперед, гикнул и как молния исчез из глаз удивленной толпы.
— Держите его, держите! — раздался громкий крик приказчика, заглушаемый общим восклицанием изумленного народа.
Но Кирша не опасался ничего: поставленный на въезде караульный, думая, что сам сатана в виде запорожца мчится к нему навстречу, сотворив молитву, упал ничком наземь. Кирша перелетел на всем скаку через затворенную околицу, и когда спустя несколько минут он обернулся назад, то построенный на крутом холме высокий боярский терем показался ему едва заметным пятном, которое вскоре совсем исчезло в туманной дали густыми тучами покрытого небосклона.
II
Все спали крепким сном в доме боярина Кручины. Многие из гостей, пропировав до полуночи, лежали преспокойно в столовой: иные на скамьях, другие под скамьями; один хозяин и Юрий с своим слугою опередили солнце; последний с похмелья едва мог пошевелить головою и поглядывал не очень весело на своего господина. Боярин Кручина распрощался довольно холодно с своим гостем.
123
<<<---
