Cтарый 4емоданБАРАТЫНСКИЙ В ВОСПОМИНАНИЯХ СОВРЕМЕННИКОВ
П. М. ДАРЛГАН
Из «Воспоминаний первого камер-пажа великой княги 1 Александры Феодоровны. 1817—1819».
В первое время моего пребывания случилась известная печаль ная история о пропаже табакерки, в которой были замеццЭ пажи Баратынский, впоследствии поэт, Ханыков и Преклонский. Пока шло официальное разбирательство этого дела, окончившееся для них солдатской шинелью, они оставались в Пажеском корпусе, но все пажи отшатнулись от них как преданных остракизму нравственным судом товарищей. К Бара тынскому приставали мало, от того ли, что считали его менее виновным, или от того, что мало его знали, так как он был малосообщителен, скромен и тихого нрава. Но много досталось от пажей Ханыкову, которого прежде любили за его вечные шутки, и Преклонскому, который был известен шалостями и приставанием к другим.
В. А. ЭРТЕЛЬ
Выписка из бумаг дяди Александра
(Фрагменты)
<...> В это время сборища наши получили новую прелесть от принятого в них участия милым двоюродным братом моим Е. Б < аратынским >, приехавшим из Финляндии посетить нас. Как ближайший родственник покойной моей матери еще ребенком бывал почти ежедневно в нашем доме, весьма естественно, что его приняли с живейшею радостию и он без околичностей остановился у меня. Воспитанный в Пажеском корпусе, он впоследствии попал в армейский расположенный в Финляндии. Достойный полковник Л<утковский> старался усладить его разлуку с родными, взял к себе в дом и служил ему вторым отцом. Я не видал Евгения
с нашего детства, и признаюсь, что его наружность чрезвычайно меня удивила. Его бледное, задумчивое лицо, оттененное ,черными волосами, как бы сквозь туман горящий пламенем взор придавали ему нечто привлекательное и мечтательное, но легкая черта насмешливости приятно украшала уста его. Он мел отличный дар к поэзии, но, несмотря на наружность, муза его была вечно игривое дитя, которое, убравшись розами и лилеями, шутя связывало друзей цветочными цепями и резвилось в кругу радостей. Неизъяснимая прелесть, которою проникнуто было все существо его, отражалась и в его произведениях. Наша детская дружба возобновилась и стала крепче, чем когда-либо. Я ввел его в круг моих приятелей, в котором он был принят с общею любовью.
В одно воскресенье Евгений рано утром вышел из дома. Я уже намерен был один пойти на гулянье, как вошел с другим молодым человеком, по-видимому, одинаковых с ним лет, довольно плотным, в коричневом сюртуке. Большие, густыми темными бровями осененные глаза блистали из-за черепаховых очков; на полном, но бледном лице его была написана мрачная важность и необыкновенное в его летах равнодушие. Как удивился я, когда Евгений назвал пришедшего б<ароном> Антоном > А < нтоновичем > Д<ельвигом>. Имя его было Мне известно и драгоценно по его стихотворениям. Зная так-что он был задушевным приятелем двоюродного брата моего, я с ним никогда до тех пор не встречался. Я не знал, как огласить глубокое чувство, игривый характер и истинно русскую оригинальность, которые отражаются в его стихотворениях с этою холодною наружностию и немецким именем. Ах! когда я короче познакомился с ним, какое неистощимое сокровище благородных чувствований, добродушия, чистой любви с людьми неизменной веселости открыл я в сем превосходном человеке.
мы пробыли вместе с четверть часа, как всякая принужденность исчезла из нашей беседы, и мне казалось, что мы уже давно-давно знакомы. Разговор обратился к новейшим произведениям русской литературы и, наконец, театра.
«Непонятно,— сказал Д < ельвиг >,— что мы до сего времени почти ничего не имеем собственного в драматической поэзии, хотя русская история так богата происшествиями, которые можно было бы обработать для трагедии, и притом вокруг нас столько предметов для комедии».
«Вы забываете Озерова», сказал я. «Правда, что Озеров имеет большое достоинство,— отвечал Д<ельвиг>,— но хотя он обработал отечественное проис шествие, однакож в поэзии его нет народности. Трагедия принадлежит к французской школе, и тяжелые александритские стихи ее вовсе не свойственны языку нашему».
Евгений назвал «Недоросля» Фон-Визина, и мы рассыпались в похвалах сей истинно русской комедии. Когда я спросил б<арона>, почему он сам не займется этим родом, он откро-венно признался, что непреодолимая лень не позволяет ему ни рыться в исторических материалах для избрания предмета, ни принудить себя старательно обдумать план. Он прибавил, что уже несколько раз говорил о том с приятелем своим Алек-сандром С<ергеевичем> П<ушкиным>, но что сей последний занят сочинением эпической поэмы и вообще слишком еще принадлежит свету.
«Поверьте мне,— продолжал Д< ельвиг >,— настанет время, когда он освободится от сих суетных уз, когда обратит обширный дар свой к высшей поэзии, и тогда создаст новую эпоху, а русский театр получит совершенно новую форму».
Я уже давно желал узнать сего молодого человека, который так много заставлял говорить о себе. Д< ельвиг > обещал на днях зайти за мною и отвести к П<ушкину>, который в это время по болезни не мог выходить из комнаты.
Мы провели вместе целый день. Между тем пришел и Па вел Николаевич, которому знакомство с любезным Д<ельвигом> также чрезвычайно было приятно. Мы обедали у Фёльета; веселость и шутливое остроумие приправляли обед наш. Потом отправились мы на Крестовский остров, а вечер провели в обыкновенном приятельском кругу своем, в которой Д< ельвиг > был принят с всеобщею радостию и отличием! С сего времени мы почти ежедневно виделись и сделались роткими друзьями. С восхищением вспоминаю я теперь о сих прекрасных днях. Ах, с того времени многое, многое переме нилось! — Когда Д< ельвиг > приходил к нам вечером, обыкновенно оставался ночевать; ибо род физической лени истинно поэтическая беспечность были главными чертами
его характера. В те дни, когда он должен был в очередь дежурств в Императорской библиотеке, мы обыкновенно приходили, после обеда к нему и пили с ним чай в дежурной комнате. Это напоминает мне один из самых странных обедов в моей
жизни. Однажды мы получили две красивые визитные карточ-ки с именем: б<арон> А. А. Д<ельвиг>; на обороте были написаны имена, на одной Евгения, на другой мое; к ним была приложена тщательно сложенная записка, в которой самым важным тоном, в отборных выражениях торжественно приглашали нас к обеду, поручая нам вызвать б<арона> в 3 часа из библиотеки.
Как тон записки, так и присылка визитных карточек были для нас загадкою; ибо это вовсе не соответствовало обыкновенному обращению Д<ельвига>; да и приглашение к обеду показалось нам не менее странным, потому что, расставаясь с нами накануне, он ни словом не упоминал об этом. С возбужденным любопытством пришли мы в назначенное время в библиотеку, где Д<ельвиг> встретил нас с особенным, ему одному свойственным, чудным смехом. Мы приступили к нему с вопросами: как ему пришло в голову прислать к нам визитные карточки и написать такую странную записку?
«Это весьма просто,— отвечал он.— Сегодня между бумагами нашел я эти старые карточки и, не зная, что делать с ними, послал их к вам, а при случае вздумал пригласить вас к обеду».
«Но записка — записка! К чему же такая странная записка?»
«Ах, и этого вы не понимаете! Слог ее должен был соответствовать торжественной присылке карт. Пойдемте же».
«Мы идем к тебе?»
«Вовсе нет. Никита (слугу его звали так же, как и моего) уже три дня пьян: так я не смею его беспокоить».
«Так не ведешь ли ты нас к Талону или к Фёльету?»
«Нет, братцы! В этих гостиницах видишь только так называемое хорошее общество; а оно везде одинаково, и между нами сказать, довольно скучно. Я поведу вас сегодня в другое общество, которое хотя в строгом смысле и не может быть названо хорошим, но тем занимательнее».
С любопытством следовали мы за проводником нашим; он пошел по Садовой и поворотил налево в переулок, выходивший позади бывшего малого театра.
«По обычаю предков наших перед обедом должно выпить Рюмку водки»,— сказал он, остановясь пред питейным домом.
Я с ужасом отступил назад, да и Б < аратынский >, казалось, не имел охоты войти туда; но Д<ельвиг> весьма важно продолжал: «не дураки ли вы? Разве не видите двуглавого императорского орла над дверьми, и можно ли считать непристойным войти в казенный дом? Впрочем, можете быть покойны: вас никто не увидит; во всем переулке нет ни души».
Наконец, хотя и с сопротивлением, мы последовали странному приглашению. День был праздничный, и потому собрание было довольно многочисленное; но прибытие новых почетных гостей никого не обеспокоило. Большая часть посетителей стояли, потому что стульев не было. С левой стороны занимал всю длину комнаты широкий стол, за которым стояли целовальники и в оловянных. кружках различной величины подавали желающим любимый напиток, но не иначе как получив наперед деньги; одни старые знакомцы могли льститься надеждою, что для них сделано будет исключение из общего правила. Кроме стола, вся утварь комнаты состояла из другого, ветхого, стоявшего в правом углу под закопченным образом, и двух лавок, прислоненных к стенам. Все убранство заключалось в картине, приклеенной на стенке с правой стороны и представлявшей генерала, украшенного множеством лент и орденов, на коне, который, казалось, хотел перескочить через всю французскую армию, с подписью: храбрый Генерал Кульнев. По бокам висели изодранные изображения Кутузова и Барклая. Посреди комнаты два здоровых мужика, один молодой, другой, судя по бороде с проседью, довольно пожилой, сбросив кафтаны, плясали вприсядку. Близ них молодой парень, в коротком кафтане, с кудрявою бородою и пеньковою ермолкою на голове, играл на балалайке, подпевая и отшибая такт ногою. Иногда он вскрикивал, приседая, или, приплясывая, обходил вкруг комнаты. Прочие зрители толпились около них, удивлялись и делали свои замечания. «Вишь,— говорил дюжий мужик, смеясь во все горло,— как старик-то наш выплясывает. Седина в бороду, а бес в ребро». «Нет, смотри-ка на Гришку,— говорил другой,— как он ногами выкидывает да прискакивает. Дай и я подтяну ему!» — и, приложив руку к уху, затянул песню. На лавке, с правой стороны, два мужика, подперши голову одною рукою и обняв своего соседа другою, с полузакрытыми глазами, во все горло орали протяжную песню; а возле них ободранный мужичишка, приехавший в город с возом сена, угощал свою дражайшую половину штофом браги. На противуположной лавке занимал место господский кучер, в зеленом кафтане, с желтым персидским кушаком,с гладко причесанною черною бородою, и пил за здоровье приехавшего из деревни кума, который, разиня рот, слушал речи своего барского знакомца. Посреди шума раздавался смелый голос маленького человека в изодранном сюртуке; он смелым голосом кричал: «Эй, Тимошка! поднеси-ка еще на 20 копеек».— Нет, брат,— отвечал целовальник,— ты уж и так забрал две мерки. «Экой жид! — говорил первый,— ведь я каждый день захожу к тебе».—Оно так, Бог с тобою; да заплати прежде. а потом и выпьешь. «На, ешь, жид! — вскричал с гневом посетитель, бросив на стол требуемое число грошей,— теперь подавай!» Целовальник преспокойно собрал деньги, налил крикуну мерку и пошел услуживать другим гостям. Тогда наш приятель подошел к столу и потребовал настойки.—Тотчас — отвечал целовальник и, окинув нас испытующим взглядом, достал из-под стола грязную рюмку, чисто вытер ее внутри пальцем и наполнил темно-коришневою жидкостию. Но как мы не могли решиться прикоснуться губами к этой вычищенной рюмке, то Д<ельвиг> отдал ее собрату по Аполлону, веселому балалаешнику, который тотчас опорожнил ее, приговаривая: во здравие ваших благородий!
Тогда мы оставили веселый дом сей, и во мне возникли различные опасения на счет обеда, к которому вели столь странные приготовления. Но предшествовавшие сцены расположили нас к веселости и послужили обильным источником к смеху и разговорам. В том же переулке Д<ельвиг> привел нас к старому, почти развалившемуся домишку. По лестнице в пять ступеней, из коих недоставало только трех, мы спустились в подземелье, которое, несмотря на дневной свет, надобно было осветить лампою. Висевшая над дверьми доска с превосходно намалеванною ветчиною, жареными цыплятами и паштетами заставила нас догадаться, что здесь, вероятно, место нашего пиршества; иначе мы бы этого не узнали, не видя в комнате никаких к тому принадлежностей. Только посредине стоял большой стол, а вокруг оного полуразрушенные или близкие к разрушению стулья. Рассмотрев поближе, заметили мы ножи и жестяные ложки, прикрепленные к столу, в известном расстоянии между собою, железными цепями; впрочем, мы не видели ни вилок, ни скатерти, ни салфеток. В комнате никого не было— ибо для сословия, вероятно, посещавшего сей дом, время обеда давно уже прошло. В ожидании, что будет дальше, мы сели. Наш барон кликнул хозяина, долгого мужика, который, нимало не заботясь о нашем приходе, лежал,
растянувшись на лавке, в красной рубашке и в переднике, некогда белом.
«Дай нам пообедать»,—сказал Д<ельвиг>.
«Какой теперь обед! — отвечал он сурово. — Добрые люди давно уж отобедали».
«Неужели у тебя ничего нет? Мы непременно хотим здесь обедать».
«Сказано вам, что обеда взять негде. Разве не дать ли вам поужинать?»
«Ну, что же у тебя есть к ужину?»
«Что? Да то же самое, что было в обеде».
«Какая же разница между обедом и ужином?»
«Как не разница! Когда народ поест, так мы подливаем воду в щи да привариваем; вот и ужин».
«Так он, вероятно, и дешевле?»
«Вестимо дешевле! За обедом порция щей стоит 15 копеек, а с мясом 25 копеек, за ужином только 8 копеек, а с мясом 16».
«Ну, так дай нам поужинать!»
«С мясом или без мяса?»
«Разумеется, с мясом».
«Пожалуйте деньги».
Тут мы все трое покатились со смеху. Хозяин сначала, казалось, несколько смешался, но взял брошенную на стол монету и, повернув ее раза два, положил на стол сдачи медными деньгами. После этого он, достав довольно большую деревянную миску с длинным половником, подошел к огромному железному котлу, стоявшему на огне, и наполнил миску до края. Поставив ее посреди стола, он принес каждому из нас деревянный кружок с куском мяса и щепоткою соли.
«Не нужно ли и хлеба?» — спросил хозяин.
«Кажется, что так».
«Сколько прикажете?»
«Давай сколько хочешь».
«Фунтов с десяток?»
«Пожалуй, хоть двадцать»,—отвечал я, смеясь. Он взял безмен, отвесил полпуда и выложил его на стол.
«Скажи, пожалуй,— спросили мы,— зачем у тебя ложки и ножи, как собаки, на цепях привязаны?»
«Да,—отвечал он,—здесь ведь всякого народу бывает. Глазом везде не усмотришь, так, пожалуй, иной и стянет».
«Почему же нет вилок?»
«Да черный народ не умеет есть с вилками».
«Как же они едят?»
«Ну как? держат мясо пальцами, да и отрежут ножом
кусок».
«Однако ж, пора обедать»,— сказал барон, опустив в миску гремящую на цепи ложку.— Смеясь, последовали мы его примеру, и так как мы нисколько не завтракали, боясь испортить званый обед, а молодому желудку недолго проголодаться, то ели с большим аппетитом. Сначала шло довольно нескоро, потому что каждая ложка сопровождалась смехом. В этот день, верно, во всем Петербурге никто так весело не обедал. После щей хозяин наш поставил такую же миску каши, которую мы .также опорожнили. Уходя, мы сунули хозяину в руку полтинник, и эта щедрость показалась ему столь необычайною, что он сначала не верил глазам своим и вовсе не знал, что сказать. Мы вышли, а он, с низкими поклонами, кричал нам вслед: «милости просим и вперед жаловать!»
Тогда проводник наш объявил, что обед еще не кончен и что нас ожидают новые лакомства. Он повел нас в Гостиный двор, где мы взошли наверх и остановились у больших ворот, против Невского проспекта, подле мальчика, кричавшего громким голосом: пироги горячие! Пироги были с мясною начинкою и весьма жирны. Мы взяли по одному и съели, прогуливаясь вдоль по галерее; бутылка кислых щей, также взятая у носящего, заключила обед.—Но пиршество тем не кончилось; ибо барон повел нас еще на Щукин двор, где накормил нас виноградом, персиками и разного рода плодами. Весьма довольные нашим днем, мы в самом веселом расположении духа отправились к Павлу, где нашли пирующее общество и увенчали общую веселость рассказом о наших похождениях. Тогда пенящееся шампанское заменило кислые щи.
При моей короткой связи с бароном Д < ельвигом > я весьма естественно должен был познакомиться с прежними его товарищами по учению, воспитанниками Царскосельского лицея. Между ними были отличные молодые люди, коих способности при благотворном влиянии сего заведения развились в высокой степени. Особенно полюбил я одного из них, который по живости, остроумию, всегдашней веселости и вообще по всем качествам, требуемым в обществе, соединял в себе все хорошие свойства отлично образованного француза. Это был князь Дмитрий Е < ристов >. Не знаю, где он теперь <... >
А<лександр> С<ергеевич> также был товарищем по учению и другом барона. В одно утро сей последний зашел ко мне, чтобы по условию идти вместе к П<ушкину>. Евгений,который еще прежде был знаком с П<ушкиным>, пошел с нами. Хотя было довольно далеко до квартиры П<ушкина> ибо он жил тогда на Фонтанке, близ Калинкина моста; но дорога показалась нам весьма короткою <...> Мы взошли на лестницу, слуга отворил двери, и мы вступили в комнату П<ушкина>. <...>
Хозяин наш оканчивал тогда романтическую свою поэму. Я знал уже из нее некоторые отрывки, которые совершенно пленили меня и исполнили нетерпением узнать целое. Я высказал это желание; товарищи мои присоединились ко мне, и П<ушкин> принужден был уступить нашим усильным просьбам и прочесть свое сочинение. Оно было истинно превосходно <... >
Н. М. Коншин. Для немногих (Фрагменты)
Воспоминания о Боратынском или четыре года моей финляндской службы с 1819 по 1823
Н. В. Путята. < Примечания к письмам Е.А.Баратынского к Н. В. Путяте >
51 Из записной книжки Н. В. Путяты
Из тетради выписок, заметок, воспоминаний и пр. И. В. Путяты
Из статьи В. П. Гаевского «Дельвиг»
A. В. Никитенко. Из «Моей повести о самом себе>
B. И. Панаев. Из « Воспоминаний*
Д. Н. Свербеев. Из «Записок>
А. П. Керн. Из «Воспоминаний о Пушкине, Дельвиге и Глинке»
Дельвиг и Пушкин (Фрагмент)
А. И. Дельвиг. Из «Моих воспоминаний»
Т. П. Пассек. Из книги «Из дальних лет»
М. П. Погодин. Из «Воспоминаний о Степане Петровиче Шевыреве»
К. А. Полевой. Из «Записок»
П. А. Вяземский. < Посвящение к переводу романа Б.Констана «Адольф» >
< Баратынский>
Из «Старой записной книжки»
Из статьи «Мицкевич о Пушкине»
Из «Автобиографического введения»
Из статьи «Взгляд на литературу нашу в десятилетие после смерти Пушкина>
Из «Рассказов о Пушкине, записанных со слов его друзей П. И. Бартеневым»
Б. Н. Чичерин. Из моих воспоминаний
П. Г. Кичеев. Воспоминания об Е. А. Баратынском
Л. Е. Боратынский. Из «Материалов для биографии Е. А. Баратынского»
Из статьи Е. А. Боброва «Памяти A. Е. Боратынского»
П. А. Плетнев. Евгений Абрамович Баратынский (Фрагменты)
И. В. Киреевский. <Из вступительной заметки к библиографическому отделу журнала «Москвитянин» >
Е. А. Баратынский
<<<- - - --->>>
