Из брошюры В. Куликова «На дне Каспия»
"Два гигантские совхоза раскинулись на "бывшем" дне морском по обе стороны Волгоканала. На правом берегу – совхоз имени тов. Сатина, или Сатинка, и на левом – совхоз имени тов. Левшина, или Левшинка. Плодородный ил, нанесенный веками Волгой, не уступающий нильскому, дает неслыханные урожаи. Пласт ила так мощен, что миллиарды тонн его, без ущерба для совхозов, были сняты с поверхности и перевезены на скудные земли когда – то "потребляющей" полосы.
Площадь совхозов и техническое вооружение почти одинаковы. И с самого основания Сатинка и Левшинка находятся в бесконечной войне соцсоревнования.
Впрочем, история знает случаи, когда сатинцы и левшинцы заключали оборонительные союзы против общего врага. Так было, например, в первые годы их существования, когда южные, более низменные участки совхозов заливались морем: южный ветер гнал воду и затоплял нивы. Тогда сатинцы и левшинцы объединяла свои силы и бросались на водяного врага: возводили плотины. Но море давно укрощено. Вражеские волны разбиваются о бастионы плотин. Год за годом море уходит дальше. Плотины постоянно срываются, дно выравнивается. Тракторы и комбайны не любят неровностей почвы.
Сатинка и Левшинка бесспорно признаются лучшими совхозами в мире. Туда ежегодно приезжают тысячи иностранных товарищей, в особенности из аграрных стран, чтобы поучиться и использовать наш опыт для своих молодых совхозов".
"Война" – в двадцать часов.
Не было человека, от старшего агронома до посудомойки, кто не принимал бы участия в обсуждении плана уборочной кампании. Воля масс сосредоточилась теперь в "штабе совхоза". Оттуда расходятся приказы "главкома" – старшего агронома.
"Обоз" выехал с вечера – ровно в двадцать часов. Грузовики с лагерными палатками, походные кухни, амбулатория, летучие отряды РОККа, ремонтно-тракторные бригады, автовагоны с электро – и радиостанциями, прожекторы, вагоны – цистерны с артезианской водой, переносные души, автоцистерны с горючим, кинопередвижки, грузовики с рабочими – иностранцами… Великое переселение народов…
Больше чем на километр растянулся поезд по хорошей шоссейной полевой дороге, называемой по – старому "американской".
Шум моторов, лязг металлических частей, гудки, песни и смех потонули в сумерках среди бескрайних полей…
Ровно в четыре, на другое утро, с гулом, стуком, грохотом и лязгом выступила "тяжелая артиллерия" – огромные колесные и гусеничные тракторы с комбайнами. Серыми железными чудовищами управляют люди в синих комбинезонах и защитных очках.
Через час на дороге двигаются обратные грузовики, уже нагруженные зерном. "Сражение" началось.
ШТАБ ЛЕВШИНКИ. На стене большая карта «военных действий»: оба совхоза, разделенные каналом.
Карта разделена на квадраты, по десяти гектаров каждый. Радиотелефон и телеграф. Телефон агрогорода, теперь объявленного "на военном положении". Главком, молодой агроном, отмечает на карте флажками донесения с театра "военных действий".
Левшинка и Сатинка идут пока ровно.
За первый час семь левшинских гектаров уместились в зерновых баках первых двух комбайнов и по трубам – шнекам за сто секунд пробежали в кузов автогрузовика. "Агрегат" – трактор с двумя комбайнами. Действуют исправно. Общий часовой итог: сто агрегатов убрали 3500 га. Автогрузовики перевезли уже зерно в элеватор.
Самопишущие учетные аппараты Бруно, похожие на будильники, прикрепленные к каждому трактору, указывают безостановочную работу.
"Простоев нет, поломок нет. Настроение бодрое".
Сатинка к концу часа убрала 3550 га. Но Левшинка еще обгонит. К ночи левшинцы вольют в армию десятки новых агрегатов, только что полученных совхозом. Сатинцы этого не знают.
Главком Левшинки спокойно отдает приказания.
НА ПОЛЯХ. Жара невыносима. Комбинезоны лоснятся от пота. Очкастые люди сидят у рулей тракторов или стоят, как на корабле, у штурвалов комбайнов и уверенно направляют рычащие чудовища на густые заросли высокой пшеницы.
Непривычный треск. Внезапная тишина. Машина стала. Поломка!
Словно на пожар мчится "скорая помощь" – ремонтная бригада. Каждая минута дорога. На ходу соскакивают с автомобиля монтеры, уже вооруженные инструментами.
Старший монтер отдает краткие, быстрые приказания…
– Пошел!
Машины не останавливаются ни на минуту.
– Что, сатинцы?
– Досадно! У нас еще поломка. Ну ничего. Догоним. У них тоже не без аварий. Два агрегата прогуляли сорок минут.
НОЧЬ. Сверху – яркая луна, а над полями лучи прожекторов горят еще ярче. Гул не умолкает.
К ночи сатинцы обогнали левшинцев на двести пятьдесят гектаров.
С полевой дороги послышался рев моторов, дреньканье железных частей комбайнов. Прибыли резервы – новые десять агрегатов.
– Теперь держитесь, сатинцы!
На скошенных полях – музыка. Радиопередача. Косцы лежат на соломе и слушают. Отдыхают. Неутомимая молодежь пляшет в сторонке.
В три часа разлетелась по полям левшинцев новая весть: сатинцы тоже подготовили резервы и бросили на поля двенадцать новых агрегатов.
Спорнее ночью идет работа: прохладно и светло, как днем.
ШТАБ ЛЕВШИНКИ. Квадраты на карте испещрены флажками. У левшинцев уже завоевано на сто пять гектаров больше. Можно и отдохнуть… Стучит радиотелеграф, автоматически записывая на ленту. Главком берет ленту, хмурится. Помощник читает через плечо главкома точки и тире: «Са – ран – ча!..» Звонит телефон. Говорит главком Сатинки.
– Да, – отвечает, левшинский. – Мы уже имеем телеграмму. Наступает с северо – востока.
Нет, не крылатая. Личинки в последней стадии развития. Ползет со скоростью пятисот метров в час. Шесть аэропланов? Хорошо! Мы пошлем восемь. Да. Но у нас маловато мышьяковистокислого натра. Да, считая на один гектар до четырех килограммов… Идет!
Главком звонит в ангары, в базу Авиахима, летчикам. Тревога! Тревога!..
Необходимо бросить на войну с саранчой все тракторы и комбайны обоих совхозов,
В воздухе зарокотали моторы. Аэропланы, вооруженные опрыскивателями, летят на врага.
ШТАБ. Донесение: аэропланы начали опрыскивать поля. Миллионы саранчи гибнут, сотни миллионов продолжают ползти, съедая все на пути.
Саранча уже в пяти километрах от границы Левшинки. Через десять часов враг начнет пожирать поля. Успеют ли комбайны вовремя прийти на место?..
В ВОЗДУХЕ. Эскадрилья аэропланов низко летит над землей. За аэропланом тянутся хвосты распыленной жидкости и стелются по земле. Бескрылая саранча сплошным серым мохнатым ковром устилает землю. Там, где хвост водяной пыли разостлался по земле, пучится, шевелится серый ковер. Гибнет саранча, но несметные ее полчища продолжают ползти. За нею – ни былинки, ни соломинки, – все сожрала прожорливая стая!..
ШТАБ. Молодой авиахимовец главкому:
– Вот что я придумал, товарищ, как преградить путь саранче. Вырыть неглубокую канаву, – можно скоро, – налить нефтью и нефть зажечь.
– Средство не новое и не дешевое. Но действует. Идет! Организуй живо!
ПОЛЯ. Вечер. Солнце заходит. Горит нефть в канаве. Миллионы саранчовых личинок гибнут в огне, а новые полчища все лезут. Сгорают и лезут, лезут и сгорают.
В одном месте пламя погасло. Нефти ли не хватило, потушила ли саранча своими телами, – погасло пламя, прорвалась саранча – ползет.
– Нефти! Скорее нефти! Подливай! Еще! Школьники в резиновых перчатках и противогазовых масках бегают по полю с ящиками, разбрасывают отраву, иногда под ядовитым дождем, падающим с аэропланов. Саранча ест приманку и дохнет. Но саранчи больше, чем приманки.
ШТАБ. Донесение: саранча переступила границу совхоза. Идет по жнивью. Машины жнут пшеницу быстрее, чем движутся остатки полчищ саранчи.
– Все дело в темпах, – говорит с облегчением главком.
В комнату вбегает молодой биолог.
– Нашел! Открыл! Смерть саранче!
– В чем дело?
– Заражение саранчи особыми паразитами. Молниеносная смерть!
– На этот раз ты маленько опоздал. Урожай спасен, – говорит главком. – Но если твое средство…
– Радикальное!
– Посмотрим!
Анка Плетнева и Лев Палов – рабочие крекинг – завода. Сегодня у них выходной день, и они решили провести утро на море.
С моря открывался вид на город и промыслы.
На море у берега разбросаны странные металлические сооружения – кубы на плотах. У самого берега – кайма из полукруглых плотин. То, что недавно было берегом моря, возвышается теперь пологой горой, покрытой асфальтом. На асфальте железные шестигранники, – дома не дома, – с железными дверями, но без окон. Словно несгораемые шкафы, сбежавшиеся сюда из душных контор. Между ними – цветники, сады, фонтаны. И всюду, как паутина, – электрические провода на эбонитовых столбах. Людей не видно.
Высоко на горе блестят стеклянными стенами жилые дома. Густая роща айлантов отделяет жилой город от нефтеперегонных заводов.
Есть еще на промыслах старики, которые помнят, что тут было, когда хозяйничали капиталисты. Они любили не нефть, а барыш. До остального им дела не было. Всюду воняло здесь нефтью. От нефтяных испарении даже небо здесь было тусклое, словно смазанное мазутом. Липкая грязь по колено. Драгоценная эмульсия бежала в беспризорные пруды, впитывалась в землю. Скважины бурились по нескольку лет ударным бурением. А вы знаете, что это за работа? Нужда сгоняла, сюда бедняков – горцев. Униженно стаскивали они с бритых голов папахи и просили:
– Хлеба нет, барашка нет, руки есть. Дай работу!
И становился этот сын гор на каторжный труд. От зари до зари смотрит, как поднимается на два метра и вновь падает острый конец бурильной свечи. Или запрягут его в тартальщики. Вместо чистого горного воздуха – тяжелый запах нефти. Однообразный, убивающий труд… Человек изнашивается скорее, чем желовка, черпающая густую вонючую жижу.
А теперь посмотри на промыслы: ты и людей – то не увидишь. Все машины. И запаха нет, и самой нефти не увидишь, – разве в заводской лаборатории. Нефть теперь так и не видит солнечного света.
Разведка – вращательным бурением, откачка из скважины – глубокими насосами, пересылка – трубами нефтепроводов. Фонтаны одеты в непроницаемые будки, вот в эти, похожие на несгораемые шкафы.
Рядом контора – светлое одноэтажное здание. Тишина. Карты промыслов, разбитые на участки, и номера вышек. Аппараты сообщают, как идет работа на каждой вышке. Техник следит за аппаратами. Вот он отметил какую – то неправильность. Бросает коротко дежурному рабочему:
– 72 – 315.
Это значит: на семьдесят втором участке вышка номер триста пятнадцать.
Рабочий выходит, садится на мотоцикл и едет.
Тысячи гектаров драгоценнейшей нефтеносной земли скрывало море в своих недрах целые тысячелетия. Мы добрались до этих скрытых богатств. Сбросили крышку водяного сундука и извлекли оттуда наше жидкое золото. Мы в несколько десятков раз увеличили добычу, а нефти – еще неисчерпаемые запасы. Словно под дном Каспия залегло еще нефтяное море.
Группа рабочих, приехавших из – за границы, осматривала промыслы под руководством Ника Вагнера, уже давно поселившегося в Баку.
– Ведь это уже вода? Море? – спросил один из экскурсантов, указывая на карту.
– Да, это море. Еще не осушенное море.
– Почему же оно у берега также разбито на участки?
– Секрет, – улыбнулся Ник. – Но не для вас, товарищи. Я вам открою этот секрет, когда будем на берегу. Идем!
Гости заходят в эксплуатационную вышку.
И здесь ни души. Только мерно хлопает насос.
– У этого железного рабочего голова не закружится, – улыбаясь говорит Ник.
В бурильной – грохот. Стены дрожат легкой судорожной дрожью. На огромной глубине долото со "сталинитовым" наконечником дробит твердые породы, хранящие скрытые богатства.
– Во всем этом нет еще ничего нового, – скромно говорит Ник.
– Но размах, техника, организация! – восхищенно возражает румын Миронеску.
– Да, пожалуй, – соглашается Ник. – Но мы можем похвалиться и кое – чем новым. Идемте на берег моря. Каптаж Волги, – продолжал Ник, – освободил огромные донные пространства нефтеносных земель. Наши промыслы уже давно первые в мире по количеству добываемой нефти. Соединенным Штатам пришлось уступить нам первенство. "Роял датч шелл" давно погиб. Американский "Стандарт ойл" еще существует, но и его дни сочтены. У Штатов остались промыслы, лежащие на их территории: в Пенсильвании, Калифорнии, у Мексиканского залива, в Оклахоме и Техасе. Но все они уже сильно истощены. Венесуэла, Мексика, Колумбия, Аргентина перестали кормить своей нефтью английский и американский капитал.
Море не поспевает за нашими темпами. Усыхает слишком медленно. Правда, каждый год оно отдает нам все новые нефтеносные площади. Но отдает, как скупец. Мы не можем ждать, и вот мы решили… Видите вы эти полукруглые плотины, "пришитые" к берегу? Мы строим их, откачиваем плавучие базы прямо на воде и на них ставим бурильные машины. Эти "гидроцефтяные установки" – техническая новость. Трубы машин проходят сквозь воду, и затем бурильные сверла врезаются в дно. По мере того как море усыхает, базы опускаются, трубы укорачиваются, пока наконец вся установка не оказывается на осушенном дне.
– Можно осмотреть? – спросил венгерец Бачани.
– Разумеется.
– Добрый день, – вдруг услышали они за собой голос. К ним подходил американец Эдвин Брусс во фланелевом белом костюме и панаме.
– Принесла нелегкая! – проворчал Ник.
– Здравствуйте, мистер Брусс! Хорошая сегодня погода! – обратился он к нему по – русски.
Брусс побарабанил пальцами по пуговице жилета, сказал еще несколько слов и отошел.
– Не нравится мне этот тип! – сказал Ник.
– А кто он?
– Представитель "Стандарт ойл". Приехал "искать путей для сближения". Он очень интересуется нашими водяными установками, но мы его туда не пускаем… А теперь, когда этот мистер удалился, сядем в лодку и осмотрим наши "гидропромыслы".
Анка шла по айлантовой роще, направляясь в радиотеатр.
Один старый рабочий рассказывал как – то Анке историю этой рощи.
Айлант – удивительное дерево. Оно как будто создано для того, чтобы расти вблизи фабрик, заводов, нефтяных промыслов. В копоти, дыме, газовых испарениях дерево чувствует себя прекрасно. Великолепно сопротивляется ветру. И вот лет двадцать назад, когда "город ветров" Баку и другие нефтепромысловые города не были еще так забронированы асфальтом и благоухали нефтью, были вывезены из Китая айлантовые деревья. Они очищали воздух и прекрасно росли, словно питаясь копотью труб и жирными испарениями нефтеносной земли. Теперь эта роща "китайского ясеня" сделалась любимым местом прогулок.
Анка подошла к радиотеатру. Это обширное здание в восточном стиле, с двумя высокими "минаретами", между которыми протянута антенна.
Анка вошла в зрительный зал и уселась. Левки еще не было. Его место пустовало.
– Добрый вечер, Анка! – услышала девушка голос Ника. Он сидел позади нее со всей "интернациональной" компанией: немцем, румыном и венгерцем. Да и вся публика была интернациональная. Много европейских рабочих, китайцы, персы, индусы, афганцы, негры сидели с бакинскими рабочими и изъяснялись, забавно перемешивая свои и иностранные слова. Чаще всего слышался немецкий и русский язык.
Прежде чем большой белый экран ожил, раздались звуки увертюры. Лампы зала медленно погасли, и экран вдруг превратился, словно по ролшебству, в сцену берлинского оперного театра.
Рабочее предместье Берлина. Ночь. Фонарь. Глазастый автомобиль выехал из – за угла. Сирена угрожающе воет. В автомобиле – шуцманы с собачьими мордами противогазов. Толпа рабочих преграждает путь автомобилю. Хор…
Шла опера молодого немецкого композитора "Наш Октябрь". Иллюзия была полная. Зрители захвачены исполнением и оригинальной музыкой.
Вдруг зал всколыхнулся, словно электрический ток прошел по рядам. Удар грома, сопровождаемый протяжным гулом, потряс театр.
– Это уж слишком натурально, – сказал кто – то вполголоса.
Внезапно замолкли звуки, погас экран, вспыхнули будничные лампы. Чей – то голос сказал в наступившей тишине:
– Товарищи! Спектакль прекращается. На промыслах вспыхнул пожар!
Зрители спешно, но в полном порядке покинули зал.
Стволы айлантов четко, как нарисованные тушью, выделялись на ярком багровом фоне. Над вершинами деревьев виднелся пылающий небосклон. Даже здесь было слышно, как клокотала, шипела, гудела огненная стихия. В воздухе сильно пахло горящей нефтью.
Над промыслами стоял огненный столб, поднимающийся к самым облакам, которые стали багровыми. А вокруг огненной вершины багровели густые громады дыма. Это было страшно, как извержение гигантского кратера. Море на огромном пространстве стало багрово – красным.
До огня далеко, но жар уже на этом расстоянии был почти невыносим. А каково – то пожарным! Правда, они работают под зонтиками – душами, непрерывно окачивающими их водой. Но жар так велик, что вода превращается в пар на их прогретых костюмах.
Пущены в ход все стационарные насосы, подающие в резервуары кислотные и щелочные растворы с примесью лакрицы. Пеной тушат!
Но невероятная температура и постоянные взрывы затрудняют работу.
С грохотом проезжают пожарные автомобили. На автомобилях пеногенераторные машины. Новоприбывшие быстро окружили огненный столб кольцом, и машины начали выбрасывать потоки пенной жидкости на высоту двадцати метров.
Огненный столб потускнел.
Новый страшный взрыв – и новое огненное дерево с гулом, ревом, свистом, шипеньем выросло над промыслами.
Анка едва устояла на ногах, когда горячий воздушный вал обрушился на нее. Толпа отхлынула.
И вдруг, заглушая рев пожара, загремел, как гром, человеческий голос. Заговорил гигантский громкоговоритель с трехтысячекратным усилением. Этот чудовищный голос был слышен больше чем за тридцать километров. Вблизи громкоговорителя нельзя было стоять, он буквально потрясал колебаниями воздух.
– Товарищи! – гремел сверхчеловеческий голос. – Немедленно отправляйтесь каждый на свои фабрики и заводы. Там получите боевые приказы. Пожар вышел из обычных границ. Пожарным нужна ваша помощь.
Два раза прозвучал этот приказ. Но этого можно было и не делать: рабочие начали тотчас расходиться.
Анка отправилась в завком крекинг – завода. Там она узнала, что все склады пенообразующего порошка исчерпаны. Шесть грузовиков с порошками, прибывшие из старого Баку, несколько поправили положение, но оно еще остается очень напряженным. На химическом заводе, в двадцати километрах от нового Баку, идет лихорадочная работа по изготовлению порошка. Но рабочие химического завода не справляются и просят помощи. Надо немедленно отправляться туда.
На заводе всю ночь шла лихорадочная работа. Каждый час приезжали порожние грузовики за порошком, и шоферы сообщали о пожаре. Был момент, когда угроза пожара повисла над всеми промыслами. Порошка не хватало. Но быстрая мобилизация рабочих спасла положение.
Последние известия на рассвете были утешительны: пожар утихал, хотя принес уже многомиллионные убытки и стоил нескольких человеческих жертв. Рабочие и пожарные победили огонь.
Рано утром, выходя из завода, Анка встретилась с Ником.
– Моторная баржа взорвалась и сгорела, как предполагали, со всеми рабочими, находившимися на ней, – сказал он. – Но вот сейчас нашли моториста с баржи. Он порядочно обгорел, но остался в живых. Взрывом его сбросило в воду, и он еще имел силы доплыть до берега и лежал там без сознания до утра. Так вот. Теперь он пришел в себя и говорит, что пожар начался от огня в выхлопной трубе баржи. Вчера вечером, – продолжал Ник, – на баржу заходил этот мистер. Но он был на барже за час до пожара. Правда, странно, что вчера же вечером он улетел в Тегеран, Следствие все это выяснит.
Из путевого дневника Эдвина Брусса.
"Гостиница для туристов "Красная звезда". Ну, разумеется, "красная"! Разве здесь могут обойтись без красного? Здесь все красное. "Красный пахарь", "Красный печатник", даже "Красный колос".
Вверху, на плоской крыше гостиницы высоко укреплена огромная пятиконечная звезда, которая ночью горит ярким красным светом. Звезда служит маяком для аэропланов местного сообщения, садящихся прямо на крышу.
С озера довольно красивый вид. Как бы далеко ни отъехать на лодке, красная звезда маячит в небе и отражается в воде. Красный огненный след протягивается через все озеро до самой лодки.
Гостиница стоит на самом берегу большого озера – Жемчужного озера. Оно рождено каптажем в голой степи. Спокойное, огромное зеркало неба, окруженное тенистыми рощами и красивыми белыми курортными виллами.
Наконец – то я могу отдохнуть и разобраться во впечат…
Вчера я недописал фразы. Мне сказали, что гидроплан отлетит в пять утра. Надо было собираться. И вот я продолжаю свой дневник уже в "городе нефти", новом Баку – цели моего путешествия. Вернее – конечной цели. Конечная цель – нефть. Но хозяин поручил мне попутно ознакомиться с каптажем. Хорошо сказать "попутно"! Ознакомление с каптажем надо начинать с Москвы, так как каптаж оказался даже в Москве.
По милости каптажа Москва стала портом. Даже можно сказать – морским портом. Благодаря сложным гидротехническим сооружениям Москва оказалась соединенной через Москву – реку, Оку и Волгу с Азовским, Черным и Каспийским морями. Глубоко сидящие суда с углем, хлебом, нефтью подходят почти к самым стенам Кремля. А на улицах Москвы можно теперь видеть матросов почти всех стран.
Из Москвы я отправился на юг. Из Москвы!.. Но и до Москвы у меня было одно незабываемое впечатление. Я летел в Москву через Сибирь и решил сделать остановку в Магнитогорске. О, эта Магнитная гора! Мне казалось, что она тяжестью всей своей руды придавила меня.
Здесь я получил первый удар, от которого не могу оправиться до сих пор.
Я летел над голой, выжженной солнцем степью. Уныло, безлюдно, мертво… "Здесь все осталось таким, как было тысячи лет назад", – думал я. "Тысячи лет. Тысячи лет застоя!" – смеялась душа моя.
Орел – стервятник погнался за аэропланом. Несколько минут я следил за птицей, а наша стальная птица продолжала лететь быстрее орла. Случайно я посмотрел вниз, и то, что увидел, поразило так, что я тотчас забыл об орле.
Я не узнавал местности. Словно кто подменил ее. Мертвой степи больше не было. Мы летели над сплошным заводом, которому, даже с высоты аэроплана, казалось, – нет конца.
Словно вся степь превратилась вдруг в сплошной гигантский завод. Семьдесят квадратных километров, как узнал я потом. Это – площадь одного завода.
Магнитная гора оказалась не одна. Она состоит из шести горных кряжей, опоясывающих Магнитогорск с востока до запада. Эти шесть кряжей: Дальний, Узянка, Ежовка, Атач, Ай – Дарлы и Сосновый – словно передовой отряд Уральского хребта. За Магнитной на севере виднеются пологие мертвые холмы. Далеко на горизонте синеет Уральский массив. Эти шесть кряжей – советские сундуки, наполненные великолепной рудой. Четыреста, может быть, пятьсот и больше миллионов тонн. Миллионы тонн еще не оформленных тракторов, машин, железнодорожных мостов. Прожорливые доменные печи, – я насчитал их восемь, – величайшие в мире, пожирают ежедневно по тысяче двести тонн руды. Эти великаны поглощают столько кислорода, что его хватило бы на дыхание миллиона человек. Почти семь миллионов тонн металла – такова продукция этих печей, этих восьми вавилонских башен. Шесть тысяч поездов в год едва успевают вывозить металл.
Семьдесят миллионов ведер воды выпивает один завод. В три с половиной раза больше Москвы. Железобетонная плотина на реке Урал – первая по длине в мире: целый километр – создана для того, чтобы направить речную воду в прожорливую пасть завода. Но ему того мало. Вторая плотина дает воды в пятнадцать раз больше, чем первая. И этого мало ненасытному Магнитогорску. Мало реки, – он выкачивает воду из озер, расположенных в двадцати – тридцати километрах. Плотинами создаются новые пруды и озера в десятки квадратных километров.
А город с его двухсоттысячным населением! Город, который, как Нью – Йорк, не знает ночи, потому что работа идет круглые сутки… Асфальт, электрическое освещение, трамваи, автомобили, автобусы, парки, цветники, скверы, огни клубов, общественных столовых и кафе, кинематографов и "универмагов"… Европа… Но на тротуарах здесь не увидишь разряженных дам и мужчин в котелках и цилиндрах. Город рабочих… Одни из них, в рабочих костюмах, идут на работу, другие отдыхают в парках, садах культуры и отдыха, все в опрятных, простых костюмах.
Еще одно ошеломляющее дорожное впечатление… Сталинградский тракторный завод. Собственно говоря, после Форда, сам завод не ошеломил бы так, если бы я не знал, чей это завод; кто создал его и в какой срок. Я стоял с часами в руках и наблюдал, как из ворот завода выезжали тракторы, чтобы взобраться на вагон – платформу и отправиться в путь на советские поля. Двадцать тракторов в час прошли мимо меня. Сто сорок тракторов в день. Пятьдесят тысяч в год. Это значит полтора миллиона лошадиных сил… А ведь Сталинградский – не единственный тракторный завод в СССР.
От Сталинграда идет новый канал прямо на юг, пересекает по пути канал Волго – Донской, соединяется с Тереком… Теперь можно проехать прямым водным путем из Москвы в Сталинград, Тифлис и дальше по Куре на юго-восток и по каналу, проведенному на осушенном дне морском, до Баку и в Каспийское море.
От Дона тоже проведены каналы по осушенному дну моря к восточной его оконечности. Из Астрахани – тоже канал, опять – таки через осушенную территорию, к морю. Вообще все осушенное дно пересечено большими и малыми каналами.
Попутно я осматривал большую гидростанцию у села Сестренки на острове Шишки. Надо признаться: грандиозное сооружение, которым впору было бы хвалиться и нам.
Высота падения – тридцать семь метров. Три тысячи кубических метров воды в секунду. Энергии – больше трех миллионов лошадиных сил, то есть в десять раз больше Днепровской.
Два мира! Здесь я почувствовал это особенно остро. Не только словом, но и показом дела они каждую минуту словно хотели вбить мне в голову острый гвоздь мысли: их мир – будущего, мой – прошлого, обреченного на слом…
Осмотрев электростанцию, я осмотрел совхоз имени товарища Михеева, названный так, если не ошибаюсь, в честь первого строителя каптажа.
До каптажа здесь атмосферных осадков было совсем мало, каких – нибудь двести пятьдесят миллиметров. А теперь на гектар приходится семьдесят тысяч ведер воды в год, что равняется как бы тысяче двумстам миллиметров атмосферных осадков. Отбросьте на сток и все – таки получите не менее девятисот. Это вместо двухсот пятидесяти – то! Да и настоящих небесных атмосферных осадков у нас стало выпадать куда больше с тех пор, как насадили здесь леса. Леса – то ведь задерживают облака!
Часть своих атмосферных осадков они даже "одалживают" в Средней Азии. Там большая сеть электростанций искусственного дождевания.
Я летел на гидроплане из Шаумянска в Новый Баку.
Под самолетом проходила флотилия огромных судов. Можно было подумать, что флот великой морской державы выходит на маневры. Но это были лишь рыболовные суда, сделанные по последнему слову новейшей рыболовной техники.
Ровная линия судов медленно загибалась в полукруг. Да, с таким флотом и с такими мощными орудиями лова можно "вычерпать море".
В Новом Баку меня более всего интересовали новые гидронефтяные установки. Но мне не удалось осмотреть их, вернее – меня не допустили, это очевидно… Со мной предпочитали говорить о погоде, пока я не принужден был уйти. А между тем трое иностранных "товарищей" – я сам видел – после моего ухода отправились туда в сопровождении бакинца.
И причиной всему – каптаж. Я не видел всего СССР. Видел только один каптаж с его производными. И вот я стал одним из этих производных. Каптаж раздавил меня морально и идейно. Но я сделаю то, что мне поручил хозяин. Их нефть нам мешает. Ее нужно уничтожить…
ПРИПИСКА ЧЕРЕЗ НЕСКОЛЬКО НЕДЕЛЬ. Не удалось. Миллионы строителей непобедимы".
<<<---