Cтарый 4емоданЗаписки о большевистской революции - ноябрь 1917 года
Петроград. 1 (14) нояб.
Дорогой друг,
Кризис разгорается. Каменев, из большевистских лидеров самый большой сторонник парламентаризма, в ужасе от чудовищной изолированности большевиков. Так же как Зиновьев, Рыков, Шляпников, Рязанов и большинство его товарищей, он считает, что только коалиционное правительство всех социалистических партий в состоянии спасти завоевания третьей революции.
Каменев откажется от поста народного комиссара, если режим террора, в который диктатура пролетариата повергает Россию, не будет в короткий срок заменен союзом меньшевиков и большевиков. В самом деле, кажется очевидным, каким бы стойким ни был Троцкий и изобретательным Ленин, что они не продержатся долго, если им придется бороться одновременно против умеренных реакционных партий и небольшевистских социалистических фракций.
В первый день восстания все как будто бы это понимали. От скольких я слышал: «С нами пролетарские массы. Они обеспечат нам победу. Они — гарантия смещения влево, к нам, других социалистических фракций. Нам остается лишь подождать. В один прекрасный день они придут к нам на поклон. И тогда их нужно будет принять. Чтобы заложить основы нового общества, чтобы создать и, главное, твердо удержать социальную республику, нужно, чтобы голова направляла усилия рук. Увы, умы промышленности, лиц свободных профессий, администрации, интеллектуалов на стороне либо умеренных, либо небольшевистских социалистов.
Разумеется, не могло быть и речи о сформировании правительства из всех левых и центристских партий, включая кадетов, но легко можно было составить однородное социалистическое правительство, которое, ведомое и контролируемое большевиками, смогло бы осуществить глубокую демократизацию России и заставить все умеренные партии принять этот коренной переход от политической февральской революции к подлинно социальной революции, которую Керенский никогда не мог и не хотел осуществить и которую одни большевики в одиночку не смогли бы навязать России. Начиная с 25 октября таково было мнение преобладающей части большевиков, я говорю о руководителях. Ленин и особенно Троцкий отстояли противоположное мнение, странным образом поддерживаемые, кстати, чрезмерно и комично требовательными меньшевиками, уже побежденными и готовыми пойти на более унизительные и значительные уступки, чем те, которые им навязывали в прошлые среду и четверг.
Логика Троцкого проста: «До 25 октября мы вели против наших противников из социалистических фракций беспощадную войну. Мы доказали, что они бездарны, и заклеймили их подлость. Мы дискредитировали их, а затем победили силой оружия. Они потерпели поражение. Если мы сегодня протянем им руку, наши войска этого не поймут. Они сочли бы это предательством и отвернулись от нас. Предположим, что, несмотря на это, такая комбинация состоялась. Если бы меньшевики проникли в наше правительство, они бы попытались, заставить нас повернуть вспять. Они бы оттягивали проведение и глубинных реформ, которые мы обещали, и тех, которые мы хотим осуществить немедленно. Мы бы потерпели поражение».
«Сейчас большевики могут иметь лишь одну политику: продолжать в одиночку ту же самую политику, что они начинали в одиночку, осуществить ее, воспользоваться своим приходом к власти для того, чтобы законодательно закрепить и начать осуществлять основные пункты программы: земля, мир, рабочий контроль и т. д., которую они обещали выполнить. Когда наше военное превосходство станет очевидным, а, с другой стороны, политическая программа будет на пути к выполнению, меньшевики смогут быть безболезненно допущены в правительство».
«Или они в самом деле пойдут по нашим стопам, проводя большевистскую политику — в этом случае они не смогут обойтись без большевиков, — либо попытаются вернуть все назад, но будет поздно, учитывая то, что уже сделано. Народ потребует выполнения нашей политики...»
Петроград. 2 (15) нояб.
Дорогой друг,
Свои мысли о необходимости — в интересах союзников, России и Революции — скорейшего объединения у власти меньшевиков и большевиков я каждый день повторяю Троцкому, всем большевикам, с которыми я поддерживаю отношения.
К несчастью, 25 октября меньшевики поставили для своего участия в правительстве условия, едва ли приемлемые для победивших большевиков; победители же по мере того, как осознают свою силу, становятся все более несговорчивыми.
Жаль, что лидеры демократических и социал-революционных партий либо упорствуют, не принимая в расчет происходящие события, находясь в непримиримо враждебном отношении к большевикам, либо ежечасно кидаются то в примиренчество, то в противоположную крайность.
Когда беседуешь со всеми этими людьми нынешнего Центра и еще больше — с правыми, приходишь в отчаяние от их шатаний, от бесконечного «дрейфа» их перепуганного сознания. Без ясного идеала, без компаса, без звезд плывут они наугад по бушующему и страшному океану революции. Они не хотят приставать к гавани большевиков. И поскольку своей собственной гавани они до сих пор не нашли, их носит по волнам.
Нетрудно догадаться, видя сегодня, в каком они замешательстве, что они бессильны чего-либо добиться; подтверждение тому — восемь месяцев бесплодных попыток.
Послушав после их бесполезных разглагольствований, что говорят большевики, чувствуешь, как обретаешь уверенность, что ты стоишь на неровной, ухабистой, но твердой и прочной земле.
Сегодня днем помимо людей второго плана, не знающих в какую сторону бежать, я встретил в крестьянском совете Русанова53, одного из самых авторитетных лидеров социал-революционеров. В статье, которую он написал утром, он призывал к единству. Однако днем проголосовал против него. Его доводы — доводы русских, которые отстаивают чистоту идей, никак не учитывая факты.
Точно так же Чайковский54, уважаемый отец русской кооперации, объяснял мне, что он не собирается сотрудничать с большевиками: 1. Чтобы не придавать восстанию 25 октября законной силы; 2. Чтобы не отдавать в руки большевиков государственный аппарат (административные органы, банки и т.д...), забастовка и саботаж которого могут за несколько недель сломить большевиков; 3. Чтобы помешать мирным переговорам, которые Вильгельм II не станет вести с большевистским правительством; 4. Потому что союзники никогда не пойдут на переговоры с большевиками.
Я не стану пересказывать здесь, как я пытался доказать Чайковскому слабость подобных аргументов, которые Троцкий без всякого уважения называет юношеским бредом выжившего из ума старика.
Все эти люди как будто не замечают, что, продлевая кризис, они еще больше разваливают страну, и что поражение большевиков равнозначно поражению России. Я по-прежнему думаю, что эта крамольная мысль не так уж и парадоксальна, что если отбросить все вопросы, связанные с социализмом, союзники при нынешнем соотношении сил в России должны стремиться к тому, чтобы большевики на какое-то время оставались у власти, потому что, по крайней мере, только они кажутся способными улучшить положение дел в России; и это начинают понимать в посольстве и в миссии.
Естественно, я не разделяю оптимизма Троцкого, я не верю, что революционное сознание поднимет на борьбу с врагами революции всех тех солдат, которые отказываются воевать против врагов родины.
Я знаю, в каком чудовищном состоянии находятся русские войска: отсутствие дисциплины, разложение, анархия. Армия живет плохо, но живет за государственный счет и не желает ничего, кроме как продолжать эту бездельническую жизнь, очень соблазнительную, похоже, для большей части русских.
На передовой 80 % личного состава сложили оружие и перебрались подальше от фронта в города. А сколько из того количества штыков, которые пока еще есть в окопах, станут сражаться по-настоящему?
Офицеры, которые еще не потеряли последней надежды, — русские офицеры — считают, что если после организационных мер, на осуществление которых уйдет несколько месяцев, можно будет насчитать по одному батальону на дивизию, это будет замечательно. Мне куда ближе это мнение, чем мнение Троцкого, которого, как мне кажется, можно упрекнуть в недостаточном знании русского народа, материала, с которым он работает, и в непонимании того, что у этого народа душа не как у него — пылкая и деятельная, а скорее инертная и ленивая.
Не буду вновь перечислять не раз приводившиеся аргументы; я прихожу к выводу, что большевики, — и потому что они, похоже, настоящие лидеры и потому что их программа в значительной мере отвечает общим чаяниям народа, — не могут быть с пользой заменены никакой другой партией до их естественного и неизбежного падения или же принятия ими реалистической политики.
Если выразить мои размышления в цифрах, скажу, что если взять максимальную эффективность русской армии за 100, при том, что ее нынешняя боеспособность порядка 10, то любое правительство снизит эту эффективность до 5, большевики же, если не пойдут на предательство, могли бы поднять ее до 15 или 20.
Петроград. 3 (16) нояб.
Дорогой друг,
Сегодня во второй половине дня был в редакции «Новой жизни». Благоустроенное местечко. В кассе наверняка кое-что водится. В союзнических кругах поговаривают, что эти деньги из немецкого кармана.
Очевидно одно — это издание, которое ежедневно яростно нападает на английский и французский империализм, и не думает рассказать своим читателям — и читателям очень многочисленным — по крайней мере, о таких же неудобствах, которые представляют империализм и милитаризм германский. Подобное молчание, как минимум, подозрительно. Та же газета нередко отстаивает позиции, откровенно враждебные союзникам.
Я прошу объяснений по поводу общей позиции газеты. Официально опротестовываю две заметки, в одной из которых указывается на присутствие в Москве среди антибольшевистских подразделений французских солдат, а в другой сообщается об аресте прошлым воскресеньем некоего французского офицера, находившегося в броневике юнкеров.
Обе информации абсолютно фальшивы. Они могут зародить в России опасные антифранцузские настроения, которые не сумеет рассеять никакое опровержение.
Максима Горького нет. Меня принимают секретари редакции. Они признают свою безответственность и обещают, что в будущем... Однако с некоторыми оговорками. Русские телеграфные агентства передают много неправильной информации, которая ежедневно появляется во всех солидных газетах.
Я замечаю, насколько досадно, что непроверенная информация всегда или почти всегда направлена против союзников и никогда или почти никогда против Германии. Редакция протестует, но вяло.
Впервые с тех пор, как я познакомился с крайне левыми кругами, у меня возникло очень четкое ощущение, что передо мной какие-то липкие, расплывчатые люди. Впечатление это укрепляется, когда я пытаюсь узнать причины, внезапно вызвавшие резкий поворот «Новой жизни»; прежде она провоцировала большевистское выступление, а сегодня его клеймит и подспудно ведет кампанию, направленную на раскол социалистических сил и, как следствие, на затягивание анархии. Мои собеседники путаются в нелепых объяснениях.
Вечером в Смольном встречаю Луначарского. Утром я прочел его возмущенно-страстное письмо, в котором он объявляет о своей отставке с поста наркома народного просвещения. «Значит, вы уже не министр!» — восклицаю я. Чувствую, что он смутился. Торопясь ответить, он признается: «Я забрал свою отставку назад. Вчера из депеш я узнал, что за несколько часов пушки большевиков полностью уничтожили две самые красивые церкви в Москве и шедевры искусства, хранящиеся в Кремле. Как нарком народного просвещения и изящных искусств я пришел в ужас. Я буквально пришел в бешенство и подал в отставку. Сейчас я от Горького. Он только что вернулся из Москвы. Обе церкви целы. Сокровища Кремля в безопасности. Я забрал свою отставку и счастлив, что могу остаться на боевом посту, который мне поручили мои товарищи!»
Отставку Луначарского с удовлетворением встретили бы многие, по крайней мере, в умеренных кругах. Его новое решение, безусловно, будет иметь меньший успех.
Петроград. 4 (17) нояб.
Дорогой друг,
Троцкий и Ленин рассчитывают вскоре получить точную информацию о том, какой отклик вызвала за границей третья революция. Уже имеющиеся сведения дают им основание верить, что она произвела на трудящихся исключительное впечатление, несмотря на меры предосторожности, принятые правительствами союзников и противников, постаравшихся пропустить в печать лишь короткие и лживые статьи. Но приход русского пролетариата к власти невозможно скрыть надолго. Этот факт сам по себе несет для мирового империализма громадную опасность, а для потерявших ориентиры трудящихся — новую надежду. Революционное правительство сделает все, чтобы не обмануть эту надежду, чтобы зажечь революционное пламя в таким же образом настроенных странах, чтобы довести до конца войну против войны и дать всем народам скорый мир.
Впервые правительство великой страны честно, публично будет осуществлять политику, основанную исключительно на интересах рабочих и крестьянских масс России и всех стран, отрицающих национальные и личные амбиции, политику, свободную от глупых и старых дипломатических предрассудков и представлений об изживших себя условиях классического мира. Буржуазные правительства могут смеяться или возмущаться. Решения, принятые революционным правительством, — внутри страны направлены на то, чтобы установить царство справедливости и покончить с капитализмом, во внешней политике — на то, чтобы положить конец войне, — найдут отклик в каждом сознательном европейце. Невозможно, чтобы ни в одной стране не последовали примеру русского пролетариата. От социалистов Германии и Австрии уже идут горячие и одобрительные отклики. Они, растерявшись от неожиданности, через несколько дней взяли себя в руки. Они понимают, на какое великое дело зовет их Россия.
В Стокгольме состоялась конференция представителей революционного правительства и делегатов немецких большевиков. Они берутся проводить активную пропаганду за перемирие и начало переговоров на основе предложений русской революции: мир без аннексий и контрибуций, признание права народов на самоопределение.
Немецкие меньшевистские газеты призывают пролетариат к революции.
В Австрии проходят многочисленные демонстрации в поддержку мира на условиях русских.
В союзнических странах до последнего времени была не столь бурная реакция; кажется, в течение трех лет на большевиков было обрушено столько чудовищной клеветы, что во Франции и в Англии самые убежденные интернационалисты колеблются протянуть им руку и, должно быть, спрашивают теперь себя, не являются ли большевики, как грязно клевещут на них союзники, платными агентами Германии. Так что реакция в странах Антанты будет, без сомнения, не такая скорая, впрочем, за исключением Италии, где общественное мнение сильно взбудоражено — может быть, тем лучше, поскольку таким образом совершенно ясно, что страны противника затронуты той же пропагандой и пожинают ее первые плоды.
Ближайшие недели станут решающими. Даже если давление, оказываемое народами на свои правительства, не достаточно сильно, чтобы навязывать всем немедленное перемирие, которое означает в последующем скорый мир, войне и виновным в ней нанесен смертельный удар. Они лишаются доверия наций. Идея мира будет проникать в умы, вырывать людей из кровавого гипноза, в который они погрузились в августе 1914-го. Русская революция срывает все покровы, показывает войну в ее чудовищной реальности, предлагает приемлемый для всех мир. Здравый смысл народов неизбежно поведет их по пути, открытому большевизмом.
Союзники не могут и дальше игнорировать большевизм. Он слишком отчетливо заявляет о своем существовании. Они признают эти «темные силы». Боюсь даже, что очень скоро им придется с ними считаться. Чем тогда обернется все это негодование и глупое упорство, если не враждебными по отношению к союзникам настроениями, которые долго будут давать о себе знать?
Я повторяю все это изо дня в день. Если бы вместо того, чтобы отрицать очевидное и стараться сломить самую значительную здесь силу, мы попытались бы ее использовать, мы бы оказали услугу России и еще большую — всей Антанте.
Поймем ли мы это, в конце концов? Я начинаю в этом сомневаться. Во всяком случае, сколько уже упущено времени и сколько наделано ошибок, последствия которых скажутся в ближайшем будущем!
Петроград. 5 (18) нояб.
Дорогой друг,
В Петрограде по-прежнему совершенный порядок. Однако вдалеке, в стороне заводов Путилова, недавно слышалась перестрелка.
Долго беседовал с Троцким, который все настойчивее зовет заходить к нему каждый вечер. Он принимает меня, отложив все дела. Я остаюсь единственным связующим звеном между революционным правительством и союзниками.
Троцкий выглядит уставшим, нервничает и этого не отрицает. Начиная с 20 октября он не был дома. Его любезная супруга, яркая, подвижная, изящная женщина, рядовой партиец, говорила мне, что жильцы их дома грозятся убить ее мужа. Нет пророка в своем квартале, но, согласитесь, разве не забавно вообразить, что сей безжалостный диктатор, властелин всея Руси, не смеет ночевать дома из страха перед метлой консьержки?
У Троцкого двое прелестных сыновей 10 и 12 лет55, они время от времени прибегают и отрывают от дел своего отца, которого они обожают, при этом и грозный лидер не прячет своей радости.
Разве у «чудовища» может быть человеческое сердце?!
Он редко оставляет Смольный, проводит бессонные ночи, и его вклад в работу огромен. С помощью Ленина он почти в одиночку осуществляет управление революционным правительством. Сам Ленин часто присутствует при наших беседах. Он отлично понимает по-французски, но говорит на нем не так хорошо, как Троцкий, и никогда не включается в разговор.
В хорошо информированных кругах ходит слух о том, что Троцкому якобы пришла вчера шифрованная телеграмма с ответом Германии на мирные предложения большевиков. С другой стороны, газеты сегодня утром напечатали официальную — по тону — ноту, объявляющую, что революционное правительство в случае, если ответ от союзников на предложение мира не поступит до 10 ноября, оставляет за собой право либо заключить перемирие, либо даже подписать сепаратный мир.
«Разумеется, — говорит мне Троцкий, — что я не могу вам сказать всего, но я вас никогда не обманывал и обманывать не буду. В свое время я объявил вам о нашем намерении направить дипломатическую ноту различным правительствам. Она еще не отправлена. Так что 10 ноября никакой ультиматум не истечет. Повторяю вам также, что мы не получили до сего времени никакого прямого или косвенного ответа от Германии».
Но через Стокгольм большевистское правительство получило телеграммы с приветствиями и обещаниями поддержки от немецких меньшевиков и большевиков и всех австрийских социалистических партий.
Из союзников никто до сих пор не подал признаков жизни, кроме американцев, да и те в очень официозной форме. Троцкий спрашивает меня, не ловушка ли это. Вот как он изложил мне странное предложение американцев.
«Если Россия действительно выходит из войны, — сказал ему американский представитель, — если она не может возобновить эффективные военные действия без риска смертельно усугубить состояние внутренней анархии, Соединенные Штаты не будут рассматривать как недружеский акт подписание русско-немецкого перемирия при условии, что Россия возьмет по отношению к Соединенным Штатам обязательства не оказывать никакой помощи в какой бы то ни было форме Центральным империям и не возобновлять с ними торговых отношений до заключения всеобщего мира».
Если такое предложение было сделано, чему я верю, и если оно серьезно, в чем Троцкий сомневается, это доказывает, что реалисты-американцы спешат предупредить, пусть не самым удачным способом, опасность внезапного заключения мира с Германией.
Положение здесь действительно таково, что многие предполагают, что, даже само того не желая, русское правительство, — каким бы оно ни было, — может очень быстро под давлением народа прийти к необходимости заключения такого соглашения. Троцкий утверждает, что никогда не думал о перемирии вне рамок предварительного принятия противником основ демократического и справедливого мира.
Но как долго революционное правительство будет ждать германского ответа, который, без сомнения, так и не будет дан? До той поры, пока Германия не возобновит активные действия на Восточном фронте, то есть, замечаю я Троцкому, когда она уже совершенно беспрепятственно, благодаря бездействию России, завершит операции, предпринятые на Западном фронте.
Троцкий мне возражает, говорит, что в настоящий момент войска лишены всякой боеспособности. Только германское наступление сможет заставить армию понять, что коль скоро обсуждение целей в войне, ясно предложенное Россией, отвергнуто, завоевания революции находятся в опасности и их нужно защищать. До того, может быть, отдаленного момента будет соблюдаться фактическое перемирие, однако все это время будет использовано для реорганизации армии с помощью союзных миссий, если они на то согласны.
Я добивался этого от Троцкого в течение нескольких дней. В результате добился. Троцкий уверен, что удержит войска на фронте так долго, как он этого захочет. Он вновь говорит мне о множестве делегаций и бесчисленных депешах от солдат, провозглашающих поддержку большевиков и свою решимость вести, если потребуется, революционную войну против палача Вильгельма II.
Спрашиваю себя, не начинает ли Троцкий понимать, что немедленный мир повлечет за собой неподготовленную демобилизацию 10 миллионов человек, глубоко потрясет страну, а также лишит революционное правительство опоры на воинские элементы, которые составляют ее основную силу.
На некоторых участках фронта немцы просят русских помнить, что им позволили спокойно совершить февральскую революцию. В свою очередь, русские не должны атаковать немцев в течение зимы с тем, чтобы и немецкие трудящиеся могли подготовить революционное выступление.
Троцкий охотно признает, что в подобных заявлениях следует видеть лишь кампанию, проводимую по приказу немецкого командования в целях, о которых легко догадаться.
Ленин и Троцкий заявляют о своей растущей уверенности в окончательном характере их военной и политической победы. Поэтому они весьма мало озадачены составом кабинета. Меньшевики либо придут, либо не придут. Тем хуже для них.
Ни тот ни другой не признаются в том, что их обеспокоили отставки некоторых наркомов, среди которых и Каменев. Ушедшие в отставку не вышли из партии, однако их жест создает большие трудности правительству.
Троцкий сообщает мне, что понемногу служащие возобновляют работу. Завтра он побывает в Министерстве иностранных дел. Он добился передачи ключей от сейфов, где хранятся дипломатические досье. В ближайшее время он направит ноту послам союзных и нейтральных государств, в которых будет просить начать отношения с фактическим правительством, которое они настойчиво не признают.
В кругах, враждебных большевикам, кстати, несмотря на растущую надежду на их поражение, начинают отдавать себе отчет в том, что скоро придется идти на переговоры. Троцкий саркастически ликует, рассказывая мне о том, как сконфужены вчерашние хулители. Промышленники предлагают свою помощь, банки дают деньги. Все заявляют о готовности довериться энергичному правительству. Темным пятном остается снабжение продовольствием, но значительные усилия сделаны для того, чтобы убедить крестьян, взять у них хлеб или обеспечить транспортом.
Учредительное собрание соберется с опозданием всего на одну или две недели! Хорошо проведенная избирательная кампания должна обеспечить большевикам на выборах победу. В города и деревни направлены преданные пропагандисты, среди которых несколько тысяч матросов.
Троцкий и Ленин, не читавшие газет, с изумлением узнают от меня о возникновении кабинета Клемансо56. Они от всего сердца желают ему скорой и жестокой гибели. Францию, по их предположению, ожидает политика насилия, которая стряхнет инертность с рабочего класса и ускорит революционное выступление.
С точки зрения международной политики их беспокоит неумолимый шовинизм старого вандейца. Применительно к России они считают, что французское и английское общественное мнение, информированное как подобает, то есть очень плохо, о значении и размахе большевистского восстания, будет спущено с цепи против России, и что патриотизм Клемансо, ужесточенный в подобной боевой атмосфере, рискует привести новое французское правительство к поспешным и досадным решениям.
Петроград. 6 (19) нояб.
Дорогой друг,
Два часа провел с Александрой Коллонтай у нее дома. Народный комиссар государственного призрения в элегантном узком платье темного бархата, отделанном по-старомодному, облегающем гармонично сложенное, длинное и гибкое, свободное в движениях тело. Правильное лицо, тонкие черты, волосы воздушные и мягкие, голубые глубокие и спокойные глаза. Очень красивая женщина чуть больше сорока лет. Думать о красоте министра удивительно, и мне запомнилось это ощущение, которого я еще ни разу не испытывал ни на одной министерской аудиенции. У наших министров, безусловно, иной шарм. Стоило бы написать эссе о политических последствиях прихода к власти красивых женщин.
Умная, образованная, красноречивая, привыкшая к бурному успеху на трибунах народных митингов, Красная Дева, которая, кстати, мать семейства, остается очень простой и очень мирской, что ли, женщиной. У нас уже сложились хорошие товарищеские отношения. Но у себя, в своем скромном и со вкусом обставленном кабинете, эта большевичка, занимающая в партии крайнее левое крыло, кажется мне невероятно легким в общении человеком. В тот же день я снова видел ее — в Смольном, в штабе восстания, в помятом, обычном для женщин-партийцев костюме, более мужественной и менее очаровательной.
С каждой минутой, однако, она оживляется. Официальный визит закончен, начинается беседа. Коллонтай сожалеет о неосмотрительном поступке Рыкова и еще одного наркома, подавших в отставку. Они дезертируют с поля боя. Их поступок внесет разлад в большевистские массы. Они сработали против революции. Что до нее лично, то она останется на своем посту, хотя у нее вызывают опасения взбалмошность, импульсивность, нервозность Троцкого и излишняя схоластичность Ленина, двух человек, исключительно выдающихся, но не имеющих достаточного контакта с народом. Она хотела бы привести своих товарищей к союзу с меньшевиками, необходимому для спасения Революции.
Не всё, как Троцкому, ей видится в розовом свете. После долгого пребывания за границей, как и большинство русских социалистов, подвергавшихся преследованиям, судебным гонениям, принуждаемых к эмиграции, она открыла для себя Россию, которую знала плохо, — Россию рабочих и крестьян, громаду мистическую, добрую, братолюбивую, но инертную и плетущуюся в хвосте западноевропейского пролетариата, еще неспособную понять глубинный смысл социализма.
Правда, есть в русском пролетариате достойная восхищения элита, сформированная наукой и страданиями, люди вроде Шляпникова, наркома труда. Но сегодня Коллонтай не верит ни в окончательную победу большевиков, ни даже в немедленное установление предколлективистского режима. Над меньшевиками и большевиками должны в скором времени возобладать умеренные партии. Может быть, удастся создать подлинно демократическую республику? Однако какую бы судьбу ни уготовило будущее третьей революции, каким бы коротким ни было пребывание у власти русского народа, первое правительство, непосредственно представляющее крестьян и рабочих, разбросает по всему свету семена, которые дадут всходы.
«Наши противники ошибаются, полагая, что крах русской революции будет означать поражение международного социализма в целом. Легко увидеть, в какое состояние распада привел царизм Россию, которую юный социализм взял в свои слабые и неловкие руки. Задача превосходит его силы. Ее не разрешит ни одна партия. Поэтому большевики, без сомнения, погибнут, но прежде они научат людей неизвестным до них словам, новым мыслям, которые никогда не будут забыты. Декреты русского революционного правительства станут для будущего пролетариата тем, чем были для третьего сословия декреты Великой французской революции — маяком, освещающим лучший мир. Проснутся новые надежды, начнутся новые сражения».
Коллонтай с опаской смотрит на кабальный мир с Гогенцоллернами. Она не так уверена в возможности успеха революционной войны, как Троцкий. Недисциплинированность ужасающая — Коллонтай хвастается, что способствовала ее развитию, поскольку остается антимилитаристкой. Троцкий и Ленин хотят в военной области, как во всякой другой, тирански централизовать командование.
Они правы. Они хотят снизить роль солдатских комитетов. Но Коллонтай здраво полагает, что ее товарищи столкнутся с практически непреодолимым сопротивлением. Солдатские массы пришли к большевикам, потому что те были провозвестниками немедленного мира, эти же массы, безусловно, свергнут их — во всяком случае, откажутся за ними идти — в тот же день, когда большевики захотят вовлечь их в войну, пусть и революционную.
Коллонтай в скором времени совершит небольшую поездку в Финляндию. Она хвалит, и, на мой взгляд, справедливо, умную национальную политику, проводимую большевиками. Ее результаты уже дают о себе знать, в частности в Финляндии, где население было готово протянуть руку Германии и где сейчас уже несколько дней как наметилось движение в пользу присоединения к Российской Федеративной Республике.
Поскольку в настоящее время я знакомлю Дестре с большевизмом, то прошу для него у Коллонтай встречи. Зная, что она очень занята, предлагаю устроить обед с ним у меня.
Она восклицает: «С вами — да. С ним — никогда». В конце концов, она признает, что посол Бельгии бесконечно более либерал, чем большевистский нарком, что она в душе более буржуазна и более подвластна предрассудкам, чем буржуазный социалист Дестре, но не сдается.
Позволю себе сказать, что хотя Коллонтай, так же как Троцкий и Ленин, официально обвиняется в том, что состоит на службе у Германии, я не могу в это поверить. Она производит сильное впечатление поистине убежденной, честной, искренней женщины.
Я продолжаю оставаться единственным представителем союзников — о чем горячо сожалею, — поддерживающим контакт со Смольным. Однако под постоянным нажимом дело, похоже, немного сдвинулось с места, и мне кажется, что англичане — первые, а за ними и французы (здесь это нормальный порядок инициативы) подумывают установить в неопределенном будущем отношения, которые, кстати, через несколько дней навяжут нам обстоятельства. Сколько упущено времени и возможностей!
Некоторые союзники крупно ошиблись в оценке подлинного размаха большевистского движения. Живя мечтами — мечтами о величии, — они не пожелали увидеть реальности. Сегодня они усугубляют свою ошибку. Вместо того чтобы мужественно сделать шаг навстречу, они цепляются за ошибки прошлого и продолжают неосмотрительно демонстрировать свое пренебрежение реальной силой, самой реальной из всех русских сил. Даже если завтра эта сила умрет, народ России никогда не простит им то, что они сначала с этой силой боролись, а затем также планомерно игнорировали ее.
