ОСКАР УАЙЛЬД
КЕНТЕРВИЛЬСКОЕ ПРИВИДЕНИЕ
(Романтическая история, где материальное тесно переплетается с духовным).
1
Когда американский посол мистер Ханрэм Б. Отис покупал Кентервильский замок, все твердили ему, что он делает большую глупость, ведь было доподлинно известно, что в замке водятся привидения. Даже лорд Кентервиль, человек скрупулезной честности, счел своим долгом предупредить об этом мистера Отиса, когда они обсуждали условия продажи.
— Мы сами, — сказал лорд Кентервиль, — предпочли не оставаться в этом замке после несчастья с моей двоюродной бабкой, вдовствующей герцогиней Болтонской. Однажды, одеваясь к обеду, она вдруг почувствовала у себя на плечах чьи-то костлявые руки и настолько испугалась, что с ней сделался нервный припадок, от которого она так и не оправилась. Не могу утаить от вас, мистер Отис, что привидение являлось и многим ныне здравствующим членам моей семьи. Видел его и священник нашего прихода преподобный Огастас Дампьер — член Кипгс-колледжа в Кембридже. После происшествия с герцогиней никто из новых слуг не пожелал у нас остаться, а леди Кентервиль почти не спала по ночам, обеспокоенная какими-то таинственными звуками, доносившимися из коридора и библиотеки.
— Милорд! — воскликнул посол. — Беру ваше привидение в придачу к обстановке. Я уроженец передовой страны. У нас есть всё, что можно купить за деньги. Уж я-то знаю нашу расторопную молодежь: она способна перевернуть ваш старый свет вверх тормашками, лишь бы переманить у вас лучших актрис и примадонн. Бьюсь об заклад, что, если б в Европе действительно была такая штука, как привидение, его давно уж выставили бы у нас в каком-нибудь музее или возили бы напоказ.
— Боюсь, что привидение всё-таки существует, — улыбнулся лорд Кентервиль, — по-видимому, ему просто удалось устоять перед заманчивыми предложениями ваших импрессарио. Оно обитает в замке уже три столетия, точнее с тысяча пятьсот восемьдесят четвертого года, и появляется каждый раз перед смертью кого-нибудь из членов нашей семьи.
— Если ж на то пошло, лорд Кентервиль, и у домашнего врача такая же привычка. Однако, сэр, привидений не бывает, и, мне кажется, природа вряд ли пойдет на уступки и согласится изменить свои законы даже в угоду английским аристократам.
— Конечно, вы, американцы, ближе к природе, — ответил лорд Кентервиль, который не вполне уяснил себе смысл последнего замечания мистера Отиса. — Ну что ж, если вы согласны иметь у себя в доме привидение, значит всё в порядке. Но не забывайте, что я вас предупреждал.
Через несколько недель после этого разговора все формальности были закончены, и к концу сезона посол и его семья отправились в Кентервильский замок. Миссис Отис — в прошлом прославленная нью-йоркская красавица мисс Лукреция Р. Теппен с 53-й Западной улицы — сохранила и поныне значительную долю своей красоты, живость взгляда и безупречный профиль. Многие американские дамы, покидая родину, напускают на себя страдальчески-болезненный вид, считая, что это приобщит их к европейской утонченности, однако миссис Отис не совершила подобной ошибки. Опа обладала блестящим здоровьем и поистине поразительными запасами жизнерадостности. В общем, во многих отношениях она была настоящей англичанкой и являла собой прекрасный пример того, что теперь мы ничем не отличаемся от американцев, если, разумеется, не считать языка. Старшего сына Отисы в припадке патриотизма назвали Вашингтоном, о чем он не переставал скорбеть. Этот светловолосый молодой человек довольно приятной наружности, по-видимому, готовил себя к карьере дипломата, так как в течение трех сезонов дирежировал котильоном в нью-портском казино и даже в Лондоне прослыл великолепным танцором. Он питал неумеренную приверженность к гардениям и к родословным пэров, — это была его единственная слабость. Во всем остальном он отличался редким благоразумием. Пятнадцатилетняя мисс Вирджиния К. Отис была прелестной девочкой, грациозной как газель, с открытым и доверчивым взглядом больших голубых глаз. Она слыла истинной амазонкой и однажды, поскакав наперегонки с лордом Билмоном, два раза объехала вокруг парка на своем пони и перед самой статуей Ахиллеса обошла старого лорда на целых полтора корпуса. Это привело в неописуемый восторг юного герцога Чеширского, и он немедленно сделал ей предложение, за что опекуны в тот же вечер отправили его обратно в Итон, невзирая на пролитые им потоки слез. После Вирджинии шли двое близнецов, которых обычно называли «звезды и полосы», намекая на их близкое знакомство с розгой. Это были премилые сорванцы и, если не считать почтенного посла, единственные настоящие республиканцы в семье.
Кентервильский замок находился в семи милях от ближайшей железнодорожной станции Аскот, поэтому мистер Отис телеграфировал, чтобы за ними прислали экипаж, и всё семейство в прекрасном расположении духа пустилось в путь. Стоял чудесный июньский вечер, и в теплом воздухе слышался легкий запах сосны. Время от времени до Отисов доносилось сладкое воркование лесного голубя, самозабвенно наслаждавшегося собственным голосом, иногда в зарослях шуршащего папоротника мелькала блестящая грудка фазана. Маленькие белки поглядывали с веток буков на проезжавший мимо них экипаж, а зайцы, мелькая белыми хвостиками, бросались наутек через мшистые кочки и кустарник. Но как только экипаж въехал в аллею, ведущую к Кентервильскому замку, небо заволокло тучами, в воздухе, казалось, застыла странная тишина, большая стая грачей бесшумно пронеслась над головами Отисов, и не успели они войти в дом, как на землю упали первые тяжелые капли дождя.
На крыльце их поджидала пожилая женщина в аккуратном черном шелковом платье, белоснежном переднике и чепце. Это была миссис Амни, экономка, за которой миссис Отис по настоятельной просьбе леди Кентервиль согласилась сохранить ее прежнее место. Когда Отисы вышли из экипажа, миссис Амии почтительно присела перед каждым из членов семьи и произнесла старомодное приветствие: «Милости просим в Кентервильскин замок!» Следуя за ней, они миновали красивый старинный холл в стиле Тюдоров и прошли в библиотеку — длинную комнату, обшитую панелями из черного дуба, с низким потолком и огромным окном с цветными стеклами. Здесь был накрыт чай; скинув пледы, Отисы сели за стол и, пока миссис Амни прислуживала им, принялись осматривать комнату.
Вдруг миссис Отис заметила на полу, прямо перед камином, темно-красное пятно и, ничего не подозревая, обратилась к миссис Амни:
— Здесь, кажется, что-то пролито.
— Да, мадам, — тихо ответила старая экономка, — здесь пролита кровь.
— Фу, какая гадость! — воскликнула миссис Отис. — Меня совсем не устраивают кровавые пятна в комнатах. Велите его немедленно стереть!
Старая женщина улыбнулась и проговорила так же тихо и таинственно:
— Это кровь леди Элеоноры, которая погибла на этом самом месте в тысяча пятьсот семьдесят пятом году от руки собственного мужа — сэра Саймона Кентервиля. Сэр Саймон пережил ее на девять лет и исчез при весьма загадочных обстоятельствах. Тела его так и не нашли, а его грешная душа всё еще бродит по замку. Это кровавое пятно вывести невозможно, к тому же оно всегда восхищает туристов и других посетителей.
— Ерунда, — воскликнул Вашингтон Отис, — идеальный пинкертоновский пятновыводитель и очиститель «Чемпион» уничтожит его в одну минуту!
И не успела пораженная экономка опомниться, как он опустился на колени перед камином и начал ожесточенно тереть пол маленькой черной палочкой, напоминавшей косметический карандаш. Через несколько мгновений от кровавого пятна и следа не осталось.
— Я знал, что очиститель не подведет! — победно воскликнул Вашингтон, обводя взглядом своих восхищенных родных. Но не успел он произнести эти слова, как мрачную комнату озарила ослепительная вспышка молнии, устрашающий удар грома заставил всех вскочить на ноги, а миссис Амни упала в обморок.
— Удивительно мерзкий климат, — спокойно заметил посол, зажигая длинную индийскую сигару. — Видно, старушка Англия так перенаселена, что хорошей погоды здесь на всех просто не хватает. Я всегда был того мнения, что Эмиграция — единственное спасение для этой страны.
— Дорогой Хайрэм, — воскликнула миссис Отис, — что нам делать с экономкой, которая падает в обморок?!
— А ты удержи с нее, как за разбитую посуду, вот она и перестанет, — предложил посол.
И действительно, через несколько минут миссис Амини пришла в себя. Однако не было сомнения, что она глубоко потрясена, и перед тем, как уйти, она самым серьезным образом сказала мистеру Отису, что дому грозит беда.
— Я, сэр, — проговорила она, — собственными глазами видела такое, от чего у каждого христианина волосы встали бы дыбом. Много, много ночей не сомкнула я глаз из-за ужасов, которые здесь творились.
Мистер и миссис Отис горячо заверили честную служанку, что они не боятся привидений, и, призвав благословение божье на своих новых хозяев, а также договорившись о прибавке к жалованию, старая экономка неверными шагами удалилась в свою комнату.
Всю ночь неистовствовала буря, но никаких особых происшествий не случилось. Однако, когда наутро Отисы спустились к завтраку, отвратительное кровавое пятно спова было на прежнем месте.
— Думаю, что очиститель «Чемпион» тут ни при чем, — сказал Вашингтон. — Ведь я пробовал его на самых разных пятнах. Видно, это дело рук привидения.
Он еще раз стер пятно, но на следующее утро оно появилось снова. Обнаружили его и па третье утро, хотя накануне вечером мистер Отис собственноручно запер библиотеку и унес ключи к себе наверх. Теперь уже вся семья была заинтригована; мистер Отис начал склоняться к мысли, что, отрицая существование привидений, он, пожалуй, подходил к вопросу слишком догматически; миссис Отис заявила о своем намерении вступить в Общество исследователей трансцендентальных явлений, а Вашингтон написал длинное письмо фирме «Майерс и Подмор», в котором сообщал
об устойчивости кровавых пятен, возникших в результате преступления. Наступившая затем ночь навсегда развеяла все сомнения в реальности призраков.
День выдался теплый и солнечный; вечером, когда стало прохладней, вся семья отправилась прокатиться. Домой они вернулись часов в девять, и им был подан легкий ужин. Разговор за столом отнюдь не касался привидений, так что на этот раз не могло быть и речи о психологической подготовке, которая столь часто предшествует необъяснимым потусторонним явлениям. Как я впоследствии узнал от мистера Отиса, за столом обсуждались обычные темы, составляющие предмет разговора всякой культурной американской семьи из высших слоев общества. Говорили о неоспоримом превосходстве актрисы Фанни Давенпорт над Сарой Бернар; о том, что даже в лучших английских домах никогда пе получишь настоящих гречневых оладий, маисовой каши и початков; о роли Бостона в формировании мировой культуры; о преимуществах отправки багажа по квитанциям при железнодорожных путешествиях и о благозвучии нью-йоркского произношения по сравнению с тягучей речью лондонцев. О сверхъестественном никто не заговаривал, никто и словом не помянул сэра Саймона де Кентервиля. В одиннадцать часов все разошлись по своим комнатам, и к половине первого огни в доме погасли. Через некоторое время мистер Отис проснулся от какого-то странного шума, раздавшегося в коридоре, неподалеку от его комнаты. Казалось, будто лязгает железо и звуки эти с каждой минутой приближаются. Мистер Отис тотчас встал, чиркнул спичкой и взглянул на часы. Стрелки показывали ровно час ночи. Посол был совершенно спокоен и, пощупав пульс, убедился, что я;ара у него нет. Загадочный шум продолжался, и мистер Отис явственно различил звук шагов. Он надел ночные туфли, достал из несессера небольшой продолговатый флакон и открыл дверь. Прямо перед собой в слабом свете луны он увидел старика самого ужасного вида. Глаза его горели, словно пылающие угли, спутанные волосы свисали до плеч, одежда старинного покроя была покрыта грязью и превратилась в лохмотья, а руки и ноги были закованы в кандалы, соединенные тяжелыми ржавыми цепями.
— Уважаемый сэр, — обратился к нему мистер Отис, — извините меня, но я вынужден просить вас смазать ваши цепи. Вот вам для этой цели флакон смазочного масла «Восходящее солнце Таммани». Говорят, его действие сказывается после первого же употребления. Вы убедитесь в этом, прочитав приведенные на обертке отзывы видных представителей нашего духовенства. Я оставляю его вот здесь, рядом с подсвечником. Если вам потребуется, буду рад ссудить вас новой порцией.
С этими словами американский посол поставил флакон на мраморный столик и, закрыв за собой дверь, отправился спать.
С минуту кентервильский призрак стоял неподвижно, оцепенев от вполне понятного возмущения; затем, в сердцах швырнув пузырек на пол, он с глухими стенаниями помчался по коридору, излучая жуткий зеленый свет. Но не успел он добраться до верхней площадки широкой дубовой лестницы, как распахнулась дверь одной из комнат, на пороге появились две маленькие, одетые в белое фигурки и мимо его головы просвистела большая подушка. Сообразив, что нельзя терять ни минуты, призрак поспешил воспользоваться для бегства четвертым измерением и исчез сквозь деревянную обшивку стены, после чего в доме снова воцарилась тишина.
Очутившись в маленькой потайной комнате в левом крыле замка, призрак прислонился к лунному лучу, чтобы перевести дух, собраться с мыслями и обдумать создавшееся положение. Никогда еще за все триста лет его блестящей карьеры ему не наносили столь грубого оскорбления. Он вспомнил, как напугал до нервного припадка вдовствующую герцогиню, внезапно представ перед ней, когда, вся в кружевах и бриллиантах, она стояла перед зеркалом; как довел до истерики четырех служанок тем, что, осклабившись, выглядывал из-за портьер в одной из запасных спален, как задул свечу у священника местного прихода, когда тот поздно вечером шел из библиотеки, и несчастный, получив нервное расстройство, находился с тех пор на попечении сэра Уильяма Галла; на память ему пришла и старая мадам де Тремульяк, — проснувшись однажды на рассвете, она увидела, что в кресле у камина сидит скелет и с увлечением читает ее дневник. Потом она шесть недель пролежала с воспалением мозга, а когда поправилась, вернулась в лоно церкви и навсегда порвала всякие отношения с этим отъявленным вольнодумцем мсье де Вольтером. Приятно было вспомнить и ту страшную ночь, когда беспутного лорда Кентервиля нашли умирающим от удушья с застрявшим в горле бубновым валетом и на смертном одре лорд признался, что на эту карту мошеннически выиграл в Кроксфорде у Чарльза Джемса Фокса пятьдесят тысяч фунтов. При этом он клялся, что проглотить валета его заставил кентервильский дух. В памяти призрака всплывали все его блестящие успехи, все жертвы, начиная с дворецкого, который застрелился в буфетной, когда увидел, что в окно к нему стучит зеленая рука, и кончая прелестной леди Статфилд, — бедняжка вынуждена была всю жизнь носить на шее черную бархотку, чтобы скрыть следы пяти пальцев, отпечатавшихся на ее белоснежной шее, и в конце концов утопилась в пруду за Королевской аллеей, где разводили карпов. С эгоистическим наслаждением истинного художника перебирал он в памяти свои наиболее эффектные появления и с горькой усмешкой вспоминал то свой последний выход в роли Красного Рубена, или Душителя Младенцев, то дебют в качестве Верзилы Гибеона — Вампира с Бексийского Болота. А какой фурор он произвел, когда в один прекрасный июньский вечер вышел на площадку для тенниса и всего-навсего сыграл в кегли собственными костями! И подумать только, что после таких подвигов являются какие-то пропитанные современным духом презренные американцы, начинают потчевать его смазочным маслом и швыряют в голову подушки. Смириться с этим было невозможно. А кроме того, как известно из истории, ни с одним привидением не обходились подобным образом. Посему он решил мстить и до рассвета оставался погруженным в глубокое раздумье.
3
Когда на следующее утро семейство Отисов встретилось За завтраком, разговор некоторое время вертелся вокруг призрака. Естественно, посол был порядком уязвлен, что его подарок отвергли.
— Я вовсе не собираюсь оскорблять привидение, — заявил он, — и между прочим должен заметить, что, принимая во внимание длительный срок, проведенный им в этом доме, швырять в него подушками по меньшей мере невеяс-ливо. (Нужно с прискорбием признаться, что этот справедливый упрек близнецы встретили взрывами хохота.) Но с другой стороны, — продолжал посол, — если привидение действительно не пожелает пользоваться смазочным маслом, придется отобрать у него цепи. Глаз не сомкнешь, когда возле самой спальни так грохочут.
Однако целую неделю их никто не беспокоил, и только неизменное появление кровавого пятна на полу в библиотеке возбуждало всеобщее внимание. Это действительно было очень странно, так как на ночь мистер Отис сам запирал двери, а окна закрывались ставнями. Много толков вызывала также склонность пятна менять окраску подобно хамелеону. То оно было темно-красным, почти коричневым, то цвета киновари, то принимало сочный пурпурный оттенок, а однажды, когда Отисы собрались в библиотеке, чтобы помолиться всей семьей согласно патриархальным обычаям приверженцев свободной американской реформатской церкви, они увидели, что пятно стало изумрудно-зеленым. Разумеется, такие калейдоскопические изменения весьма забавляли всех членов семьи, и за ужином по этому поводу Заключались веселые пари. Единственным человеком, не принимавшим участия в шутках, была маленькая Вирджиния. По каким-то необъяснимым причинам она при виде пятна всегда расстраивалась, а в то утро, когда оно стало изумрудно-зеленым, даже чуть не заплакала.
Вторично призрак явился Отисам в ночь на понедельник. Едва они улеглись спать, как их поднял на ноги страшный грохот в холле. Сбежав по лестнице, они обнаружили, что тяжелые рыцарские доспехи, стоявшие у стены, обрушились на каменный пол, а в кресле с высокой спинкой сидит кентервильское привидение и, страдальчески морщась, растирает коленки. Близнецы, захватившие с собой игрушечные ружья, тут же дали по нему залп сушеным горохом с меткостью, которой можно достичь лишь путем долгих и старательных упражнений над учителем чистописания. Американский посол со своей стороны навел на привидение револьвер и согласно калифорнийскому этикету скомандовал: «Руки вверх!» Взвыв от ярости, призрак сорвался с кресла, промчался сквозь Отисов, словно тумап, и, задув по пути свечу Вашингтона, оставил их в полной темноте. Достигнув верхней площадки лестницы, он остановился передохнуть и решил пустить в ход свой излюбленный прием — разразиться сатанинским смехом. Этот номер всегда ему удавался. Говорили, что от этого смеха за одну ночь поседел парик лорда Рэйкера, а три французские гувернантки, служившие у леди Кентервиль, заслышав его, одна за другой взяли расчет, не проработав и месяца. Вспомнив об этом, призрак закатился таким леденящим душу хохотом, что под старыми сводами всё задрожало и загудело, но не успело ужасное эхо замолкнуть, как рядом отворилась дверь и па площадку вышла миссис Отис в голубом капоте.
— Вам, кажется, нездоровится, — сказала она. — Вот настойка доктора Добелла, советую попробовать. Это пРе-красное средство от несварения желудка.
Призрак свирепо уставился на псе и тут же принял необходимые меры, чтобы обернуться большим черным псом, — ртот мастерской трюк снискал ему когда-то заслуженную славу и, по мнению домашпего врача, послужил причиной хронического слабоумия дядюшки лорда Кентервиля—достопочтенного сэра Томаса Хортона. Но тут послышались шаги, и призраку не удалось осуществить свой коварный замысел. Он ограничился тем, что начал слабо фосфоресцировать, и, когда близнецы подбежали к нему, растаял в воздухе с протяжным замогильным стоном.
Вернувшись в свою комнату, призрак почувствовал себя совершенно разбитым и дал волю обуревавшему его негодованию. Вульгарность близнецов и грубый материализм миссис Отис были, конечпо, возмутительны, но самым досадным показалось ему то, что он не мог больше носить доспехи. А ведь он надеялся, что даже современные американцы, увидев его в роли призрака в латах, затрепещут, если не от страха, то хотя бы из уважения к своему национальному поэту Лонгфелло, за стихами которого, полными прелести и изящества, он и сам не раз коротал время, когда семейство Кентервилей уезжало в Лондон. Кроме того, это были его собственные доспехи. В них он очень удачно выступил на Кенильвортском турнире и удостоился высокой похвалы самой королевы-девственницы. А теперь, когда он попытался снова надеть их, тяжесть нагрудной брони и стального шлема оказалась для него непосильпой, он с грохотом рухнул на каменный пол, жестоко ободрал колени и расшиб костяшки правой руки.
После этого случая он совсем расхворался и песколько дней просидел в своей комнате, выбираясь из нее только, чтобы иоддерясивать в надлежащем виде кровавое пятно в библиотеке. Однако благодаря строгому соблюдению режима он наконец поправился и решил предпринять третью попытку нагнать страх на посла и его семейство. Для этой цели он назначил пятницу семнадцатого августа и, посвятив весь день изучению своего гардероба, выбрал в конце концов широкополую шляпу с красным пером, саван с оборочками у ворота и на запястьях и ржавый кинжал. К вечеру разыгралось ненастье, полил дождь и поднялся такой ветер, что все окна и двери старого дома скрипели и дребезжали. Такая погодка была как раз по душе призраку. Он наметил следующий план действий: сначала он осторожно проберется в комнату Вашингтона Отиса и, стоя в ногах постели, тихо пробормочет ему нечто невнятное, а потом под звуки торжественной музыки трижды вонзит себе в горло кинжал. На Вашингтона он затаил особую обиду, ибо знал, что этот молодой Отис имел дурную привычку уничтоя;ать с помощью пятновыводителя Пинкертона знаменитое кровавое пятно в кентервильской библиотеке. Заставив наглого и безрассудного юнца самым постыдным образом дрожать от страха, он проследует в спальню посла и, возложив холодную липкую руку на лоб миссис Отис, примется пашептывать на ухо ее перепуганному супругу ужасные тайны склепа. Что касается маленькой Вирджинии, то тут призрак еще не решил окончательно, как ему поступить. Она ни разу ничем не обидела его, а к тому же была миловидной и доброй. Пожалуй, сказал он себе, хватит с нее пары глухих стонов из глубины платяного шкафа, ну, а если она не проснется, он уцепится скрюченными пальцами за ее одеяло и начнет судорожно дергать его. Близнецов же призрак решил проучить как следует. Прежде всего он, конечно, сядет к ним на грудь, пусть задыхаются, мучаясь в кошмаре. Потом, пользуясь тем, что их кровати стоят рядом, недурно будет застыть между ними, приняв вид зеленого, окоченевшего мертвеца, и стоять так, пока они не оцепенеют от ужаса, а тогда можно сбросить саван и начать ползать по комнате, блестя костями и вращая одним глазом, как того требует роль Немого Даниела, или Скелета* Самоубийцы. В этой роли он уже не раз имел огромный успех и считал ее не менее выигрышной, чем свой коронный номер — Мартин-маньяк, или Замаскированная Загадка.
В половине одиннадцатого он услышал, что семейство Отисов отправилось спать. Некоторое время он с раздрая{е-нием прислушивался к диким взрывам смеха и визгу, долетавшим из комнаты близнецов, которые с беззаботностью школьников резвились перед тем, как лечь спать. Но вот в четверть двенадцатого всё стихло, и, как только часы пробили полночь, призрак двинулся в путь. В оконные стекла била крыльями сова, на верхушке старого тиса закаркал ворон, ветер, рыдая, словно осужденная душа, блуждал по дому, а Отисы безмятеяшо спали, не подозревая об уготованной им участи, и ровный храп американского посла, заглушая вой ветра и шум дождя, разносился по всему замку. Искривив старческий рот в злорадной, жестокой усмешке, призрак, крадучись, вышел из-за обшивки стены, и луна спрятала свой лик в тучах, когда он тихонько пробирался мимо окна-фонаря, где золотом и лазурью сверкал его собственный герб и герб убитой им жены. Словно зловещая тень, скользил оп всё дальше и дальше, и казалось, сама темнота с отвращением сторонится его. Одни раз ему почудилось, что его кто-то окликнул, он остановился, но оказалось, что это залаяла собака на соседней ферме, и он побрел дальше, бормоча витиеватые проклятия шестнадцатого века и время от времени пронзая воздух ржавым кинжалом. Наконец он добрался до угла коридора, ведущего в спальню несчастного Вашингтона» Здесь он с минуту помедлил, и ветер взметнул его длинные седые космы и заиграл саваном, собирая зловещий наряд в причудливые, фантастические складки. Но вот пробило четверть первого, и призрак понял, что час настал. Тихонько хихикая, оп завернул за угол, но в ту же секунду с испуганным, жалобным воплем отпрянул назад, закрыв побелевшее лицо длинными костлявыми руками. Прямо перед ним возвышалось чудовищное привидение, неподвижное, как статуя, и невероятное, как плод фантазии сумасшедшего. Его лысая голова блестела, черты одутловатого, круглого и бледного лица искаяга.та гпусная, будто навеки застывшая усмешка. Глаза пылали багровым огнем, рот изрыгал пламя, а под белоснежным покровом его одеяния, как две капли вода похожего на саван самого кентервильского призрака, угадывался богатырский торс. На груди этого нового привидения висела дощечка, испещренная какими-то незнакомыми древними письменами. Вероятно, то был реестр его позорных деяний, список кошмарных пороков, жуткий перечень преступлений. В правой руке, высоко поднятой над головой, привидение сжимало кривую блестящую саблю.
До сих пор кентервильскому призраку не приходилось встречать себе подобных, и потому немудрено, что он струсил не на шутку. Метнув еще один взгляд на устрашающую фигуру, он опрометью бросился в свою комнату, путаясь в складках длинного савана. На бегу он обронил кинжал, который угодил в сапог посла и наутро был извлечен оттуда дворецким. Оказавшись наконец у себя в комнате, наедине с самим собой, призрак упал на узкий соломенный тюфяк и спрятался с головой под одеяло. Однако, спустя некоторое время, к нему вернулось мужество, всегда отличавшее Кентервилей, и он решил, что, как только начнет светать, он отправится на переговоры со своим собратом. II когда первые лучи зари посеребрили верхушки окрестных холмов, он устремился к тому месту, где встретился с отвратительным привидением. В конце концов он пришел к мысли, что два призрака даже лучше, чем один, и что, заручившись помощью и поддержкой нового друга, он легко разделается с близнецами. Однако когда он подошел поближе, взору его представилось страшное зрелище. По-видимому, с новым призраком что-то случилось: в глазах его погас огонь, сверкающая сабля выпала из рук, а сам он в неловкой и напряженной позе привалился к стене. Кентервильский призрак кинулся к нему, дотронулся до него рукой, и тут — о ужас! — голова привидения отделилась от туловища и покатилась по полу, тело поникло, и кентервильский призрак обнаружил, что сжимает в руках кисейную занавеску, а у ног его валяются швабра, кухонный нож и выдолбленная брюква! Не в силах постичь это странное превращение, он с лихорадочной поспешностью схватил дощечку и при слабом утреннем свете прочитал следующие уничтожающие слова:
ПРИЗРАК ОТИСОВ!
ЕДИНСТВЕННЫЙ ПОДЛИННЫЙ И НАСТОЯЩИЙ!
ОСТЕРЕГАЙТЕСЬ ПОДДЕЛОК!
ВСЕ ПРОЧИЕ — ФАЛЬСИФИКАЦИЯ!
В один миг он понял всё. Его обманули, перехитрили и одурачили. В глазах призрака появился блеск, свойственный всем доблестным Кентервилям. Он стиснул беззубые челюсти и, воздев к небу иссохшие руки, поклялся в затейливой манере старой школы, что, как только дважды прозвучит трубный глас веселого шантеклера, бесшумною стопою пройдет по замку смерть и хлынет кровь рекой.
Не успел он произнести эту страшную клятву, как на черепичной крыше соседней фермы закричал петух. Призрак залился тихим злобным смехом и стал ждать. Он ждал час, другой, по по какой-то неизвестной причине петух не торопился кричать еще раз. Наконец в половине восьмого явились служанки, и призраку пришлось прекратить свое зловещее бдение. Размышляя о тщете надежд и о крушении гордых замыслов, он прокрался к себе. В своей комнате призрак просмотрел несколько старинных книг о рыцарских обычаях, которыми страстно увлекался, и пришел к выводу, что никогда еще не случалось, чтобы после такого заклятия шантеклер не пропел дважды.
— Погибель возьми эту негодную птицу, — пробормотал он, — а было время, когда добрым моим копьем я бы проткнул ей глотку и заставил ее кричать, хотя бы в предсмертной муке!
С этими словами он улегся в уютный свинцовый гроб и пролежал в нем до вечера.
4
Весь следующий день призрак чувствовал себя очень слабым и усталым. Сказывалось непосильное возбуждение последних четырех недель. Нервы у него совершенно расшатались, и он вздрагивал при малейшем шорохе. Пять дней оп не выходил из комнаты, решив в конце концов поступиться кровавым пятном на полу в библиотеке. Если Отисам оно нне нужно, что ж, значит они его не заслуживают. По-видимому, это люди грубого материального склада, неспособные постичь высокую символику доступных чувствам явлений. Иначе обстояло дело с призрачными видениями и законами существования астральных тел, — эти вопросы от него не зависели. Поэтому он вынужден был аккуратно исполнять свои обязанности и раз в неделю обходить коридоры, а в первую и третью среду каждого месяца издавать невнятное бормотание, спрятавшись в огромном окне-фонаре, и он не представлял себе, как ему удастся, не запятнав чести, уклониться от выполнения своего долга. Конечно, жизнь его была далеко не безгрешной, но ко всему сверхъестественному он относился крайне добросовестно. Итак, в три следующие субботы оп, как обычно, проходил дозором по замку, с полуночи до трех часов, изо всех сил стараясь, чтобы его никто не увидел и не услышал. Для этого он закутывался в черный бархатный плащ, снимал башмаки и, затаив дыхание, осторожно ступал по старым, изъеденным половицам. Вдобавок ко всему он неукоснительно смазывал цепи маслом «Восходящее солнце». Нужно сказать, что на Эту крайность он согласился лишь после долгой внутренней борьбы. Но всё-таки однажды, когда семейство Отисов обедало, он проскользнул в спальню посла и похитил флакон с маслом. Сначала, пользуясь им, он чувствовал себя несколько униженным, однако у него хватило здравого смысла признать, что это изобретение заслуживает всяческих похвал и в известной степени оказывает ему помощь. Тем не менее, несмотря на все эти ухищрения, его преследователи не давали ему покоя. Поперек коридора постоянно натягивались веревки, и он не раз падал, спотыкаясь о них в темноте. А однажды, прохаживаясь по замку в костюме Черного Исаака, или Охотника из Хоглейских Лесов, он сильно расшибся, растянувшись на полу, который близнецы намазали маслом, отчего коридор от входа в гобеленную до дубовой лестницы превратился в настоящий каток. Это оскорбление привело его в такое бешенство, что он дал клятву предпринять последнюю попытку восстановить свое попранное достоинство и пошатнувшееся положение в обществе. Он решил на следующую же ночь выступить перед наглыми юными итонцами в своей нашумевшей роли Неистовый Руперт, или Граф без Головы. В этом обличье он не появлялся уже лет семьдесят, точнее говоря, с тех пор, как, представ в таком виде перед хорошенькой леди Барбарой Модиш, до того напугал ее, что она тут же отказалась от помолвки с дедушкой нынешнего лорда Кентервиля и сбежала в Гретна Грин с красавцем Джеком Каслтоном. При этом она заявила, что никакие блага в мире не заставят ее породниться с семьей, которая позволяет такому противному привидению разгуливать в сумерках по террасе. Несколько лет спустя у бедняги Джека была дуэль на Вондсвортском выгоне с лордом Кентервилем, где последний застрелил своего соперника, а леди Барбара, сердце которой было разбито, в том же году умерла в Танбридж Уэлсе. Словом, выход призрака в этой роли несомненно удался. Однако этот образ требовал очень сложного грима (если только такой театральный термин уместен в связи со столь загадочным, сверхъестественным явлением, или, выражаясь научно, с одной из величайших тайн сверхчувственного мира), и привидению потребовалось целых три часа, чтобы привести себя в надлежащий вид. Наконец всё было готово, и он остался очень доволен своей внешностью. Правда, высокие кожаные ботфорты — неотъемлемая принадлежность выбранного им костюма — оказались великоваты, к тому же куда-то запропастился один из седельных пистолетов, по в общем призрак был вполне удовлетворен своим нарядом и в четверть второго выскользнул из-за обшивки и, крадучись, заспешил по коридору. Добравшись до комнаты близнецов, которая, кстати сказать, из-за цвета драпировок называлась Голубой спальней, он обнаружил, что дверь в нее приоткрыта. Стараясь обставить свое появление как можно более эффектно, он рывком распахнул дверь, и в ту же секунду на него опрокинулся тяжелый кувшин с водой, вымочив его до нитки и пролетев в двух дюймах от его левого плеча. Из-под балдахина старинной кровати тотчас донесся сдержанный визг восторга. Нервы призрака не выдержали столь жестокого испытания, и он со всех ног помчался в свою комнату, а весь следующий день мучился сильнейшей простудой. Во всей этой истории утешительным было только то, что на этот Раз он не захватил с собой голову, так как в противном случае последствия могли бы оказаться весьма плачевными.
--->>>