Галим СУЛЕЙМАНОВ
"НЕБЕСНЫЙ" КАПИТАН
"Пермь, УН КГБ.В семь сорок восемь московского времени 10 октября 1943 года в органы госбезопасности явился с повинной агент германских военных разведорганов
«Васильев», который сообщил о десантировании вместе с ним трех парашютистов на территории Горьковской области. Третьего следом за «Васильевым» должны были выбросить в районе станции Семеново, имеет задание осесть между Пермью и Свердловском, получил фиктивные документы на фамилию Ворсина.
Приметы «Ворсина»: рост 167, 30—32 лет, шатен, волосы зачесывает назад, хорошо вырисовывается лысина, шрам на нижней губе, походка косолапая, ноги кривые, одет в форму капитана интендантской службы, имеет при себе фибровый чемодан черного цвета.
Немедленно, обеспечив оперативный контакт с УН КГБ Горьковской и Кировской областей, организовать розыск и задержание «Ворсина», не допустить его оседания и легализации в районах сосредоточения оборонных предприятий Урала.
Центр».
Капитан Недобежкин, вернувшись в свой кабинет, внимательно перечитал только что полученную ориентировку. В течение часа, как требовала резолюция начальника областного управления, следовало
разработать и доложить подробный план оперативно-розыскных мероприятий.
Раскрыл атлас железных дорог, нашел станцию Семеново.
«А, — вспомнил он, — луковое раздолье!» Осенью тридцать девятого Недобежкин, получив перевод по службе из города Калинина в Пермь, повез жену на новое местожительство. Зинаида неохотно покидала родные ей края, считала, что едет в Сибирь, кот<Р рая, по ее разумению, начиналась где-то сразу за Горьким, в дремучих керженских лесах. В Семенове она хмуро глянула в окно вагона и ахнула от изумления. Вдоль поезда ходили местные, с ног до головы увешанные могучими луковыми связками.
В тверской стороне, на болотистых землях, этот слезоточивый овощ не удавался. И Зинаида просто ошалела от лукового изобилия, баснословной дешевизны. Она вытащила Федора на перрон, нагрузила его (добро, ехал в штатском) тяжеленными фиолетовыми и светло-желтыми плетями. С той запомнившейся станции ожила его женушка, перестала Сибири бояться...
Набрасывая план мероприятий, Недобежкин предусмотрел создание подвижной оперативной группы, которая должна стать заслоном на ближних подступах к Перми, постоянный контакт с горь-ковскими и кировскими транспортниками-чекистами и многое другое. Но главную роль в поисковой операции он отводил Верещагинскому оперпункту, выдвинутому на западную границу области. В создании его Недобежкин в свое время проявил особую настойчивость. «У нас штаты военного времени, лучших людей передали армейской контрразведке, — доказывали ему, — надо держать наличные силы в кулаке, не распыляться». «А разве плохо, — возражал он, — если этот кулак будет вытянут вперед?» В сентябре сорок первого управление направило в Верещагине двух опытных оперативников, они получили там жилье, перевезли семьи.
Поезд простучал колесами по входным стрелкам, ворвался на свободный путь, заскрежетал тормозными колодками. «Два Феди», — определил Семериков. Так диспетчеры называли для краткости машиниста Фетея Ивановича и его паровоз марки «ФД», сильнейший в мире локомотив, созданный незадолго до войны и названный именем первого чекиста Феликса Дзержинского. Фотей Иванович — орел-машинист. Недавно пришлось ему бессменно отработать 96 часов, вел на запад ответственнейший эшелон.
Семериков пошел вдоль поезда, прощупывая цепким глазом платформы с зачехленными танками. Охрана бодрствует, буксы не дымят, груз закреплен. Внимание привлек шум, возникший в середине состава, и он ускорил шаг. Навстречу боец с винтовкой за спиной вел упиравшегося мальчишку.
— Товарищ капитан, — обрадованно закричал боец, заметив Се-мерикова, — возьмите «зайца»! Замерзнет, на север едем!
Семериков быстро подошел, взял парнишку за руку.
— Давай сюда путешественника. А куда груз направляется — не кричи об этом на всю станцию.
Боец виновато вытянулся.
«Зайца» привел в оперпункт, усадил на диван, сел рядом.
— Кто таков, почему в воинском эшелоне? — строго спросил он, разглядывая парнишку в упор. Одежонка на нем перелатанная, но ухоженная. Ясно — бежал из дому, воевать охота.
— Вовкой зовут, — нехотя выдавил парнишка, озираясь. — В Ленинград еду, отец у меня там, если живой.
— Не рановато ли собрался? Блокада полностью еще не снята. Где жительство имеешь?
— В Сивинском районе. Воспитательница наша Марь Никоди-мовна померла летом. И Варька-сестренка померла.
— А, — вспомнил Семериков, — ты из тех, блокадных...
Минувшей зимой он вместе с районным начальством встречал тот печальный эшелон. Ждали ослабленных ленинградских детей, вывезенных через Ладожское озеро. Не думалось, что придется выносить из вагонов на руках чуть живые, легонькие тельца, толсто укутанные во всевозможную одежину. Мария Никодимовна, высокая и костлявая старуха в старомодных ботиках (позднее он узнал, что ей не было и тридцати лет), не давала относить в сторонку окоченевшие трупики, хваталась цепко за них, молча роняла крупные слезы из запавших глазниц. Явственно вспомнил Семериков, как нес к саням мальчика в просторной шапке-ушанке, лицо пепельно-серое, глаза закрыты. На ходу прикоснулся ухом к бледным губам — дышал парнишечка. Не Вовка ли это был?
— Шапка твоя где? — спросил он, и, перебарывая нахлынувшую жалость, резко встал с дивана, отвернувшись, зашарил на полке шкафа. Вытащил форменную фуражку, смахнул рукавом пыль с лакированного козырька.
— Бери носи, не теряй. От тезки твоего осталась. Зимой на фронт уезжал. Хороший был человек.
Пронзительно зазвонил телефон. На проводе — его непосредственный начальник и старший товарищ Федор Семенович Недо-бежкин.
— Семериков? Один в кабинете? Прими экстренное.
Семериков с присущей ему аккуратностью записывал содержание ориентировки о розыске «Ворсина». Подобные сообщения об объявленных в государственный розыск преступниках поступали часто. Их словесные портреты он и его боевой помощник Черных заучивали, имели в виду, «прочесывая» поезда и вокзалы. И только поставив точку, Семериков сообразил, что на этот раз ориентировка адресована прямо-таки сотрудникам оперпункта.
— Слу-у-шай, Федор Семенович, — враз взволновался он, — этот, упавший с неба, на Пермь нацелен, Верещагино ему не миновать. Вот спасибо тебе, Федор Семенович.
Недобежкин, слышно, ухмыльнулся:
— Спасибо абверу или там «Цеппелину» скажешь за небесный подарок. Срочно бери своего Черных, подключай милицию и военизированную охрану. Чтобы комар через сито не проскочил. Понял? Партийные органы проинформируй. Сообщай мне о ходе розыска. Все.
Дела-а. Он выглянул из кабинета, крикнул в коридорчик:
— Черных!
Хлопнула дверь соседней комнаты, старший лейтенант Черных появился у входа.
— Видишь этого товарища, Сергей Александрович? Отведи к моим, пусть покормят и спать уложат. Возвращайся бегом. В ближайшие сутки дома не появимся.
Черных и Вовка ушли. Семериков сел за телефон, потребовал усиления бдительности от начальников станций и их подчиненных, обратил особое внимание на появление военного с приметами «Ворсина».
Возвратившегося вскоре Черных он ознакомил с ориентировкой. Тот удовлетворенно поцокал языком, пробежав глазами текст. С таким «патретом» интенданту не затеряться. Волосы может сбрить, шрам на губе щетинкой прикрыть, а ухватик кавалерийский куда денешь?
— Надо полагать, — сказал Семериков, — горьковчане усиленно прочесывают район предполагаемой выброски агента. Недобежкнн намерен держать прямую связь с опергруппой, выехавшей на станцию Семеново. Какова наша задача? Прикинем варианты.
Нашли исходную точку на карте, сошлись головами над служебным расписанием поездов. Так... В нашу сторону четыре пассажирских. Проходят они через Семеново вечером и ночью. Приземлился «Ворсин», или как его там, около шести утра. Значит — что? Затаился в станционном поселке и ждет первого поезда. Ну-ка, что там вечером идет? Ага, свердловский. До нас ползет почти двое суток. Успеем подготовить встречу.
— Если бы так! — возразил Черных. — Болтаться в поселке он не станет. Когда «Васильев» явился с повинной? В семь сорок восемь. Прошло еще с полчаса, самое малое, пока наши взяли станцию под наблюдение. А прыгнул он с самолета когда? Считай, почти три часа «Ворсин» был вне всяких подозрений. Неужто не воспользовался? На его месте я бы подскочил на товарняке до Котельнича и въехал в город Киров с поездом северного направления. А там бы еще пересадочку сделал, чтобы нам головы задурить.
— Я бы, я бы, — проворчал Семериков. — С товарняка его на ближайшей станции снимут. Офицер на тормозной площадке! И пересадки не в его интересах: каждый раз трясти фальшивыми документами, добывать с большим трудом билеты. Давай все же держать иа прицеле свердловский, отбывающий из Семеново десятого вечером, точнее — через (он взглянул на часы) три часа шестнадцать минут. До его подхода чистить станем все поезда горьков-скОго и северного направлений. Идет?
Выйдя из оперпункта, они посетовали на безлунный темный вечер, на отсутствие батареек к карманным фонарикам, о коих хозяйственники управления обещали побеспокоиться еще на той неделе. Черных пошел в депо инструктировать железнодорожников, Семериков направился к Бурдину, начальнику линейного отделения милиции. Предстояло плотным частоколом перекрыть путь агенту противника на Урал.
Около полуночи Семериков и Черных в сопровождении двух милицейских работников выехали в Балезино, что в Удмуртии, где проходила граница между Горьковской и Пермской железными дорогами, начиналась зона их оперативного обслуживания. Проверяли пассажиров, ориентировали на розыск «Ворсина» работников станций и перегонов.
В Балезинском райотделе НКГБ шифровка с приметами агента уже была получена, оперативные работники действовали, не зная отдыха.
Из кабинета начальника райотдела майора Широбокова Семериков заказал срочный разговор с Недобежкиным. Пока ночные телефонистки соединяли с Пермью, договорился с майором о совместных действиях. Широбоков, поколебавшись, дал согласие на проверку собственными силами двух поездов, следующих за свердловским.
— Поможем, — сказал майор, — хотя и сильно измотаны мои ребята. Встречай в Верещагино, капитан.
Дали Пермь. Недобежкин сообщил, что час назад говорил с горьковчанами. С «Ворсиным» пока неясность. Проческа местности вокруг Семеново никаких следов не дала, кроме одной зацепочки. Жительница деревни Васильевка имела встречу с военным, спрашивавшим дорогу на Семеново. Жаль, приметы не зафиксировала в сумерках. Из Васильевки люди ходят в магазин на разъезд Захарове. Думай, Александр Андреевич, где он мог выскочить.
— Не ветра ли в поле ищем?—высказал сомнение Семериков.— Люк в самолете заклинило, парашют отказал, струсил, наконец...
— Ты эти настроения выбрось, — возмутился Недобежкин. — С балезинскимн территориальщиками сконтактировался? Добро. Полезет «Ворсин» через Верещагино, обязательно полезет.
В Верещагино возвратились под утро. Семериков, отпустив ребят по домам, прошел в комнату милиции при вокзале. В дежурке дремали, сидя на длинном топчане и чемоданах, десятка полтора военных. Разглядел погоны и малость струхнул. Растерзают... Завидев его, дежурный милиционер шустро вскочил и отрапортовал:
— Товарищ капитан, по вашему приказанию...
Семериков прервал его взмахом руки, но было уже поздно. Капитаны услышали, заворочались. Один из них, молодой, с узкими черными усиками, подскочил к Семерикову.
— Ты, капитан, поплатишься за свои фокусы! Бесцеремонно снимать с поезда... Я следовал за генералом, по личному распоряжению товарища Сталина. Это произвол! — срывающимся на визг начальственным голосом кричал щеголеватый капитан. Семериков, успевший оглядеть всех собравшихся, поднял руку, требуя внимания.
— Товарищи, это не произвол и не фокус, а вызвано оперативной необходимостью. Разыскивается опасный государственный преступник, скрывающийся под формой советского офицера. Сами понимаете, на лбу у него не написано. На вас подозрений нет, приношу извинения.
Военные запереглядывались, успокаиваясь, раздались голоса, как же теперь быть, чем оправдаться перед командирами.
— Все будет сделано в лучшем виде, — заверил Семериков.
Пока он, мысленно поругивая чересчур усердных помощников,
возился с капитанами, оформлял справки о причинах задержки, настал полдень. Заглянув домой на обед, он узнал, что Вовка не стал дожидаться решения своей судьбы, еще утром удрал, видимо на товарняке. С домашнего телефона Семериков позвонил в линейное отделение милиции, распорядился о задержании парнишки в чекистской фуражке.
270
Свинцовая тяжесть минувших бессонных суток давала себя знать. За столом в кабинете он подремал минут по десять урывками. Связывался по телефону со станциями, а также со своими коллегами, работавшими западнее Балезино. «Ворсин» пока нигде не «проклюнулся», хотя все билетные кассиры, десятки других работников транспорта располагали его приметами.
В прихожей послышалось гулкое топанье сапог, и в кабинет вошел Два Феди. В ватнике, подпоясанном узким ремешком, из-под низко надвинутого козырька форменной фуражки — орлиный нос.
— Фотей Иванович! — Семериков обрадованно вышел из-за стола, поздоровался за руку. — Проходи, садись...
— Некогда, — буркнул машинист,.— «Феликс» на заправке. Слушай, такое дело.
Фотей сегодня утром привел воинский эшелон в Балезино, отцепился, обратного груза не нашлось. Ждал выходного сигнала, чтобы возвращаться резервом. Тут подходит к паровозу военный. В чем дело? От поезда, говорит, отстал. Чемодан с вещами и документами уехал, надо догонять. Возьми, браток, на паровоз. И деньги сует — пачку тридцаток.
— Тут я, знаешь мой характер, — продолжал Фотей, — послал его куда следует.
— Эх, Фотей Иванович».
— Понял уж, что промашку дал. Надо было взять на паровоз да сюда к тебе представить. За кипятком, говорит, выскочил, а в руках ни котелка, ни чайника. Подозрительная личность.
Фотей ушел, озадачив Семерикова. Странный военный. Не «Ворсин» ли избрал такой метод передвижения? Нет, не укладывается по времени, рано ему быть в Балезино. Если только он, не дожидаясь в Семеново или Захарове пассажирского поезда, заскочил на тормозную площадку грузового. Такой вариант, между прочим, и предусматривал Черных. А он, Семериков, привязался к свердловскому поезду и упорствует, будто шпион телеграммой его оповестил.
Семериков встал и зашагал по кабинету. Ах, как он самоуверен! Выстроил версию прямолинейно, без запасных вариантов. Грузовые поезда, конечно же, идут без особых задержек, часто обгоняя пассажирские. «Ворсин», стремясь как можно быстрее оторваться от места приземления, мог зацепиться за любой проходящий поезд. А не забрался ли он в санитарный? Мы ж совсем забыли такую возможность.
Приоткрыв дверь кабинета, он кликнул своего боевого помощника и прошел к столу. Позвонил дежурному по станции. Санитарные поезда? Нет, за минувшие сутки не пропускали ни одного. Есть ли на подходе? Предупреждения не было — значит, в текущие сутки не ожидается. Два Феди? Пока здесь. Через полчаса пойдут с грузовым на Пермь.
Зашел Черных. Семериков рассказал ему о подозрительном военном, который пытался сесть на паровоз Фотея Ивановича. Как думает Сергей Александрович, похоже это на «Ворсина»? Сомнительно. А с другой стороны, не уловка ли врага? Изобразив отставшего от поезда, он, не рискуя липовыми документами, может покрыть приличное расстояние. Сигнал надо проверить.
— Вот и я так думаю, — заключил Семериков. — Два Феди на экипировке стоят. Сбегай, уточни приметы. Кочегар-беляночка у Фотея глазастая. Я, пока ходишь, начну проверку по линии.
Позвонил в Балезино. Дежурный линейного поста милиции сказал, что нет, отставшие от поезда военные к нему не обращались. Окол<4 десяти утра? Он заступил с двенадцати, рядовой Пантюхин до него дежурил. Найти Пантюхина и выяснить? Есть!
Что же скажет Пантюхин? Зафиксирован отставший или нет? Его мысли прервал требовательный звонок. Капитан Недобежкин из Перми:
— Как настроение, Александр Андреевич? Крепись, дорогой. Закончим войну — отоспимся. Что у тебя новенького?
Семериков докладывал, посматривая на часы. Где сейчас «небесный» капитан? Проследовал Котельнич, на подходе к Кирову, по его расчетам. Но есть большие сомнения. Упустил Семериков из виду грузовые и санитарные поезда...
— Не старайся объять необъятное, — посоветовал Недобежкин. — Все товарные, санитарные н прочие средства передвижения мы чистим на подходах к Перми. Не отвлекайся, работай по своей версии, она руководством управления одобрена.
-Подбодрил Федор Семенович. Семериков облегченно вздохнул. Положил трубку на рычаг — звонок из Балезино. Милиционер Пантюхин доложил, что к нему в указанное время действительно обращался пассажир поезда Москва — Новосибирск старший лейтенант Синюхин. Была дана телеграмма в Верещагине о снятии вещей с поезда. Приметы? Обыкновенные, товарищ капитан. Ноги? В сапогах. Нет, не кавалерист, на погонах пушечки.
Ага, вещи должны быть здесь. Семериков собрался было позвонить верещагинскому дежурному, но тут вернулся Черных, с порога дал знак отбоя, сел к приставленному столику.
— Беляночка у Фотея востра-а! Обрисовала того военного — будь спок. Ноги, спрашиваю, не ухватиком у него? Что вы, отвечает! Ноги стройные, походочка четкая, военная. Да поглядите сами: вон по перрону вышагивает. Можете лично его ноги проверить.
— Н-ну? — удивился Семериков. — Здесь, собственной персоной старший лейтенант Синюхин?
— А! — скис Черных. — Ты все наперед знаешь.
— Не огорчайся, — успокоил Семериков. — Радоваться надо зоркости людей наших.
Он посмотрел на часы, стал надевать шинель.
— В райком спешу, к первому. Ты малость отдохни и сходи в депо. Проинструктируй по новой все поездные бригады, какие там окажутся. Приметы сообщи. Приведи пример бдительности Фотея Ивановича. Вернусь — поедем навстречу свердловскому.
В Балезино (вторая поездка за сутки!) прибыли в пятом часу утра. Внимательно осмотрели спавших на скамейках и на полу вдоль стен пассажиров. Черных занялся выяснением, не попадал ли кто в поле зрения милиции. Семериков связался с райотделом НКГБ. Майор Широбоков подтвердил готовность проверить поезда, следующие за свердловским.
Дежурная в фуражке с красным верхом вышла на перрон и звякнула в старинный колокол. Пора на выход. Семериков повторил дислокацию. Начинают вчетвером с головы поезда. «Зри в ноги, — напомнил Черных сопровождающим их милиционерам, — ноги у него ухватом». Да, согласился Семериков, примета верная.
На первый вагон потратили около часу. Пассажиры спали как сурки. Пока-то расшевелятся, зевая и поругиваясь. С такими темпами до самой Перми проверка затянется. Стали поднимать людей решительней — в следующем вагоне за полчаса управились. Заскочили в спальный прямого сообщения. Черных заколебался. Надо ли генералов будить, время напрасно терять? Семериков настоял на своем. Чистить надо все, чтобы потом сомнений не было и лишней работы. В первом же купе оказался генерал.
— Иди к черту, — сказал он, не поднимая головы, когда Семериков встал в дверях и предложил приготовить документы для проверки. Заметив, что настырный капитан стоит и не собирается идти туда, куда его посылают, он приподнялся на локте. — Я директор эн-ского завода, это — мои военпреды. Не свети в глаза, убери свой вонючий фонарь.
Семериков доверительно прошептал:
— Извините, товарищ директор. Ищем весьма опасного преступника. Как раз на ваш завод нацелен.
Директор недоверчиво хмыкнул:
— Заливай подшипники! Ко мне, на мой завод? У меня такие ребята — мышь не проскользнет... Э, постой, капитан, чего с керосинкой ходите, не дают, что ли, электрические? Батареек нет? — Он полез, покряхтывая, в чемодан, вытащил горсть плоских батареек. — Держи гостинец из Москвы. Иди, лови кого надо.
Оставалось пройти шесть вагонов, когда под колесами застучали входные стрелки. Семериков глянул в окно — да, Верещагине уже. Скользнул взглядом по перрону. Эге, нашлась пропажа. Стрелок военизированной охраны, заплетаясь в полах тулупа, вел за руку Вовку. Семериков подозвал Черных.
— Продолжайте втроем с Семушиным и Мамаевым. Я сойду. Вовка нашелся. Да и балезинских товарищей надо встретить. Ни пуха...
С каждым проверенным вагоном убывала надежда. Версия Се-мерикова не оправдывалась, шарили в пустом поезде. Пересадку «Ворсин» наверняка сделал; похоже, Семериков это понял, только не признается. Вовка появился, видите ли, беспризорник ему важнее живого шпиона. Расщедрился — отдал следующие поезда соседям. А он, Черных, тянет верную пустышку. Ладно, задание он выполнит, дойдет до хвостового кондуктора.
На станции Чайковская стояли утомительно долго — пропускали на запад эшелоны с танками, пушками и самоходными установками. «Вперед, на Берлин!» — размашисто выведено мелом на стенке теплушки. Сердце Черных заныло ревностью. Дойдут ребята до Берлина, чужие страны и народы повидают. И он мог быть с ними, если бы не упрямство тех, кому попадали его рапорты.
Пока стояли на станции, обошли два вагона. Остался последний, хвостовой. В тамбуре наткнулись на раскрасневшуюся проводницу — подкидывала уголек в топку.
— В Семенове садился кто?— поинтересовался Черных. — Или в Захарово? Кто вышел в Котельниче? Быстро...
Проводница повернулась всем корпусом к нему, покачнулась, оперлась о стенку.
— Выходят и заходят. Станций много, я одна. Пассажиры у меня хорошие, «зайцев» нету.
Черных услышал запах водки, прошел в вагон. Раз выпила —> значит, «заяц» поднес, не иначе.
Проверяли тщательно, поднимали каждого пассажира. Что за народ едет! Время к обеду, а все спят, еду экономят. В предпоследнем купе взглядом зацепился за мужчину на нижней полке справа. Тот, заслышав топанье сапог, отвернулся к стене и начал натурально всхрапывать. «Заяц», — догадался Черных и кивнул старшине Се-мушину на пассажира. Старшина прошел в купе, потрогал за плечо мужчину в бязевой нижней рубашке.
— Ваш билет, гражданин!
Тот — ноль внимания. Посвистывает в обе ноздри, поджав к животу ноги в диагоналевых офицерских галифе. Старшина переглянулся с Черных, протянул руку, снял с крючка китель, висевший в изголовье. Мелькнули узкие интендантские погоны с четырьмя звездочками.
— Встаньте, гражданин, довольно дрыхнуть! — рявкнул старшина.
Капитан послушно вскочил, сел на полке. Глаза чистые — не спал, притворялся. Черных ощупал его взглядом снизу вверх. Бог ты мой! Ухватик законный. Шрам на нижней губе. Волосы жидкие, лысинка на темечке... Какая встреча!
С верхней полки свесил лохматую голову пассажир в галифе:
— Повежливей, старшина. Как с офицером обращаешься!
Старшина не повернул головы.
— Прошу не вмешиваться. Это, к вашему сведению, безбилетный пассажир, звания тут ни при чем.
Интендант виноватым голосом начал оправдываться:
— Билета действительно у меня нет. В кассе не было. Поймите, не к теще на блины едем в горячее военное время.
— Предъявите ваши документы, — отчеканил Черных, сдерживая рвущуюся из груди радость. Ай да Семериков! Точно рассчитал маршрут «небесного» капитана. — Где садились? В Захарове, значит... Куда следуете?
Старшина прижал к груди китель, провел по нему рукой сверху вниз и отдал капитану. Тот полез в грудной карман, протянул офицерскую книжку. Старшина передал ее Черных.
— Тэ-э-эк-с. Значит, Ворсин Сергей Викторович, — вслух прочел Черных для старшины, чтобы не было ни капли сомнений. — Место службы... Помощник командира девятьсот двадцать седьмого запасного артполка по интендантской службе. Одевайтесь, капитан, в вагоне свежо.
Капитан поднялся с полки, стал натягивать китель. Старшина нагнулся и прогладил карманы галифе. Ничуть не смутившись от нахальства милицейского старшины, капитан сел и потянулся под полку за сапогами. Стоп! Старшина отвел его руку, выгреб ногой сапоги, вынул портянки и тряхнул голенищами вниз.
— Где табельное оружие? — спросил Черных. Краем глаза он отметил, что рядовой Мамаев надежно подстраховывает их, держит руку на расстегнутой кобуре.
— Зря копаетесь, служивые, — миролюбиво ворчал капитан. —
Пора знать, что в тыловую командировку оружие не положено. Тем более — полк-то запасной.
Он неторопливо обулся, умело завернув портянки, притопнул каблуками.
— Понимаю, товарищи, служба у вас. Не сержусь за обыск. Может, присядем за столик? За наших, за геройское форсирование Днепра?
Старшина решил подыграть:
— Об чем разговор, товарищ капитан! За такое грех не выпить. Только сначала штраф за безбилетный проезд давайте оформим.
Черных остановил проходившую мимо проводницу:
— Начальника поезда сюда. Мигом! — И, обращаясь к «Ворсину», добавил: — Нехорошо, товарищ капитан. Проводницу подпоили. Ее с работы снимут, а дома семеро по лавкам, муж на войне погиб. Я понимаю, отблагодарить человека надо. Без билета посадила. Но не водкой же, согласитесь.
Старшина взял чемодан капитана, перекинул на руку его шинель. Черных освободил выход.
— Пройдемте в служебное купе, — сказал он радушно. — Небольшая формальность, к сожалению, необходима. Постараемся устроить вас в более приличный вагон.
В Шабуничах старшина Семушнн выскочил на перрон и сунул в руки дежурной записку от Черных.
— Срочно, милая, отправь телеграфом.
Старший лейтенант Черных сообщал в Пермь Недобежкину, копия— Верещагине, Семерикову: «Встречайте Перми везем капитана поезд 86 вагон 14».
Семериков в это время ожидал прибытия следующего пассажирского поезда, чтобы встретить балезинских чекистов и, если потребуется, вместе с ними закончить проверку вагонов. Запасная версия о возможной пересадке агента в Котельниче или Кирове держала Семерикова здесь, на прокопченном перроне. Хотя исход операции, он был уверен, уже решался на подходе к Перми, куда с каждым оборотом колес приближался свердловский поезд.
Основательно готовился капитан Недобежкин к первой встрече с германским шпионом. Приказал своим подчиненным по ниточке разобрать его одежду — нет ли в подкладке ампулы с ядом, адре- j сочка или пароля для связи с возможным резидентом.
Проведенный в служебном купе поезда личный обыск «Ворсина» дал следствию неопровержимые улики. В черном чемодане оказались 10-ваттная радиостанция, шифры и расписания связи, без малого сто тысяч рублей денег и пистолет с полной обоймой. Почему оружие в карман не переложил, держал на дне чемодана, запертого на ключ? Не собирался пускать его в ход, надеясь на крепость легенды? Документы ему, кстати, выправили не тяп-ляп. Недобежкин лично проверил. Запасной артиллерийский полк дислоцировался в Пермской области и там действительно ожидали капитана Ворсина, который был откомандирован из фронтового резерва. Тут противник поработал основательно. Ликвидировал подлинного Ворсина или выкрал документы? Запрос об этом в соответствующий отдел контрразведки «Смерш» отправлен час назад.
Разработан и утвержден начальством подробный план допроса. Разложены на приставном столике вещественные доказательства, изъятые при обыске. Он приказал ввести арестованного парашютиста.
«Ворсин» был в нательной рубашке, галифе и сапогах. Китель его, видимо, еще на досмотре. Строгим жестом Недобежкин указал ему на стул посреди кабинета.
— Итак, гражданин Ворсин, вы взяты с поличным. Рация и шифры доказывают принадлежность к агентуре вражеской разведки, то есть налицо преступление, предусмотренное Уголовным кодексом РСФСР. Шпионаж в пользу иностранного государства, с которым мы находимся в состоянии войны. За это, как вам должно быть известно, высшая мера наказания.
Следователь внимательно посмотрел в глаза арестованного, надеясь увидеть в них испуг, страх, ненависть. Нет на земле человека, который спокойно и буднично шел бы на расстрел. Все живое хочет жить. Но глаза «Ворсина» привели Недобежкина в некоторое замешательство.
— Товарищ капитан, — радостно заговорил арестованный. — Я не боюсь, я рад умереть на родной земле. Насчет «вышки» меня предупреждали в разведшколе, пугали пытками. Но разве можно чем-то запугать того, кто прошел их концлагеря, виде.» газовые камеры? Этот чемодан я сам собирался притащить сюда, если бы не задержали в поезде...
Недобежкин недовольно прервал подследственного. Продуманный в деталях план допроса (и одобренный начальством) начинал давать «просадку», как дом, из-под которого вынули фундамент. Добровольно и честно признается «Ворсин» или играет спектакль, сочиненный в германской разведшколе?
— Я вам не «товарищ», гражданин арестованный. А насчет повинной — дешевый прием. Кто хотел раскаяться в содеянном, тот немедля явился в органы государственной безопасности после выброса с самолета. Отвечайте на вопросы. Кто вы такой и каким образом завладели документами капитана Ворсина?
Арестованный скис. Но ровным, бесцветным голосом, подробно и без путаницы рассказал о себе. О подлинном Ворсине ничего сказать не может, не знаком, документы на его имя получил перед вылетом из Орши вместе с легендой. Сам он — Косарев Сергей Викторович, родился и вырос в пригороде Перми. Здесь у него мама, брат работает на авиамоторном заводе. Хотел с ними повидаться, проститься и — сюда с повинной. С сорокового года, как пошел в армию, не был в Перми.
«Расфилософствовался! — думал Недобежкин, аккуратно заполняя протокол допроса. Надеялся спасти свою шкуру, выслужиться перед фашистами, положение заиметь. Как же, не пень деревенский, три курса института прошел до армии. Да, Косарев, изменником Родины ты стал потому, что не был настоящим солдатом, верным воинской присяге, за свою жизнь дрожал».
Косарев, между тем продолжая повествование, старался подчеркнуть, что, как ни соблазняли, он не пошел служить в армию изменника Власова, погубившего 2-ю ударную армию и его, Косарева, в том числе. А согласие на сотрудничество с вражеской разведкой он дал единственно для того, чтобы вырваться из лагеря смерти и найти возможность отомстить за товарищей, погубленных в болотах под Любанью и за колючей проволокой концлагерей.
Федор Семенович слушал и не представлял себе, как можно сдаваться в плен, когда ты поставлен защищать свою Родину, когда за твоей спиной — матери, жены, дети! Патроны кончились — бей прикладом. Выбили из рук винтовку — зубами рви ненавистного врага.
В Туркестантской долине, где рядовым красноармейцем служил Федор Недобежкин в начале тридцатых годов, тоже бывали в схватках с озверевшими басмачами-головорезами критические моменты. И жажда мучила в знойных песках, и в окружение отдельными отрядами попадали. Но ведь не было случая, чтобы кто-то трусливо поднял руки. Потому что бились за правду и справедливость на земле. Грамогешки не хватало, газету по складам разбирали на коротких привалах. Но убежденность большевистская была железной.
Вот его, Недобежкина, возьми. Что было бы с ним, круглым сиротой, при старой власти? Чекисты определили беспризорника в детский дом. Сыг, обут, обогрет. Потом учеба в техникуме, комсомольская работа. Когда ему предложили служить в органах, он согласился без колебаний. Чекистам, которые вывели беспризорника в люди, он будет признателен всю жизнь. И в смертный бой готов идти, если понадобится. А этот сидит тут, ищет оправданий своей трусости, идейной бесхребетности. Противно слушать.
Недобежкин вызвал по внутреннему телефону своего помощника Виктора Широкова. Молча подал ему записку, подчеркнув слово «немедленно». Виктор, которого Недобежкин настойчиво приучал к ночным бдениям, был свеж и подтянут, несмотря на второй час ночи. А ведь тоже почти двое суток не спал, участвовал в создании оперативного' заслона на подступах к Перми.
— Слушай, Косарев, — вернулся он к допросу, перейдя на «ты». — Сказки тут про белого бычка не рассказывай. Следствие ждет правдивых показаний. И версия с оттягиванием явки с повинной рассчитана на простачков. Ну, где тут логика? Сначала он повидает мамочку, потом, поплакавшись, пойдет сдаваться в органы и принесет мамочке новое зло. Родственникам германского шпиона, ведь не поздоровится. И брата кто будет держать на заводе? Ты это предвидел и зла им не желал, надеюсь. Потому и намеревался, откушав домашних шанежек, отправиться в артполк и заниматься шпионской деятельностью. Разве не так?
«Не так, не так», — качал головой Косарев и молчал. Разговор для него потерял всякий смысл. Ему не верили.
Недобежкин терпеливо ждал, отложив ручку. Сейчас подследственный расхлюпится, начнет рвать на груди рубаху. Но Косарев молчал, безвольно опустив руки, склонив голову на грудь. Недобежкин встал и походил возле стола, открыл и закрыл сейф, шумно звякая ключами. Арестованный не поднимал головы. Не переиграть бы взятием на испуг. Если он действительно прошел через ад фашистских концлагерей, напугать его трудно. Надо менять тактику.
— Ладно, Косарев, — сказал он, — допустим, было все так, как ты показываешь следствию. Проверка определит, где истина и вымысел. Но есть одно обстоятельство, которое позволяет судить о твоей искренности тут же. Какой тайный знак ты должен был дать хозяевам, если бы вышел в эфир по принуждению?
Косарев встрепенулся, ожил.
— Есть такой знак, това... гражданин следователь. Шифровки я должен был подписывать псевдонимом «Мар». В случае же работы по принуждению советских органов контрразведки — поставить подпись «Мария».
Недобежкин подробно записывал. Арестованный, не ожидая наводящих вопросов, рассказал о полученном задании. Его хозяев интересовало все, что касалось авиастроения: новые марки моторов, их мощности, количество серийной продукции, применяемые сплавы. Недобежкин знал, что гитлеровская разведка с довоенного времени проявляла усиленный интерес к пермским авиадвигателям. Заброска агента-радиста говорила о том, что врагу так и не удалось заручиться надежным источником информации.
— Задание-то, прямо скажем, не по Сеньке шапка, — сказал Недобежкин, выслушав. — Ну, как бы ты, артиллерист, стал собирать сведения об авиации? В институте на кого учился? Учитель русского языка и литературы. В технике ни бельмеса. Брата инженера небось стал бы вербовать?
Косарев возмутился:
— Ничего я не собирался для врага вынюхивать. Мне бы только вырваться к своим да пушку в руки. Покрошил бы гадов!
В кабинет стремительно вошел Широков, положил бумагу на стол, с юношеским любопытством оглядел живого шпиона и нехотя вышел. Следователь пробежал глазами бумагу. Гм, вот тебе раз. Мать Косарева, в прошлом учительница, с первого месяца войны работала на заводе в литейке, и, по всему, не ради хлебной карточки. Ежемесячное выполнение норм — почти триста процентов, на заем подписывается одной из первых. Сдала обручальное кольцо в фонд Победы. Отец — член партии с 1924 года. Как инженер характеризовался положительно. Погиб осенью 1942 года при ликвидации аварии в мартеновском цехе. Брат работает, ого, в конструкторском бюро А. Д. Швецова...
А это что на обороте листа? Ну, Виктор, ну, Широков, гвоздь-парень! В глухую ночь такие сведения добыл. На обороте листа была копия извещения райвоенкомата о том, что Косарев Сергей Викторович, геройски сражаясь в боях за социалистическую Родину, пропал без вести в феврале 1942 года. И номер полевой почты Виктор успел расшифровать — принадлежал Северо-Западному фронту. Там и случилось это, со 2-й ударной армией.
В конце ночи Недобежкин прервал допрос, устало склонился над аккуратно заполненными листами протокола, подводя итог сделанному. Хотелось верить, что Косарев не враг, что нанести ущерб Советскому государству не намеревался. Но ведь и добро делать не спешил. Зная, что агенты, сброшенные с того же самолета, нацелены вражеской рукой, не встревожился, не попытался сообщить о них. Почему? Где гарантия того, что «Мар» не вышел бы в эфир, не будь захвачен в пути следования? Вопросы, вопросы... Только тщательная проверка и перепроверка даст исчерпывающие ответы. Хорошо то, что удалось вызвать Косарева на откровенность и он вр
- -.Книги на немецком языке
- -.Журналы "Роман-газета"
- -.Книги на английском языке и учебники
- Роман-газета
- 30е годы
- 40-е годы