Аннотация
Книгу талантливого русского писателя-демократа Николая Васильевича Успенского (1837—1889) составили рассказы и повести шестидесятых — семидесятых годов: прославившие писателя среди современников «очерки простонародного быта» и более поздние произведения о жизни разных сословий русского общества этого периода. В сборнике прослеживаются наиболее характерные особенности художественного. мастерства писателя: насмешливый юмор, точность бытовых примет и речевых характеристик.' тяготение к гротеску, и главная — умение писать «о народе правду без всяких прнкрас» (Н. Г Чернышевский)

Содержание
Сергей Чупринин. Разночинец. Жизненный путь и литературное наследие Н. В. Успенского
Старуха
Поросенок
Хорошее житье
Грушка
Змей
Ночь под светлый день
Сельская аптека
Деревенская газета
Обоз
Брусилов
Из дневника неизвестного
Работница
Декалов
Колдунья
Федор Петрович
Следствие
Катерина
Деревенский театр
Издалека и вблизи
Егорка-пастух
Примечания

Если интересуемая информация не найдена, её можно Заказать

РАЗНОЧИНЕЦ
Жизненный путь и литературное наследие И. В. Успенского

1
Когда в ночь на 21 октября 1889 года Николай Васильевич Успенский перерезал себе горло подле одного из домов Смоленского рынка, где ютился нищенствующий московский люд, солидные литературные журналы никак не откликнулись на трагическую кончину писателя, а издания помельче проводили его в последний путь то ли сокрушенным вздохом, то ли риторическим вопросом:
«Многие ли из современной публики, не говорим уже, читали, но хотя бы слышали об этом писателе?»1
И невольно задумываешься о страдальческой участи «одного из первых и крупнейших народных писателей»2, чей талант был отмечен и поддержан в самом начале творческого пути и Н. А. Некрасовым, и И. С. Тургеневым, и Л. Н. Толстым. Почему, в самом деле, русской общественностью так скоро забылось даже имя Успенского, первая книжка которого вызвала заинтересованно-сочувственный отзыв Ф. М. Достоевского и послужила поводом для знаменитой статьи Н. Г. Чернышевского «Не начало ли перемены?»? Отчего и в XX веке его произведения переиздаются с перерывом в несколько десятилетий (1931 —1957—1986 гг.), а в литературной табели о рангах ему отводится предельно скромное место?
Существует мнение, что всеми своими — и литературными и житейскими — бедами Николай Успенский был обязан исключительно самому себе, вернее, своей дурной наследственности, скверному воспитанию и ужасному характеру.
Мнение небезосновательное, по крайней мере, на первый взгляд. К. И. Чуковский, подробно исследовавший биографию Успенского, с понятной горечью замечает, что все ближайшие родственники писателя, родившегося в 1837 году3 в многодетной и полунищей семье сельского священника, были горькими пьяницами4, да и сам Николай Васильевич рано пристрастился к выпивке. Хотя, по сообщению И. А Бунина — другого биографа Успенского, «пить начал Н. В. уже лет под сорок, то есть, разумеется, пить как следует» .
Засвидетельствованный мемуаристами процесс «растления души»
1 Новости.— 1889.—№ 295.
2 Бунин И. А. Собр. соч.: В 9 т.—М., 1957.—Т. 9.—С. 495.
3 По иекоторым недавно обнаруженным данным, Н. В. Успенский родился не в 1837 г., а в 1834 г. (Вопросы литературы.— 1965.— № 5.— С. 253—254).
4 См., напр.: Ч у к о в с к и й К. Судьба Николая Успенского//Успенский Н. Собр. соч.—М; Л., 1931.—С IX.
5 Б у н и н И. А. Собр. соч.— Т. 9.—С. 499.
5
незаурядного, как можно предположить, подростка с успехом продолжался в почти непременной для деревенских поповичей семинарии, нравы которой так хорошо известны читателям по хрестоматийным «Очеркам бурсы» Н. Г. Помяловского и оживают во всей своей каннибальской красе на страницах автобиографического рассказа самого Успенского «Декалов». Розги, водка, карты, взяточничество, угодничество и наушничество, тайный разврат при показном благочестии, процветавшие в тульской семинарии, развили в смышленом, хотя и на редкость скверно учившемся Николке привычку к грубому шутовству, скандальному «балаганству», сохранившуюся вплоть до самой смерти, вскормили в нем — и это, пожалуй, главное — чувство лютой обиды на весь мир и прежде всего на тех, кому в жизни выпала более легкая доля.
Особенное раздражение неизменно вызывал у дерзкого бурсака его двоюродный брат Глеб, которому посчастливилось родиться в обеспеченной семье тульского палатского секретаря, пользоваться отцовским выездом и отцовскими связями, учиться в гимназии и т. д. и т. п. Годы, десятилетня пройдут, прежде чем неизжитая досада выплеснется в воспоминаниях Николая Васильевича о Глебе Ивановиче, который и на писательском поприще оказался удачливее своего двоюродного брата:
«Мое отрочество и детство Глеба Ивановича Успенского,— с чисто семинарским «витийством» и подпирающим под самое горло сарказмом пишет автор книги «Из прошлого»,— представляли собою два радпуса, центром которых служил нам общий дедушка, пономарь Черненого уезда, имевший счастие принимать в своей скромной хижине И. С. Тургенева. Направления упомянутых радиусов выражались в том, что я, несмотря ни на какие метеорологические пертурбации, совершал путешествие в семинарию пешком, а юный Глеб Иванович ездил в гимназию на щегольской пролетке и прилежно учился, ежедневно отдавая строгий отчет в своих успехах родителю; я всячески старался уклониться от слушания лекций семинарских профессоров и возвращался из рассадника благочестия в свою квартиру, встречаемый известием кухарки, что руководители мое^о умственного н нравственного развития все, без исключения, разошлись по трактирам. Глеб Иванович, как уче)1нк, был образцом трудолюбия и прилежания, а мое имя было синонимом упорной лености, не поддающейся никаким мерам, в числе которых первенствующее место занимала экзекуция...»1
Николай Успенский оказался действительно неподдающимся или, как сказали бы сейчас, «трудным» подростком. Семинарию он бросил, едва дотянув до богословского класса, и отправился... нет, не в тульский трактир, как того следовало бы ожидать, и не в родное Ступино Черн-ского уезда, а в петербургскую Медико- хирургическую академию,

1 Успенский Н. В. Из прошлого.— М., 1889.— С. 134.
6
сразу же попав в среду молодой, бурно проявлявшей себя разночинной интеллигенции.
Впрочем, не проучившись в академии даже года (о том, в каких ужасающих условиях шла учеба, смотри рассказ «Брусилов», опять-таки автобиографический), Успенский бросил и ее, свой разрыв с мечтами о высшем образовании и докторской карьере ознаменовав вполне бурсацкою выходкой: препарируя руку трупа, он изрезал ее на куски, изломал выданные ему инструменты, разбросал их по палате — и ушел. Куда ушел? Зачем? Почему? Были собраны на экстренное заседание профессора академии, и... святотатца изгнали из ее стен с позором.
Вот тут бы, казалось, уже и концу приблизиться: призрак «нище-бродства», кабацкого ухарства и буйства, всего того, что к рубежу веков станут называть «босячеством», замаячил перед Николаем Успенским все грознее и определеннее. Но судьба готовила ему еще один и, как выяснилось позднее, последний шанс.
2
Еще студентом академии он напечатал два рассказа «из русского простонародного быта» в еженедельном журнальчике «Сын отечества», издававшемся при ближайшем участии постаревшего, но все еще популярного Барона Брамбеуса (О. И. Сенковского). Рассказы эти, набранные самым мелким журнальным шрифтом и даже без указания фамилии автора, прошли не замеченными — как публикой, так и критикой. Да и денег, надо думать, безвестный новинок получил самую малость.
С третьим рассказом — это было «Хорошее житье» — Успенский направился было в «Отечественные записки», редактировавшиеся в ту пору С. С. Дудышкиным, но там, как вспоминал впоследствии писатель, нашли, что «язык слишком народен и непонятен для публики...»1. Оставалась последняя слабая надежда на «престижный» некрасовский «Современник», прославленный именами Тургенева, Толстого, Дружинина, Григоровича, Чернышевского, Добролюбова...
Успенский явился к Некрасову — и был обласкан сверх всех ожиданий, сверх всякой меры. «Хорошее житье» и прибавленный к нему «Поросенок» тут же были отправлены в типографию, причем Некрасов распорядился печатать их самым крупным шрифтом на первых страницах ближайшего журнального тома. Автору был назначен вполне приличный для дебютанта гонорар, а через год с ним заключили условие, чтобы он сотрудничал исключительно в одном «Современнике», и за это, кроме гонорара, ему обязались платить ежемесячно по пятьдесят рублей, что, как говорят, было достаточно для более или менее безбедного проживания в столице.
Началась самая светлая полоса в жизни Успенского. Его рассказы

1 Успенский Н. В. Из прошлого.— С. 2.
7
и очерки, на которых едва чернила успевали просохнуть, незамедлительно шли в печать, и «сам» Добролюбов уже через пару лет настойчиво рекомендовал пополнить хрестоматию для юношества произведениями двадцатитрехлетнего писателя (Современник.— I860.— N° 4). И «сам» Чернышевский многократно беседовал с новым для журнала автором, а затем посвятил его творчеству обширную, программной значимости статью (Современник.— 1861.— № II). И «сами» Тургенев, Толстой, Григорович — первые писатели эпохи и к тому же аристократы, люди «света» — одарили поповского сына знакомством, лестным своею короткостью. И «сам» Некрасов, когда Успенский захотел продолжить образование на историко-филологическом факультете Петербургского университета, обратился к бывшему тогда ректором Плетневу с просьбою назначить стипендию «очень талантливому», «обещающему много в будущем» студенту. Успенский, правда, поучился в университете недолго, но Некрасов и потом не оставил его своим попечением.
«Однажды, в трескучий зимний мороз,— вспоминал впоследствии Успенский,— я пришел к Некрасову, чтобы передать ему один из своих очерков. С знаменитым поэтом сидел известный ветеран-беллетрист Д. В. Григорович.
— Знаете, что я вам посоветую, Успенский,— начал Николай Алексеевич,— поезжайте-ка за границу.
— Да на какие же средства?..
— У вас есть прекрасные средства...
— Правда, правда,— произнес бархатным баритоном Дмитрий Васильевич.
— Средства эти,— продолжал Некрасов,— ваши рассказы... Их в «Современнике» напечатано так много, что из них выйдет довольно солидный томик. Я издам их в свет, а вам дам денег па путешествие, которое для вас будет очень полезно... В Париже теперь живет Тургенев, в Ницце Добролюбов, во Флоренции Боткин, автор «Писем об Испании». Если хотите, мы вас снабдим письмами к ним»1.
Все, словом, складывалось наилучшим образом. Оставалось вроде бы только благодарить судьбу, сведшую начинаюшего писателя с кругом «Современника», радикально-демократической и либеральной творческой интеллигенции.
Но не таков, совсем не таков был, увы, Николай Васильевич Успенский, чтобы благодарить судьбу или пользоваться случаем для расширения своего культурного кругозора. Вернувшись из-за границы, где он провел около года2, Успенский тут же устроил Некрасову публичный скандал, обвиняя его в нечестности денежных расчетов. При этом,

1 Успенский Н. В. Из прошлого.— С. 6—7.
2 Своего рода отчетом о поездке Успенского за границу могут служить его письма поэту К. К. Случевскому, опубликованные в приложении к книге К. И. Чуковского «Люди и книги шестидесятых годов» (Л., 1934.— С. 273—295).
8
сгремясь заручиться поддержкой Чернышевского, умудрился и его грубо задеть, так что спустя всего два месяца после выхода прославившей Успенского статьи «Не начало ли перемены?» Чернышевский вынужден был потребовать от своего недавнего любимца формальных извинений.
Извинения Чернышевскому были принесены1. Но в своей распре с Некрасовым — абсолютно, как утверждают исследователи, не мотивированной и безусловно оскорбительной для чести издателя «Современника» — Успенский не унимался. И естественно, был исключен из круга «Современника». Вернее, вышел все-таки из него сам, с треском хлопнув дверью, подобно тому, как это несколькими годами ранее случилось в Медико-хирургической академии.
Вряд ли можно выяснить, что именно было пружиной затеянного Успенским и смертельно опасного для него же самого скандала. Виновата ли склонность к вину («В то время он уже пьянствовал так, что редко бывал в трезвом виде»)2, писательское ли самомнение, махровым цветком распустившееся в атмосфере дружественных похвал и покрови-тельствования, фанаберия ли «нигилиста из бурсаков»... Важно то, что именно на самом крутом подъеме творческого пути, когда будущее казалось безоблачным и ум теснили дерзкие литературные планы3, «вдруг он сорвался и полетел словно в яму,— безостановочно, покуда не очутился на дне»4.
3
Поначалу, впрочем, о «дне» и помину не было. Попытавшись представить свой, как принято считать, сугубо денежный раздор с Некрасовым как эпизод в истории идейного размежевания писателей — либералов и «аристократов» с «Современником»6, Успенский на первых порах был, с одной стороны, поддержан в материальном отношении Толстым и Тургеневым, а с другой — с распростертыми объятиями принят во враждебных Чернышевскому изданиях («Искра», «Отечественные записки», «Русский вестник», позднее «Вестник Европы»).
Но что же из этого вышло? Толстой тогда же, в 1862 году, пригласил Успенского в Ясную Поляну и перепечатал у себя в журнале его «Хорошее житье». Но Успенский в Ясной Поляне надолго не задержал- ...

1 См. публикацию «Н. Г. Чернышевский. Переписка с Н. В. Успен-ским»//3венья.— М.; Л., 1934.—Т. Ill—IV.—С. 583—587.
2Чуковский К. И. Судьба Николая Успенского.— С. XXV.
3 «...Вы не знаете, какой у меня план для романа,— писал он Слу-чевскому из Парижа.— Фу! Где вам знать! Какой-нибудь Дюма написал бы 30 частей (томов) на этот сюжет».
4 Чуковский К. И. Судьба Николая Успенского.— С. XXVII
5 «Следуя примеру Тургенева, Толстого, Гончарова и Достоевского, я,— говорил Успенский в книге «Из прошлого»,— прекратил всякие
сношения с незабвенным поэтом и издателем «Современника» (с. 7—8).
9