Cтарый 4емоданСТАТЬИ
О ком не пишутПредставить новую эпоху
Показания свидетелей
Отсутствие выбора
О времени и о человеке
Союз, продиктованный временем
Вопросы и ответы
Душа должна трудиться
О КОМ НЕ ПИШУТ
Научно-техническая революция требует творческой инициативы, побуждает к поиску не только ученых, но и самые широкие массы производственников. И, может быть, эта сторона— одна из самых существенных в нравственном смысле. Потому что нигде человек не раскрывается так полно, богато и красиво, как в творческом труде, в труде, где он выступает не только исполнителем, но и созидателем, творцом нового.
Борьба за индустриализацию, строительство повой техники и нового человека—со времен «Цемента» Ф. Гладкова, «Гидроцентрали» М. Шагинян, «Скутаревского» Л. Леонова — стали одной из ведущих тем нашей литературы. Ее герои не имели предшественников. Советские писатели впервые в истории мировой литературы взялись за изображение труда нового человека. Они учились на опыте собственных ошибок и удач, на издержках так называемых производственных романов.
Для «производственных романов» наиболее типичным был конфликт «новатор—консерватор». В какой-то мере он отражал процесс, который происходил в промышленности. На фоне современного производства подобный конфликт выглядит если не устаревшим, то, во всяком случае, обедненным. Сфера нынешнего производственного романа расширилась. Сегодня заводской коллектив волнуют вопросы научной организации труда, социального планирования, экономики. Старое сплетается с новым в неожиданных ситуациях. Изменились функции рабочего, его образование, и это заставляет переоценить положения, которые еще недавно казались бесспорными.
В начале 1970 года я встретил инженера Г. Несколько лет Назад он был известен в Ленинграде как один из передовых рабочих. На своем расточном станке он добивался удивительных результатов. Опыт его работы широко пропагандировался, распространялся. Его стали уговаривать поступить в институт, учиться на инженера. Он колебался, но ему доказывали, что он должен расти, что надо идти вперед, что это естественное развитие человека, более того, что это типично для нашего времени: передовой рабочий вырастает до инженера. Г. окончил институт и стал работать технологом. Из него получился грамотный, хороший, но — как он сам не без горечи заметил — обыкновенный технолог. Он скучает по своему стайку. Там он чувствовал себя на месте, это было его призвание, его талант.
Слушая его, я думал о том, как неверно зачастую мы оцениваем движение человека. Разве расти — это значит непременно стать инженером, а инженеру — кандидатом наук? Подобные упрощенные оценки бытовали и в литературе. Конечно, куда более сложно показать не этот должностной рост, а рост внутренний, рост умения, ответственности, рост творческой личности современного рабочего человека. Думается, это одна из благороднейших задач нашей литературы.
В некоторых романах и повестях последнего времени стало модным выводить ученых, например, молодых физиков. Их наделяют чисто внешними приметами, они упоминают Эйнштейна, Бора, кибернетику, теорию информации, щеголяют научными терминами. Но этими «опознавательными знаками», в сущности, все и кончается. Не стоит особых усилий переделать их в спортсменов или моряков. И труд и социальная принадлежность героев становятся лишь условным обозначением, ничего не меняя в их жизни.
Конечно, нелегко показать своего героя вне сферы его труда и так, чтобы при этом он оставался рабочим или ученым, чтобы мы могли представить себе, как он работает, особенности его дарования, его индивидуальность. Но решение этой сложной задачи, мне думается, расширяет возможности повествования, заставляет писателя вести исследование духовной жизни героя на более глубоких горизонтах.
Нельзя представлять себе научно-техническую революцию лишь как цепь блистательных открытий или как романтику творческих исканий и эффектных результатов. Прежде всего это кропотливый труд. Удача достигается ценой долгих лет, наполненных и разочарованиями и неудачами.
На любом современном предприятии, занятом выпуском, освоением новейшей продукции, неизбежен труд скучный, нетворческий. В прекрасно оборудованном светлом цехе сидят сотни девушек и .собирают 'полупроводниковые лампы. Здесь созданы все условия: продуманное освещение, кондиционированный воздух — от оборщика требуются точность, аккуратность, внимание. И все же, несмотря на хорошие заработки, текучесть в цехе велика. Главная причина — однообразная, скучная работа. Причина, казалось бы, благородная — уходят, теряя в заработке, уходят туда, где есть перспективы, где интереснее, то есть где можно полнее проявить свои способности... Они чувствуют даже некоторое моральное превосходство над теми, кто остается. Стремление к интересной, творческой работе естественно, но не смещаются ли здесь нравственные оценки? Человек, занятый повседневным, так называемым скучным трудом, достоин, думается, куда большего внимания. Подобный труд высок, ибо он исполнен в высокой степени чувства долга перед обществом, перед коллективом. Кто-то ведь должен...
Я мысленно обращаюсь к знакомым и близким мне энергетикам— дежурным по электростанциям, кабельщикам, эксплуатационникам. Что же дает им удовлетворение, что заставляет их со всей добросовестностью, ответственностью исполнять изо дня в день одну и ту же работу, лишенную разнообразия? При всей индивидуальности судеб и характеров здесь зачастую обнаруживаются мотивы наиболее возвышенные — понимание, допустим, важности бесперебойно, безаварийно обеспечивать энергией промышленность, ответственности своего участия в этом процессе. Чувства интимные, скрытые, редко выявляемые. Вот где, мне думается, возникает задача художественного исследования. Такое исследование открывает характеры с новым содержанием героизма, где мерою служит не только исключительный поступок, а и каждодневность усилий, годы самоотверженного исполнения долга... Научно-техническая революция, как никогда раньше, повышает роль исполнителя. Требования точности, надежности становятся сегодня решающими. Качество работы каждого определяет успех большого коллектива.
Считая само собой разумеющимся, что любой труд в нашем обществе почетен, литература тянулась прежде всего к тем, кто как бы наглядно олицетворял творческое начало,— к изобретателям, новаторам, борцам за передовые методы труда. Время таких героев не прошло. Они будут и впредь по праву привлекать внимание художников. Хочется лишь подчеркнуть, что реализация передовых идей да и сам творческий поиск ведутся сегодня не усилиями одиночек, к нему причастных, в нем соучаствуют десятки производств, тысячи людей. Личная их работа может быть однообразной, исполнительской, но она необходимое звено творческого процесса.
Много ли можно насчитать в галерее литературных героев просто рабочих, мастеров, инженеров, заслуга которых лишь в том, что они делают свое дело вовремя, тщательно, будучи лишь косвенно сопричастными к великим творческим достижениям нашего общества.
Литература наша, а вместе с ней и кино и театр зачастую обходят своим вниманием эти важнейшие проблемы труда. Огромная сторона трудовой жизни остается как бы без наблюдения, без художественного раскрытия. Картина действительности становится неполной...
...Электронно-вычислительная машина, лазеры, телеуправление, новые материалы, новые способы обработки — все революционные преобразования рождают изумление перед мощью человеческого разума. Возникает и новый строй чувств, и новая романтика отношения человека к машине, ощущения собственного могущества и ответственности.
В свое время так называемый деревенский очерк оказал серьезную помощь писателям, занятым темой нынешней деревни. В этом смысле успехи «промышленного очерка» (термин еще более условный) куда скромнее, очерк пока робко обходит острые проблемы производства, науки. Здесь смелее и интереснее выступают сами производственники и ученые. Но статьи, даже лучшие, написанные с публицистическим мастерством, не заменяют искусства очеркиста.
В какой-то мере эти недостатки восполняют книги, написанные специалистами. Здесь соединение воспоминаний, эссе, научно-популярной литературы... Трудно провести тут четкие границы. Материал подобных книг, поданный «из первых рук», поражает неожиданностью невыдуманных конфликтов.
Личный писательский опыт всегда ограничен. К такой сложной теме, как научно-техническая революция и литература, у каждого писателя свои требования, свой подход. В этом многообразии и состоит богатство литературы. Грандиозные преобразования, творимые советским обществом, выдвигают новые требования перед литературой, перед каждым писателем, мечтающим создать произведения, достойные революционных деяний своего народа.
1971
ПРЕДСТАВИТЬ НОВУЮ ЭПОХУ
...К концу жизни Пушкина в России уже строилась железная дорога. При Достоевском на улицах Петербурга вспыхнул электрический свет. А при Льве Толстом был уже кинематограф. Но Пушкин продолжал писать о станционных смотрителях, а герои Достоевского не задумывались над наступлением новой эры техники. И только в последние десятилетия, когда поток поразительных открытий человеческого разума проник во все сферы жизни, литература стала отзываться на эти всеобъемлющие изменения жизненного уклада.
Космические путешествия, генная инженерия, сверхзвуковые скорости, пересадка сердца, научно-техническая революция опрокидывают привычные и устоявшиеся понятия, открывают мир неслыханных возможностей, фантастически всесильный, где обычный здравый смысл человека не может помочь представить новую эпоху.
Влияет ли это на литературу? А может быть, она остается суверенной? Недаром так много и часто обсуждается ныне взаимодействие НТР и литературы. Здесь слышатся самые разные суждения. Одни оценивают это влияние высоко, другие его отвергают, но характерен непрекращающийся интерес к этой проблеме. И этот интерес свидетельствует о том, что как бы то ни было, но, очевидно, художник >в силу своей отзывчивости, в .силу драгоценного своего качества удивления перед мощью человеческого разума тыне уже не может оставаться безразличным к этому яростно меняющемуся облику жизни.
За последние годы появилось много книг, где жизнь науки и ученых раскрыта с подлинной драмой идей, а мир лабораторий и институтов предстает в поэзии и романтике творческого труда. В еще большей степени это относится и к заводской жизни, к героям инженерной технической мысли. Это очень сложно — ввести читателя в производственные будни современного производства так, чтобы это было интересно, чтобы при этом не потерять человека. И более того, чтобы произошло открытие героя в его привязанностях и страстях, потому что настоящая литература всегда прежде всего связана с открытием нового характера.
Еще большей трудностью на этом пути становится, на мой взгляд, чрезмерное наше преклонение, робость, слепое восхищение перед успехами и силой этой самой НТР. Увлеченные ее достижениями, мы не хотим замечать потерь и ранений, которые приносит она. Даже когда мы полностью открещиваемся от этой революции, считая, что она сама по себе, а литература сама по себе. К сожалению, это не совсем так. Даже в наш старинный, казалось бы, неизменный труд писательства вторглась новая технология — и не самым лучшим образом. Мы не заметили, как по мере совершенствования полиграфии и издательского дела срок выпуска книги увеличился, и во много раз. Ныне, с того момента, как автор приносит рукопись издателю, и до выхода в свет проходят не месяцы, а два или три года. Казалось бы, новая техника, а эта техника не сократила сроков выпуска книг.
Сегодня автору почти не позволено править верстку. Отнято это исконное право, и можно подумать, что машина командует человеком.
Этот пример не случаен: странно сместилось все, и кажется, что не типография существует для писателя, а писатель для типографии.
Новая техника много дала человеку, но она далеко не всемогуща. Надо заметить, что наши классики всегда несколько иронично относились к успехам науки и техники. Пушкин говорил:
Шоссе Россию здесь и тут.
Соединив, пересекут.
Мосты чугунные чрез воды
Шагнут широкою дугой.
Раздвинув горы, под водой
Пророем дерзостные своды,
И заведет крещеный мир
На каждой станции трактир.
Критическое отношение отнюдь не умаляет значения технического прогресса, оно лишь помогает выявить его сильные, слабые стороны для общественной жизни, а главное, помогает понять роль искусства в этом прогрессе.
Мне кажется, говоря об успехах писателей, пишущих о деревне, надо учитывать, что у них, в их произведениях есть преимущество печали, гнева и любви. Слова Некрасова «кто живет без печали и гнева, тот не любит отчизны своей заключают глубокую истину, что истинная любовь порождает и печаль и гнев. Конечно, можно упрекнуть и деревенскую прозу в том, что идиллической печали там больше, чем деятельного гнева, но куда более этого упрека заслуживает так называемая городская литература, или рабочая тема, как угодно называйте. Она воспевает, она описывает борьбу за новое, она занята героическими подвигами, одолевающими стихию, но в ней так недостает боли и злости на то, как плохо мы иногда работаем, гневных чувств, которые мучают сегодня каждого честного заводского труженика, когда он встречается с бесхозяйственностью, с воровством, с очковтирательством, равнодушием, ложью. Одного гнева здесь недостаточно, одно обличение — это еще не искусство. Искусство требует, очевидно, еще и печали, и любви, в том числе и любви к городу, любви к заводу, к красоте и энергии заводской трудовой жизни.
Сила «Прощания с Матерой» Распутина в том, что любовь к земле предков и красоте родных мест порождает печаль и страдание...
Противоречие научно-технической революции состоит в том, что она высвобождает человеку время для отдыха, облегчает труд, но она незаметно приучает человека к прагматизму и делает его излишне расчетливым, рациональным. А нравственность далеко не всегда требует мотивации. Сострадание, отзывчивость к несчастью, сочувствие к старости, к обиде не могут быть мотивированы. И литература всегда сострадала к людям, казалось бы, мало что определяющим, униженным и оскорбленным, к людям, обиженным судьбой. Через это немотивированное сострадание человек находит в книге свою связь с другими людьми.
Правомерна любая причина, которая побуждает писателя к работе, и земная и неземная, и желание помочь крестьянину, и ненависть к расизму, и борьба с пьянством, и интерес к новым открытиям. Все оправдано, все достигает цели, если это литература, которая остается и перечитывается поколениями.
Разоблачение ханжества, пустоты жизни, социальной несправедливости— все это литература делала и делает. Новее больше и больше ощущается нужда в позитивных идеях. Не хватает книг о благородстве, о красоте человека, о высоких жизненных его идеалах. Несмотря на отрезвляющую силу литературы «дегероизации», потребность в любимом герое не изжита, она растет.
Мы часто предпочитаем преодоление страданий, но великая роль литературы га том, что она не оставляет человека и тогда, когда он слаб и когда горе его безутешно. Мы вплотную столкнулись с этим, работая с Александром Адамовичем "ад «Блокадной книгой».
Техника окружающая изменяется быстро и все быстрее, а человек изменяется медленно. Он становится образованнее, он умеет обращаться с более сложными машинами. Посмотрите, каких рабочих сегодня выпускают ПТУ. В Ленинграде особенно хорошо видно это, потому что на протяжении последнего десятилетия Ленинград стал как бы полигоном создания нового пополнения рабочего класса. Формируется рабочий нового типа, имеющий среднее образование, широкий профиль. Не завод готовит для себя рабочего, а государство готовит рабочего для промышленности. И вместе с тем это часто тот же подросток с его незащищенностью, неумением жить, чувствующий несоответствие между могучей техникой, которая его окружает, и миром своих страстей.
Интенсификация производства, а вместе с тем и жизни создает и некий духовный вакуум. Появляется дефицит искусства — человек чувствует нехватку красоты, нравственности, и люди пытаются как-то уравновесить искусством недостающую духовность. Всегда ли может современное искусство выполнить это требование? Оно стремится к этому. Вот откуда в нашей прозе сегодня тяга к нравственным проблемам, к героям, исполненным внутренней жизни, к героям добра и мысли. Они хотят понять сегодня в этой жизни, несущейся на такой стремительной скорости, как жить, как любить. На что человек имеет право? И в этой потребности состоит великая роль нашей литературы и ее будущее.
Чем дальше будет развиваться научно-технический прогресс, тем больше, я уверен, будет нужда в искусстве. Может, сегодня книгу теснят телевидение, кино, легкая музыка, по все равно ничто не заменит человеку книгу. И чем далее, тем больше общество наше будет нуждаться в искусстве, в поэзии, в прозе, с их тайной, с их чудом воздействия, часто необъяснимым и единственным.
Представить новую эпоху... Заглянуть в день завтрашний... Многое сегодня мы уже научились видеть, думая о будущем, заботясь о поколениях людей, которые придут нам на смену. Собственно говоря, наш труд — рабочих и ученых, инженеров и писателей, сельских тружеников — труд всех советских людей устремлен в будущее, направлен на то, чтобы сделать жизнь 'краше. Надо мечтать... В этой ленинской фразе нам видится четкий образ мышления советского человека вообще, в том числе художника и писателя.
1980
ПОКАЗАНИЯ СВИДЕТЕЛЕЙ
Известный французский писатель Владимир Познер написал книгу «Нисхождение в ад». Он составил ее из рассказов узников концлагеря Аушвиц (Освенцим). В книгу добавлены свидетельства эсэсовцев, работавших в этом лагере, выдержки из личного дневника врача гестапо.
Владимир Познер начинает свою книгу без всяких предисловий с рассказа Сюзанны Фальк, шестнадцатилетней девочки, которую арестовали в 1942 году, и далее следует рассказ за рассказом — Мари-Клод Вайян Кутюрье, Жорж Веллерс... Десятки, сотни рассказов. День за днем. Смерть за смертью. Бесстрастно, с пытлжюстью историка, восстанавливает Познер жизнь и гибель десятков тысяч узников этого лагеря истребления. Как работали фабрики смерти. Как заключенные — будущие трупы обслуживали эти фабрики. Таскали трупы к печам, вывозили пепел. Что за жизнь в это время шла в бараках. Люди болели, чинили одежду, искали, где бы помыться. Быт тысяч людей, стоящих на очереди к печам, к газовым камерам, был ни с чем не сравним. Но сколько человечности умудрились сохранить эти женщины, дети, мужчины, согнанные сюда со всех стран Европы,— венгры, итальянцы, французы, русские, немцы, евреи, голландцы. Подробности про еду, про обувь, про работу, про то, как спали, про самоубийства. Единственный, кто сопровождает Познера в этих страшных воспоминаниях,— Данте, идущий сквозь ад. Они как бы вместе нисходят круг за кругом в глубины ада, и фантазия великого Данте отступает перед коллективным творением фашизма.
Смесь всех наречий, говор многогласный,
Слова, в которых боль, и гнев, и страх,
Плесканье рук, и вопль, и храп неясный
Сливались в гул, без времени, в века...1
Недавно я прочитал в немецком журнале, что многие молодые немцы доказывают, не считают, не полагают, а доказывают (!), что никаких концлагерей не было, фабрик уничтожения не было, все это пропагандистские трюки. Не могло такого быть в Германии. Не могли такое делать немцы. И не только молодые не верят, и те, кто старше, те тоже вторят этим
__________________
1 Данте. Божественная комедия. Ад. Песнь III, с. 25—28. Перевод М. Лозинского
вот допустили испортить лучшее место города. Это было еще до него. Я думал о том, что жизнь распорядилась жестче и суровее, чем в моем романе. И думал о том, упрек ли это? Или наоборот, может быть, дело не в результате, а в открытии обстоятельств жизни, которые позволяют увидеть то, что обычно не видно.
Поначалу Лосев походил на многих людей, которых я знал. Новорожденных младенцев легко перепутать, они трудноотличимы. Детей уже не перепутаешь. Происходило накопление судьбы, и он уходил от прототипов. Я полюбил его, хотя было в нем что-то неприятно-чиновное. Но что делать: мы же любим людей не только за достоинства, любишь человека в целостности. Вся жизнь его проходила в убеждении, что надо расти, идти вперед. Мне хотелось показать, как появляется у него иное понимание ценностей жизни. Нельзя оценивать человека по ступеням служебной лестницы. Мы слишком часто удачную жизнь связываем с карьерой. Уйти работать прорабом с высокой административной работы вовсе не означает катастрофы. О том, удачная или неудачная сложилась жизнь, надо судить по совсем иным понятиям.
Поступок героя вызывает вопросы. Может быть, так и надо. Конечно, может, что-то здесь следовало еще прояснить, углубить, но в то же время кажется, что мы слишком все стремимся разъяснять. Не оставляем места непонятному. Мы знаем обо всем, и все нам ясно в наших книгах, хотя на самом деле в реальной жизни мы путаемся, недоумеваем, и многое остается для нас непонятным.
Говорят, что от писателя остаются только его книги. Так ли это? Рядом с книгами незримо пребывает и нравственный облик автора. Высокий или низкий, он так или иначе проникает в книгу. Не только для книги, для всего литературного дела очень важен моральный авторитет писателя. Он всегда сопутствовал книгам. Он, этот авторитет, этот облик, имел самостоятельную ценность. Толстой и Чехов, Горький и Блок, Маяковский и Твардовский высоко подняли звание русского писателя. Но это относится не только к гениям. Вспомнить можно прекрасную жизнь и В. Короленко, и М. Пришвина, и К- Паустовского, и А. Гайдара. Да мало ли? Каждый из них по-своему являл достойное соответствие своему слову, своим героям, своим литературным идеалам. Когда, допустим, Державин писал:
Я всему предпочитаю
За отечество лить кровь —
это были не красивые слова, а строки, отражающие его биографию, его судьбу. Нравственные искания пронизывают судьбы многих русских писателей. «Как должен жить писатель?» — спрашивали себя и Толстой, и Герцен, и Достоевский, и Гончаров. И сегодня читатель ищет в жизни писателя этическую норму, сравнивает его героев с ним самим.
1981
<<<--->>>
