Cтарый 4емоданДУША ДОЛЖНА ТРУДИТЬСЯ
...Все трое живые, смешливые, острые на язык. Разговор шел о новых книгах, было приятно слышать, как эти ребята, молодые строители, показывали свой вкус, самостоятельность суждений, они знали стихи, они уже прочли новые романы Булата Окуджавы, Василия Белова, книгу Габриэля Гарсиа Маркеса и книгу про Ивана Грозного, они были в курсе последних фильмов и премьер, которых я еще не видел, и книжных новинок, о которых я еще понятия не имел. Они сидели передо мной в своих замызганных спецовках, в беретах, но видна была модная их стрижка, слова они употребляли на уровне наивысшего образования, разговаривать с ними было трудно и интересно. Каждый из них по-своему оценивал героя моей повести «Эта странная жизнь», которую они читали, двоих из них — сварщика и бетонщика — герой мой не устраивал за скудную личную жизнь, третьему мешало, что ничего не было сказано про научные достижения героя. Но все трое принимали его бережное, умное пользование временем своей жизни. Им нравилась большая цель, которую он перед собой поставил.
Они заполняли весь этот довольно большой вагончик-кон-тору, где мы сидели. Когда они ушли, сразу стало тихо, и я вспомнил о прорабе. Он сидел в глубине, за привинченным столиком, допивал свой кефир, не глядя на меня. Я похвалил его ребят.
— Да,— сказал он мне, но как-то неприятно-насмешливо.— Понравились? А Ермаков, значит, не произвел?
Ермаков был плотник, с которым я разговаривал до этого, и Ермаков действительно «не произвел». Ничего он не читал, не видел и не стремился. Был он, очевидно, из тех забойщиков «козла», что часами стучат во дворах или режутся в карты.
Так-то оно так, и прораб согласно качал головой. Однако, к вашему сведению, Ермаков — золотой человек, один из самых честных и добросовестных работников, тот, на кого можно положиться в любой ситуации, сердечный, отзывчивый человек, работу которого можно, кстати говоря, никогда не проверять. Не то что эти молодцы, эти типовые «сачки», тяп-ляп, кое-как, лишь бы скорее, лишь бы смотаться. Именно потому, что они мне понравились, прораб говорил об этих троих с подчеркнутым небрежением. Он был обижен за Ермакова, мои оценки задели его несправедливостью. Позднее я имел возможность проверить его слова. Он был прав, удручающе прав. Эти знатоки литературы, эти такие культурные, развитые ребята, которые могли с успехом выступить и на диспуте, и на читательской конференции, они были работниками действительно плохими, равнодушными.
Встреча эта заставила меня призадуматься. Было в ней явное нарушение расхожих представлений. Чтение книг, интерес к искусству — все то, что, казалось, должно было образовывать и облагораживать человека, оказывается, никак не проникало в сферу труда и отношения к своему труду. Наблюдая потом за Ермаковым, я стал понимать прораба. Этот человек, Ермаков, внушал глубокое уважение той своей добросовестностью и даже безответностью, которая, очевидно, происходила от его самоуважения, от его понимания смысла своего труда, а может быть, и всей своей жизни. И в то же время начитанные эти и в общем славные ребята вызывали беспокойство своей как бы душевной замурованностью. То, о чем они читали, то, что они видели в кино, в театре, чем так живо интересовались, почему-то никак не перерабатывалось в то, чем они занимались здесь, на стройплощадке, почему-то не влияло на их отношение к своему труду. Существовала как бы перегородка, непроницаемая, глухая, между их словами, их эрудицией, их культурностью и тем главным, что определяет во многом здоровье человеческой души,— трудовой жизнью. Были, конечно, и другие примеры, и я к ним вернусь, но этот случай ставил непростые вопросы. Вероятно, Ермаков и эта тройка были полярны. Можно ли было назвать этих ребят людьми настоящей культуры? Но можно ли было назвать таким и Ермакова? Личность осуществляет себя через труд, отношение к труду — это показатель духовного развития человека. Но достаточен ли он, этот показатель? Какова ценность того чтения, тех знаний, которыми жили эти ребята? Но можно ли считать их знания фальшивой драгоценностью, стеклом, которое выдается за алмаз? Выдается или воспринимается? А может быть, в них тоже есть свое доброе и важное начало, которое надо как-то продолжить, пробить эту стенку, эту перегородку?
Годами не убывающая очередь стоит в Эрмитаж, с утра до вечера залы его переполнены, но какая часть из приходящих сюда действительно что-то получит для себя, как-то взволнуется произведениями великих мастеров, и сколько зайдет сюда, чтобы отметиться, чтобы сказать, что я был в Эрмитаже, для престижа, сколько из них скользят равнодушно-спокойным взглядом, запоминая, чтобы знать! Ермаков, тот вообще не был в Эрмитаже, ни в Павловске не был, ни в Пушкине, был в Петергофе, фонтаны смотрел. Огромная культурно-художественная жизнь такого города, как Ленинград, с его сокровищами проходит мимо него. Но может быть, этот откровенный неинтерес более честен, чем формальное приобщение к культуре. Отчего оно происходит? От занятости, от сверхзанятости? Сегодня читают больше, но читают хуже, то есть поверхностнее, наспех, куда меньше переживая, продумывая прочитанное. Эрудиция не заменяет культуру. Количество, допустим, в искусстве ничего не дает, оно часто даже мешает. Мы не замечаем, как вянет и умирает в нас духовное начало. Человек ссылается на занятость, и вместо серьезной духовной работы появляются отвлечения и развлечения. Вместо серьезного чтения, вместо размышления и споров торжествуют желания забыться, бездумные часы перед телевизором, легкая музыка, легкое чтение, развлекательное кино. Общение — самое дорогое для человека—сводится к обмену анекдотами, а не мыслями, обсуждению спортивных игр, а не обмену мыслями. Мы иногда не замечаем своего безмыслия в потоке дел. Что такое культурный человек? Из чего складывается культура личности? Как эта культура воспитывается? Я не мастер определений, мне хочется поделиться лишь некоторыми частными наблюдениями, где больше проблем и мучающих меня вопросов, чем ответов на них.
Встреча с этими тремя молодыми строителями заставила меня вспомнить и внимательнее присмотреться к людям, которых я действительно считаю людьми высокой культуры.
Я вспомнил, как Геннадий Александрович Богомолов рассказывал мне о водяных знаках на марках. «В Англии было двадцать два знака, сейчас их двадцать семь, в Румынии их тридцать». Он показывал мне штемпели на марках. «Я стараюсь собирать все марки, на которых не фальшивый штемпель, а настоящий. Они для меня дороже, в них подлинность». Он рассказывал про надпечатки на марках — каких только не бывает надпечаток?! Потом рассказывал про бумагу, есть, например, в швейцарских марках бумага с прожилками — шелковинки красные, голубые. Рассказывал про номера на английских марках...
Всё это были тонкости, о которых я знать не знал, хотя когда-то в детстве собирал марки, тонкости, которые были мне ни к чему, но я слушал его увлеченно, и он старался говорить попроще, нагляднее, показывал разницу между типами зубцов на марках на примере турецких марок, а как он рассказывал про каталоги марок, сколько их, каталогов, потом про марки княжества Бутан, с объемным изображением... Это были интереснейшие рассказы, как у всякого настоящего знатока. Филателия, да еще на таком уровне, казалась мне всегда занятием интеллигентных профессий. Геннадий Александрович мысленно перебирает своих знакомых и соглашается. Он вспоминал серьезных коллекционеров — врачей, ученых, литераторов. Сам Геннадий Александрович Богомолов — тоже серьезный коллекционер, у него одна из самых больших коллекций марок. Профессия же у него самая что ни на есть рабочая — он фрезеровщик. Впрочем, фрезеровщик он особый, знаменитый фрезеровщик. Он лауреат Государственной премии СССР, он орденоносец и пр. и пр. Но почему-то не хочется мне употреблять слово «знаменитый» в применении к Г. А. Богомолову, в слове этом привкус славы, а штука эта непостоянная, капризная. Тут гораздо важнее другое — он фрезеровщик талантливый. У него талант не просто станочника, а именно фрезеровщика. Бывает такое. Наблюдать за его работой — эстетическое удовольствие. У него самых обычных два станка... Но, впрочем, я не собираюсь рассказывать ни о его работе, ни о его показателях. Меня всегда занимал он сам. Существует какая-то глубинная органичная связь между его производственной работой и миром его увлечений — собирательством марок. Она не явная, эта связь. Собирательство марок требовало знания биографий, истории, искусства, но также еще и терпения, аккуратности, систематичности. Богомолов знает много и неожиданно. Какое-нибудь изображение Цезаря заставляло его читать книгу о Цезаре. Круг его интересов чрезвычайно широк Он мог, например, просидеть вечер в музее-квартире Пушкина на литературоведческом разговоре о пушкинской прозе. Круг его интересов, стремление к знанию определялись не деловыми соображениями, не желанием повысить свою квалификацию, скорее всего, тут уместно старое слово — любознательность, то непосредственное чувство, которое движет нами в детстве,— любопытство, интерес, удивление перед окружающим нас миром — чувство, которое потом теряется среди требований взрослой жизни. Филателия вызвана была, скорее всего, потребностью уравновесить свою работу иным интересом, занятием, связанным с духовной жизнью. Это, очевидно, жажда гармонии. Отсюда, наверно, и поездки на рыбалку, с тем чтобы побыть на природе. Нечто подобное я мог заметить и у Александра Антоновича Беспалова—оптика-механика из Ленинградского оптико-механического объединения. Он сам рабочий высшей квалификации и работает на предприятии высокой культуры. Но опять же меня интересуют не подробности его производственных достижений, а его интеллигентность. Комплекс его интересов, увлечений и той большой внутренней работы, которая постоянно происходит в нем. Выражается это по-разному. Так, например, он любит снимать фильмы о своих поездках и путешествиях. А что это за путешествия? Разные. Среди них и командировки по работе, и поездки как члена Комитета защиты мира — Бельгия, Чехословакия, Западный Берлин, ГДР, страны Скандинавии. Ему помогает то, что он знает немецкий язык — читает и говорит более или менее свободно. Язык немецкий он выучил на курсах. Опять-таки и это могло остаться чисто внешним. А привлекает в нем то, как он обдумывает, переживает увиденное, как занимают его проблемы культуры производства, с какой болью говорит он о том, что у нас не хватает точности, обязательности данного слова, насколько выше эта культура производственного общения, например, в ГДР. Ведь все должно делаться в срок, выполняться точно, если обещано. Имеет ли право руководитель, дав слово, обещание, не выполнить его? И в самом деле, ведь когда-то это было вопросом чести, человек, не выполнивший своего обещания, обманувший, должен был подавать в отставку. Не с этого ли начинается культура общения людей?
В Беспалове приятна воспитанность в сочетании с чувством собственного достоинства. Он проработал на ЛОМО около пятидесяти лет, и, может, его воспитанность связана со всем стилем работы этого предприятия, начиная с его генерального директора М. П. Панфилова, человека, который отличается обязательностью слова, четкостью и корректностью в работе и обращении с людьми.
Некоторые считают воспитанность человека, умение вести себя чисто внешним признаком культуры, говорят, что усвоить правила хорошего тона—это еще не признак культуры. К сожалению, слишком часто этим оправдываются грубость и хамство. Но думаю, что даже эта внешняя культура представляет собой немалую общественную ценность. Человек воспитанный, вежливый, умеющий себя вести, улучшает психологический климат, помогает общению людей, украшает жизнь. Не случайно таким спросом пользуется у нас каждая книга об этикете. Люди хотят знать, как вести себя в обществе, за столом, в ресторане. Когда что положено, с кем, что можно, что нельзя... Воспитанность, этикет облегчают общение людей, да и вообще делают жизнь красивой. Может быть, начинать учить этикету надо с первых классов школы. Специально преподавать, воспитывать воспитанность. Потребность в этом ощущается все более настоятельно, я бы даже сказал, болезненно. При нашей коллективности жизни невежливость, грубость, даже неумышленная неловкость больно ранят людей. Можно ли оценивать человека, хорошо он воспитан или дурно? Я думаю, нужно. Воспитанность — важное качество, оно и нравственное значение имеет. Невоспитанностью и добрый поступок можно испортить.
Уметь требовать, уметь критиковать, указывать недостатки и делать это необидно, неоскорбительно для людей, уметь извиниться, когда не прав,— сегодня качества, необходимые для любого руководителя. Стыдно, когда этикет и умение вести себя бывают направлены в одну сторону — вверх, в отношениях с вышестоящим начальством, когда человек культурен и вежлив только с теми, кто выше его по должности. Относиться с уважением к тому, кто выше, и не уважать того, кто ниже тебя,— в этом проявляется ничтожество личности, которое не могут возместить никакие знания и образование. Не случайно, что вся мировая литература, и особенно русская, всегда старалась вытравить из человека раба и хама, воспитывала любовь к рядовому человеку, требовательность, деятельность, взыскательную любовь, без умиления.
Я глубоко убежден, что нравственное воспитание человека должно начинаться в своей семье, в ней надо стараться проявлять внимание, терпение и вежливость. В общественной же сфере человека многое сдерживает, в семье, среди друзей он проявляет себя куда свободнее, и здесь-то самотребовательность должна быть выше.
1983
<<<--->>>
