«Путешествие Хамфри Клинкера» — последнее произведение Т. Смоллетта (1721—1771) и вместе с тем это первый английский реалистический роман, изображающий Англию в годы промышленной революции. В романе предпринята попытка разобраться в сложных и острых противоречиях этого периода, дать широкую картину общественной жизни страны в первые годы промышленного переворота.

Содержание
А. Елистратова. Роман Смоллетта «Путешествие Хамфри Клинкера»
Путешествие Хамфри Клинкера. Роман
Е. Ланн. Примечания

РОМАН СМОЛЛЕТТА «ПУТЕШЕСТВИЕ ХАМФРИ КЛИНКЕРА»

Тобайасу Смоллетту принадлежит видное место в истории английского реалистического романа XVIII века. «Он с огромной силой изображал отрицательные стороны английского общества той эпохи и первый ввел в рамки романа изображение политических тенденций»1,— так охарактеризовал его Горький.
Жизнь Смоллетта (1721 —1771) сложилась таким образом, что он остро ощутил многие важнейшие общественные противоречия своего времени. Смолоду и до конца его дней Смоллетта преследовала нужда. Будучи дворянином по происхождению, он долженj6biA довольствоваться судьбой неимущего разночинца — профессионального литератора и врача и изведал на собственном опыте всю горечь положения писателя в буржуазном обществе. «Одаренный и известный писатель должен, как видно, всю жизнь оставаться поденщиком»,— писал он Ричардсону в 1760 году.
Двадцатилетним юношей Смоллетт, поступив на морскую службу в качестве помощника корабельного хирурга, принял участие в вест-индской экспедиции адмирала Вернона. Эта бесславная экспедиция, стоившая государству огромных денежных затрат и людских потерь, сыграла большую роль в формировании политических взглядов Смоллетта. Она открыла ему глаза на коррупцию и бездарность правящих кругов Англии и воочию показала ему, какой тяжелой, кровавой ценой должен был расплачиваться народ за расширение морского и колониального могущества Англии, за обогащение господствующих классов. В своей публицистике, в романе «Приключения Родрика Рэндома» и в «Истории Англии» Смоллетт не раз вспоминал об этой экспедиции — всегда с неизменной сатирической злостью.
Смоллетт родился и вырос в Шотландии, нежно любил свою страну и свой народ, и его положение как шотландца, представителя угнетенной неравноправной национальности, усугубляло его критиче-
__________
1 Горький М. История русской литературы.— М., 1939, с. 39.

ское отношение к британской государственности. Он особенно тяжело воспринял события 1745—1746 годов, когда английское правительство, разгромив якобитское восстание в Шотландии, подвергло жестоким преследованиям мятежных шотландцев и делало все, чтобы искоренить не только последние следы их политической самостоятельности, но и самое их право на национальную культуру. На правительственный террор Смоллетт ответил смелым стихотворением «Слезы Шотландии», где оплакивал жертвы карательных экспедиций «мясника» Камберленда (сына короля Георга II) и скорбел о судьбе своей истерзанной родины. Участь Шотландии волновала его на протяжении всей его жизни; недаром он сделал бездомного шотландца Родрика Рэндома героем своего первого романа и уделил столько внимания общественным нравам, быту и природе Шотландии в своем последнем произведении — «Путешествие Хамфри Клинкера».
Смоллетту довелось испытать и бедность, и судебные преследования (навлеченные резкостью его сатирических выпадов), и тюрьму. Он умер, едва достигнув пятидесяти лет, в нужде и одиночестве, в выйужденной разлуке с родиной. В эпитафии, составленной одним из его друзей, было с горечью отмечено, что современники не дали этому талантливому писателю ничего, «за исключением, правда, обильного материала для сатиры».
Как журналист, публицист и историк Смоллетг весьма скептически оценивает действительное значение «свобод» и «процветания» буржуазно-аристократической Англии XVIII века. Описывая в своей «Истории Англии» первые годы царствования Георга I, он говорит о не затухающем в стране «пламени народного недовольства». Излагая события 1720-х годов, он с негодованием пишет о том, как «народ стал жертвой грубейшего обмана» в результате мошеннических финансовых спекуляций, в которых наравне с буржуазными аферистами принимали участие британская аристократия и принцы крови. «Патриотическая теория,— замечает он иронически по поводу проектов сокращения государственного долга при l eopre I,—к несчастью для подданных, никогда не проводилась на практике». Рост государственного долга, растрата «национального богатства» на «ненужные войны и бесплодные экспедиции», «опасные посягательства на конституцию, выражавшиеся в отмене акта о трехлетнем сроке парламентских полномочий, частом нарушении habeas corpus act и особенно в установлении системы коррупции»,—таковы, в изложении Смоллетта-историка, характерные черты общественной жизни Англии XVIII века.
Подобно Свифту и Филдингу, Смоллетт отдает себе отчет в том, что обе английские парламентские партии этого времени — и тори и виги — стоят друг друга. Министры-виги, пишет он, «распоряжались по своему усмотрению государственным казначейством; они умножали число доходных должностей и пенсий, чтобы увеличить число своих приверженцев; они расточали деньги нации, не считаясь ни с вкусом, ни с разумом, ни с приличием, ни с совестью». Но падение вигского министерства Уолполя, державшегося у власти двадцать лет—с 1721 по 1742 год, в сущности ничего не изменило в политической жизни страны. «Скоро обнаружилось, что те, которые громче всех разглагольствовали о свободах своего отечества, руководствовались исключительно мотивами частного интереса, самыми низменными и даже самыми смешными. Народ жаловался, что вместо полной смены лиц и мероприятий... прежние интересы возобладали в парламенте с двойной силой».
Эти наблюдения и выводы проявляются с еще большей силой и выразительностью в реалистических обобщениях Смоллетта-романиста. В «Приключениях Родрика Рэндома» (1748), «Приключениях Перегрина Пикля» (1751) и в других своих произведениях он вводит в просветительский английский роман огромный новый жизненный материал. Британский военный флот, война за колонии, борьба парламентских партий на выборах, национальные противоречия между Шотландией и Англией, промышленный переворот и его социальные последствия — таковы важнейшие новые темы, которые Смоллетт-романист затрагивает в своем творчестве.
В его романах перед читателями предстают два полюса тогдашней английской общественной жизни. Это паразитическая Англия собственников— деревенских сквайров-помещиков и лондонской знати, показанная во всей ее грубости, развращенности и скудоумии,— и противостоящая ей Англия обездоленного, неимущего и угнетенного простого люда. Изображение бедствий народа и разоблачение -собственнического своекорыстия, «плутовства и эгоизма человечества», по выражению самого Смоллетта,— таковы две основные темы его творчества. И разработка этих тем носит у него с самого начала гораздо более резкий, желчный и сатирический характер, чем у его старших современников и предшественников,— у Ричардсона и даже у Филдинга.
«Комический эпос в прозе» — жанровый термин, найденный Фил-дингом для обозначения характера «Приключений Джозефа Эндрь-юса» и «Истории Тома Джонса, найденыша»,— не применим к романам Смоллетта. Комическая, юмористическая интонация слишком часто граничит в них с трагизмом, порождаемым самсуо жизнью. А эпически плавное и постепенное развертывание повествования, связанного основным сюжетным узлом, оказывается несовместимым с желанием автора охватить все стороны действительности, свести счеты со всеми противниками, заступиться за всех обездоленных.

Страдания героев Смоллетта гораздо проще, материальнее, прозаичнее, чем злоключения героев Филдинга и героинь Ричардсона. Слова: «вот уже два дня, как я ничего не ела», «у меня ужецелые сутки крошки хлеба во рту не было»,— с печальной убедительностью звучат в устах его действующих лиц. Герои Смоллетта страдают от голода, от холода, от непосильной усталости, от преждевременных недугов, вызванных бедностью, от грязи и паразитов, от венерических болезней. Его матросы сносят издевательства самодуров-начальников, питаются протухшей солониной и сухарями; они движутся, «как часовой механизм, благодаря мириадам живущих в них насекомых», мрут, как мухи, в зловонных судовых лазаретах. Неоплатные должники томятся в тюрьмах, втуне тратя лучшие годы жизни, живя подаянием, дичая и теряя человеческий облик. Лондонские проститутки, «оборванные бедняги, в грязи и Лохмотьях, жмутся друг к другу, как свиньи, в углу темного переулка». Женщин, заключенных в исправительный дом, лишениями и побоями доводят до самоубийства и побоями же наказывают за неудавшуюся попытку покончить с собой. Представители местных властей, наподобие судьи Гобля (из романа «Приключения сэра Ланселота Гривза»), совершают «тысячу актов жестокости и несправедхивости по отношению к беднякам, которые не могут призвать их к должной ответственности». Разоренные мелкие торговцы, обезземеленные фермеры,"браконьеры, нарушившие законы о правах охоты, заполняют тюрьмы Англии. Вооруженные банды головорезов насильственно вербуют неимущих людей в армию и во флот. Умелые и честные работники, как Хамфри Клинкер, обнищав, стоят перед лицом голодной смерти.
Ответственность за страдания своих героев из народа Смоллетт возлагает не на судьбу или божественный промысел, но на «себялюбие, зависть, злобу и подлое равнодушие человечества»,— формула, не раз повторяющаяся в произведениях Смоллетта в различных вариантах на протяжении всего его творческого пути. Для читателей нашего времени формула эта может показаться слишком отвлеченной. Но для того времени, когда жил и писал Смоллетт, она означала шаг вперед по пути реалистического проникновения в действительные противоречия общественного развития тогдашней Англии.
Смоллетт-романист неустанно проверяет оптимистические теории раннего Просвещения реальным историческим опытом буржуазного развития Англии XVIII века — той Англии, где, по словам Маркса, первая решительная победа буржуазии над феодальной аристократией совпала с наиболее выраженной реакцией против народа. Жизнь убеждает писателя в том, что социальные пороки буржуазного индивида — беспринципность, себялюбие, жадность, погоня за наживой— являются отнюдь не печальными исключениями, легко исправимыми посредством разумного воспитания и убеждения, но составляют, напротив, распространеннейшее, типическое общественное явление его времени. Горькая ирония, с какою Смоллетт-сатирик изображает общественные нравы своей страны, проистекает именно из понимания им разительного несоответствия между прекрасным, но иллюзорным просветительским идеалом доброго и разумного «естественного человека» и реальными уродливыми порождениями общественных отношений, установившихся в Англии после буржуазно-аристократического компромисса — так называемой «славной революции» 1688 года. Эта ирония не перерастает, однако, ни в разочарование в возможностях человеческого разума и сердца, ни в равнодушие к судьбам народа. Смоллетт выступает в своих романах как просветитель-демократ и гуманист, искренне озабоченный положением своей страны и отстаивающий интересы народных масс не только от пережитков феодального варварства, но и от новой, еще не вполне ясной ему опасности — буржуазного чистогана.
«Путешествие Хамфри Клинкера» (1771) занимает особое место и в творчестве Смоллетта и в истории английской литературы XVIII века. Это последний, итоговый роман Смоллетта; и вместе с тем это первый английский реалистический роман, изображающий Англию в период промышленного переворота, роман, в котором предпринята попытка разобраться в сложных и острых противоречиях этого нового периода и подвести хотя бы предварительный итог плюсов и минусов капиталистического прогресса с точки зрения просветительски понятых интересов «человеческой природы».
Жизненный горизонт «Путешествия Хамфри Клинкера» по сравнению с более ранними романами Смоллетта на первых порах может показаться читателю замкнутым и узким. По видимости это старомодный роман в письмах, излагающий незамысловатую историю забавных дорожных приключений одного провинциального семейства. Но, перелистывая страницы писем Мэтью Брамбла, пожилого валлийского помещика средней руки, чудака и брюзги, и его домочадцев, читатель убеждается, что перед ним постепенно развертываются не только комические жанровые зарисовки тогдашнего быта и нравов, но и более широкая, смело набросанная картина общественной жизни Англии в первые годы промышленного переворота.
Герои романа успевают исколесить вдоль и поперек всю Англию, от Лондона до далекой горной Шотландии. Их не гонит нужда^они странствуют в поисках здоровья и развлечений. Но сквозь бальную музыку модных курортов, визгливые споры великосветских сплетниц и тяжелое, хмельное веселье помещичьих попоек до них доносится и незаглушимый голос народного горя. Вместе с Мэтью Брамблом читатели слышат отчаянные вопли безутешной вдовы деревенского кузнеца, которая мечется в бреду на соломенной подстилке, напрасно призывая погибшего мужа. Они слышат и кандальный звон в лондонской тюрьме, куда по воле лицемерного «правосудия» бросают неповинного Хамфри Клинкера. Они воочию видят перед собой и нищие деревни Шотландии, где «крестьяне живут в жалких лачугах и терпят большую нужду, но у джентльменов дома хорошие», и «процветающие» промышленные центры, где, как в Глазго, развитие индустрии идет рука об руку с устройством работных домов и где «счастливой эпохой для торговли» оказывается война. Вместе с героями романа они задумываются над контрастом между «разрушением мелких ферм», запустением деревень и стремительным ростом Лондона, похожим, по словам Брамбла, «на разросшееся чудовище, которое со временем, словно распухшая от водянки голова, лишенная питания и поддержки, отделится от тела». Они задумываются над происхождением того богатства, которое хлынуло в Англию из ее порабощенных и ограбленных колоний, и видят перед собой вместе с Мэтью Брамблом отвратительные фигуры «рыцарей» первоначального капиталистического накопления. Посвященная им характеристика поражает своей нестареющей сатирической остротой. «Чиновники и дельцы из Ост-Индии, нажившие немало добра в разграбленных землях, плантаторы, надсмотрщики над неграми, торгаши с наших плантаций в Америке, не ведающие сами, как они разбогатели; агенты, комиссионеры и подрядчики, разжиревшие на крови народа в двух следующих одна за другой войнах; ростовщики, маклеры и дельцы всех мастей; люди без роду, без племени — все они вдруг разбогатели так, как не снилось никому в былые времена», — гневно пишет о них Мэтью Брамбл.
В этих реалистических наблюдениях и обобщениях Смоллетта отразились действительные сдвиги в общественной жизни Англии, зорко подмеченные писателем.
Начиная с 60-х годов XVIII века Англия переживает период коренной экономической ломки, которой предстояло затянуться на несколько десятилетий. Под влиянием промышленного переворота «исчезают целые классы населения, на место которых появились новые классы, с новыми условиями существования и с новыми потребностями» Меняется весь облик страны: недавняя патриархальная мануфак-турно-земледельческая Англия становится страной крупной капиталистической промышленности и капиталистического сельского хозяйства. Возникают новые индустриальные города и с небывалой до тех пор быстротой растут старые — Шеффилд, Бирмингам, Манчестер, Ливерпуль, Ньюкасл, Глазго. До неузнаваемости изменяется и лицо
_________________
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. VIII, с. 279.

английской деревни. Проведя так называемое огораживание общин ных земель,— узаконенный парламентом грабеж народной земли,— крупные помещики лишили средств к существованию .широкие слои крестьян-йоменов. Одни из этих обезземеленных крестьян превратились в мелких фермеров-арендаторов — «людей, рабски приниженных, всецело зависящих от произвола лэндлорда» другие, потеряв последнюю связь с землей, потянулись в города, составив резервную армию наемного труда для крупной промышленности. Эта армия будущих пролетариев пополнялась не только вчерашними землепашцами, насильственно изгнанными с родных земель; в нее во множестве входили также вчерашние мелкие ремесленники и кустари, не выдержавшие конкуренции с мануфактурами и фабриками. Так, губя и калеча сотни тысяч и миллионы человеческих жизней, прокладывал себе дорогу капиталистический способ производства, антагонистический характер которого Маркс определил словами: «накопление богатства на одном полюсе есть в то же время накопление нищеты, муки труда, рабства, невежества, одичания и моральной деградации на противоположном полюсе...»2
Стихийное возмущение экспроприированных и угнетенных народных масс Англии, начиная с 60-х годов XVIII века, все чаще проявляется в разрозненных, возникающих по частным поводам, но бурных и нередко кровопролитных стычках с предпринимателями, штрейкбрехерами и властями. Волнения в «сидровых графствах», вызванные новым налогом на сидр; бунт ткачей в 1765 году; голод и хлебные бунты 1767—1768 годов; забастовки матросов торгового флота, лодочников, г рузчиков, ткачей, портных, шляпочников свидетельствовали, даже по словам буржуазного историка Леки, что «мятежный дух, который в течение нескольких лет все более усиливался в Англии, достиг почти революционного напряжения».
Нашумевшее политическое «дело Вилькса» вошло в историю именно потому, что дало выход этому «мятежному духу» доведенного до отчаяния народа. Один из левых вигов, Джон Вилькс, в 1763 году навлек на себя правительственные преследования; номер издававшейся им газеты «Северный британец», содержавший нападки на короля и министров, подлежал сожжению по приговору суда. Народ, однако, не допустил исполнения приговора; костер был потушен, палача и шерифа забросали камнями, а на другом костре были преданы публичному сожжению сапог и юбка — непочтительные эмблемы премьер-министра Бьюта3 и вдовствующей принцессы Уэльской — ма-
________________
1 Маркс К. Капитал, т. I.— Госполитиздат, 1951, с. 729.
2 Там же, с. 651.
3 По созвучию слов «Bute» и «boot» (сапог).

тери короля. Так начались народные волнения, связанные с «делом Вилькса»; они затянулись на несколько лет и закончились поражением правительства. Наряду с буржуазными кругами лондонского Сити призыв «Вилькс и свобода» привлекал широкие круги трудящихся столицы; среди сторонников Вилькса был, например, сплоченный шеститысячный отряд спиталфильдских ткачей. Благодаря участию народных масс увенчавшаяся успехом борьба за избрание Вилькса в парламент приобрела характер ожесточенной политической схватки, в которой народ демонстрировал свою враждебность правительству. Столетием позже, в 1861 году, вспоминая «знаменитого английского демагога Вилькса, который одно время грозил поколебать трон Георга III», Маркс писал: «Борьба с северо-американскими колониями спасла тогда ганноверскую династию от взрыва английской революции, симптомы которой проявлялись с одинаковой ясностью как в криках Вилькса, так и в письмах Юниуса»1 (под псевдонимом Юниуса публиковались резкие антиправительственные сатирические памфлеты, получившие широкую общественную огласку). Созданное в ходе «дела Вилькса», в 1769 году, «Общество поддержки билля о правах» послужило зерном, из которого выросли впоследствии левые ради-кально-демократические общества и клубы («Лондонское корреспондентское общество» и др.), развернувшие свою деятельность в Англии позднее, в период французской буржуазной революции.
Смоллетт не принимал участия в стихийном движении народных масс и не поддерживал его. Но зрелище народных бедствий и все усиливающийся контраст между нищетою одних и богатством других вызывали в нем тревожные раздумья. Эти раздумья отразились и в «Путешествии Хамфри Клинкера». Проблема бедности и богатства, поставленная самым ходом исторического развития Англии в период промышленного переворота, занимает немаловажное место в этом романе. К ней снова и снова возвращаются в своих спорах многие действующие лица романа; с нею в особенности тесно связан образ одного из них — заглавного героя, Хамфри Клинкера.
Как бы интригуя читателей нарушением обычной композиции английского романа XVIII века, последовательно налагавшего биографию героя, Смоллетт вводит в свою книгу Хамфри Клинкера словно невзначай, уже в разгаре действия, чуть ли не на правах эпизодического лица. Жалкий оборванец-форейтор, он навлекает на себя гнев сварливой и жеманной Табиты Брамбл тем, что из-под его лохмотьев просвечивает голое тело, «за каковую неделикатность его следовало бы посадить в колодки». Горничная, мисс Дженкинс, поддерживает это обвинение, добавляя, однако, что «кожа у него белая, как
_____________________
1 Маркс К. и Энгельс Ф Соч., т. XII, ч. 2, с. 279.

алебастр». Эпизод, начатый в юмористическом плане, скоро приобретает, однако, патетический оборот. Нищий-оборванец оказывается жертвой вопиющей общественной несправедливости. Незаконнорожденный, сирота, он вырос в приходском работном доме, был отдан в ученье к кузнецу, который умер, прежде чем ученик его успел выйти в люди, нанялся в конюхи к трактирщику и честно работал, пока не заболел, ослабел и обессилел, истратив на лечение последние гроши и обнищав настолько, что был прогнан хозяином за то, что своим жалким видом позорил его конюшню.
«Значит, когда парень заболел и впал в нищету, вы выгнали его помирать на улицу?» — спрашивает Мэтью Брамбл трактирщика. «Я плачу налог на содержание бедняков,— ответил тот,— и не могу кормить бездельников, все равно, больны они или здоровы. А к тому же такой жалкий парень осрамил бы мое заведение...»
«Как видно, наш хозяин — христианин до мозга костей,— с горькой иронией замечает Брамбл.— Кто осмелится порицать мораль нашего века, ежели даже трактирщики подают такие примеры человеколюбия? А вы, Клинкер, самый закоренелый преступник! Вы виновны в болезни, в голоде, в бедности, в нищете! Но наказывать преступников не мое дело, а посему я возьму на себя только труд дать вам совет: как можно скорей достаньте себе рубаху, дабы ваша нагота отныне не оскорбляла благородных леди, особливо девиц не первой молодости».
Эта сцена замечательна не только тем, что служит завязкой новой сюжетной линии романа, по ходу которой Клинкер становится преданным слугою Брамбла, дважды спасает ему жизнь и оказывается в конце концов его побочным сыном. Сцена эта является одной из идейных и эмоциональных вершин романа,— с такою силой выражена в ней, на примере типичнейшей судьбы Клинкера, мысль о ненормальности и безнравственности общественных отношений, когда бедность приравнена к тягчайшему преступлению, а богатство служит единственным мерилом человеческого достоинства.
Дальнейшее развитие образа Клинкера как бы подкрепляет саркастическое обличение лицемерной «морали трактирщиков», начатое гневной репликой Мэтью Брамбла. Этот безродный бедняк не раз дает своим родовитым господам уроки самоотверженности и бескорыстия; честность и доброта, доведенные почти до чудачества, составляют основу его поведения, в котором, как и в его наружности, «смешное и трогательное» неотделимы друг от друга.
Смоллетт сделал Клинкера методистом — черта, не лишенная исторической типичности. Это сектантское течение, поддерживавшее в бедняках экзальтированную веру в загробное блаженство и противопоставлявшее существующему социальному неравенству духовное равенство «во Христе», было реакционным по своей сути и служило средством порабощения народа. Недаром буржуазные историки Англии открыто поздравляют себя с тем, что методизм, переключив в безопасные каналы «широкий поток социального недовольства», якобы спас Англию XVIII века от революционного взрыва. В период промышленного переворота методизм находил немало приверженцев среди массы обездоленного, отчаявшегося трудового люда. Шахтеры, ткачи, солдаты, мелкие ремесленники прислушивались к проповедям методистов и сами выступали в качестве проповедников. Характерно замечание Смоллетта о том, что Клинкер решился проповедовать, следуя примеру некоего ткача, пользовавшегося большим успехом у своих слушателей. Демократические нотки звучат в вопросе, которым Клинкер отвечает Брамблу, насмехающемуся над его проповедническим рвением: «Разве не может свет благодати боЖьей озарить смиренного бедняка и невежду, равно как богача и философа?» Устами Мэтью Брамбла Смоллетт-просветитель решительно противопоставляет тут же «свету божьей благодати»—свет разума. Но если методистская экзальтация Клинкера изображена в романе как искреннее, хотя и наивное чудачество, то в отношении к другим поборникам методистского поветрия Смоллетт выступает в роли беспощадного сатирика. Описывая «новообращенных» великосветских дам и джентльменов, принимающих участие в сектантском молитвенном собрании, Смоллетт с уничтожающей силой сарказма показывает, что за их притворной набожностью и умиленными воздыханиями скрываются самые низменные, своекорыстные побуждения. Не становясь на сторону восстающих народных масс, Смоллетт-реалист, к чести для себя, отказывается навязывать народу то ханжеское религиозное «утешение», каким английская буржуазия с особым усердием старалась замаскировать новые формы эксплуатации.
Проблема бедности затрагивается и в образе эпизодического, но многозначительного персонажа романа — благородного разбойника Мартина. Как и Хамфри Клинкер, он жертва общественной несправедливости; но в отличие от Клинкера с его кротостью и долготерпением Мартин сам ополчается против общества и объявляет ему войну. Когда-то он честно служил приказчиком у лесоторговца. Влюбившись в дочь его, он тайно обвенчался с нею без согласия родителей. Узнав об этом, хозяин прогнал его со службы и выгнал из дому дочь. Та вскоре умерла, а Мартин, гонимый нуждою, стал искать счастья на большой дороге. «Как будто самой природой предназначенный быть полезным и почтенным членом общества», он вынужден грабить это общество «ради собственного пропитания». Таков печальный социальный парадокс, раскрываемый Смоллеттом на примере Мартина: в обществе, где господствует «мораль трактирщиков», высокие душевные достоинства Мартина—его мужество, хладнокровие, великодушие, жажда честной деятельности — столь же бесполезны, как и трудолюбие и усердие Хамфри Клинкера. Одного ждет виселица, другого—голодная смерть; и только вмешательство автора и его двойника, добрейшего Мэтью Брамбла, спасает обоих героев от участи, уготованной им «свободной» буржуазной Англией. Но в том, как происходит это спасение, выказываются особенно ясно слабые стороны реализма Смоллетта.
Писатель устраивает благополучие бедняги Клинкера, объявляя его побочным сыном Мэтью Брамбла и отводя ему на законном основании уютное местечко в усадьбе Брамблтон Холл. 'Мартина он отправляет в Индию, на службу Ост-Индской торговой компании, где вчерашний грабитель, преследуемый британской полицией, может на законном основании участвовать в грабеже угнетенных колониальных народов Индии. Смоллетт не отдает себе отчета в ироническом «подтексте» своих «благополучных» развязок. Но современному читателю этот подтекст бросается в глаза: не порывая с основными принципами существования буржуазной Англии, писатель может спасти и «осчастливить» своих обездоленных, отверженных обществом героев, лишь оторвав их от народа и приобщив их тем или иным способом к стану собственников. Это оправдывается и на примере третьего «гонимого» персонажа романа: безродный странствующий актер Уилсон, едва не угодивший в тюрьму за бродяжничество, третируемый Брамблами как заведомый негодяй и проходимец, становится желанным женихом племянницы Брамбла, Лидии Мел-форд, как только выясняется, что он единственный сын и наследник богатого помещика.
«Для XVIII века,— отмечает Маркс,— не было еще в такой степени ясно, как для XIX, что национальное богатство тождественно с народной бедностью» . Это, естественно, не было ясно и Смоллетту, когда он писал «Путешествие Хамфри Клинкера». Однако Смоллетт догадывается о социальных причинах, порождающих бедность и сопутствующие ей страдания народа: взгляды писателя в корне отличны от точки зрения и британского законодательства того времени, приравнивавшего бедность к преступлению, и всех мальтузианцев XVIII и последующих веков, лицемерно возлагавших ответственность за муки экспроприированных трудящихся масс на их собственное мнимое «легкомыслие».
В «Путешествии Хамфри Клинкера» Смоллетт гораздо сильнее в постановке актуальных общественных вопросов, чем в их разрешении. Его роман приоткрывает читателям изнанку, скрывавшуюся за благо-
_________________
1 Маркс К. Капитал, т. I.— Госполитиздат, 1951, с. 729- 730.

лепным фасадом «процветающей» собственнической Англии того времени,— страдания ограбленного, обездоленного народа, паразитизм, жадность и жестокость правящих классов. Но, судя действительность по законам просветительского буржуазного гуманизма, Смоллетт при всем своем сочувствии к трудящимся массам пытается оправдать буржуазную собственность как единственную известную ему норму общественных отношений и возложить свои надежды на добрую волю «просвещенных» собственников. Отсюда и его умиление перед сердечной добротой Мэтью Брамбла, отечески заботящегося о благополучии своих арендаторов даже в ущерб собственным помещичьим правам; отсюда самый фальшивый эпизод романа, повествующий о возвращении с ост-индской колониальной службы некоего капитана Брауна, «честно» сколотившего там капиталец в 12 тысяч фунтов, который он собирается вложить в устройство мануфактуры, «чтобы доставить работу и кусок хлеба людям трудолюбивым». Легенда буржуазной политэкономии о капиталисте-работодателе, благодетеле трудолюбивых бедняков, воспроизводится здесь без тени иронии, серьезно и даже патетически, хотя и вступает в явное противоречие с прежними обличительными словами Брамбла о презренном богатстве «чиновников и дельцов», разграбивших индийские земли.
Эта непоследовательность отношения Смоллетта и его положительных героев к капиталистическим методам обогащения особенно заметно проявляется в заключительной части романа, именно там, где перед писателем встает задача свести концы с концами в своем изображении новых процессов в британской общественной жизни. Точка зрения романиста иллюстрируется, пожалуй, наиболее ярко анекдотом о призраке, нарушившем покой владельца одной из ткацких мануфактур в Друмланриге, в Шотландии. Призрак этот, о котором в округе слагаются уже целые легенды,— один из героев романа, чудаковатый лейтенант Лисмахаго; вернувшись в отцовское поместье, этот поклонник патриархальной старины возмущен известием о том, что его племянник, женившись на дочери буржуа, превратил наследственное дворянское гнездо в индустриальное предприятие. Не в силах сдержать себя, он осыпает племянника побоями и проклятиями и уезжает, никем не узнанный, давая пищу суеверным толкам, будто предок незадачливого предпринимателя вышел из могилы, чтобы собственноручно покарать виновника греховных буржуазных новшеств. Смоллетт прекрасно понимает, что мертвецы не выходят из могил и что патриархальная старина бессильна противостоять напору новых общественных сил. Поэтому, ничуть не сочувствуя огорошенному фабриканту, он выставляет в комическом свете и самого лейтенанта Лисмахаго, подсмеиваясь над его дон-кихотской восторженностью в защите старых, добуржуазных порядков, составляющих уже пройденный и невозвратимый этап истории.
Но перспективы будущего общественного развития, открываемые промышленным переворотом, Смоллетту остаются неясны. Вильяму Годвину, последнему из английских реалистов XVIII века, предстояло создать в своем романе «Приключения Калеба Вильямса» (1793) гораздо более резкую и последовательную картину непримиримого антагонизма между собственнической и трудовой Англией и, преодолев ограниченность просветительской общественной мысли, провозгласить в социально-утопическом трактате «Общественная справедливость» необходимость и неизбежность преобразования буржуазного общества.
Смоллетт далек от таких социально-утопических прозрений в будущее. Его скромная Утопия, куда удаляются герои после их поучительного путешествия по стране обездоленных бедняков и толстосумов-дельцов,— это захолустная усадьба в валлийской глуши, где, как должен надеяться читатель, просвещенное человеколюбие Мэтью Брамбла сможет обуздать непомерную жадность его хищной и вздорной сестрицы, мисс Табиты, выходящей замуж за лейтенанта Лисмахаго.
Несмотря на наивность этой положительной программы, роман Смоллетта «Путешествие Хамфри Клинкера» значительно расширил границы просветительского реализма, каким он сложился в английской литературе XVIII века. В «Путешествии Хамфри Клинкера» уже появляются первые проблески историзма. Смена социально-экономических укладов и связанные с этим новые общественные явления уже входят в круг интересов автора, хотя изображаются еще не полни и по преимуществу в форме простых контрастов. Даже то относительное, еще не полное представление о несоответствии абстрактных принципов просветительского буржуазного гуманизма реальной общественной действительности капиталистической Англии, которое достигнуто Смоллеттом, позволяет ему в отличие от многих его предшественников создавать более типические и убедительные образы своих современников. Он показывает читателям, как относительны нормы буржуазной «морали трактирщиков». Сердечность Мэтью Брамбла, заботящегося о своих арендаторах и потворствующего браконьерам, кажется его сестре Табите преступной, греховной расточительностью, а ее собственное мелочное скряжничество представляется этой ханже-помещице истинной добродетелью. Своеобразный юмор «Путешествия Хамфри Клинкера» основан главным образом на противоречии между видимостью и сущностью поступков и характеров героев. Смоллетт по-новому использует жанровые возможности романа в письмах*, сталкивая друг с другом различные точки зрения своих корреспондентов на одни и те же факты и извлекая неожиданный юмористический эффект из этих различий, обусловленных не только разницей возраста и темперамента, но и расхождением общественных взглядов. Юмористические эффекты, основанные на трудно переводимых каламбурах, диалектизмах, даже на самих орфографических ошибках в письмах некоторых персонажей романа, характеризующие язык «Путешествия Хамфри Клинкера», также связаны с реалистической сущностью произведения. Вольнодумство Смоллетта — стихийного материалиста и демократа — недвусмысленно проявляется между строк даже в бессознательной игре слов полуграмотной горничной Уинифред Дженкинс, путающей библию со «счетом за пироги», а благодать господню—с салом, в ее простодушном сообщении, по приезде в Лондон, что она уже видела «и дворец Сент-Джемс, и шествие короля с королевой, и миленьких молодых принцев, и слонов, и полосатого осла, и всю остальную королевскую фамилию».
Роман Смоллетта поныне представляет живой интерес как произ-* ведение, ярко рисующее быт и нравы Англии в эпоху промышленного переворота и отражающее искреннюю тревогу писателя-просветителя за судьбы своего народа и своей страны.
А. Елистратова
Доктору Льюису
Пилюли никуда не годятся, с таким же успехом я мог бы глотать снежки, дабы охладить мои почки, и я уже не раз твердил вам, как трудно мне двигаться; а кому знать, как не мне, состояние моего здоровья! Почему вы в них столь твердо уверены? Пропишите мне, пожалуйста, другое лекарство. Я хромаю и испытываю такую боль во всех членах, точно меня вздернули на дыбу. Я страдаю и телом и духом, и с меня хватит моих мучений, а тут еще дети моей сестры постоянно мне досаждают... Почему это люди только и думают, как бы обзавестись детьми, чтобы докучать своим ближним? С моей племянницей Лидией вчера произошел странный случай, и я так разволновался, что жду вот-вог припадка подагры... Может быть, в следующем письме я объяснюсь...
Завтра утром я отправлюсь в Бристоль на Горячие Воды, где, опасаюсь, мне придется пробыть дольше, чем было бы желательно. По получении сего письма пошлите туда Уильямса с моей верховой лошадью и demi-pique1. Скажите Барнсу, чтобы он обмолотил две скирды, а зерно послал на рынок и продал беднякам на шиллинг за бушель ниже рыночных цен: я получил от Гриффина плаксивое письмо, он предлагает публично признать свою вину и уплатить издержки... не желаю я никаких его признаний, и не нужны мне его деньги! Парень— дурной сосед, и я не хочу иметь с ним никакого дела. Но ежели он бахвалится своим богатством, пускай платит за свою наглость. Пускай он даст пять фунтов на
_________________
1 Короткая пика, иначе эспонтон (фр.).

приходских бедняков,^и я возьму назад исковое заявление, а пока что скажите Пригу, чтобы он задержал производство дела. Дайте вдове Моргана олдернейскую корову и сорок шиллингов на одежду детям. Но ни одному смертному не говорите об этом — она заплатит мне, когда ей будет сподручно. Мне хотелось бы, чтобы вы заперли все мои шкафы, а ключи взяли себе до нашей встречи. И еще прошу вас, возьмите мой железный ящик с бумагами на свое попечение.
Простите, дорогой Льюис, за хлопоты, которые причиняет вам любящий вас
Глостер, 2 апрели.
Миссис Гуиллим, домоуправительнице в Брамблтон Холле
Миссис Гуиллим,
Когда это письмо будет вам вручено, непременно уложите в сундук, что стоит в моем чулане, и пошлите мне в Бристольском фургоне нижеупомянутые вещи, то бишь: мою неглижа с розовым ворстнич-ком и с зелеными лентами, мое желтое платье из Дамаска и черное бархатное с коротким кринолином, голубую стеганую юбку, зеленую мантилью, кружевной передник, мой французский парик, мой чепец с лентами и шкатулочку с драгоценностями. Пускай Уильяме привезет также флакон с послабляющей водой доктора Хилла и слабительное для Чаудера. У бедного животного ужасный запор с той поры, как мы уехали из дому. Прошу особливо заботиться о доме, покуда семейство находится в отсутствии. Пускай в братниной комнате и у меня всегда горит огонь в камине. Служанки, все равно им делать нечего, могут сидеть за прялкой. Приделайте висячий замок к винному погребу и смотрите, как бы кто-нибудь из слуг не добрался до пива. И не забывайте каждый вечер до темноты запирать ворота. Садовник с помощником могут спать внизу, в прачечной, и охранять дом; пусть они возьмут мушкет и большую собаку. А вы зорко смотрите за служанками. Я знаю, что эта вертушка Мери Джонс не прочь пошалить с мужчинами. Напишите мне, продана ли олдернейская телка, и сколько за нее дали, и сидит ли на яйцах старый гусь и охолостил ли сапожник борова Дики, и как себя чувствует бедное животное после операции. Больше писать нечего, остаюсь ваша
Глостер, 2 апреля.
Мисс Мери Джойс, Брамблтон Холл
Милая Молли,
(При первой нечайности я посылаю нежный привет вам и Сауле, нахожусь в добром здоровье, чего и вам желаю. И еще теперь, в такие холода, вы с Саулой берите к себе в постель мою бедную кошечку. Здесь, в Глостере, нам всем пришлось плохо: мисс Лидди оченно хотелось сбежать с комедянтом, а молодой хозяин и он учинили бы драку, но сквайр обратился к мэру, и им помешали. Хозяйка приказала мне не говорить об этом ни одной душе христианской, а я и не буду, потому как мы, слуги, должны все видеть и ничего не сказывать. Но похуже всего было, что Чаудера на беду покусала собака мясника, и он вернулся домой ужасть какой, а с хозяйкой приключились истерики, но они скоро прошли. Послали привести доктора к Чауде-ру, и он приписал ему спокойное лекарство, и он, слава богу, нынче поправляется. Прошу вас позаботьтесь о моем сундучке и мешке, спрячьте их у себя под кроватью, а не то я боюсь, что теперь, когда меня нет, миссис Гуиллим пронюхает, какие у меня есть секреты. Джон Томас находится в добром здоровье, только все ворчит. Сквайр отдал какому-то бедняку старый кафтан, а Джон говорит, что его ограбили, отняли приработки. Я сказала, что ему по договору не положено получать на чай, но он говорит, что между деньгами на чай и приработками есть разница, и это верно. Все мы едем на Горячие Воды, где я выпью за ваше здоровьице стакан воды, с тем и остаюсь, дорогая Молли, ваша покорная слуга
Глостер, 2 апреля.
Сэру Уоткину Филипсу, баронету, Оксфорд, Колледж Иисуса
Дорогой Филипс,
Я ничего так горячо не хочу, как доказать вам, что неспособен позабыть о той дружбе, которая завязалась между нами в колледже, или ею пренебречь, а потому начинаю переписку, которую при нашей разлуке мы пообещали друг другу поддерживать.
Я начинаю ее раньше, чем намеревался, чтобы вы имели возможность опровергнуть сплетни, возникшие в ущерб мне, может быть, в Оксфорде, касательно глупой ссоры, в которую я ввязался из-за сестры, учившейся там в пансионе.
Когда вместе с дядей и теткой, нашими опекунами, я явился в пансион, чтобы взять ее оттуда, я нашел там семнадцатилетнюю изящную, стройную девушку с премилым лицом, но удивительную простушку, решительно ничего не ведающую о жизни. И вот к ней-то, столь неопытной и обладающей таким нравом, стал приставать с домогательствами некий человек — я даже не знаю, как его назвать,— который видел ее в театре, и с присущей ему дерзостью и ловкостью добился того, что был ей представлен. По чистой случайности я перехватил одно из его писем.
Почтя своим долгом пресечь эти отношения в самом зародыше, я принял меры, чтобы его разыскать и сообщить ему без обиняков, что я по сему поводу думаю, франту не понравилось мое обращение, и он повел себя чересчур смело. Хотя его положение в обществе не внушает никакого уважения к нему и мне даже совестно говорить, кто он такой, но держал он себя с отменной смелостью, почему я и признал за ним права джентльмена и, если бы в это дело не вмешались, наша встреча могла бы иметь последствия.
Короче говоря, все это дело, не знаю каким образом, получило огласку и вызвало большой шум — оно дошло до суда — и я был вынужден дать честное слово, и завтра поутру мы отправляемся на Бристольские воды, где я буду ждать с обратной почтой от вас вестей.
Родственники у меня чудаки, и как-нибудь я попытаюсь рассказать о них подробней, что вас, несомненно, позабавит. Моя тетка, мисс Табита Брамбл,— старая дева сорока пяти лет, весьма жеманная, суетная и смешная. Мой дядя — своенравный чудак, всегда чем-нибудь раздражен, и обхожденье у него такое неприятное, что я готов был бы отказаться от наследственных прав на его поместье, только бы не находиться с ним в одной компании. Впрочем, нрав у него испортился из-за подагры, которая его мучит, и, быть может, при ближайшем знакомстве он мне больше понравится. Достоверно известно, например, что слуги его и соседи по имению в восторге от него, но пока я не могу понять, по какой причине. Передайте привет Гриффи Прайсу, Гуину, Манселу, Бассету и остальным моим приятелям валлийцам'. Кланяйтесь горничной и кухарке и, пожалуйста, позаботьтесь о Понто ради его старого хозяина, который был и остается, дорогой Филипс, вашим любящим другом и покорным слугой.