Cтарый 4емоданНА ЗЕМЛЕ
1
В полдень душно. Накатывается облачко, но скоро разрывается, висит дымчатой паутиной. Воздух наливается пылью, горьким раствором полынника — дышать нечем.
Шестнадцатилетний Федька отпрягает соху. Стаскивает хомут с лошадиной шеи, лошадь подводит к телеге. Привязывает за грядку, бросает на лубки сноп соломы, совестливо угощает:
— Ну, поешь маленько, похватай!
Лошадь разевает рот, высовывая язык. Обнюхивает солому, неохотно берет маленькую прядочку. Долго растирает на зубах, чавкает, двигает щеками, вешает голову. Стоит с непрожеванной прядью в зубах. На спину ей садятся мухи, в кровь прокусывают толстую кожу, разъедают тощую, подтянутую грудь. Шевелит лошадь хвостом, но хвост у нее жидкий, короткий, хлопает только по ногам. Хвост был длинный, густой, доставал до самых плеч, но это было давно.
Федька становится сбоку, пальцем щупает пересохшие болячки на лошадиной шее, обиженно смотрит на мух. Дает им засунуть нос в кожу, подойдет, поймает в кулак. Оторвет крылья, ноги, раздавит голову.
Мух много. Вздувшиеся, налитые кровью улетают, появляются тоненькие, злые, голодные. Целой тучей виснут над телегой. Лезут в уши, садятся на глаза.
Федька смотрит и не знает, что делать.
— Ну, ешьте, черт с вами. Сосите!
Лезет под телегу, вынимает тряпицу с хлебом. В кружку наливает воды из кувшина.
Обедает.
Хлеб густо намазывает солью, смачивает водой, долго катает во рту. Напряженно двигает скулами — не может проглотить. Горло саднит, зубы ломит. Вода теплая, неприятная.
— Слава те, господи!.. Накормил...
Выплескивает воду, прячет недоеденную корочку, вынимает тряпичный кисет. Скручивает папироску, ложится на спину. Крепко затягивается дымом, долго держит в щеках его, рассеянно выпускает колечками. Опять затягивается, опять долго держит в щеках, тихонько вздыхает.
-— Нда-а, жи-изнь!..
Закрывает глаза, лежит неподвижно.
Лошадь встряхивает головой, тихо стучит по лубкам уздечкой. Звонко поют тощие голодные мухи. Над телегой кровяным пятном стоит солнышко, жжет босые ноги. Шестнадцать лет вот так. Подпалит кожу, ударит в голову.
Ветер треплет полынник, крутит пылью, выколачивает ржанину. Пригонит жиденькую тучку, брызнет дождем, прошумит — снова духота... Как кирпичи, один за другим складываются дни...
Когда был еще маленьким Федька, клали его в борозду, вот на этой земле, нарочно душили пеленками, чтоб умер. Над головой кружили галки, норовили выклевать глаза. А дома сажали на печи, долго не давали хлеба. В слезах доходил до припадков, сосал тряпицу. Корчился, на минуточку затихал.
Смотрели — не умер ли. Крестили большим крестом, вздыхали облегченно. Но в груди у Федьки тикало сердце. Отец от досады не заходил в избу. Мать брала Федьку на руки, со слезами согревала грудью. Чувствуя грудь, Федька вздрагивал от тепла и ласки и, как котенок, в кровь прокусывал черные тощие соски.
— Нда-а, жи-изнь!..
Душно, тяжело. Кто-то откачивает воздух, наступает на грудь.
А потом Федькин отец, затравленный голодом, ходил по селу, отыскивал хлеба. Никто не давал. Ранним утром весной собрались мужики около барских амбаров. Подошли к конторе, сняли шапки.
— Хлеба!
Управляющий расхохотался.
Мужики сняли замки у амбаров.
А на другой день приехали «начальники». Десять телег насажали мужиков, увезли и отца. Дорогой помер он под прикладом солдатской винтовки.
Лезет Федька из-под телеги, садится на колесо. Лошадь поднимает умирающие глаза на хозяина. Слабо стучит Уздечка, слабо шевелятся уши. Еще один последний раз стукнет уздечка, выдавит тоненький крик, и Каренка упадет. Раскинет ноги и скажет, как человек:
— Ну, хозяин, больше я не встану, не пойду бороздой! Двенадцать лет работала на твоего отца, три года надрываюсь с тобой. Маленьким жеребенком бегала здесь, таскала борону. Много подняла земли, много уронила силы — теперь прощай! Один живи.
Федька обнимает лошадь за шею, мокрой щекой прижимается к синим оттянутым губам. Не знает, чем утешить «кормилицу».
После обеда Каренка ходила с трудом. Ногами двигала слабо, дышала тяжело. Часто останавливалась, хватала полынь, бессмысленно держала на зубах. Не хватало свежего воздуха, не хватало силы. Моталась, не могла сойти с места. Соха тяжелая, сошники глубоко лезут в землю. Федька упирается грудью, подталкивает соху вперед. Щеки наливаются кровью, жилы на лбу напружиниваются.
— Ну, Каренка, ну!.. Натянись как-нибудь еще... Натянись! Руки-то... руки-то... Батюшки! Да что это такое? Тпру!
Лошадь останавливается, соха падает набок. Федька садится в борозду. Снова ставит соху, снова упирает грудью, натягивает мускулы, а через полчаса опять садится на отдых. Сидит, точно подстреленный...
2
Приходит дед Петр с другой десятины. Деду Петру шестьдесят лет. Голова белая, снеговая, лицо коричневое, с оттянутой кожей. Росту высокого, ходит босиком, в длинной посконной рубахе. Издали похож на выгнутое дерево с обломанными сучьями. Был у деда Петра сын. Потребовали спасать отечество. Дед испугался, не поверил, что увезут. А когда подъехала подвода, затопал ногами.
— Уйдите!
Сын остался в маньчжурском гаоляне. Хозяйство сгнило, развалилось, поправить нет силы. Младший сын сбежал в город, не пишет. Может быть, тоже убили.
Дед садится рядом с Федькой, поджимает ноги. Тихо кругом. Только мухи шумят в духоте, да лошадь постукивает копытом. Спустится черноносая ворона с разинутым ртом. Стоит, уронив пропыленные крылья. С болью выскочит одинокая песня. И снова тихо.
Федька дико смотрит сухими воспаленными глазами; Старик сидит, крестом сложа руки. — Детки!.. Сыны мои!.. Хочет подняться и не может. Ноги затекли, кости размяты. Тычется головой в борозду, плачет. — Эх, дед, дед!.. Все равно не пожалеют... Зачем плачешь?
— Двух сыновей отдал... — А у меня отца убили. — Федька, не говори!
— А ты молишься богу, дедушка? с — Бо-огу?
— Мать у меня часто лежит на полу перед иконами. р — Бо-огу?
Закружились мысли, кто-то ударил кирпичом в голову.
— Молюсь.
Вечером Керенка легла под сарай. Федька брал ее за голову, с ужасом смотрел в холодные застекленевшие глаза. Брал за ноги, со слезами поднимал. — Вставай!..
Каренка лежала.
В отчаянии садился рядом, пальцем чесал спутанную гриву. Не знал, чем отогнать подошедшую смерть. Приносил ножик, глубоко взрезывал хрящик хвоста. Кровь не шла. — Умрет!..
Растирал ноздри, совал в них соль, кормил из рук кусочком.
Каренка выплевывала кусочек назад. — Нет, не работница.
Начал жаловаться, — Вот и ты умираешь... И отца у меня нет... и денег нет... Да что же это такое? Господи!.. Что вы делаете?..
Одиноко стучал Федькин голос в темноте.
Ответа не было.
<<<---
