Раздел ХРК-037
Белый А.
МОСКВАроман
—М.: Сов. Россия, 1990.—768 е., 1 л. портр.
Сост., вступ. ст. и примеч. С. И. Тиминой.
|Портрет писателя
Аннотация:
Книга включает в себя романы «Московский чудак», «Москва под ударом» и «Маски», задуманные А. Белым (1880—1934) как части единого произведения о Москве. Основную идею автор определяет так: «...разложение устоев дореволюционного быта и индивидуальных сознаний в буржуазном, мелкобуржуазном и интеллигентском кругу» Но, как у всякого большого художника, это итоговое произведение несет много духовных, эстетических, социальных наблюдений, картин.
Содержание:
Последний роман Андрея Белого. С. И. Тимина .
МОСКОВСКИЙ ЧУДАК.
МОСКВА ПОД УДАРОМ.
МАСКИ.
Примечания.
Если интересуемая информация не найдена, её можно
Заказать
ПОСЛЕДНИЙ РОМАН АНДРЕЯ БЕЛОГО
Если роман «Петербург» стал одним из наиболее важных идейно-философских явлений европейской литературной жизни XX века, то с романом «Москва», последним романом Белого, начатым в двадцатые годы и завершенным 1 июня 1930 года, этого не произошло.
Не произошло, позволим себе пока предварительное объяснение, прежде всего потому, что мы сами, словно Иваны не помнящие родства, как бы не заметили этого большого эпического явления, успев выбросить его за борт современности еще при жизни автора, а после смерти ни разу к нему не вернулись, не издали, не перечитали. Покрытые плесенью времени формуляры романов А. Белого, хранящиеся в разного рода публичных библиотеках страны, не содержат следов того, что к ним прикасалась рука человека, то есть читателя 30-х — 80-х годов.
Впрочем, есть и другая причина. Мы еще и опасались... Нас постоянно предупреждали о том тлетворном влиянии, которое исторгают подобные книги, оберегали от этого влияния различными способами. Иногда — методом рецензирования непрочитанных нами книг, когда о Белом, например, писались статьи, заглавия которых освобождают от необходимости комментировать их содержание: «Модернизм — враг творчества», «Перлы психопатии», «Поэма страха», «Порнография и патология в современной литературе» и т. п.
Вводились и более серьезные средства «убеждения». Вот место из доклада А. А. Жданова «О журналах «Звезда» и «Ленинград»: «Перехожу к вопросу о литературном «творчестве» Анны Ахматовой. Ее произведения за последнее время появляются в ленинградских журналах в порядке «расширенного воспроизводства». Это так же удивительно и противоестественно, как если бы кто-либо сейчас стал переиздавать произведения Мережковского, Вячеслава Иванова, Михаила Кузмина, Андрея Белого, Зинаиды Гиппиус, Федора Сологуба, Зиновьевой-Аннибал и т. д. и т. п., т. е. всех тех, кого наша передовая общественность всегда считала представителями реакционного мракобесия и ренегатства в политике и искусстве»1
Итак, перед нами роман «Москва», магнетизирующее воздействие названия которого не менее сильно, чем названия романа «Петербург», опубликованного ныне в двух редакциях, вызвавшего устойчивый, не-угасающий интерес читателей — наших современников.
«Субъективная эпопея» в виде нескольких романов2, объединенных общим замыслом и общим заглавием «Москва», была задумана Белым как большое полотно о судьбах России, сердца ее — Москвы. Хотя события произведения завершаются зимой 1916 года (эпоха военного коммунизма и нэпа остались в планах и набросках писателя), однако же время создания и выхода романа в свет — советская эпоха — несомненно отсветом ложилось на страницы рукописи.
Современному читателю мало что известно о судьбе и творчестве А. Белого в советскую эпоху. Еще не написана во всей полноте биография писателя, для ее воссоздания не хватает многих звеньев. А потому неискушенный читатель с удивлением узнает, как много и продуктивно работает Белый в советское время. По количеству созданных писателем произведений период 1917—1934 гг. едва ли не самый продуктивный в его жизни.
_________________
1 Большевик.— 1946.— № 17—18.— С. 7
2 См.: Московский чудак: Первая часть романа «Москва».— М., 1926; Москва под ударом: Вторая часть романа «Москва» —М.: Никитинские субботники, 1927; «Маски».— М., 1932.
Лев Подподольник, Гортензия де-Дуроприче, Жевало-Бывало и т. п.
Старая Москва в фамилиях владельцев разных заведений на вывесках, афишах, еще одна страница стилевых открытий Белого. Мелькание кадров и динамика повествования здесь поистине кинематографичны: Крик афиш, семицветие света! Москва семихолмие! «Фрол Детородство: Плуги, сохи, ломы, мотыки, железные ведра!» — на синем на всем.
-- И— «Какухо: Бюро похоронных профессий» — серебряным: в черном.
А в отдельных местах романа не покидает ощущение, что писатель, как бы уже не думая, зачем это нужно, отдаваясь одному лишь охватившему его воображение фейерверку звучаний, как из рога изобилия, высыпает фамилии десятками, сотнями, заставляя нас удивляться, недоумевать.
Белый поднимается до таких высот владения стихией имен, что возникает ощущение, будто имена живут уже самостоятельной жизнью, вне персонажей, сами по себе являясь художественными образами.
Таким же буйством неукротимой авторской фантазии отличаются и заголовки маленьких главок, россыпью которых, как мозаичное панно, изобилует текст романа «Маски».
Несмотря на свою столь отчетливо выраженную невписанность в литературную картину эпохи, роман «Москва» имеет тенденции, сближающие его с развитием советской литературы двадцатых годов. Это и планетар-ность мышления, и тематический выход к проблемам войны и мира, науки на службе Человечества. У Белого появляется в эти годы замысел романа «Германия», оставшийся неосуществленным. Открытие профессором Короб-киным некоего математического решения расщепления атомного ядра сближает этот сюжет с повестью Б. Пильняка «Иван Москва», с «Гиперболоидом инженера Гарина» А. Толстого, «Роковыми яйцами» М. Булгакова. Спрут Мандро, щупальца которого простираются с Запада к Москве, к открытию профессора Коробкина — это контекст распространенной в те годы сюжетной схемы, связанный с показом опасностей, грозящих России. Все это впитывается Белым, в атмосфере эпохи двадцатых годов, и экстраполируется в дореволюционную Москву.
Очевидно, подлежит дальнейшему осмыслению и то сходство внутренних коллизий, вызвавшее к концу двадцатых — началу тридцатых годов такие независимые эстетически, но близкие по восприятию мира явления, как проза Белого и «Дьяволиада», «Мастер и Маргарита» М. Булгакова (Воланд Булгакова и Мандро Белого — дети одной эпохи).
Кто-то из современников Белого сказал, что писатель был крупнее всего, написанного им. Так и о каждом из его произведений можно сказать, что смысл их значительно более глубок и значителен, нежели те извлеченные с помощью анализа фрагментарные или обобщенные наблюдения над идейной концепцией романов, сюжетными линиями, системой образов, языком и стилем. Носитель огромной культурной традиции, Белый сам — как стремительный поток, которого не удерживают даже те берега, которые он выстраивает себе.
Влияние Белого на литературу и культуру XX века еще не полностью нами осмыслено. Применительно к процессам становления советской литературы мы пока ограничиваемся констатацией неосознанного феномена Белого, гипнотическое присутствие которого отмечается в прозе двадцатых годов у Вс. Иванова, Б. Пильняка, М. Зощенко, К. Федина и многих других.
Воссоздавая сегодня полноту литературных рядов в нашей отечественной культуре, мы воздаем должное его наследию.
С. И. Тимина
МОСКОВСКИЙ ЧУДАК
ПОСВЯЩАЮ ПАМЯТИ АРХАНГЕЛЬСКОГО КРЕСТЬЯНИНА МИХАИЛА ЛОМОНОСОВА
Открылась бездна — звезд полна.
М. Ломоносов
Глава первая ДЕНЬ ПРОФЕССОРА
1
Да-с, да-с, да-с!
Заводилися в августе мухи кусаки; брюшко их — короче; разъехались крылышки: перелетают беззвучно; и — хитрые: нет, не садятся на кожу, а... сядет, бывало, кусака такая на платье, переползая с него очень медленно: ай!
Да, Иван Иванович Коробкин вел войны с подобными мухами; все воевали они с его носом: как ляжет в постель, с головой закрываясь от мух одеялом (по черному полю кирпичные яблоки), выставив кончик тяпляпого носа да клок бороды, а уж муха такая сидит перед носом на белой подушке; и на Ивана Ивановича смотрит; Иван же Иваныч — на муху; перехитрит — кто кого?
В это утро, прошедшее в окна желтейшими пылями, Иван Иваныч, открывший глаза на диване (он спал на диване), заметил кусаку; нарочно подвыставил нос из простынь: на кусаку; кусака смотрела на нос; порх — уселась; ладонью подцапал ее, да и выскочил он из постели, склоняя к зажатой руке быстро дышащий нос; защемив муху пальцами левой ладони, дрожащими пальцами правой стал рвать мухе жало; и оторвал даже голову; ползала безголовая муха; Иван же Иваныч стоял желтоногим козлом в одной нижней сорочке, согнувшись над нею.
Облекшися в серый халат с желтостертыми, выцветшими отворотами, перевязавши кистями брюшко, он зашлепал к окну в своих шарканцах, настежь его распахнул и отдался ...
--->>> |