Александр Серафимович Серафимович СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ в семи томах| том первый

---

30

В предоктябрьские годы творчество Серафимовича было проникнуто предчувствием надвигающихся перемен, ожиданием грядущей революция. Об этом говорят его рассказы и очерки об империалистической войне.
В день объявления Германией войны России Серафимович писал А, Кипену: «Каша-то заваривается какая. Ведь это что же такое—океан крови... Я, брат, никак не опомнюсь от надвигающегося ужаса». Империалистическая война была сразу воспринята им, как преступление перед народом. В первых же рассказах о войне — «Черный треух», «Термометр» и другие — Серафимович писал о бедствиях, которые война несла простым людям.
Желая быть в гуще событий, Серафимович ищет возможности отправиться на фронт. Наконец такая возможность представилась. В апреле 1915 года он едет в Галицию в составе отряда, командированного Пироговским обществом врачей. Отряд должен был организовать питание беженцев. «Целью моей поездки,— вспоминал писатель позднее,— было и кормление голодных, и санитарная помощь раненым, и одновременно искание «материала». В тот момент на корреспондентов газет, в особенности либеральных, начальство смотрело довольно косо; их пускали на фронт с большим разбором, лишь с особого разрешения командующего. Газета «Русские ведомости», несмотря на свою солидность, не могла послать собственного корреспондента на фронт. В редакции мне говорили: «Мы не можем вас командировать, вас все равно не пустят». Вот почему мне пришлось надеть санитарный мундир и использовать Пироговское общество врачей как прикрытие». В отряде Серафимович познакомился с Марией Ильиничной Ульяновой, всю поездку работал бок о бок с ней. Благодаря ей он был своевременно осведомлен о позиции, занятой большевиками по отношению к войне. Он принял призыв большевиков превратить войну империалистическую в войну гражданскую. В своих реальных впечатлениях от войны он находил подтверждение необходимости и возможности осуществления этого призыва. Серия очерков «В Галиции» (1915) по материалам поездки на фронт полна доказательств обострения социальных противоречий в районах, опаленных огнем войны.
С особым -вниманием Серафимович стремится разобраться в сложных национальных отношениях в Галиции. Он убедился, что национальный антагонизм среди польского, еврейского и укра-
31
инского населения порожден экономической борьбой вокруг земли. В особенностях исторических условий жизни в Галиция он нашел объяснение и фактам национальных взаимовлияний и фактам борьбы украинцев с поляками и австрийцами за свою национальную самостоятельность. Шовинистическому угару, который в годы войны захватил многих писателей, Серафимович противопоставил глубокое понимание национальных интересов угнетенных народов.
По цензурным причинам Серафимович не мог договаривать до конца и намечать выводы, которые вытекали из анализа жизненного материала. И так многие очерки были погребены в редакционных корзинах «Русских ведомостей». Но читатель сам мог сделать эти выводы. Очерки «В Галиции» должны быть отнесены к лучшим страницам русской очерковой литературы об империалистической войне.
Одной из важнейших тем рассказов и очерков 1915—1916 годов стала тема революционизирующего значения войны. В очерке «Воронье» (1915), рассказав об открыто выраженной ненави* сти народа к попам и черносотенцам (их-то и заклеймил народ словом «воронье»), писатель делает знаменательный вывод: «Да, есть какая-то черта, за которой уж слабеют и охранка, и всякие «положения», и привычный страх перед ними. И я это наблюдал всюду: на железных дорогах, в чайных, при случайных встречах—везде с одним и тем же смыслом речи* везде одно и то же освещение событий, год тому назад немыслимое. Какой-то огромный, быть может трудно учитываемый сейчас переворот в головах...»
В рассказах «Сердце сосет», «Встреча» Серафимовичу удается передать ту атмосферу ожидания грандиозных перемен, которая определяла собой предреволюционную эпоху. И если крестьянин из рассказа «Сердце сосет» только смутно чувствует, что «после войны разберется... дела будут», то в рассказе «Встреча» автор сам отчетливо формулирует смысл этого ожидания: «Как ни калечит, как ни убивает, как ни терзает нас русская страшная действительность, как ни мечутся искалеченные, а есть жизнь, бьются сердца, и кто знает, как потрясающе будет нарушено тягостное молчание, с каким страшным грохотом рухнет строй».
В канун революции произведения писателя говорили о «перевороте в головах», о «великой работе, пластами взрывающей русскую жизнь».
32.
Позиция Серафимовича в период империалистической войны резко отделила его от литераторов, с которыми он был связан в предшествующие годы. В 1916 году произошел разрыв с Л. Андреевым. С ним. Серафимовича связывала многолетняя дружба. Правда, дружба писателей, столь разных по своим убеждениям, и раньше не обходилась без конфликтов. Находясь под обаянием яркой личности Л. Андреева и отдавая должное его литературному таланту, даже иногда несколько переоценивая его. Серафимович, как писатель, всегда шел своей дорогой; идейные позиции Андреева после 1905 года были ему совершенно чужды, но личные их отношения не прерывались, и он порой находил пристанище для своих рассказов в изданиях, которые предпринимал Л. Андреев. Теперь их дороги окончательно разошлись. Л. Андреев обосновался в газете «Русская воля», которая, как выразился Серафимович в одном частном письме, «была в полном смысле желтая газета». Он отклонил предложение Андреева печататься в ней и осудил его за то, что тот не ушел из «Русской воли» даже тогда, когда она начала травлю большевистской «Правды».
Нарастал и конфликт с писателями из «Среды». Демократии ческие симпатии у многих из них со времен первой русской революции сильно поблекли, война и рост революционных настроений народа развели в разные стороны буржуазных либералов из «Среды» и пролетарского художника. 8 июня 1917 года Серафимович писал А. Кипену: «Настроение в буржуазных слоях, в интеллигенции, среди писателей (подчеркнуто Серафимовичем.— JI. Г.} архичерносотенное: рабочих, социалистические партии и особенно большевиков — зубами бы разорвали...» Прорвался наружу этот конфликт уже после Октябрьского переворота, когда буржуазные литераторы изгнали Серафимовича из «Сре* ды» за то, что он «продался» большевикам (см. очерки «В кап* ле», «Братья-писатели», т. 6 наст. изд.).
Серафимович воспринимал эти конфликты как прямое и за* конное следствие поступательного хода революции. В статье «Трещина», опубликованной 27 августа (9 сентября) 1917 года в «Известиях», он со страстностью революционного публициста клеймил буржуазных журналистов и ораторов, которые пыта-. лись путем лжи и клеветы «засыпать роковую трещину», образовавшуюся между социальными слоями в результате революции. •
33
Великую Октябрьскую социалистическую революцию Сера* фимович воспринял как величайший переворот в истории чело* вечества. С первых же дней революции он чувствовал себя рядовым ее солдатом. Ей служила вся семья Поповых, крепко спаянная общностью убеждений. Брат писателя В. С. Попов-Дубовской, большевик-подпольщик с 1902 года, выполняет ответственные партийные поручения. Жена его — М. М. Костелов-екая, член партии с 1903 года, во время Октябрьского переворота работает в штабе Красной гвардии Моссовета, а позднее является членом ВЦИКа и начальником политотдела Второй армии на Восточном фронте.
В боях за Кремль участвует старший сын Серафимовича Анатолий, тоже большевик и в гражданскую войну — комиссар Красной Армии. За советскую власть воюет младший сын — Игорь. Свое место в революционном строю занял и Серафимович.
В 1918 году он стал членом Коммунистической партии. Еще в ноябре 1917 года он принял предложение заведовать литературно-художественным отделом «Известий». Работа в «Известиях», потом в «Правде», в агитмассовом отделе Моссовета, организация первого литературно-художественного журнала «Творчество» и работа в нем в качестве ведущего редактора, заведование Литературным отделом Наркомпроса — таков неполный перечень обязанностей, которые взял на себя писатель в первые годы после Октября. «Тут кипучая жизнь, кипучая работа...» — писал он А. Кипену об этом периоде.
В 1918 году Моссовет послал его на юг — в Харьков, Новочеркасск, Ростов, чтобы давать для печати материал о том, «как развертывается революция по стране». Затем в привычной роли военного корреспондента Серафимович едет на фронт гражданской войны, сначала на Восточный, потом на Южный и наконец на Западный.
Таким образом, художник получил возможность постоянно Ьбщаться с борющимся революционным народом, своими глазами наблюдать невиданный в истории творческий подъем народных масс. И он щедро пользовался этой возможностью,* будучи убежден в том, что тот, кто «не живет в самой жизни, не барахтается в самой гущине ее, не дышит ее ядреным воздухом», обрекает себя на одиночество и творческое бесплодие;
34
«Жизнь в самой жизни» позволила пис ате л ю - ко м м унисту сразу найти единственно правильную точку зрения на революционную эпоху, дала ему неоценимые преимущества в борьбе за подлинную правду литературы, постигающей «события колосса ль-ного значения, трагического содержания».
В революции Серафимович увидел и крушение старого мира и начало грандиозной созидательной работы, с необычайной страстностью призывая собратьев по перу заразиться «жаждой отображения невиданной общественной перестройки» («В капле», декабрь 1917 г.). С негодованием писал он о тех литератор pax, которые как слепые проходят мимо «красоты и грандиоз* ности совершающегося»: «Все видят, как солдаты торгуют спичками, переполняют трамваи, ломают вагоны, разбивают погреба* как рабочие вывозят на тачках администрацию, как крестьяне разоряют имения; видят ошибки, падения и злоупотребления; и никто не видит колоссального, невиданного до того в мире созидания народной власти. Даже не в центре, не в Смольном, а по всему лицу земли русской, в каждом уголке ее. После сотен лет рабства, угнетения, мертвой петли, убийства всякого почина рус-ский народ выпрямляется, гигантски организуясь. Тридцать лет и три года без ног, а теперь поднимается» (там же),
Статьи, очерки корреспонденции самого Серафимовича пер-вых послеоктябрьских лет заключают в себе правду о револю* ционной эпохе. Жизнь молодой Советской республики предстает в них во множестве характерных фактов, говорящих о рождении нового мира. Писатель смело говорит о трудностях: на железной дороге засели вредители-саботажники, и надо «беспощадно вырвать из тела народного эту железнодорожную гангрену» («В теплушке»); на шахтах Донецкого бассейна голод и не хватает угля («В царстве угля»); нужно ликвидировать тяжелые последствия хозяйничанья калединцев в Новочеркасске {«На ро* дине»); сложные задачи ставит распространение эпидемий, дет* екая преступность и беспризорность («Дети», «Преступники», «Голодные, холодные»). Не обходит молчанием Серафимович и поражения Красной Армии на отдельных участках фронта. Известно, что Троцкий, возглавлявший тогда Реввоенсовет, грозил Серафимовичу за это судом, и только вмешательство редакции «Правды» предотвратило осуществление угрозы.
Очерки Серафимовича показывают, какие поистине титанические усилия нужны, чтобы победить голод, разруху, неорганизованность, чтобы одолеть контрреволюцию. Суровая правда
35
в этих очерках находилась в полном согласии с величием га* гантской работы, которую совершает народ каждый день и повсюду. Серафимович не был пассивным наблюдателем трудностей и недостатков, он стремился подсказать практические выводы, а главное любовно отмечал все новое, что создавала революционная эпоха. Рабочие восстанавливают своими руками фабрику, чувствуя себя хозяевами страны («Новая стройка»), рождается новое отношение к труду, небывалое чувство ответственности рабочих за свой труд («У текстилей»), создается новое, пролетарское правосудие («Председатель областного суда»), повсеместно растет тяга народа к культуре и начинается культурное строительство («Город рабочих»), строится и крепнет Красная Армия — армия, кровно связанная с народом, основанная на такой дисциплине, которой не знала и не могла знать царская армия («Полнтком» и др.).
Писатель видит рождение нового человека, его внимание привлекают рядовые строители нового мира и те, кто взял на себя основное бремя труда и ответственности — партийцы, в тылу и в армии — «животворящая сила» партии, направляющая народ в его созидательной работе и борьбе.
Очерки Серафимовича передают и суровый драматизм революционной эпохи, и ее героику, красоту, грандиозность народных деяний. Правдивость и конкретность жизненного материала, партийность оценок, ясность и обоснованность обобщающих выводов, их действенность, выразительность художественной формы— все эти черты характеризуют очерки Серафимовича как первые яркие страницы в большой книге достижений советской литературы, как неоценимый опыт для последующего развития советской очерковой прозы и художественной публицистики.
В эти годы В. И. Ленин призывал литераторов быть ближе к новому в будничной работе трудящихся, поддерживать ростки нового и быть непримиримыми к недостаткам, мешающим его добеде. Генеральным путем развития советской литературы он считал художественное отражение реального положительного опыта коммунистического строительства. Серафимович в своей литературной деятельности отстаивал ленинские принципы. Он боролся и против безжизненной отвлеченности литературы Пролеткульта, против абстрактного прославления революции и против всяких проявлений аполитичности литературы. В обстановке острейшей идеологической борьбы первых послеоктябрьских лет, когда не только эпигоны буржуазной литературы маскировали
36
свое неприятие революции лозунгом «свободы творчества», но и многие честные писатели, ставшие на сторону советской власти,, находились в плену декадентской иллюзии о пропасти между искусством и политикой, Серафимович, показывая пример безраздельного служения художника революции, вместе с Горьким, Д. Бедным, В. Маяковским практически прокладывал главный путь для нового, социалистического искусства.
Литературная работа писателя была высоко оценена В. И. Лениным. В известном письме от 21 мая 1920 года, выразив Серафимовичу глубокое сочувствие по поводу гибели на фронте его старшего сына, Владимир Ильич писал: «...мне очень хочется сказать Вам, как нужна рабочим и всем нам Ваша работа...»1 Слова поддержки и сочувствия услышал Серафимович и от «Правды», она называла его старым товарищем и другом газеты, своим постоянным сотрудником, «который первый из русских писателей пошел вместе с партией пролетариата»2. Письмо Ленина, дружеские слова «Правды» заставили Серафимовича еще острее почувствовать ответственность за свою работу перед партией, перед народом.
В начале 20-х годов Серафимович вынашивал замысел большого произведения о революции. В 1921 году он начал работать над «Железным потоком», и в 1924 году героическая эпопея была опубликована.
«Железный поток» — высшее творческое достижение Серафимовича. В одной из автобиографий он с полным основанием признавался: «В революцию я в известной степени во второй раз родился писателем». В советские годы Серафимович не раз говорил о том, как много дала ему революция, освободив от гнета царской цензуры, от тяжелого бремени постоянных нападок на него со стороны буржуазной критики за «тенденциозность», подарив ему читателя-друга, одним словом, дав ему реальную возможность свободно творить для народа. Но не только эти обстоятельства имел в виду писатель, когда говорил, что с революции должен наново вести счет своим годам. «Железный поток» многими нитями связан с дореволюционным творчеством Серафимовича, и в то же время он мог быть создан писателем именно после Октября. Дело не только в том, что материалом для нового произведения послужили события револю-

1 В. И. Л е н и и, Сочинения, т. 35, стр. 383.
2 «Правда», 1920, 22 мая.
37

циошюй эпохи, дело в том новом писательском зрении, которое рришло с Октябрем.
Народ был всегда главным героем произведений Серафимовича. Писатель пристально вглядывался в первые ростки гнева и протеста у самых отсталых, самых забитых тружеников, он сумел показать, какие огромные сдвиги в психологии и сознании Народной массы произвела первая русская революция; с беспощадностью революционного художника изображал он черты рабьей психологии, социальные и моральные предрассудки, которые тормозили приток новых сил в революционное движение, продолжая неизменно верить в то, что силы народа проложат себе дорогу и перестроят жизнь. Но писатель не поднимался и не мог подняться до изображения исторической активности народа в таких грандиозных масштабах, какие дает «Железный поток». Для этого нужно было, чтобы свершилась Великая Октябрьская революция, для этого нужно было пережить события Октября и гражданской войны так, как пережил их Серафимович, потрясенный размахом и величием народного движения.
Основной пафос очерков и корреспонденций Серафимовича, посвященных революции, сохранен и в «Железном потоке», в котором писатель поставил цель дать художественный синтез революционной эпохи. Так родилась эпопея, героем которой является народ, творящий историю.
Борьба народа за советскую власть воспроизведена Серафимовичем в реальных исторических фактах. «Железный поток» рассказывает о героическом тридцатидвухдневном походе таманской армии, которая, оказавшись в кольце контрреволюционных восставших станиц, летом и осенью 1918 года двигалась в обход По берегу Черного моря через Новороссийск, Туапсе, через Кавказские горы на Кубань, на соединение с основными силами Красной Армии Северо-Кавказского фронта. Воссоздавая поход таманцев, Серафимович обнажил глубинные процессы, характерные для эпохи социалистической революции. Смертельная схватка сил революции с силами контрреволюции осмыслена в «Железном потоке» как величайшая школа революционного и политического воспитания массы, в данном случае крестьянской'.
Духовное преображение отсталой, несознательной, отягощенной собственническими предрассудками, политически неграмотной, анархически настроенной крестьянской массы в сознательную силу, преданную советской власти, в надежного союзника рабочего класса показано в «Железном потоке» как
38
процесс «развязывания» колоссальной, не знающей преград революционной энергии народа. В этом писатель справедливо видит источник непобедимости революции.
История таманского похода была подлинно счастливой находкой для писателя. Таманцы —это крестьяне, и обращение писателя к судьбам крестьянства было глубоко оправдано. Национально-исторические особенности Октябрьской революции выдвигали вопрос о крестьянстве на первый план. От того, за кем пойдет крестьянство, удастся ли направить крестьянскую стихию в русло борьбы за советскую власть, зависела победа революции. Вопрос о союзе рабочего класса с крестьянством не утратил своей политической остроты и с окончанием гражданской войны, в годы, когда Серафимович работал над «Железным потоком». Жизненный опыт писателя, в течение нескольких десятилетий изучавшего социальную биографию будущих героев «Железного потока», позволил ему достигнуть в эпопее художественной правды изображения крестьянства и в большом и в малом.
История таманского похода давала сюжет величественный и героический. В статье «Из истории «Железного потока» Серафимович вспоминал, что в течение нескольких лет его воображение волновал могучий пейзаж водораздела Кавказского хребта, который он впервые увидел в 1916 году.
Картина синих гор со снеговыми маковками и зубастыми ущельями, громадной синевы моря стала ощущаться писателем как необходимый эмоциональный фон для изображения того величественного и героического, что несла с собой революция и чего не могли заслонить ни голод, ни холод, ни разруха первых послереволюционных лет. Смутная идея пустить «по этим горам, ущельям, вдоль моря по шоссе крестьянские толпы, которые не то спасаются, не то гонят кого-то», приобрела сразу конкретные очертания, когда Серафимович познакомился с материалами о таманском походе, встретился с его участниками: события развертывались здесь, на Кавказе, на Черноморье.
Таким образом, в истории таманского похода художник нашел для себя все: и надежную основу для раскрытия глубинного смысла изображаемых явлений и богатство красок, точный, умелый выбор которых делает «Железный поток», по выражению Д. Фурманова, «мастерски сработанным произведением», «шедевром художественной повести».
Усилия писателя были направлены на то, чтобы дать не фотографическую правду, а «правду синтетическую, обобщенную»
39
(«Из истории «Железного потока»). Этому подчинены все стороны произведения.
Сюжет эпопеи отражает реальную канву исторических событий и строится на нагнетании трудностей, которые пришлось пережить таманцам во время похода. Эти трудности растут с каждой новой верстой. Таманская армия, сопровождаемая тысячами женщин, детей, стариков, плохо одетая, слабо вооруженная, голодная, вынуждена была прокладывать себе дорогу с боями против хорошо вооруженного и сильного врага. «Железный поток» насыщен сценами небывалыми, исключительными по своему драматизму. Именно такие исключительные чрезвычайные обстоятельства борьбы не на жизнь, а на смерть могут потрясти массу, открыть ей глаза, перевернуть ее обычные понятия и представления. Изображение этих обстоятельств требовало особого поэтического стиля, и Серафимович нашел его.
«Не было еще такого» — эти слова из первой главы «Железного потока» — не столько мотив, связанный с конкретными историческими событиями, сколько один из важных принципов и сюжета и всего поэтического стиля эпопеи. Подчеркивая необыкновенные, нечеловеческие трудности похода, писатель не изменяет бытовому правдоподобию, но все же оказывается порой совсем на грани сказочного, необыкновенного.
«Потрясающе взорвало море и небо. Морская синева померкла. Под ногами с нечеловеческой силой содрогнулось; мучительно отдалось в груди, в мозгу; в домах распахнулись окна, двери, и все на минуту оглохли...
От нечеловеческого сотрясения расселась земля, раскрылись могилы: по всем улицам появились мертвецы. Восковые, с чер-нопровалившимися ямами вместо глаз, в рваном вонючем белье, они тащились, ползли, шкандыбали, и все в одном направлении— к шоссе». Так говорится о залпе орудия немецкого броненосца и бегстве раненых из города. Здесь все почти сказочно страшно, и не сразу узнаются знакомые предметы реального мира.
А вот как изображен грозовой ливень в XXX главе: «Кто-то, распоряжавшийся в этом сумасшедшем доме, разом отдернул колоссальную завесу, и нестерпимо остро затрепетало синим трепетанием все, что помещалось до этого в черноте необъятной ночи. Режуще-сине- затрепетали извилины дальних гор, зубцы нависших скал, край провала, лошадиные уши, и, что ужаснее, в этом безумно трепещущем свете все было мертво-неподвижно».
40
В таком духе выдержана вся картина этой «вёдьминой свадьбы», где все реальное стало почти нереальным, неправдоподобным.
Картины природы в «Железном потоке» чаще всего отмечены печатью такого величайшего напряжения, что и солнце, и небо, и вода, утрачивая свой обычный, будничный облик, начинают восприниматься как нечто небывалое и неповторимое. «Невыносимо-ослепительно сверкает море», «расплавленным блеском нестерпимо играет вода», «все судорожно-знойно трепещет безумное солнце», «и солнце смотрело с исступленным равнодушием», «уже изнеможенно бледнеют звезды», «а над скалами море, и на него не можно смотреть — до самого до края бесконечно струится, переливается холодное расплавленное золото. Нестерпимо смотреть».
Серафимович изображает один из эпизодов гражданской войны так, словно в нем слилось все то, что происходило наши* роких пространствах молодой республики. Этот эпизод как бы вобрал в себя все напряжение гигантской борьбы, охватившей революционную Россию.
Задача дать «правду синтетическую, обобщенную» определила собой и характер изображения народа в эпопее Серафимовича. История похода таманской армии подсказывала в качестве главного действующего лица народную массу. И Серафимович построил «Железный поток» на массовых сценах, стремясь к созданию собирательного образа народа как обобщен-но-героического образа. В «Железном потоке» движется, борется, страдает, радуется необозримое человеческое море, море лиц, море глаз, море рук, море голосов; этот образ приобретает порой даже символическое звучание; символом становится и образ самого железного потока. Но, тяготея к обобщенно-симво-лическому, обобщенно-героическому образу народа, Серафимович не отвлекается от социальной и исторической конкретности. Собирательный образ таманской массы имеет свою социальную биографию, ее психология, ее настроения объяснены конкретными социальными и историческими причинами.
В человеческом море писатель различает судьбы отдельных людей, приглядывается и присматривается к их облику, к их настроениям. Он намеренно отказывается от психологической детализации этих образов, сосредоточивая внимание на «ударной» черте в каждом из них с таким расчетом, чтобы в итоге рождалось полное представление о духовном облике народной массы. Через всю эпопею проходит образ бабы Горпины, о котором сам
41
Серафимович писал: «В ней я сосредоточил основную идею перерождения под влиянием революции крестьянской бедняцкой массы». С трагической судьбой жены Степана, молодой матери, потерявшей сына-первенца, почти обезумевшей от горя, связана другая важная идея: тяжесть личных утрат ведет к постиже-' нию жестокой правды о беспощадности смертельной борьбы, к осознанной ненависти, закаляющей волю. В образе Смолокур рова сгущены черты анархистского сознания.
Кожух, командир таманской армии, ее воспитатель — это как бы сама воля, разум народа. Рисуя его, Серафимович опирался на реальный образ командира таманской армии Епифана Иовича Ковтюха. Но Кожух, разумеется, не фотография подлинного лица, а обобщающий художественный образ; за ним стоят те «железные люди», командиры и комиссары Красной Армии, о которых Серафимович рассказывал еще в очерках о гражданской войне. Выходец из народа, прошедший тяжелую школу жизни, он выдвинут на передний край истории революцией. Общение с революционными рабочими по-новому осветило вынесенную еще из царской армии вражду к офицерству, подняло ее до ненависти ко всему строю угнетения и эксплуатации. Революция наполнила его жизнь' смыслом. Кожух знает, за что нужно бороться, и готов идти до конца за дело освобождения народа. Свою личную смелость, волю, энергию, ум, военный опыт, организаторские способности он ставит на службу революции. Это делает глубоко обоснованной его роль вожака таманской массы. Он может вести людей, так как знает, куда нужно вести, и нет для него ничего выше народных интересов.
Условия борьбы заставляют его быть «железным», непреклонным, но Кожух — человечен, он полон любви к людям, которые доверили ему свои судьбы. Верность народным интересам руководит всеми его делами и помышлениями. Он — носитель революционного гуманизма.
Образ Кожуха был настоящим завоеванием литературы, в этом народном герое-большевике, рожденном революцией,— черты нового человека.
Он занимает одно из первых мест в строю литературных героев, которые воплощают собой передовые силы народа — творца, народа — созидателя нового общества.
В критической литературе4 можно встретить сожаление по поводу того, что писатель не разработал образ Кожуха более подробно. Эти сожалений необоснованны, так как Серафимович
42
руководился требованиями художественного единства, художественной целостности произведения. Писатель скуп в обрисовке внешнего облика Кожуха, он не задерживается специально на изображении внутреннего мира героя, стремясь в его действиях раскрыть побуждения человека определенного строя мыслей и чувств. Мера детализации образа Кожуха определена всей поэтической структурой эпопеи. Он высечен из того же куска мрамора, что и обобщенно-героический образ таманской массы.
Не смягчая красок, не приукрашивая жизни, сохраняя верность ее суровой правде, писатель вместе с тем утверждает подлинную красоту и величие героизма, проявленного народом в борьбе за советскую власть. Героизм рождается в обыденном, так как это героика простых, рядовых, ничем не выдающихся людей. Поэтому эпопея строится на органическом сочетании двух планов — буднично-прозаического и романтического. Романтика необыкновенного, величественного, героического выражена средствами языка, яркого и красочного. Стремясь передать стихию народной жизни во всем ее своеобразии, Серафимович воспроизводит в речи таманцев говор, бытовавший в Донской области и на Кубани. Но краски для языка эпопеи он черпает и в высокой книжной лексике, и в атрибутах торжественного стиля, и в таких специальных излюбленных писателем литературных образованиях, как сложные составные прилагательные в роли необычайных эпитетов («черно-неразличимые повозки», «коричне-во-табачные концы пальцев», «неизъяснимо-радостный звенящий смех», «смертельно-пристальный взгляд крохотного солнца» и т. д.). Романтическая окраска эпопеи поддерживается сказочной интонацией, которая придает всему повествованию характер поэтической легенды, поэтического сказа, как бы стоящего на грани прозы и поэзии.
«Железный поток» — произведение глубоко самобытное, в котором выразились все творческие пристрастия Серафимовича,— вместе с тем несет на себе печать своеобразия ранней советской прозы, особенностей стиля, характерного для 20-х годов, с его патетикой, романтической приподнятостью, броскостью и яркостью красок.
В те годы, когда создание нового героического эпоса о современности было первоочередной задачей советской литературы, опыт Серафимовича в жанре героической эпопеи имел неоценимое значение для последующего развития советской
43
прозы. Героическая эпопея Серафимовича вошла в золотой фонд советской классики и получила широкое распространение за рубежом. Примечательно, что «Железный поток», полюбившийся китайскому читателю, помогал китайской народно-освободительной армии в борьбе против чанкайшистов. А в Праге в первый же месяц после освобождения чешского народа от власти нацистских оккупантов «Железный поток» был поставлен в «Театре имени 5 мая» в инсценировке И. Волжского и А. Кураша. И газета «Руде право» справедливо объясняла успех спектакля тем, что зритель увидел произведение, выросшее на основе таких же потрясающих и незабываемых переживаний, какими отмечена борьба чешского народа за свое освобождение.
Тему исторической активности народа-созидателя, творящего новое общество, Серафимович не считал исчерпанной «Железным потоком». Эта тема, постоянно обогащаемая самым развитием жизни советского народа, стала основой всех последующих творческих исканий писателя.
«Железный поток» должен был составить только часть эпопеи, посвященной гражданской войне. После 1924 года писатель продолжает собирать материал о гражданской войне. Его блокноты и записные книжки полны интереснейших записей со слов ее участников, здесь больше десятка биографий тех, кто воевал за советскую власть, и каждая из них могла бы дать основу для содержательного романа. Некоторые из этих биографий отразились в рассказах 1925—1928 годов, «Галчонок», «Галка», «Товарищка Дора» и других, публиковавшихся с подзаголовком: «Отрывки из романа «Борьба». Однако обилие и разнообразие материала рождало все новые и новые трудности. А тем временем жизнь шла вперед, и реальные герои несоздан-пого романа уже решали в самой действительности новые задачи, перейдя от войны к мирному созидательному труду. Центр внимания писателя стал перемещаться с событий гражданской войны к явлениям, характерным для периода восстановления хозяйства в нашей стране. Во второй половине 20-х годов он решил посвятить свое новое произведение изображению первых лет строительства и жизни рабочего класса. В 1929—1930 годах были написаны главы нового романа под тем же заглавием «Борьба», перешедшим от прежнего замысла.
Одну из центральных повествовательных линий нового романа должна была составить, по-видимому, жизнь простой рабочей женщины Елены, за образом которой стоял реальный про-
44
отип — ткачиха Елена Захаровна Майоршина, до революции работавшая на ткацкой фабрике Прохорова. Именно ее судьба давала писателю возможность показать, как революция открывает путь к счастью рядовым представителям трудящейся массы, пробуждает их к сознательной творческой жизни.
Роман «Борьба» был задуман в больших масштабах. Об этом говорят написанные главы, в которых дана не только завязка повествования о судьбе рядовой рабочей семьи, но и намечены линии для воссоздания исторических, общественно-политических событий большого плана: одна из глав открывается описанием морозного, заснеженного Кремля, здесь штаб молодой Советской республики, идет заседание Совнаркома под председательством В. И. Ленина.
Сохранившиеся главы романа показывают, что художник не боится суровой правды и не приукрашивает жизнь. Между рождающимся новым миром и миром старым, отжившим, идет трудная, порой мучительная борьба. Начальные главы романа рассказывают о голодной, стынущей Москве периода военного коммунизма с его разрухой и тяжелым бытом. Настроения рабочей массы, обывателей, интеллигенции, очерченные в романе, противоречивы и сложны. Но роман должен был рассказать о победе живых сил народа, сплоченных коммунистической партией для строительства новой жизни.
Серафимович хорошо понимал важность и значительность темы, к которой обратился. Встречаясь многократно в 20-е годы с рабочими, он неизменно получал от них наказ писать о их жизни, о тех коренных переменах, которые произошли в их быте, психологии, сознании после победы' социалистической революции. Это была актуальная для всей советской литературы тема, и тем не менее роман остался незавершенным.
Честно и открыто писатель сам сказал о трудностях, с которыми столкнулся в работе: «Не трудно написать, как за станком стоит рабочий, можно описать и семейную жизнь рабочих, но теперь этого мало. Теперь нельзя давать отдельные картины, как бы они ярки ни были: они потеряли свою ценность. Теперь нужно дагь большое полотно, нужно жизнь рабочих связать со всем теперешним строительством. Такое произведение должно говорить не только о жизни рабочих, но связать эту жизнь со всеми жгучими вопросами нашего времени, а это страшно трудно. Это неизмеримо труднее, чем было дать «Железный поток». Трудно потому, что люди изменяются чрезвычайно быстро,
45

--->>>