Cтарый 4емодан(окончание вступительной статьи)
17
непонимание Фета возникает как следствие эстетической глухоты либо предвзятости. Люди у Фета живут как природа, а природа как люди. И природа не просто одухотворена, она живет не вообще как человек, а как человек именно в этот интимный момент, этим сиюминутным состоянием и напряжением, подчас прямо замещая его. «Фонтан» Ф. Тютчева при всей конкретности описания зиждется на общем сравнении со «смертной мысли» водометом, водомет у Фета живет в унисон с человеком:
Вот месяц всплыл в своем сиянье дивном
На высоты,
И водомет в лобзанье непрерывном,—
О, где же ты?
То же:
Дышат лип верхушки
Негою отрадной,
А углы подушки —
Влагою прохладной.
Мир природы живет интимной жизнью, а интимная жизнь получает санкцию всеприродного существования.
Я жду... Вот повеяло с юга;
Тепло мне стоять и идти;
Звезда покатилась на запад...
Прости, золотая, прости!
Это финал стихотворения «Я жду...», третья в нем строфа с уже трехкратным повторением «я жду» и с разрешающим напряженное ожидание падением звезды. Опять природа и человеческая жизнь сопрягаются узами бесконечно многозначных смыслов: скажем, прощание со звездой (эпитет «золотая» заставляет воспринимать именно так) ощущается и как прощание с ней (эпитет может быть отнесен и к ней), не приходящей, не пришедшей... Она не просто уподоблена звезде, их уже невозможно отделить друг от друга.
Поэт, так смело «заключавший» от частного к общему, хотя и отделял сферы поэтического, но в самих этих сферах должен был стать на путь смещения привычных представлений о поэтическом.
Густая крапива
Шумит под окном,
Зеленая ива
Повисла шатром;
Веселые лодки
В дали голубой;
Железо решетки
Визжит под пилой.
18
Стихотворение характерно как рае необычайной решительностью перехода от самого «низкого», самого близкого (крапива ноя окном), к самому дальнему и высокому (даль, море, свобода). Оно все держится на совмещении этих двух планов. Среднего нет. То же происходит и в лирике любви Фета, где мы никогда не видим ее, характер человека, ничего от того, что предполагает личность, хотя переживания, с ней связанные, предельно конкретны — запах волос, шорох платья, влево бегущий пробор. Она и эти переживания лишь повод, предлог прийти ко всеобщему, мировому, природному помимо ее человеческой определенности.
Женственность предстает в двух ипостасях: в первичном и в конечном. Фет знает здесь лишь микро- и макрокосм. И не случайно: пустить в стихи «среднее звено», характер — это уже и значит пустить всю сложность жизни, но это же значит и разрушить гармонию внутреннюю и гармонию общения с миром, слитности с ним.
Позиция «единицы» (взгляд для Фета естественный и неизбежный) подлинную «полную» гармонию исключала, хотя сам Фет к ней неизбежно тянулся, Фет остался служителем Красоты. Но самое это служение осознавалось все больше как тяжкий долг. Фет доказывал, сколь не свободна от жизни позиция «свободного» художника. Он по-прежнему был жрецом «чистого искусства», но уже не только служившим ему, а и приносившим тяжкие жертвы.
Красота у позднего Фета уже не является так непосредственно и свежо, как в 40—50-е годы. Ее приходится в страданиях добывать, от страданий отстаивать и, наконец, даже в страданиях искать и находить «радость муки». Страдание, боль, мука все чаще врываются в стихи Фета. Красота, радость для Фета по-прежнему составляют главное, но уже не сами по себе, а как «исцеление от муки», как противостоящие страданию, которое тоже начинает жить в самом стихотворении:
Чистой и вольной душою,
Ясной и свежей, как ночь,
Смейся над песнью больною,
Прочь отгоняй ее, прочь!
Как бы за легким вниманьем
В вольное сердце дотоль
Вслед за живым состраданьем
Та же не вкралася боль!
Или:
И в больную, усталую грудь
Веет влагой ночной...
В служении, в борьбе, хотя и особого рода, Фет явил новую могучую жизненную силу, трагическую, бросающую вызов смерти («Смерти»), богу («Не тем, господь...») и не выдерживающую тяжести борьбы. Ибо без ценностей, вне красоты лежащих, сама красота обессиливалась.
19
рождая новые волны пессимизма и страдания. К пятидесятилетнему юбилею творческой деятельности Фет написал стихи, начинавшиеся словами «Нас отпевают», которые поразили его друзей своей мрачностью. Искусство, как заметил Валерий Брюсов, не выдерживало нагрузки всей полноты бытия. Круг замкнулся и исчерпался. Уже для ближайшего наследника Фета — Александра Блока окажется необходим антагонист Фета — Некрасов, с его поисками общественных ценностей в реальной жизни во всей ее сложности. Блок определял основы нового художественного мышления XX столетия, где Пушкин соседствует с Кольцовым, Лермонтов дружен с Некрасовым, где занимают свое достойное и никем не заменяемое место два замечательных русских лирика — Федор Тютчев и Афанасий Фет.
Николай Скатов< /p>
<<<--->>>
