В сборник включены произведения видных мастеров русской классической поэзии, посвященные героическим событиям Отечественной войны 1812 г., а также воспоминания очевидцев и участников событий тех далеких лет (Д. В. Давыдова, Ф. Н. Глинки, С. Н. Глинки).

Содержание:
Олег Михайлов. «Недаром помнит вся Россия...».
СТИХОТВОРЕНИЯ
Г. Р. ДЕРЖАВИН
Гимн лиро-эпический: на прогнание французов из отечества
Ода на смерть фельдмаршала князя Смоленского апреля в 16 день 1813 года .
Князь Кутузов-Смоленский.
В. В. КАПНИСТ
Видение плачущего над Москвою россиянина, 1812 года октября 28 дня.
На смерть Наполеона.
Н. М. ШАТРОВ
Пожар Москвы в 1812 году.
И. А. КРЫЛОВ
Волк на псарне.
Обоз.
Ворона и Курица .
Щука и Кот.
В. А. ЖУКОВСКИЙ
Певец во стане русских воинов.
Вождю победителей.
Бородинская годовщина.
Д. В. ДАВЫДОВ
Партизан (Отрывок).
Бородинское поле. Элегия.
Ф. Н. ГЛИНКА
Военная песнь, написанная во время приближения неприятеля к Смоленской губернии.
Солдатская песнь, сочиненная и петая во время соединения
войск у города Смоленска в июле 1812 года.
Песнь сторожевого воина перед Бородинскою битвою .
«Добрый воин, что с тобой?..» .
Песнь русского воина при виде горящей Москвы .
Авангардная песнь.
Авангардная песня .
Партизан Сеславин.
Партизан Давыдов .
1812 год (Отрывок из рассказа).
Москва.
Славное погребение .
Стихи генералу Раевскому.
К. Н. БАТЮШКОВ
К Д<ашко>ву .
Переход через Рейн.
Переход русских войск через Неман 1 января 4813 года
(Отрывок).
М. В. МИЛОНОВ
К патриотам.
П. А. ВЯЗЕМСКИЙ
Послание к Жуковскому из Москвы, в конце 1812 года.
Эперне (Денису Васильевичу Давыдову).
Поминки по Бородинской битве.
К старому гусару .
К. Ф. РЫЛЕЕВ
Любовь к Отчизне.
Князю Смоленскому.
На погибель врагов.
Партизаны.
В. Ф. РАЕВСКИЙ
Послание Г. С. Батенькову.
Песнь воинов перед сражением .
А. А. ДЕЛЬВИГ
«Дщерь хладна льда!..».
Русская песня.
Отставной солдат .
А. С. ПУШКИН
Воспоминания в Царском Селе («Навис покров угрюмой нощи...»).
Александру.
Наполеон.
Воспоминания в Царском Селе («Воспоминаньями смущенный...») .
Евгений Онегин (Отрывки из романа) .
Клеветникам России .
«Перед гробницею святой...».
Полководец.
«Была пора: наш праздник молодой...».
Я. М. ЯЗЫКОВ
Д. В. Давыдову.
П. А. КАТЕНИН
Инвалид Горев.
Ф.И.ТЮТЧЕВ
Неман.
А. Н. МАЙКОВ
Сказание о 1812 годе.
М. Ю. ЛЕРМОНТОВ
Поле Бородина.
Два великана.
Бородино.
К. К. ПАВЛОВА
Москва.
Е. А. БАРАТЫНСКИЙ
Д. Давыдову.
И. С. НИКИТИН
Русь.
А. Ф. ВОЕЙКОВ
К Отечеству.
Князю Голенищеву-Кутузову Смоленскому.
ИСТОРИЧЕСКИЕ ПЕСНИ О ВОЙНЕ 1812 ГОДА
Заплакала Россия от француза.
Как и пишет письмо французский король.
Разорена путь-дорожка.
Как на горочке стояла Москва.
Привиделся бессчастный сон.
Кутузов и французский майор.
Французы на Десне.
Платов-казак.
Платов у французов.
Ой да от чего же армия потревожилась?
Как во нынешнем году.
ВОСПОМИНАНИЯ
Д. В. ДАВЫДОВ 1812 год
II. Дневник партизанских действий 1812 года.
III. Мороз ли истребил французскую армию в 1812 году?
Ф. Н. ГЛИНКА
Очерки Бородинского сражения .
С. Н. ГЛИНКА
Из «Записок о 1812 годе».
Примечания.

1812 год в русской поэзии и воспоминаниях современников

Олег Михайлов

«Недаром помнит вся Россия...».

Битва на Чудском озере, Куликово поле, Бородино, Сталинград — они остались навечно в исторической памяти нашей страны. Как символы победы и возрождения, как воплощение священного народного гнева против захватчиков, посягнувших на родные земли, на мирные очаги, на само существование Русского, а затем и Советского государства. Наконец, как неиссякаемый источник горячего патриотического чувства, связывающего прошлое с настоящим. О неразрывности этих двух начал — прошлого и настоящего — Пушкин сказал:
Два чувства дивно близки нам, В них обретает сердце пищу: Любовь к родному пепелищу, Любовь к отеческим гробам.
(На них основано от века, По воле бога самого, Самостоянье человека, Залог величия его.)
Патриотизм всегда воспринимался передовыми умами России как могучая сила, способная преобразовать и двинуть дальше, к социальному переустройству великую страну.
«Я всеми фибрами своей души принадлежу русскому народу,— писал А. И. Герцен,— я работаю на него, он работает во мне, и это вовсе не историческая реминисценция, не слепой инстинкт и не кровная связь, а следствие того, что я сквозь кору и туман, сквозь кровь и зарево пожаров, сквозь невежество народа и цивилизацию царя вижу огромную силу, важный элемент, вступающий в историю рядом с социальной революцией, к которой старый мир пойдет волей-неволей, если он не хочет погибнуть или окостенеть».
Лучшие умы России завещали нам любовь и уважение ко всему, что помогало выстоять нашей Родине и способствовало ее превращению в великое государство. Славные «птенцы гнезда Петрова» в XVIII веке успешно выполнили начатую волею Петра историческую миссию по укреплению страны в ее теперешних границах. Деятельность Суворова, Румянцева, Потемкина, Державина связана исторической преемственностью со спасителем Отечества М. И. Голенищевым-Кутузовым, с певцом 1812 года В. А. Жуковским, с юным Пушкиным и, наконец, «Войной и миром» Л. Н. Толстого. Какое,же событие могло подвигнуть в XIX веке на столь грандиозный труд, как не Отечественная война 1812 года?
Вторжение неприятеля в пределы России, кульминационное Бородинское сражение, пожар Москвы, напряженная — и победная наконец! — борьба с армиями Наполеона вызвали могучий подъем в народе.
«Народ этот,— заметил, говоря о России, Герцен,— убежден, что у себя дома он непобедим; эта мысль лежит в глубине сознания каждого крестьянина, это — его политическая религия. Когда он увидел иностранца на своей земле в качестве неприятеля, он бросил плуг и схватился за ружье. Умирая на поле битвы «за белого царя и пресвятую богородицу»,— как он говорил,— он умирал на самом деле за неприкосновенность русской территории».
Нашествие «двунадесяти языков» было следствием в ряду множества причин — экономических, политических, дипломатических, военных. Следует, хотя бы коротко, вспомнить предысторию событий, в результате которых воинство Наполеона оказалось под стенами Москвы, а затем русская армия — в Париже.
Ее начало — в бессмысленной для России кампании 1805 года, завершившейся Аустерлицким поражением. Разваливавшаяся под ударами Франции Римская империя — этот искусственный реликт средневековья и ее пронырливый британский союзник, так любивший загребать жар чужими руками, постарались добиться своего: выманить русских солдат в Центральную Европу и столкнуть с Францией Россию.
Вместе с тем именно в этой войне громко заявил о себе будущий победитель Наполеона — М. И. Кутузов. Его искусный марш-маневр от Браунау до Ольмюца (с разгромом маршала Мортье под Крем-сом) — образец отступательного ведения войны на изматывание с превосходящим в силах противником. Недаром другой наполеоновский маршал — Мармон назвал его «классически-героическим». Здесь мы видим первый отблеск кутузовского гения.
Военные успехи французской армии в Аустерлицком сражении, при Йене (1806) и под Ваграмом (1809) привели к необычайному расширению империи Наполеона. Он стал повелителем всей Западной и Центральной Европы, исключая островную Великобританию. После неудачи в битве при Фридланде (1807) и выхода Пруссии из антинаполеоновской коалиции русское правительство вынуждено было заключить с Францией Тильзитский мир, присоединиться к имевшей целью экономическое удушение Англии континентальной блокаде и объявить Англии войну.
Однако, пойдя на эти меры, Россия настороженно относилась к экспансии Франции и оставалась главной силой на континенте, препятствовавшей Наполеону в осуществлении его планов завоевания мирового господства. Это понимал и сам Наполеон, говоря: «Без разгрома России континентальная блокада — пустая мечта». К 1810 году между Францией и Россией не существовало уже ни одного вполне независимого государства. Все они покорились одной воле, воле завоевателя, который еще после заключения Тильзитского мира сказал своим приближенным: «Через пять лет я буду господином мира, остается одна Россия, но я раздавлю ее...»
К этой поре Франция представляла собой агрессивное государство, в котором ничего не оставалось от революционных идеалов 1789 года
Наполеон с первых шагов предал забвению революционные лозунги и последовательно шел к личной диктатуре: сначала стал первым консулом, потом итальянским королем, а затем императором Франции. Он создал новую аристократию с пышными титулами: сын трактирщика Иоахим Мюрат сделался королем Неаполитанским, сын бочара Мишель Ней — герцогом Эльхингемским и князем Московским. «Отравленный воздух дворца», по словам Стендаля, «вконец развратил Наполеона». Одновременно менялась и армия. По словам того же Стендаля, «по мере того, как шитье на мундирах делалось богаче... сердца под ними черствели». Это уже были ландскнехты, жаждавшие только обогащения и наживы.

Разгромив революцию внутри страны, Наполеон продолжил прогрессивные преобразования только в одной области — ведении войны. Борьба за рынки сбыта и рост промышленного развития Франции заставили его вести в течение многих лет кровопролитные войны./
Уже вся Европа дрожала перед Наполеоном, французская империя ненасытно готовилась к новым завоеваниям. В начале 1812 года число войск, скапливавшихся у западных границ России, достигло 600 тысяч строевых; в многочисленном и разношерстном воинстве участвовали все народы континентальной Европы, за исключением шведов, датчан и турок (в начале XIX века турки еще господствовали на обширных пространствах юго-восточной Европы).
Армия Наполеона была уже на Висле. Французский император и его маршалы не сомневались в победе, обрекали уже мысленно Россию на верную гибель и смотрели на предстоящий поход, как на торжественный марш в Петербург и Москву. 12 июня 1812 года передовые части неприятеля перешли Неман.
Начиная русскую кампанию, Наполеон фальшиво предлагал императору Александру I вести ее по-рыцарски и в перерывах между боями, на ничейной земле, за дружеским обедом обсуждать проявленное военное искусство. Но с первых же шагов «великая армия» показала себя как армия захватчиков и грабителей. Молва о насилиях и реквизициях быстро передавалась из деревни в деревню, из города в город. Одни жители уходили в леса, другие следовали за русской армией со всем своим имуществом, семействами и скотом, предавая пламени все, что могло быть полезным неприятелю. Оставаться дома никто из русских жителей не хотел. «Умрем, а рабами не будем!» — говорили в народе.
Наполеон впервые после Испании, но в гораздо больших масштабах столкнулся с тем, что за Пиренеями именовалось «гверильей» — народной войной. К этому добавилось невиданное упорство русских солдат. Перед Смоленском отставший гренадер был окружен, но продолжал отстреливаться, отвечал отказом на предложения сдаться в плен, и, чтобы его уничтожить, пришлось выдвинуть пушку. А сколько таких гренадеров было еще перед Смоленском и после Смоленска?
Уже повсюду, где только ступила нога захватчиков, занялся пожар войны народной. В селениях запирали ворота и ставили в них караулы; у околиц устраивали шалаши в виде будок, а подле них — сошки для пик. Никому из посторонних не дозволялось приближаться К деревням, даже русским курьерам: на уверения, что они свои, первым ответом был выстрел или пущенный с размаха топор. Лишь после переговоров, убедившись, что нет обмана, крестьяне объясняли причину своей осторожности: «Да ведь у злодея всякого сброда люди...»
Соединяясь в крупные партии, ведомые кем-либо из отставных солдат или отважных товарищей и старост, крестьяне нападали на неприятеля, становясь страшнее врагам, по мере того как привыкали к кровавым встречам. А после Бородинского сражения, потрясшего до основания французскую армию, и сдачи Кутузовым Москвы заполыхало пламя партизанской войны.
К этой поре Москва была окружена плотным партизанским кольцом. «Малая» война, истощавшая неприятеля, грозно перерастала в большую. Началось отступление Наполеона, мало-помалу перешедшее в беспорядочное бегство.
Отечественная война 1812 года явила славную плеяду выдающихся полководцев и военачальников. Это прежде всего военный министр и главнокомандующий 1-й армией Барклай-де-Толли, избравший с самого начала единственно верную Тактику отступления перед страшной массой вторгнувшихся войск. Его не понимали, о нем злословили в придворных кругах и в армии, но он молча выполнял свой долг. Огромной любовью солдат и офицеров пользовался блестящий ученик Суворова главнокомандующий 2-й армией князь Багратион, который с боями, выходя из окружений, соединился с 1-й армией у Смоленска. В числе героев двенадцатого года мы называем и генералов Дохтуро-ва, Милорадовича, Коновницына, Раевского, Ермолова, братьев Тучковых... и легендарного казачьего атамана Платова (о котором народ сложил множество песен), >i партизанских вожаков — Дениса Давыдова, Сеславина, Фигнера, и бесчисленных простых людей, вплоть до знаменитой старостихи Василисы Кожиной.
Однако среди всех них выделяется одна фигура. Это спаситель Отечества М. И. Кутузов. Его роль тщательно принижалась официальными дореволюционными историками: политически опасно было вспоминать о том, что Кутузов в 1812 году пользовался неограниченной властью и опирался на полное доверие народа.
Уникальная фигура Кутузова, главного героя двенадцатого года, заставляет нас пристальнее вглядеться в него — полководца, государственного деятеля, дипломата.
Он был предусмотрителен до такой степени, что не только многочисленные недоброжелатели — граф Ланжерон, князь Долгоруков, английский полковник Вильсон, генерал Беннигсен, московский генерал-губернатор Ростопчин, великая княгиня Екатерина Павловна, наконец, сам Александр I,— но даже соратники и ученики, не понимая его дальновидной мудрости, упрекали полководца в медлительности, бездействии, а враги — даже и в трусости. Там, где он рассчитывал стратегическую партию, на пятнадцать ходов вперед, их хватало лишь на два-три. За видимым бездействием и леностью безостановочно работал, перебирая варианты, мощный мозг. Так складывалась военная философия Кутузова, выраженная им в простой, но емкой формуле:
«Лучше быть слишком осторожным, нежели оплошным и обманутым».
Соединение огромного жизненного опыта с редкостной интуицией, расчета с даром предвидения не может не изумлять. 19 августа из-под Гжатска посылает он дочери Анне Михайловне Хитрово одно, а затем и второе письмо, настойчиво требуя, чтобы та покинула свое имение в Тарусе и из Калужской губернии уехала с семьей в Нижний Новгород. Какой перелет мысли! Еще не найдено поле для генерального сражения, и исход этого сражения непредугадываем, а, кажется, ум Кутузова уже обращен к Калужской дороге, где он отразит Наполеона и погонит его вспять, по опустошенному Смоленскому тракту...
Упрекавшие Кутузова в бездеятельности и пассивности не подозревали, какой огромный темперамент скрыт, спрятан у него под маской благодушия и спокойствия. Натуре его с младых ногтей свойственны были необыкновенный артистизм, театральность — с притворствами, игрой, лукавством. Это не бытовая хитрость, которая принимает вид ума, а рядом с умом оказывается сама глупа; такая хитрость — ум для глупых. Нет, это род мудрости, аналог которой, если брать примеры из отечественной истории, можно найти разве что в характере Ивана Андреевича Крылова, не случайно обращавшегося в своих баснях к образу Кутузова. «Дедушка Крылов» и «дедушка Кутузов» обнаруживают глубокое внутреннее родство в их особенном, народном уме, медленном упорстве, скрытой силе...
«Старый лис Севера»,— сказал о Кутузове Наполеон. «Умен, умен, его и сам Рибас не обманет»,— тридцатью двумя годами раньше в своей излюбленной «припечатывающей» манере отозвался о нем Суворов. Наполеон хорошо помнил, как обманул его Кутузов в 1805 году, сперва у Кремса, а затем у Шенграбена, хотя и не сделал из этого должных выводов.
Стратегия Кутузова, как показывает опыт войны 1805 года,-кампании против турок в 1811—1812 годах, наконец, Отечественной войны, очевидно, заключалась, помимо прочего, в том, что он не рассматривал генеральное сражение в качестве главного или единственного условия в достижении конечного успеха. В отличие, скажем, от Наполеона, для которого именно решающий бой автоматически предоставлял возможность диктовать условия победоносного мира. Нет, тысячи других, даже на поверхностный взгляд посторонних причин брались Кутузовым в расчет. Известна фраза, которую он сказал, отправляясь в августе 1812 года в действующую армию, в ответ на неосторожный вопрос племянника: «Неужели, дядюшка, вы думаете разбить Наполеона?» — «Разбить? Нет...— произнес тогда Михаил Илларионович.— Но обмануть — да, рассчитываю!» Если девизом Наполеона было: «Ввяжемся, а там посмотрим», то Кутузов мог бы противопоставить ему иной: «Выпутаемся, а там посмотрим». Именно то, чего не мог предусмотреть его грозный противник, предвидел Кутузов, когда сказал на совете в Филях: «Москва, как губка, всосет в себя французов...»
Его упрекали в нерешительности и пассивности австрийские генералы в 1805 году в Браунау, граф Ланжерон в 1811 году под Рущуком и Слободзеей, Беннигсен, Вильсон, Армфельд, сам Александр I — в 1812-м. Врагов он нажил столько, что их, верно, достало бы и на десятерых. Лень, сибаритство, обжорство, женолюбие, сонливость, будто бы безразличие и покорность судьбе — в чем только не обвиняли Кутузова! Но посреди всего этого, словно крыловский Слон в окружении своры мосек, он спокойно шел вперед. Не объясняясь и не оправдываясь, Кутузов выполнял свою нелегкую миссию.
Иногда, из сегодняшнего «далека», даже кажется, что в течение ряда лет он как бы «тренировал», отрабатывал будущую кампанию против наполеоновского нашествия. Когда в 1805 году Александр I, поддерживаемый своими чрезмерно пылкими «молодыми друзьями» и императором австрийским Францем, самонадеянно торопился развязать генеральное сражение, Кутузов предложил свой план. «Дайте мне отвести войска к границам России,— сказал он,— и там, в полях Галиции, я погребу кости французов». Разве это не напоминает «черновик» будущих действий в 1812 году? Кутузова, как известно, не послушались, и произошла злосчастная Аустерлицкая битва.
Или кампания против турок в 1811—1812 годах. Опрокинув под Рущуком армию великого визиря Ахмеда-паши, Кутузов, ко всеобщему недоумению, приказал войскам не преследовать противника, а воротиться на левый берег Дуная. Позднее он объяснит, что мало проку разбить турок, которые уйдут за Балканы, а весною явятся снова, как это не раз бывало прежде. Ведь России жизненно необходимо было заставить беспокойного южного соседа пойти на мировую: Наполеон стоял у западных рубежей. Рождается знаменитый план: притворным отступлением выманить Ахмеда-пашу на левую сторону, окружить и уничтожить. Чем не репетиция истребления малой кровью «великой армии»? Как и французы в 1812 году, турки съедают собственных лошадей, гибнут в окружении от голода и болезней и, наконец, сдаются.
Однако одна, главная черта отделяет войну 1812 года от всех предыдущих: ее народный характер.
Кутузов с его мудростью и широтой взгляда до конца понял это. Именно о священном праве народа защищаться против захватчиков любыми средствами говорил он присланному Наполеоном Лористону, который сетовал, что война-де ведется «не по правилам». По отношению к супостатам, посягнувшим на само существование России как государства, у Кутузова, кстати, очень чувствительного и даже чуть сентиментального по натуре, не могло быть жалости. Когда, окруженные вооружившимся народом и партизанами, терпя жестокие лишения от лютого холода и голода, французы удирали из России, Кутузов писал своей любимой дочери Елизавете Михайловне Хитрово:
«Вот Бонапарт,— этот гордый завоеватель, этот модный Ахиллес, бич рода человеческого, или, скорее, бич божий,— бежит передо мной более трехсот верст, как дитя, преследуемое школьным учителем... Говорят, что солдаты, офицеры, даже генералы едят лошадиную падаль. Некоторые мои генералы уверяли, что они видели двух несчастных, жаривших на огоньке части тела своего третьего товарища. При таких зрелищах человек, отбросив в сторону и генеральство, и государственное свое сановничество, поневоле содрогнется. Неужели это мое несчастное назначение, чтобы заставить визиря питаться лошадиным мясом, а Наполеона еще более гадкими веществами? Я часто плакал из-за турок, но, признаюсь, из-за французов не проливал ни одной слезы».
И, идя наперекор сложившейся легенде о Наполеоне, которой суждено будет надолго владеть умами людей («угас великий человек»), Кутузов задается простым вопросом в письме к своей жене Екатерине Ильинишне: «Да был ли он подлинно велик?»
Сама Россия вещала устами Кутузова и действовала его именем. И вот, исполнив свой долг, он вдруг слабеет и после легкой простуды угасает в чужой Силезии. Кутузов уже все сделал: Россия спасена. История как бы «отозвала» его со сцены — роль сыграна.
«Слава Кутузова неразрывно соединена со славою России, с памятью о величайшем событии новейшей истории,— сказал Пушкин.— Его титло: спаситель России; его памятник: скала святой Елены! Имя его не только священно для нас, но не должны ли мы еще радоваться, мы, русские, что оно звучит русским звуком?.. Один Кутузов мог предложить Бородинское сражение; один Кутузов мог отдать Москву неприятелю, один Кутузов мог оставаться в этом мудром деятельном бездействии, усыпляя Наполеона на пожарище Москвы и выжидая минуты роковой: ибо Кутузов один облечен был в народную доверенность, которую так чудно он оправдал!»
Память о войне двенадцатого года жила, формировала общественное мнение, рождала события и книги, отозвалась дальним эхом в исторический день 14 декабря 1825 года на Сенатской площади и воплотилась в строки «Войны и мира».
«В половине 1812 года грянул гром,— отмечал обозреватель в журнале «Сын Отечества» за 1815 год,— и литература наша сначала остановилась совершенно, а потом обратилась к одной цели — споспешествованию Отечественной войне. В продолжение второй половины 1812 года и первой 1813 года не только не вышло в свет, но и не написано ни одной страницы, которая не имела бы предметом тогдашних происшествий».
Не только взрослые — дети жадно следили за событиями. Как вспоминал декабрист И. И. Пущин, «жизнь наша лицейская сливается с политической эпохой народной жизни русской: приготовлялась гроза 1812 года. Эти события сильно отразились на нашем детстве... мы провожали все гвардейские полки, потому что они проходили мимо самого Лицея, мы всегда бывали тут при их появлении, выходили даже во время классов, напутствовали воинов сердечной молитвой, обнимались с родными и знакомыми. Усатые гренадеры из рядов благословляли нас крестами. Не одна слеза была тут пролита... Когда начались военные действия, всякое воскресенье кто-нибудь из родных привозил реляции. Читались наперерыв русские и иностранные журналы при неумолкаемых толках и прениях, всему живо сочувствовалось у нас...» В толпе лицеистов стоял и юный Пушкин,—
Завидуя тому, кто умирать Шел мимо нас...
Закономерным было патриотическое одушевление всех писателей того времени. Сорокашестилетний Карамзин, благословив на войну поэта В. Жуковского и историка К. Калайдовича, сказал последнему: «Если бы я имел взрослого сына, в это время ничего бы не мог пожелать ему лучшего». Когда французские войска приблизились к Москве, он покинул ее одним из последних. Уничтожая вторгнувшегося неприятеля, русские, по его словам, исполнили «закон государственный, который не принадлежит религии, но также дан богом: закон естественной обороны, необходимый для существования всех земных тварей и гражданских обществ».
Разбуженный громом Отечественной войны, к патриотической лирике обращается В. Жуковский. «Тишайший» русский поэт становится — «потому что в это время всякому должно быть военным» — поручиком московского ополчения, пишет красноречивые приказы за адъютанта Кутузова генерала И. Н. Скобелева (деда знаменитого полководца), наконец, создает главный свой памятник патриотического воодушевления — «Певец во стане русских воинов», где звенящими похвалами осыпаны русские герои:
Друзья, прощанью кубок сей!
И смело в бой кровавый Под вихорь стрел, на ряд мечей, За смертью иль за славой...
Популярность этого произведения была огромна. «Часто в обществе читаем и разбираем «Певца во стане», новейшее произведение г. Жуковского,— говорит в «Походных записках русского офицера» И. Лажечников.— Почти все наши выучили сию пиесу наизусть... Какая поэзия! Какой неизъяснимый дар увлекать за собой души воинов!»
Если уж совершенно далекий от ратных дел Жуковский надел военный мундир, то что говорить о Денисе Давыдове, проведшем большую часть жизни в армии — он выдвинулся уже в финляндском походе и в турецкую войну, а впоследствии принимал участие в персидском и польском походах. «Жизни баловень счастливый, два венка ты заслужил...» — писал, обращаясь к нему, Н. Языков. Один венок — как партизан, увековечивший свое имя наравне с крупнейшими полководцами славной кампании; другой — как автор живых и кипучих «гусарских стихов», проникнутых пафосом национального само-сознания и патриотизма («За тебя на черта рад, наша матушка Россия!..»). И все же существует еще «третий венок» Дениса Давыдова — его «Военные записки».
Написанные, по словам Пушкина, «неподражаемым слогом», «Записки» Д. Давыдова поднимают огромный пласт жизни русского общества, русской армии и дают серию блестящих очерков, в которых раскрывается подвиг русского народа в борьбе с наполеоновским нашествием. Впрочем, лучшие «Записки» Д. Давыдова были лишь одними из многих. Гигантская мемуарная литература в России (и за рубежом) посвящена этому феномену в отечественной истории.
В наши дни документ обрел особое значение, порою оттесняя «художественное», «вымысел» на второй план. Но в откликах на войну 1812 года литература и документ как бы смыкаются. Что такое, скажем, стихотворение К. Батюшкова «Переход через Рейн» — поэтический вымысел, вольность? Нет, отлитые в стихотворные строки воспоминания незабываемых дней. А дальше, с определенной уже временной дистанции, осмысление происходившего, к которому обращались и первые поэты России, и их ученики и продолжатели: Пушкин, Лермонтов, Крылов, Тютчев, Полонский, Хомяков, Никитин.
Из многих художественных произведений и воспоминаний в эту книгу были отобраны стихи и мемуарные фрагменты (Ф. Н. Глинки, С. Н. Глинки и др.), которые складываются в единое мозаичное панно, передающее общую картину двенадцатого года. Словно оттаяли звуки давно замерзшей битвы (как это было описано в знаменитом эпизоде у Рабле) и заговорили живые голоса. Они учат нас восхищаться славным прошлым России, любить свою Отчизну и беречь ее.
Олег Михайлов