Cтарый 4емодан
Суета сует
ЕЛКИ-МОТАЛКИ
Волга впадает в Каспийское море, Земля вращается вокруг Солнца, а перед Новым годом невозможно купить елку, — так сказал мой друг Венька Липов, когда мы, вконец обессиленные, остановились, чтобы собраться с духом и мыслями. Мы охотились за елками по всем правилам осадно-покупательского искусства: завидев человека, несущего на плече елку, догоняли его, окружали, хватали за пуговицу и трепетно спрашивали:
— Где?!
Человек указывал направление. Мы рысью неслись туда, но прибегали обычно к месту распродажи елок, когда рассыпанные хвойные иголки начинали сметать в кучу и подсчитывать выручку. Однажды нам «повезло» — к нашему прибытию еще оставалась единственная елка, но она имела такой обшарпанный вид, что на нее не польстился бы и эскимос, который хвойных никогда не видел. Пока мы стояли в тупом оцепенении, глядя на эту елку-палку, кто-то уплатил деньги и уволок ее.
Итак, мы остановились и стали держать «военный совет». До наступления Нового года оставалось еще часов пять.
— Может, синтетическую, а? — дико спросил Венька.— Достижение химии как-никак...
— Поздно, — горько ответил я. — Магазины закрылись. К тому же не нравится мне синтетическая. Только единственный запах леса в квартире дает понять, что...
Я не договорил и махнул рукой. Венька пугливо оглянулся и зашептал:
— Выход есть. Но для этого надо быть готовым на все. Надо отчаяться, понимаешь?
— Да я уже и так на все готов! — Я ударил себя в ватную грудь.
— Тогда слушай...
Через час мы вылезли из автобуса с топорами, завернутыми в газеты. Наверное, мы действительно имели отчаянный вид, потому что шофер автобуса несколько раз оглянулся на нас и дал полный газ. Да еще поехал почему-то зигзагами.
— Обратно вернемся на попутной, — прохрипел Венька. — Будем заметать следы.
Мы огляделись. Вокруг чернела вековая тайга. Было жутко. Крепко сжимая топоры, мы направились к деревьям.
И вот облюбована пушистая красавица елочка.
— Пусть она достанется мне, — заискивающе попросил я. — Ты, Веня, другую найдешь, ты великодушный...
Веня великодушно махнул рукой:
— Ладно, бери.
Я торопливо сделал затес на стволе елочки и при свете потайного фонарика начертил свои инициалы. Под зверскими ударами топоров деревце рухнуло, мы поволокли его к дороге и оставили у обочины. А потом нашли еще лучшую елочку, гораздо красивее, так что я даже пожалел, что выпросил первую у Веньки.
Когда мы притащили вторую елочку к дороге, там уже стоял крытый грузовик.
— Кто такие? — раздался сиплый голос из кабины.— Разрешение на рубку леса есть?
— А вы кто такие? — вызывающе спросил Венька.
— Бдительный моторизованный патруль лесников. А вы порубщики? Ясно. Что ж, судить будем...
У меня похолодел позвоночник.
— М-может, не надо су-удить? — выдавил я. — Мы ведь в первый раз...
— Мы не будем больше, — хмуро пробасил Венька.
— Осознаем и перевоспитаемся, — поддакнул я, робко протягивая мятую трешку.
— Ладно, на первый раз простим. — Из кабины высунулась широкая, как лопата, ладонь и мигом сгребла деньги. — А елочки придется конфисковать. Грузите в кузов.
— Да мы... сейчас... — И мы с торопливостью матерых подхалимов побросали наши чудные елочки в пустой кузов. Машина заурчала и уехала, а мы помчались в другую сторону с такой скоростью, что за нами с самолетным гудением завихрялась снежная пыль.
Остановились мы далеко-далеко.
Затравленно оглянулись.
Чудная елочная молодь окружала нас. И руки невольно занесли топоры...
Через полчаса мы снова вышли на дорогу и каждый из нас держал на плече великолепную елочку. Приплясывая, стали ожидать машины. Вот вдали сверкнули фары, гул мотора приближался... Взвизгнули тормоза. Наши ноги приросли к шоссе.
— Еще порубщики! — раздался знакомый сиплый голос. — Судить будем.
— Не надо судить, — уже грубо сказал я и сунул рублевку в лапу-лопату. — Куда грузить деревья?
— Посмотри, осталось ли в кузове место...
Кузов был набит битком. Но мы все же втиснули туда елочки. У нас не было уже ни сил, ни желания соревноваться дальше с этой вездесущей машиной. И как только нас догнал автобус, мы дружно «проголосовали», воровато пряча топоры под пальто.
В городе была глубокая ночь, когда мы выпали из автобуса и поплелись домой.
— Не завидую я тем, кто пытается посягнуть на госбогатства, — заметил Венька.
— Да, лесничество зорко охраняет народное добро, — кисло поддакнул я. — Лесничество всегда на посту.
Домой нам не хотелось торопиться. Ведь все равно там нет праздничной елочки.
Но что это?
В переулке бойко шла торговля елками прямо с грузовика. Сбивая друг друга с ног, мы понеслись к нему. Нам баснословно повезло: мы купили две последние елочки. Приплясывая от радости, я отсчитал деньги в лопатообразную ладонь, протянутую из темного кузова.
— Вот это елочки! — восторгался Венька, осматривая деревца. — Не зря такие деньги дерут.
Вдруг он умолк и уставился на ствол. Я посветил фонариком. Мы увидели свежий затес, на котором чернильным карандашом были написаны мои инициалы.
Мы оглянулись. Два милиционера выводили из машины «моторизованных лесников».
— Вот как работать надо, — назидательно сказал мой друг Венька. — Елки-моталки...
КОГДА АВТОРУ ЗВОНЯТ...
Вы написали эту заметку? — без восторга спросил меня редактор утром и ткнул пальцем в газету.
— Какую? — пытался я оттянуть время в предчувствии недоброго.
— Вот эту.
И редактор прочитал вслух предвыговорным голосом:
«Старые друзья» «Пароход, пыхтя, подходил к узкому месту фарватера. Лучший капитан пароходства Дроздов стоял в черном парадном кителе на мостике.
— Впереди судно! — вдруг сказал рулевой Иванов. И действительно, за порогом показался дымок.
— Вижу, — отозвался капитан.
Пароходы сближались. Вот уже на борту встречного парохода ясно видно название.
— Это же Веня Куликов идет! — воскликнул капитан.— Мой старый друг. Держи, Петро, поближе. Я посмотрю хоть на него.
Капитан приветственно замахал фуражкой и прильнул к биноклю.
— Ишь ты, постарел Веня, — сказал он. — Поседел. Так встретились и разминулись старые фронтовые
друзья, не видевшиеся много лет».
Окончив чтение, редактор посмотрел на меня.
— Я писал, — вздохнул я.
— Тогда возьмите телефонную трубку.
Тут я обратил внимание, что трубка снята с аппарата и- лежит на столе. Я взял ее и сказал растерянно:
— Слушаю вас.
— Ах, это вы писали заметку, — обрадовался чей-то голос. — Так вот, дорогой автор, я должен сообщить вам, что мне ваша заметка не нравится. А точнее, никуда она не годится. Этакая беззубая, ничего не говорящая зарисовка. Ее даже и зарисовкой назвать нельзя, потому что в ней облаков нет. До свидания. Ватрушечкин.
В трубке раздались короткие гудки. Я с недоумением посмотрел на редактора.
— Этот человек уже десять лет высказывает нам свое мнение по телефону и каждый раз под другой фамилией. Вам он как назвался? — уныло полюбопытствовал редактор.
Настроение у меня было испорчено. Вскоре снова раздался звонок.
— Товарищи, в сегодняшнем номере газеты произошла ужасная непоправимая ошибка! — крикнули мне в самое ухо.
— Успокойтесь, — сказал я упавшим голосом. — Может, удастся ее исправить?
— В заметке «Старые друзья» сказано, что капитан был в черном кителе. А в приказе министра от... ясно указано, что командному составу нужно носить темно-синий китель. Капитан ни под каким видом не должен надевать черный китель, понятно это вам?
— Понятно.
Я с треском повесил трубку, но ненадолго. Снова раздался звонок.
— Товарищ, а вы дисциплинарный устав читали перед тем как писать заметку? — осведомился чей-то нестерпимо вежливый голос.
Пришлось мне признаваться и в этом чудовищном упущении.
— Плохо, плохо, — посочувствовал мне голос. — Вот и получилось, что поведение героев заметки у вас, мягко говоря, не соответствует уставу. Вот, например, рулевой у вас кричит: «Впереди судно!» Кому он кричит и почему кричит — непонятно. А капитан ему отвечает: «Вижу» — вместо того, чтобы в корне пресечь панибратство с рулевым и прочитать ему соответствующий параграф из дисциплинарного устава об обращении подчиненного к своему непосредственному начальнику.
Я пообещал ревнителю субординации, что не откладывая засяду за дисциплинарный устав и проштудирую его. Тут меня оставили в покое на несколько минут.
Но телефон зазвонил опять, и я взял трубку с таким чувством, как будто ожидал услышать подробности о смерти близкого человека.
— Это автор заметки «Старые друзья»?
Мне захотелось быть автором тысячи других заметок, только не этой.
— Вот у вас проникла небольшая, можно сказать, совершенно незначительная ошибочка, — доброжелательно сообщил невидимый собеседник.
Я начал было оживать.
— Дело в том, что капитан не мог видеть названия идущего навстречу судна. Даже если бы он приставил к глазам шесть биноклей и то бы ничего не увидел.
— Почему?
Вопрос мне пришлось повторить, таким умирающим голосом я его задал.
— Потому что название было написано на борту, а капитан видел судно строго с носа.
— Разве?
— Да, я произвел необходимые расчеты и установил это. Капитан мог видеть название судна только в том случае, если бы оно шло лагом.
— А может быть... оно действительно шло лагом? — робко предположил я.
— Лагом оно не могло идти по узкости, — так же доброжелательно, но твердо ответил собеседник. — Это то же самое, что идти на костылях по канату...
Опять звонок.
— Автор заметки «Старые друзья»?
— Да, — сказал я таким тоном, что наша машинистка тетя Фрося отодвинулась от меня подальше.
— Это механик-наставник Блохин. Кто у вас там плохо жег топливо?
— Как это — у меня?
— В заметке сказано, что за поворотом показался дымок. А раз дым — значит, неправильно жгут топливо. Пароход должен идти без дыма. Скажите мне, какой это пароход, и мы примем меры.
— Какие меры?
— Накажем. А может, и снимем.
Я повесил трубку, решив, что если Блохин позвонит еще, свалить на телефонисток коммутатора, будто они нас прервали. Но он не звонил. Зато звонили другие.
Секретарь комсомольской организации порта сообщил, что рулевой Иванов уже два месяца не платил членские взносы и не следовало о нем упоминать. Какой-то кочегар посоветовал мне не писать о пароходе, что он «пыхтел».
— Пыхтеть могут человек и отдельные виды животных,— так обосновал он свою точку зрения. — Если вы имеете в виду, что в котле было слишком высокое давление и пар стравливался через предохранительный клапан, то этот звук тоже не Похож на пыхтение. Скорее он напоминает... как бы вам поточнее сказать... Слыхали вы когда-нибудь, как пар выходит через пробоину в цилиндре высокого давления?
— Как-то не приходилось. А что, здорово тот звук напоминает этот?
— Точь-в-точь. Послушайте как-нибудь на досуге.
Полчаса я сидел, вздрагивая от каждого звонка.
И вот...
— Какой болван написал заметку «Старые друзья»? — загремело в телефонной трубке так, что мембрана задребезжала, как жестяная банка.
— Но...
— Наделали массу ошибок! Вместо старого надежного термина «узкость» написали «узкое место». Перед подходом к узкости капитан обязан подать один продолжительный свисток, а войдя в нее, — два продолжительных, олух вы этакий! Так же и при расхождении суда обмениваются сигналами. У вас же об этом не сказано ни словечка...
Я поспешно нажал на рычаг, чтобы не слышать окончания фразы. До сих пор не могу понять, почему я после этого снова снял трубку, когда телефон зазвонил.
Где-то я читал, что, если человека несколько раз не очень сильно ударить по голове кирпичом, он будет совершать те же действия, что и обычно, но ничего не понимать. Примерно в таком состоянии я и находился.
— Это говорят из санэпидстанции. В заметке «Старые друзья» не отражено санитарное состояние судна. А об этом не следует забывать.
— Почему? — глупо спросил я.
— Судно с плохим санитарным состоянием не может фигурировать на страницах газеты.
Я вытащил перочинный нож и перепилил провод.
Теперь в редакции стало тише.
Я сажусь за стол, придвигаю чистый листок бумаги. Никто не помешает в течение ближайшего часа. Этого времени вполне хватит, чтобы обдумать то, что я буду писать.
Итак:
{«Заявление. Прошу уволить меня по собственному желанию...»
— Нет, для работы в газете у меня слишком хлипкое здоровье, — бормочу я. — Пойду в кочегары. Или грузчики. Там легче, спокойнее. И сам буду звонить в редакцию, критиковать статьи...
Злорадно хихикая, я торопливо дописываю заявление.
ИСПОВЕДЬ ВЕЛОСИПЕДИСТА
Когда впервые на собственном велосипеде я выехал на большую дорогу и, чихая от пыли, оглушенный рокотом моторов, пристроился за идущим впереди грузовиком, я понял, что избрал в жизни не самый легкий путь.
Подъехав к учреждению, где я работаю, поставил велосипед у подъезда. В кабинете произвел несложные арифметические выкладки и установил, что, экономя на дороге тридцать минут, смогу использовать это время более рационально, то есть вставать на полчаса позже.
Вдруг кто-то тронул меня за плечо. Подняв глаза, я увидел нашего дворника Пахомыча, который меланхолично сообщил мне, что не желает, чтобы «на его объекте произошла пропажа личного инвентаря». А потому мягко требует из подъезда велосипед убрать.
Я перенес «личный инвентарь» в коридор и снова принялся за работу. Но тут за дверью раздался страшный грохот. Я выскочил в полутемный коридорчик и увидел, что на полу лежит наш начальник АХО Фисташкин и тщетно пытается освободить свою левую руку из спиц переднего колеса, а правую ногу — из спиц заднего. Я освободил грузного администратора из объятий стального коня и поплелся с ним вниз.
На улице вокруг моего сверкающего «Туриста» тотчас собралась толпа мальчишек всех мастей и калибров.
— Дядя, дай покататься, — выразил один из них общую мысль.
— А умеешь? — спросил я его, только чтобы подогреть.
— А то нет? — И такая гражданская обида зазвучала в его голосе, что я немедля подвел его к велосипеду.
— Катайся, пока я не приду.
Спустя час я снял его, слегка одуревшего, с велосипеда, и он сказал, что здорово накатался и что на сегодня, пожалуй, хватит. На следующее утро он явился снова и сейчас каждый день приходит в девять часов с термосом и ломтем хлеба. Из тех девятисот километров, что стоят на счетчике моего «Туриста», 765 наездили юные поклонники велоспорта. Так я разрешил проблему велосипедных стоянок в городе.
Но самый настоящий бич велосипедиста — это шоферы. Они ругают вас за все. Если вы едете медленно, они советуют не путаться под колесами. Вы начинаете изо всех сил нажимать на педали и чуть не натыкаетесь на идущий впереди грузовик, который неожиданно останавливается. Сзади слышится визг тормозов и через секунду — взрыв нравоучений. Ночью вас обвинят в том, что своей тусклой маломощной фарой мы якобы ослепили шофера.
Особенно едкими становятся шоферские монологи, когда рядом с вами едет девушка. Можете после такой прогулки на вашем знакомстве поставить точку. Человек за баранкой сделает все для этого.
На стороне шоферов все преимущества. Вы едете у обочины, тихо и мирно обливаетесь потом. Рядом, не отставая и не обгоняя, едет какой-нибудь автомобиль, и шофер от скуки подробно разъясняет вам ваше ничтожество. Но попробуйте ответить ему в том же духе. Он моментально прижмет вас к тротуару, вынудит остановиться и сдаст ближайшему милиционеру «за нарушение правил уличного движения». Милиционер смотрит на вас как на матерого нарушителя и для надежности вынимает ниппель из переднего колеса, а немного подумав — и из заднего.
А ведь велосипедист, если разобраться, безобидное существо. Даже горкомхоз признал это и не выдает номерки на велосипеды, ибо они относятся к неопасно» виду транспорта, что-то вроде пешехода, бегущего с кладушкой в руках. Если велосипедист и собьет кого-нибудь, то отвечать ему придется тут же, на месте сбития, и после уже трудно бывает установить, кто больше пострадал — сбитый или сбивший.
когда велосипедисту в магазине говорят: «Запчастей нет\и не будет в течение ближайшего отчетного периода»! он не стучит промасленным кулаком по прилавку и не требует жалобной книги или, на худой конец, справедливости. Нет, он уходит, опустив голову и размышляя о бренности и быстротечности всего сущего на земле по сравнению с велосипедом...
<<<---
