О КОНСТАНТИНЕ МИХАЙЛОВИЧЕ СТАНЮКОВИЧЕ
Посмертные судьбы писателей — вернее, судьбы книг, з которые вложены их думы и чувства, — складываются по-разному. Бесспорно вечно живут в поколениях книги великанов литературы. Рядом с ярчайшими факелами разума и искусства существуют в веках книги не столь всеобъемлющие, но все же нашедшие общность человеческих мыслей и чувств. Однако есть еще громадное множество книг, которые в свое время привлекали к себе сочувствие современников и составляли передовую литературу своей эпохи, но так и не смогли переступить той таинственной грани, что отделяет забвение от бессмертия.
Можно очень талантливо продолжать начатое кем-то дело, можно очень точно идти по проложенному кем-то курсу и даже открывать на нем новые острова. Но по суровому закону отбора память столетий сохраняет имена главным образом тех, кто первым сказал нечто новое, кто повернул корабль на неизведанный курс.
Сказанное весьма близко относится к русскому писателю конца XIX века Константину Михайловичу Станюковичу. Его рассказы о море и моряках любимы читателями и сейчас, но мало кто знает, что из тринадцати томов Собрания сочинений, вышедшего при жизни Станюковича, «морские» рассказы и повести составляют только три.
* • *
Этот талантливый и умный, хорошо знавший жизнь и удивительно работоспособный писатель, честный труженик-просветитель, страстный поборник передовых идей шестидесятых годов.
5
создал множество «неморских» произведений. Тут и романы, и повести, и пьесы, и рассказы, тут и публицистические статьи и обличительные очерки, написанные в щедринской манере. Произведения его отличаются высоким гражданским чувством, прямо и остро решают вопросы морали, порядочности, честности, принципиальности, смело выражают протест против реакционной политики царского правительства, душившего те освободительные стремления, которые возникли в русском обществе после «реформ» и отмены крепостного права. Некоторые из них, как «Танечка», «Два брата», «Испорченный день», «Похождения одного благонамеренного молодого человека, рассказанные им самим», «Бесшабашный», по-своему ставят проблему «отцов и детей», с болью и гневом осуждая карьеризм, стяжательство, холодный жизненный цинизм тех представителей молодого поколения, для кого жажда личного преуспевания заслонила прогрессивные цели, которым служили их отцы. Все симпатии Станюковича на стороне честных, добрых, немного наивных интеллигентов, — тех, кто хотя и не способен, как это ясно и самому писателю, что-либо изменить в жизни, но кто пытается противостоять карьеризму, беспринципности, хищничеству сильных мира сего и кто стремится вопреки им бескорыстно служить народу (Чернопольский в «Испорченном дне», Глеб Черемисов в «Без исхода», Василий Вязников, Леночка, Лаврентьев в «Двух братьях», Липецкий в «Дураке» и др.).
Эти качества писателя привлекали к нему лучшую часть читательской общественности его времени, в особенности передовую учащуюся молодежь.
Популярность Станюковича как писателя умножалась еще и необычностью его биографии. В самом деле, нужно было быть глубоко убежденным и очень принципиальным человеком, чтобы в возрасте двадцати одного года решительным образом поломать свою будущую жизнь во имя идеи. А так оно и было.
Сын влиятельного адмирала, властной его волей предназначенный с самого детства для карьеры флотского офицера и получивший в морском корпусе необходимые для того воспитание и образование и даже корабельный опыт (отец послал его в трехгодичное кругосветное плаванье, «чтобы выбить из головы дурь» — мысль об университете), — молодой Станюкович нашел в себе мужество выйти в отставку, что повлекло за собой полный разрыв с отцом и потерю наследства. Так вошел он в ту трудную, полную лишений и опасностей жизнь, на которую были обречены
6
в России л итераторы-демократы, посвятившие себя служению народу, защите прав человека и борьбе за его лучшее будущее. Став на этот подвижнический путь, Станюкович до последнего дня остался верен своим принципам и долгу честного писателя.
Проработав первый год новой жизни сельским учителем в селе Чаадаеве Владимирской губернии («чтобы хорошо ознакомиться с народным бытом», как объяснял он сам в своей автобиографии), К- М. Станюкович поступил на службу сначала в Управление Курско-Харьковской железной дороги, потом в Петербурге в Общество взаимного поземельного кредита, затем в Ростове-на-Дону в Волжско-Донское общество.
Все эти годы Станюкович писал и печатался, став профессиональным литератором-журналистом, драматургом, автором повестей и романов, постоянным сотрудником журнала «Дело». Того самого «Дела», в котором печатались Глеб Успенский, Омулев-ский, Засодимский, соратник Чернышевского Н. В. Шелгунов,— журнала, которому Главное управление по делам печати дало в 1874 году вполне определенную характеристику: «Издатель и самые сотрудники «Дела» заведомо принадлежат к числу писателей самого неблагонадежного направления, не раз осужденного правительством. Они продолжают свою пропаганду, избегая лишь резкостей, которые бросаются в глаза и подлежащих прямо зачеркиванию цензором, но зато придают всему журналу вредный характер подбором, содержанием и направлением статей в известном духе и притом по всем разделам журнала».
Работе в «Деле», которую он начал в 1872 году, Станюкович отдавал все свои силы и материальные средства. В 1880 году после смерти редактора журнала Благосветова он вместе с Шел-гуновым и Бажиным стал соредактором журнала, а в декабре 1883 года взял на себя его издание.
Деятельность К. М. Станюковича давно уже привлекала внимание царского правительства. Еще с конца шестидесятых годов он был внесен в список неблагонадежных и фактически стал поднадзорным, а с весны 1883 года на него было заведено уже особое дело. Выезды его за границу для лечения обратили на себя внимание полиции, следившей за встречами Константина Михайловича в Женеве и Париже с русскими эмигрантами-революционерами, которых он действительно привлекал к участию в журнале, поручив, например, С. М. Степняку-Кравчинскому, известному народнику-революционеру, перевод романа Джованьоли «Спартак» и опубликовав его в «Деле» в 1881 году. Департаменг поли-
7
ции характеризовал Станюковича как литератора, который «принадлежит к числу крайних радикалов и давно имеет связи с русской эмиграцией и революционными кружками внутри империи».
Весной 1884 года Станюкович поехал на юг Франции, в Мен-тону, за своей безнадежно больной дочерью Любой. Перед возвращением писателя в Россию эмигранты устроили ему прощальный обед. На границе Константин Михайлович был арестован и препровожден в Петропавловскую крепость. В обвинительном заключении говорилось, что Станюкович, во-первых, оказывал содействие к сокрытию от преследования полиции «государственного преступника» Леона Мирского после покушения на жизнь генерал-адъютанта Дрентельна, во-вторых, во время своих неоднократных поездок за границу находился в непосредственных отношениях с проживающими в Женеве и Париже русскими эмигрантами, а также с редакцией революционного журнала «Вестник народной воли», и в-третьих — помещал в журнале «Дело» статьи вредного направления. Приговор был вынесен через год: весной 1885 года К. М. Станюкович был отправлен в трехгодичную ссылку в Томск.
Все случилось одновременно, разом: арест, год крепости, смерть дочери, ссылка, потеря любимого журнала, полное материальное разорение. Какие нужны были душевные силы, какая убежденность, какое мужество, чтобы выдержать этот удар, не опустить головы, не сдаться!
Но писатель-гражданин смог это сделать. В душной обстановке царской провинции XIX века, в темные годы торжества по-бедоносцевской реакции Станюкович продолжал энергично работать. Он стал сотрудником томской «Сибирской газеты», печатал в ней свои очерки, критические статьи, даже сатирические стихи и роман на местном материале, также обличительного характера, «В места не столь отдаленные», — и не это ли участие Станюковича в газете помогло сложиться мнению о ней у начальника Томского жандармского управления как о газете «направления крайне вредного»?
Здесь, в Томске, в годы ссылки, в судьбе писателя произошло событие огромной важности, определившее всю дальнейшую его литературную судьбу до самых наших дней и надолго еще вперед: он написал небольшую повесть «Василий Иванович» и рассказ «Беглец».
8
Это были первые морские рассказы Станюковича, если не считать юношеских очерков, напечатанных в «Морском сборнике» в шестидесятых грлах.
* * *
С какой изумляющей свободой и мощью хлынуло из прекрасной и любящей народ души писателя то безмерное богатство впечатлений, чувств и мыслей, которым еще при вступлении в жизнь так щедро одарил его русский флот — корабли и моряки! Поразителен тот факт, что в литературном своем воплощении это богатство открылось через четверть века. Более того — самые ранние, детские впечатления о высоких духовных качествах русских моряков, героев Севастопольской обороны 1854—1855 годов, воскресли во всей своей вдохновенной непосредственности даже через сорок семь лет — в искренней и трогательной повести «Севастопольский мальчик».
Едва лишь писатель, томясь в сибирской ссылке, припомнил корабли, океаны, матросов и офицеров русских кораблей, беспокойных и грозных адмиралов, робких первогодков-новобранцев и просоленных стариков боцманов — в литературной его судьбе произошел поворот от популярности к славе, изумительный поворот, обусловивший бессмертие его имени.
Произошло некое чудо. Писатель, печатавшийся уже более двух десятков лет, вдруг получил как бы второе дыхание, вторую литературную молодость, притом более цветущую, чем первая. Забыв все, в какой-то великолепной одержимости, в том счастливом состоянии, в каком образы, мысли и их оболочка — трудные и капризные слова богатого русского языка — приходят в желательное соответствие, — в состоянии, какое называется старомодным словом «вдохновение», Станюкович в короткое время словно выплеснул из себя впечатления недолгой своей флотской службы.
Ожили — да так и остались на десятки лет — прекрасные и трогательные образы русских матросов, готовых жертвовать собой ради товарища и ради корабля, образы молодых офицеров, чуявших свободный дух шестидесятых годов и пытавшихся чем-то облегчить жестокую каторгу, на которую обречен был русский крестьянин, забритый во флотский экипаж; фигуры страшных, но по-своему великолепных капитанов и адмиралов, для кого жизнь марсового стоила дешевле секунды опоздания уборки парусов, но кто не только в бою, но и в состязании на парусном ученье
9
оберегал незапятнанную честь русского флага, никогда не склонявшегося ни перед врагом, ни перед соперником.
Давно сгнили доски палуб тех фрегатов, клиперов, тех кораблей, о которых писал Станюкович. Но вот уже три четверти столетия живут созданные им образы русских флотских людей, плававших на этих кораблях. Происходит это потому, что писатель сумел поймать в жизни и воплотить в литературе самое важное: сущность людей, их мысли и чувства.
Первооткрывательство же Станюковича состоит в том, что он во всей жизненной правде показал то особое и удивительное человеческое существо, которое именуется русским моряком — будь это матрос или адмирал.
Были и до него в русской литературе кннги о кораблях и о моряках. Но разве можно сравнить книжные, мелодраматические персонажи моряков Бестужева-Марлинского с живыми, плотными на ощупь образами Станюковича? Разве литературные описания Марлинским бушующего моря идут в какое-либо сравнение с точным, строгим и мужественным рассказом Станюковича о шторме хотя бы в очерке «На каменьях»? Очень мало можно было узнать о матросах и офицерах, о их жизни на военном корабле из академически-спокойного и как бы постороннего труда Гончарова «Фрегат Паллада». Вряд ли нужно перечислять доказательства, которые можно взять из любого морского рассказа Станюковича. И без того несомненно, что новым своим циклом Станюкович перевернул всю свою литературную биографию. Как ни велики были его литературные заслуги, они померкли перед тем, что посчастливилось написать ему за эти короткие годы. И произошло это потому, что литературный корабль его сделал решительный поворот и — не разбившись о скалы — вышел в океан.
Причиной же тому было взаимодействие таланта писателя и того удивительного мира, который называется флотом.
Что же такое этот удивительный и прекрасный мир, который не дает спать подростку, который мучает юношу, который радует сложившегося молодого человека, ставшего матросом или офицером? В чем тайна этого поразительного обаяния и почему вода реки или озера, даже вода внутреннего моря, вроде, скажем, Каспия или Байкала, не действует на юную мужскую душу с той силой, с какой действуют на нее серо-зеленые волны Балтики или глубокая празелень Черного моря, — не говоря уже о сводящем с ума голубом просторе океана? Что же тянет туда юношу, вступающего в жизнь?
10
Почему таким необыкновенным ореолом озарены подвиги матросов и офицеров на всех наших морях и океанах и в боях на берегу под Севастополем в обороне в 1854—1855 и в обороне 1941—1942 годов? Почему так волнуют, так привлекают сердца советских юношей подвиги кругосветных путешественников Крузенштерна, Лисянского, Билленсгаузена или Невельского, кто открыл проход между Сахалином и материком, или Павла Степановича Нахимова, кто не только бил, но и добил турецкий флот, или адмиралов Лазарева и Ушакова?
Почему так привлекают к себе молодые сердца подвиги тысяч и десятков тысяч безвестных для нас матросов, чьей отвагой и боевыми трудами вошли в бессмертие эти флотоводцы и командиры?
В свое время отставной лейтенант русского флота Станюкович в огромной мере ответил на эти вопросы. Писатель-реалист — он показал русских матросов и офицеров во всем их мужестве и бесстрашии, во всем чисто русском, неосознанном гуманизме, во зсей чистоте прекрасной и честной души, во всей их самоотречен-ности и беззаветной любви к родному кораблю и к русскому флоту — в любви, рождающей крепчайшее морское товарищество, штормовое и боевое.
В темное и жестокое свое современье Станюкович осмелился сказать, что матрос — это человек. Все те прекрасные человеколюбивые передовые идеи, которыми жила душа этого честного русского писателя и которые он пытался выражать в своих романах и повестях, приобрели звучание стократ более сильное, едва лишь его литературный талант обратился к флоту. Именно здесь писатель смог выразить все то прогрессивное, движущее вперед, что жило в нем долгие годы и определяло всю его деятельность.
Взаимодействие духовного направления писателя и великолепно знаемого им материала жизни совершилось именно тут.
Вот почему морские рассказы Станюковича жили и живут до сих пор среди самого широкого читательского круга. Дело совсем не в том, что, как считалось, писатель «нашел свою тему, обрел самого себя». Не «богатая жила», не случайный успех, а великая закономерность соответствия формы и содержания, сочетания идеи и опыта, соединения жизненных наблюдений и философских размышлений — вот что определяет долгую жизнь морских рассказов Станюковича.
11
В 1888 году закончился срок ссылки, и Станюкович получил возможность вернуться в столицу, к своим друзьям, к любимой работе в журнале. Ссылка не сломила его — он остался верен прежним идеалам, и не удивительно, что и в Москве и в Петербурге, где жил и работал писатель в девяностые годы, он сразу сблизился с передовой, демократической интеллигенцией. Он много пишет и печатает в лучших журналах — «Вестник Европы», «Русская мысль», «Северный вестник», «Русское богатство», а с 1892 года становится вторым редактором «Русского богатства», того самого журнала, куда перешло большинство сотрудников закрытых правительством «Отечественных записок». В эти годы Станюкович создает лучшие морские рассказы и повести — «Нянька», «Побег», «Грозный адмирал», «Беспокойный адмирал», «Вокруг света на «Коршуне» и многие другие и по-прежнему продолжает работать над «неморскими» произведениями. Это была счастливая полоса в жизни писателя — и как бы итогом ее явился справляемый литературной общественностью в декабре 1896 года юбилей Станюковича в связи с тридцатипятилетием его литературной деятельности.
Много писем и телеграмм получил писатель. Его поздравляли собратья по перу — Чехов, Гарин-Михайловский, Мачтет, Шел-лер-Михайлов; редакции многих газет и журналов, студенты, гимназисты, друзья и совсем незнакомые люди — простые читатели. Ему писали из Москвы, Петербурга, Одессы, Самары. Херсона, Калуги; благодарили за морские рассказы, за «Письма знатного иностранца», за романы и повести, за то, что его «живое, одушевленное слово всегда будило общественную совесть, всегда призывало на борьбу за свободу совести и мысли», за то, что он, несмотря на преследования правительства, оставался «писателем-гражданином, служившим весь век образцом стойкости убеждений».
Станюковича радовала эта высокая оценка его литературной и общественной деятельности, но большая скромность и требовательность к себе заставили его написать письмо к устроителям юбилея: «Я не заблуждаюсь насчет своих литературных заслуг и не бывал в роли Нарцисса. Если я никогда и ни при каких обстоятельствах не служил пером тому, что считал вредным или безнравственным, то ведь это не достоинство, а примитивная обязанность всякого несколько уважающего себя литератора... Что же касается
12
до моей деятельности, как беллетриста, то она ничего выдающегося не представляет в исключительно художественном смысле, чтобы за нее чествовать... Я же как писатель был и есть, выражаясь метафорически, одним из матросов, не боящихся бурь и штормов и не покидающих корабля в опасности, но ни капитаном, ни старшим офицером, ни даже рулевым литературным не был».
Так писал Станюкович. Но читатели думали иначе, и письма, полные благодарности, любви, самых лучших пожеланий, продолжали приходить и после юбилея.
А через год с небольшим писателя постигло страшное горе: умер его шестнадцатилетний сын — сын-друг, сын-надежда и радость. Станюкович тяжело переживал эту утрату. Он метался из города в город, с места на место, даже забросил литературную работу. Ослабленный организм не выдержал, и в 1900 году врачи отправили тяжело заболевшего писателя лечиться в Крым. Возвратившись, Станюкович продолжал много работать, но болезнь отпустила его ненадолго. Осенью 1902 года, сдав последние страницы «Севастопольского мальчика» в журнал «Юный читатель», писатель с сильным мозговым переутомлением и общим нервным расстройством уехал в Италию, сначала в Рим, потом в Неаполь. Но и там, борясь с болезнью и все усиливающейся слепотой, Станюкович продолжал писать. «Мне же работать необходимо. и не могу я не работать. Только проснусь утром — мозг требует упражнения, как желудок пищи в известные часы», — говорил он друзьям, уговаривавшим его поберечь себя.
В мае 1903 года он умер и был похоронен в Неаполе.
• * *
Станюкович любил образ корабля, легко несущийся по голубой глади океана под ровным, постоянным пассатным ветром, надувающим его многоярусные паруса.
Не так ли и литературный талант его, наполнив свои паруса вечным океанским ветром, верным спутником молодости, вышел на безмерные просторы времен, сам не заметив, где перешел он таинственную грань между забвением и бессмертием, подобно тому как идущий в дальнем плавании корабль не замечает меридианов, пересекаемых им?
Более полустолетия минуло с тех пор, когда выпало перо из рук писателя, — а книги его все еще живут. И все еще идет
13
полным ветром его корабль под белыми парусами, чистыми и незапятнанными, как чиста и незапятнанна была совесть этого примечательного русского писателя.
И счастливы будут те из нас, современных морских писателей, чьи книги угонятся в океане времен за этим белоснежным кораблем, несущим на палубе вечно живые образы русских матросов и офицеров.
Леонид Соболев
30 марта 1958 г.
<<<---