В книге рассказывается о сложной судьбе писателя, о его литературной деятельности. Автор анализирует романы, повести, пьесы М. Булгакова («Белая гвардия», «Бег», «Дни Турбиных», «Мастер и Маргарита»). В заключительных главах речь идет о значении творчества Булгакова для наших дней, для современной литературы.

Содержание:
От автора
Дом на Андреевском спуске
«Ох, большие будут бури!»
Журналист поневоле
«Но что пишет! Но что печатают...»
«Белая гвардия»
Волшебная камера
Восемь снов и Савва Лукич
«Кабала святош»
В годы затмения
Восшествие на Голгофу
Сатанинские ночи
Дон Кихот и Алонсо Кихано
Заключение

Если интересуемая информация не найдена, её можно Заказать

Михаил Булгаков

ОТ АВТОРА
Когда в 1925 году была опубликована повесть Булгакова «Роковые яйца», уже не первая сатирическая вещь писателя, один из критиков то ли с удивлением, то ли с иронией заметил: «Булгаков хочет стать сатириком на-шей эпохи». Теперь, пожалуй, уже никто не будет отрицать, что Булгаков стал сатириком нашей эпохи. Да еще и самым выдающимся. И это при всем том, что он вовсе не хотел им стать. Сделала его сатириком сама эпоха.
По природе своего дарования он был лириком. Все, что он написал, прошло через его сердце. Каждый созданный им образ несет в себе его любовь или ненависть, восхищение или горечь, нежность или сожаление. Когда читаешь книги Булгакова, неизбежно заражаешься этими его чувствами. Сатирой он только «огрызался» на все то недоброе, что рождалось и множилось на его глазах, от чего ему не однажды приходилось отбиваться самому и что грозило тяжелыми бедами народу и стране. Ему отвратительны были бюрократические формы управления людьми и жизнью общества в целом, а бюрократизм пускал все более глубокие корни во всех сферах общественного бытия.
Он не выносил насилия — ни над ним самим, ни над ' другими людьми. А оно-то со времен военного коммунизма применялось все шире и в первую очередь было направлено против кормильца страны — крестьянина — и против интеллигенции, которую он считал лучшей частью народа.
Он видел главную беду своей «отсталой страны» в бескультурье и невежестве, а то и другое, с уничтожением интеллигенции, несмотря на «культурную революцию» и ликвидацию неграмотности, не убывало, а, напротив, проникало и в государственный аппарат, и в те слои общества, которые по всем статьям должны были составлять его интеллектуальную среду.

И он бросался в бой на защиту того «разумного, доброго, вечного», что сеяли в свое время лучшие умы и души русской интеллигенции и что отбрасывалось и затаптывалось теперь во имя так называемых классовых интересов пролетариата. Был для Булгакова в этих боях свой творческий интерес. Они разжигали его фантазию, острили перо. И даже то, что на тонкую шпагу его сатиры критика отвечала дубиной, той самой, рапповской, которая глушила в литературе все истинно талантливое, не лишало его ни юмора, ни отваги. Но никогда не вступал он в такие схватки из чистого азарта, как это нередко случалось с сатириками и юмористами. Им неизменно руководили тревога и боль за то доброе и вечное, что терялось людьми и страной на пути, по которому шли они отнюдь не по своей воле.
Потому-то на десятом году его творчества, в условиях расцветавшей сталинщины, произведения его были запрещены. Но по той же причине, когда через шесть десятков лет он был возвращен читателям, выяснилось, что произведения эти не только не устарели, но оказались злободневней многих и многих современных сочинений, написанных на самую что ни на есть злобу дня.
Творческий мир Булгакова фантастически богат, разнообразен, полон всякого рода неожиданностей и для читателя, и для исследователей. Ни один из его романов, ни одна повесть или пьеса не укладываются в привычные нам схемы. Воспринимаются они и толкуются разными людьми по-разному. У каждого внимательного читателя свой Булгаков. Не исключение и автор настоящей работы. Но свою задачу он видел не в том, чтобы навязать читателю свой взгляд на жизнь и творчество писателя, а в том, чтобы ввести его в этот мир, как можно чаще предоставляя слово самому Булгакову или тем, кто в разное время был рядом с ним.
Пусть всякий, кто в него войдет, возьмет хоть малую толику его богатств. Они неисчерпаемы и теперь, слава богу, открыты всем.

ДОМ НА АНДРЕЕВСКОМ СПУСКЕ

1.
Елена Сергеевна Булгакова незадолго до смерти рассказывала автору этих строк, что в начале 30-х годов, приходя в день постановки «Дней Турбиных» во МХАТ, почти всякий раз встречала в театре какую-то немолодую женщину. Однажды подошла к ней, спросила:
— Я постоянно вижу вас на этом спектакле. Неужели он вам не надоел?
— Нет, — призналась женщина, — я люблю ходить к Турбиным.
Должно быть, многим, кто смотрел эту пьесу и — тем более — кто читал роман «Белая гвардия», так же нравилось и нравится ходить к Турбиным. Тянет к себе, привораживает старомодный, по нынешним вкусам, но удивительно уютный и гостеприимный дом, где они росли, взрослели, где встретили великий и страшный 1918 год.
В романе написано об этом с нежностью необычайной:
«Много лет... в доме № 13 по Алексеевскому спуску .изразцовая печка в столовой грела и растила Еленку маленькую, Алексея старшего и совсем крошечного Никол-ку. Как часто читался у пышущей жаром площади «Саар-дамский плотник», часы играли гавот, и всегда в конце декабря пахло хвоей, и разноцветный парафин горел на зеленых ветвях...
...Вот этот изразец, и мебель старого красного бархата... потертые ковры, пестрые и малиновые... что мерещились маленькому Николке в бреду скарлатины, бронзовая лампа, лучшие на свете шкапы с книгами, пахнущими таинственным старинным шоколадом, с Наташей Ростовой, Капитанской дочкой... все это мать в самое трудное время оставила детям и, уже задыхаясь и слабея, цепляясь за руку Елены плачущей, молвила:
— Дружно... живите».
Тепло и уют турбинского дома и сами по себе необыкновенно притягательны. Но главное в этом интеллигентном, в самом точном смысле слова, доме какая-то особая духовная атмосфера. Как внимательны молодые Турбины друг к Другу и к своим друзьям, как непринужденно бережны! Достаточно провести с ними один только вечер — тот самый, когда они с беспокойством ждут Таль-берга («Обещал быть утром, а уже...») и где-то за городом ухают пушки, и неожиданно является полуживой Мышлаевский, которого они тут же начинают дружно отхаживать, и возникает неизъяснимое чувство доверия и близости к этим вроде бы далеким тебе людям. Но к чему такой длинный разговор о .Турбиных в самом начале рассказа о жизни и творчестве их создателя— Михаила Булгакова? Да к тому, что Турбины — это не кто иные, как Булгаковы, хотя, разумеется, кое-какие различия и есть. Дом № 13 по Андреевскому (в романе— Алексеевскому) спуску к Подолу в Киеве, и вся обстановка в нем, и в первую очередь та атмосфера, о которой сказано, — все булгаковское. В Алексее Турбине (в том, что в романе, но не в пьесе) нетрудно узнать Михаила, в Елене — одну из четырех его сестер, Варю, в Николке — младшего брата, Ивана. И уж коль побываешь мысленно у Турбиных, можешь твердо сказать, что побывал у Булгаковых в том самом доме, где проходили детство и студенческая юность будущего писателя и те полтора года, которые провел он в Киеве в разгар гражданской войны. Михаил Афанасьевич Булгаков родился 15 мая 1891 года в семье доцента (под конец жизни — профессора) Киевской духовной академии. Мать, Варвара Михайловна, тоже преподавала — в прогимназии. С рождением первенца, Михаила, к преподавательской деятельности уже не вернулась: вслед за Мишей появились на свет Вера, Надежда, Варвара, Николай, Иван, Елена — и главной заботой матери стало воспитание детей. Пока был жив отец, Афанасий Иванович, в доме Булгаковых царили довольно строгие нравы: существовал четкий распорядок, соблюдались религиозные обряды. Послушание родителям было для детей первейшей заповедью, забота друг о друге — священным долгом.
Ни тихоней, ни святошей в результате такого воспитания Михаил не стал. Это куда как убедительно подтверждает сценка в гимназии, которая в романе вспоминается взрослому Алексею Турбину.
«...Толпа гимназистов всех возрастов в полном восхищении валила по этому самому коридору. Коренастый Максим, старший педель1, стремительно увлекал две черные фигурки, открывая чудное шествие.
— Пущай, пущай, пущай, пущай, — бормотал он, — пущай по случаю радостного приезда господина попечителя господин инспектор полюбуются на господина Турбина с господином Мышлаевским. Это им будет удовольствие. Прямо-таки замечательное удовольствие!
Надо думать, что последние слова Максима заключали в себе злейшую иронию. Лишь человеку с извращенным вкусом созерцание господ Турбина и Мышлаевского могло доставить удовольствие, да еще и в радостный день приезда попечителя...».
В гимназических шалостях, потасовках, в сочинении прозвищ преподавателям господин Турбин — Булгаков занимал, что называется, призовые места. Об этом рассказывали в свое время несколько его соучеников по 1-й киевской гимназии, в том числе Константин Паустовский. В «Книге скитаний» К. Паустовского есть, в частности, эпизод: инспектор гимназии отчитывает Мишу за прозвище, «припечатанное» не кому-нибудь — директору:
«— Ядовитый .имеете глаз и язык, — с сокрушением говорил инспектор Бодянский. — Прямо рветесь на скандал, хотя и выросли в почтенном профессорском семействе. Это ж надо придумать! Ученик вверенной нашему директору гимназии обозвал этого самого директора «Маслобоем»! Неприличие какое! И срам!
Глаза при этом у Бодянского смеялись».
«Ядовитый глаз и язык» — это осталось в Булгакове навсегда, как, впрочем, и энергия, и неуемная фантазия, которые сдерживались им дома, при отце, и с тем большей силой выплескивались в среде гимназических приятелей. Но и то, что сложилось в нем благодаря отцу: жажда устойчивого, прочного порядка — в семье, в обществе, в государстве, то есть определенный консерватизм убеждений, — сказывалось на его поведении и в старших классах гимназии, и затем в университете. Он не участвовал ни в каких кружках, не примыкал ни к каким политическим партиям, не посещал митингов, избегал участия в студенческих беспорядках.
Дело, впрочем, не только во влиянии отца, а быть может, еще больше в очень ранней, идущей от самой его натуры внутренней независимости. Обаянию новых авторитетов— в искусстве ли или в политике — он, как правило, не поддавался. Философские и политические идеи, требовавшие коренной ломки всего общественного устройства, какими бы зажигательными они ни казались, какие бы несметные массы ни поднимали, его не захватывали.

_______________
1 Надзиратель в гимназии.

Необходимость, социальных преобразований в России Булгаков сознавал. Однако революционным предпочитал эволюционные. Можно представить себе, как осложняло это его жизнь в условиях революционных переворотов. Но именно независимости взглядов и убеждений, которая позволяла ему «стать бесстрастно над красными и белыми», как напишет он, придет время, в письме правительству, он немало обязан своей не только не меркнущей, год от года растущей популярности.
Речь об этом впереди, а пока вернемся к основным вехам биографии писателя. В 1907 году умер Афанасий Иванович. Для семьи это было тяжелейшим ударом. На руках Варвары Михайловны осталось семеро детей. И старшему Михаилу было всего 16 лет, а младшей Елене — пять. Правда, материальная сторона жизни вскоре наладилась: духовная академия добилась для Булгаковых пенсии, которая превышала заработок отца. Постепенно восстанавливалось и душевное равновесие .всей семьи. Были Булгаковы необыкновенно дружны, трогательно заботились друг о друге. Не давало им унывать и удивительное многообразие интересов и увлечений. «В семье все очень много читали,— вспоминала сестра Михаила Афанасьевича, Надежда Афанасьевна Земская. — Все, начиная с матери, прекрасно знали русскую литературу. Знали и западную». Надо полагать, западную читали и в подлинниках, благо знание языков почиталось в семье обязательным. Точно так же все страстно любили музыку — играли на разных музыкальных инструментах, организовали свой домашний хор, в котором участвовали и некоторые из друзей. И столь же страстно увлекались театром, особенно оперой. Дома часто ставили любительские спектакли, режиссером которых и одним из исполнителей был Михаил. И очень охотно наведывалась в этот дом шумная гимназическая и студенческая молодежь.
«Семья Булгаковых, — рассказывает К- Паустовский,— была хорошо известна в Киеве, — огромная, разветвленная, насквозь интеллигентная семья.
Было в этой семье что-то чеховское от «Трех сестер» и что-то театральное...

За окнами их квартиры постоянно слышались звуки рояля и даже пронзительной валторны, голоса молодежи, беготня и смех, споры и пение.
Такие семьи с большими культурными и трудовыми традициями были украшением провинциальной жизни, своего рода очагами передовой мысли».
С началом войны 1914 года и еще в течение целого года мало что изменилось в образе жизни молодых Булгаковых. К этому времени Михаил Афанасьевич уже был женат. К слову сказать, женитьба его и предшествовавшие ей события немало переполошили всю семью и особенно мать, Варвару Михайловну. Познакомился он со своей будущей женой в 1910 году. Сам он в ту пору только начинал учебу в университете. Избранница его, Татьяна Николаевна Лаппа, еще и гимназии не окончила. Притом жила она с родителями в Саратове — для любовных свиданий не такой уж и ближний для Киева свет. Между тем через год после знакомства они уже не могли обходиться друг без друга. Поездки Миши в Саратов становились все более частыми. Занятия в университете он забросил настолько, что не перешел на третий курс, и это было чревато отчислением. А голова его была полна одним— жаждой все новых встреч с Тасей, как звали в семье будущую невестку.
Варвара Михайловна исстрадалась в такой степени (как они будут жить? На какие средства?), что в конце концов тяжело заболела. Кончилось это вполне благополучно: в апреле 1913 года молодые, наконец, получив согласие родителей, обвенчались. Поселились отдельно. Но связь Миши с родителями от этого не только не ослабела, а, пожалуй, еще больше окрепла, благо юная жена его легко вписалась в булгаковскую семью и даже стала общей любимицей.
По мере продолжения войны и особенно после резкого ухудшения обстановки на Юго-Западном фронте, когда в городе появились беженцы и в самом Киеве началась частичная эвакуация населения, беспечная жизнь семьи стала уходить, а вскоре и ушла в прошлое навсегда. Весной 1916 года Булгаков окончил медицинский факультет университета и стал госпитальным врачом-хирургом. Вслед за тем он был призван на военную службу. Но к осени того же года его неожиданно отозвали из армии и направили в качестве земского врача в Смоленскую губернию, село Никольское.

О том, как складывалась его сельская врачебная практика, лучше всего рассказано самим Булгаковым в цикле рассказов «Записки юного врача».
«Где же весь мир в день "моего рождения? Где электрические фонари Москвы? Люди? Небо? За окошками нет ничего! Тьма...
Мы отрезаны от людей. Первые керосиновые фонари от нас в девяти верстах на станции железной дороги».
Это начало рассказа «Тьма египетская». И не о физической тьме идет в нем речь — о темноте, о невежестве окружающего крестьянского населения, которое должен обслуживать молодой начинающий врач.
Прописал герой рассказа молодой женщине белладонну и выдал целый флакон. На другой день она к нему с пустым флаконом: «Пожалуйте еще баночку». В глазах у доктора «позеленело».
«Я тебе по скольку капель говорил? — задушенным голоском заговорил я. — Я тебе по пять капель... Что ж ты делаешь, бабочка? Ты ж... я ж...».
Выясняется, слава богу, что не всю ^белладонну «бабочка» сама выпила — «раскапала весь флакончик по всем дворам». Иначе бы уж давно отдала богу душу. Вот с такими пациентами » работал Булгаков в селе Никольское. А что это была за работа, каких она требовала сил, можно узнать из своего рода справки, которую автор дает в рассказе «Выога»:
«Я же — врач N-ской больницы, участка, такой-то губернии, после того как отнял ногу у девушки, попавшей в мялку для льна, прославился настолько, что под тяжестью своей славы чуть не погиб. Ко мне на прием по накатанному санному пути стали ездить с^э человек крестьян в день. Я перестал обедать. Арифметика — жестокая наука. Предположим, что на каждого из ста моих пациентов я тратил только по пять минут... пять! Пятьсот минут — восемь часов двадцать минут. Подряд, заметьте. И, кроме того,.у меня было стационарное отделение на тридцать человек. И, кроме того, я ведь делал операции.
Одним словом, возвращаясь из больницы в девять часов вечера, я не хотел ни есть, ни пить, ни спать».
«Записки юного врача» печатались в 1925—1927 годах в журнале «Медицинский работник», то есть в издании специализированном. Понятно, что основное их содержание—эпизоды врачебной работы автора. При всем том они чрезвычайно эмоциональны и полны юмора. Но дать разгуляться своей фантазии в этих рассказах писатель не мог. «Ядовитый глаз и язык» его тоже не нашли себе здесь применения. И в целом булгаковская манера письма в них почти неощутима.

2.
Февральская революция 1917 года мало что изменила в судьбе Булгакова. До сентября он продолжал службу в Никольском. Затем был переведен в городскую больницу г. Вязьма. Но после октябрьских событий, которые он воспринял весьма болезненно, оставаться вдали от близких, за которых очень, и не без основания, беспокоился, он уже не мог. В феврале 1918 года Булгаков вернулся в Киев, в тот самый дом на Андреевском спуске, где по-прежнему жили его мать, сестры и младшие братья. С этого момента и стал он участником событий, которые составили содержание романа «Белая гвардия».
За полтора с небольшим года, проведенных Булгаковым в Киеве, по меньшей мере шесть или семь раз в городе менялась власть. Большевики, петлюровцы, немцы с гетманом, вновь петлюровцы, опять большевики, деникинцы... Каждая смена власти сопровождалась тяжелым кровопролитием. Нередко трупы убитых валялись вблизи булгаковского дома. Младшие братья Михаила, Николай и Иван, оба юнкера военных училищ, участвовали в боях, и однажды Николай лишь чудом избежал расстрела.
Всякая новая власть объявляла приказы о призыве в свою армию. Булгаков, как мог, увиливал от этих призывов. Но день или два, мобилизованный петлюровцами, он провел в составе их воинства. Пока не сбежал. А осенью 1919 года, опять-таки по мобилизации, оказался в составе деникинских войск в качестве военврача. Был направлен во Владикавказ. Врачевал солдат и офицеров, раненных в боях против Красной Армии.
Человек, самой профессией своей призванный спасать людей и облегчать их страдания, художник по натуре — впечатлительный и ранимый, Булгаков очень тяжко переживал беспрерывное насилие, убийства, порою бессмысленно жестокие, человеческие страдания — все то, что происходило на его глазах. А та неразбериха в жизни родного Киева, которой сопровождались постоянные перевороты, калейдоскоп властей и режимов, ни один из которых не был сколько-нибудь прочным, усиливали его тоску по еще недавнему порядку, взорванному революцией, и укрепляли его в монархических если и не убеждениях, то симпатиях.
При власти белых Булгаков чувствовал себя гораздо спокойней, чем при петлюровцах, о которых вспоминал с содроганием, и при большевиках, которых толком не знал и опасался с тем большим основанием, что к семье Булгаковых, как и ко всей интеллигенции, они относились с подозрением и даже откровенной враждебностью. Так или иначе, но разгром белой армии весной 1920 года он воспринял как катастрофу и, быть может, оказался бы в числе белоэмигрантов, не случись ему именно в дни разгрома тяжело заболеть.
«В Париж... в Париж!» — читаем в автобиографических «Записках на манжетах». Болезнь послужила началом перелома во всей судьбе Булгакова. Поправившись, он уже не вернулся к врачебной практике — ушел в журналистику и в литературу. Собственно, литературная карьера его началась несколько раньше. В автобиографии, написанной им в 1925 году для справочника «Писатели», читаем:
«Родился в г. Киеве в 1891 году. Учился в Киеве и в 1916 году окончил университет по медицинскому факультету, получив звание лекаря с отличием.
Судьба сложилась так, что ни званием, ни отличием не пришлось пользоваться долго. Как-то ночью в 1919 году, глухой осенью, едучи в расхлябанном поезде, при свете свечечки, вставленной в бутылку из-под керосина, написал первый маленький рассказ. В городе, в который затащил меня поезд, отнес рассказ в редакцию газеты. Там его напечатали. Потом напечатали несколько фельетонов. В начале 20-го года я бросил звание с отличием и писал. Жил в далекой провинции и поставил на местной сцене три пьесы. Впоследствии в Москве в 1923 году, перечитав их, торопливо уничтожил. Надеюсь, что нигде ни одного экземпляра не осталось.
В конце 21-го года приехал без денег, без вещей в Москву, чтобы остаться в ней навсегда».
Летоисчисление собственного творчества Булгаков вел, таким образом, с осени 1919 года, со времени первой публикации. Более ранние творческие опыты он в расчет не принимал. А они были. В студенческие годы он начал писать повесть «Зеленый змий» — о враче-алкоголике. Но,похоже, так ее и не закончил. Наброски «Записок юного врача» делал еще в Киеве в 1918 году, а возможно, и раньше. Но ни этих набросков, ни рассказа, написанного «при свете свечечки», ни относящихся к той поре фельетонов не сохранилось. Из трех, и если точнее, из пяти пьес, которые он «торопливо уничтожил», случайно уцелела одна — «Сыновья муллы». Уцелел и один из фельетонов— «Неделя просвещения», опубликованный во Владикавказе незадолго до отъезда в Москву. Однако и этот фельетон, и пьеса, сочиненные исключительно ради заработка, существенной ценности не представляют.
По-настоящему творческая работа Булгакова развернулась в Москве.