Cтарый 4емоданИЗ ПУТЕВОЙ КНИЖКИ НА СТОЯНКЕ Вот на палубном настиле Запылал костер высокий — То согреть хотят матросы Коченеющие руки. И я вижу: в снежной вьюге Пламя красное пылает. Словно солнце, что закрыто Непроглядной белой мглой; А вокруг него мелькают. Словно тени птиц огромных. Итальянские матросы. Зябко кутаясь в плащи. Те плащи в родном Палермо Их неплохо согревали — Что ж теперь случилось с ними В этом крае басурманском? Пропускают зимний ветер. Словно кружева сквозные, И дрожит любая жилка... О, негодные плащи! В густо-белой сетке снега Юнга-мальчик пробегает, Словно рыбка, что попала В роковой проклятый невод. Мальчик пробует согреться,— Верит он палермской крови. Что в его струится жилах, Больше, чем чужим огням. Он не слышит, как большие На него кричат сердито: «Все ты вертишься, бездельник!.. Что за скверное созданье!..» От озлобленного крика Нежный говор итальянский Стал противным, как прибрежных Диких чаек хищный крик. Что ж, пускай! Давно привык он К этим чайкам и ворчаньям, Он не думает об этом, И в мечтах его другое: Скоро он домой вернется, И на площади под солнцем Ловко он сыграет в бабки, Каждый выигрыш возьмет! И с товарищами вместе В пыль горячую он ляжет Среди улицы, так просто, И начнет болтать, болтать... Даже рты поразевают Кекко, Джанни, Паолино: Ведь они всему поверят, Племя «раков сухопутных». Сколько он чудес расскажет! И про змей подводных страшных, И про турок-людоедов. Про Великого Могола. А они ему за это Самых сладких апельсинов Непременно наворуют У епископа в саду... Тут его матрос ударил По плечу, ругнув сердито: «Да уйдешь ли ты с дороги?! Вот душа без покаянья!» У костра с другими рядом Опустился он покорно И к огню, как на молитве, Протянул худые руки. Легкий стан тихонько сгорбил И застыл с лицом печальным. Лишь в глазах перебегают Ярко-огненные искры. Ох, когда б скорее, мальчик, Все мечты твои свершились, Чтоб завидовать не стал им Злой какой-нибудь божок... 17 января 1911 Стоянка в море близ Самсуна ЭПИЛОГ Кто еще не жил средь бури, Тот цены не знает силе, Тот не ведает, как люди Труд, борьбу всегда любили. Кто еще не жил средь бури. Тот бессилен без веселья И не ведает всей муки Обреченных на безделье. Я завидовала людям, Что без роздыха трудились И, уставши до предела, С ног на краткий час валились. День и ночь— они на вахте, Долог труд, а отдых малый. День и ночь — они в работе. Немота в спине усталой. Видно, им тогда сдавалось. Что страшнее нету муки... Ох, борцы, когда б вы знали. Как в бессилье вянут руки! Как лежать в постели тяжко И, печалясь от недоли, Уповать на милость бури, На чужую прихоть воли. Что ж осталось у такого? Только дума-небылица... Вам, борцы,— мои раздумья! Больше нечем поделиться. 15—21 января 1911 Черное море, близ Анатолии * * * Кто вам сказал, что я хрупка, Что с долей не боролась? Дрожит ли у меня рука? И разве слаб мой голос? А если были в нем слышны И жалобы и пени, То это бурный плеск весны. Не мелкий дождь осенний. А если осень.- Не беда. Цветет ли кто иль вянет. Увянув, ива у пруда Златобагряной станет. Когда же саваном зима Накроет лес раздетый, Цветам на гроб она сама Рассыплет самоцветы. Что ж, буду жить я, как живет Волна в часы покоя — Как будто спит поверхность вод, Но море ждет прибоя. 1911 В ГОДОВЩИНУ Он не один ее любил,— Как «свет-красу дивчину» Давно уж славили певцы С восторгом Украину. Ее перенимали смех. Забавы, шутки, пляски, Как дивные цветы, в венки Ее сплетали сказки. Тот полюбил в ней старину, А тот мечту младую. Он первый полюбил ее. Как любят мать родную. Пускай печальна и стара И нищенки беднее,— Для сына верного она Всех краше и милее. И хоть калека будь она, Убогая, слепая,— Как рана, жарко в нем горит Любовь его большая. Украйна видела не раз, Как те певцы нежданно Под вечер забывали все. Что пели утром рано, И, взяв дары ее, другой Спешили поклониться. Они не знали той любви. Что смерти не боится. Он первый за любовь свою Знал тяжкие гоненья. Но он ей до конца служил Без страха и сомненья. Все вынесла, превозмогла Любви сыновней сила. Великий, жаркий тот огонь И смерть не погасила. 18 марта 1911 ПРО ВЕЛИКАНА (Сказка) Когда ребенком я была, Мне сказку рассказали. Лишь раз я слышала ее — Забуду же едва ли. Был деревенский мальчуган Рассказчиком —- и ясно. Что в ней тенденции искать Поэтому напрасно. В своем рассказе сохранил Он простоту святую. (Моя ошибка, может, в том, Что сказку я рифмую.) Мы в садике сидели с ним Вечернею порою, В тот час, когда закат пылал Пожаром за горою. Вечерний ветер шевелил Над головами грушу, И что-то темное тогда Нам волновало душу. Прижалась к мальчику тогда Я, как сестрица к брату: И «барышне» и «мужичку» Вдруг стало страшновато. Нас все пугало: и трава, Что тихо шелестела, И леса дальнего стена, Что от зари алела. И даже в старой груше той Мы друга не видали,— Кто б мог сказать, о чем ее Листочки лепетали? Но всех сильнее тополя Страшили нас собою. Что в длинный выстроились ряд, Наверно, с целью злою! Все это, уверял Лаврин (Так мой приятель звался), Растет на великане том. Что с богом состязался. Когда-то очень был силен Тот великан,— недаром Любые цепи разбивать Он мог одним ударом. Его осилить не могла Ничья другая сила. Но божья кара, наконец, Пришла — и поразила. За что — Лаврин того не знал, Я спрашивала старых. Но мне никто не объяснил, За что такая кара. Господь не сжег его огнем, Громов не посылал он, А только сном его накрыл, Как мягким покрывалом. Сон, говорят, есть божий дар. Нет — божье наказанье! Ведь великану этот сон Принес одни страданья. Лег отдохнуть он на часок, А спит уже столетья, Оброс землею и во сне Все видит лихолетье. То овладели им враги. Охваченные злостью, Пьют даром кровь его они, Ему ломают кости. Стянули накрепко его Железными цепями, К глубоким ранам, торопясь, Припали жадно ртами. До сердца самого не раз Их проникали руки. Но спит, как прежде, великан, Хотя и терпит муки. Когда ж болезненно во сне Он брови вдруг нахмурит. Шумят по рощам, по лесам И по дубравам бури. А если боль его доймет, Слегка он шевельнется, И дрожь по телу пробежит, Земля же содрогнется. «Нас призрак этот не страшит!» Враги ликуют хором. Но стихнет скоро божий гнев. Беда минует скоро. И встанет великан тогда. Расправит плечи снова И разорвет в единый миг Железные оковы. Все то, что мучило его, Вмиг станет горсткой праха. Смолк мальчуган. Сидели мы. Едва дыша от страха. «Скажи,— спросила я дрожа,— Когда ж случится это?» «Иль через год, иль через сто, А может, до рассвета!» Тут разом ветер налетел. Деревья зашатались, Как пташки вспугнутые, мы Домой скорей помчались... Любимый мой далекий край! Страна моя родная! Когда я вспомню про тебя, Ту сказку вспоминаю. 5 февраля 1913 Египет
<<<--->>>
