Cтарый 4емоданЗанимаясь историческими исследованиями, мы удерживаем душой память о лучших и самых признанных характерах, и это позволяет нам решительно отвергать все скверное, безнравственное и пошлое, с чем сталкивает неизбежно общение с окружающим миром, и обращать умиротворенный и успокоенный взор и мысль только на образцовое.
Плутарх. «Сравнительные жизнеописания»
СВЕТ НЕУГАСИМЫЙ
В.И. ЛЕНИН
Есть немеркнущие воспоминания в жизни каждого человека. Они, как звезды, освещают темнеющее небо ушедшего времени.
Два раза видела я Владимира Ильича Ленина: в Большом театре, в феврале 1921 года, во время исполнения Девятой симфонии и позднее, на конгрессе Коминтерна в зале Кремлевского дворца.
Прошло несколько десятилетий, но в памяти звучат бессмертные звуки Бетховена и подле поблекшей пунцовой портьеры, прислонясь к стене, в темном пиджаке стоит передо мной живой Ленин.
Все мы, находившиеся на утреннем симфоническом концерте, были несказанно поражены и обрадованы тем, что рядом с нами Ильич. Он вошел с Крупской неожиданно, неслышно и долго стоял в глубине ложи, не желая кого-либо побеспокоить. Помню широкий, решительно протестующий жест выброшенной вперед руки, когда мы все поднялись, чтобы уступить свои места. Так и не сели Ленин и Надежда Константиновна, покуда не были внесены в ложу кресла.
С той минуты, как Владимир Ильич появился, я не могла более оставаться спокойной. Хотелось смотреть и смотреть на него, но это было неловко. Когда хор и солисты запели «От страдания к радости», Ильич облокотился на барьер ложи, и я увидела его бледное, вдохновенное, сосредоточенное лицо. Он был весь во власти торжествующей, победной симфонии, заполнившей огромный театр, рвущейся прочь, сквозь камни, к небу. Ликующие, жизнеутверждающие аккорды завершили финал, и музыка оборвалась. Не сразу, однако, рассеялось могучее очарование гениального творения Бетховена. Ленин как бы очнулся, встал, приветливо поклонился всем и, пропустив вперед Надежду Константиновну, вышел.
Это был счастливый день. Навсегда отныне Девятая симфония стала для меня музыкальным выражением не только одного, а двух гениев.
Тринадцатого ноября 1922 года я снова не только увидала, но и услышала Владимира Ильича. Это было на одном из заседаний IV конгресса Коммунистического Интернационала в Кремле. Переполненный Андреевский зал был охвачен нетерпеливым ожиданием. Представители пятидесяти восьми коммунистических организаций мира ждали Ленина. Всюду слышалась чужеземная возбужденная речь. Владимир Ильич совсем недавно оправился после первого грозного проявления той болезни, которая вскоре свела его в могилу. Это волновало делегатов и гостей.
Я не отрывала жадных глаз от трибуны. Там, среди многих других, особенно выделялась прекрасная в рамке голубовато-серебряных пышных волос голова Клары Цеткин. Внезапно я услышала аплодисменты и пылкие приветствия, раздавшиеся где-то в конце длинного светлого зала. Ленин с Надеждой Константиновной и Марией Ильиничной появились не со стороны президиума, а из двери для публики. Меня поразила стремительность и легкость походки Владимира Ильича, живость его жестикуляции и мимики. Прекрасна была его улыбка в ответ на радостный гул, поднявшийся вокруг. Никто не дал бы Ленину, несмотря на недавно перенесенную болезнь, пятидесяти двух лет. Он выглядел значительно моложе и благодаря ширине плеч и пропорциональности сложения казался выше ростом, нежели был на самом деле. Пройдя вдоль стены через весь зал, Ленин поднялся на трибуну. Надежда Константиновна примостилась у подножия деревянной кафедры, за которой он встал. Я не сразу поняла, зачем она это сделала. Владимир Ильич выступал с речью на немецком языке. Его переутомленному мозгу нельзя было чрезмерно напрягаться, и на случай, если память в какой-то миг не подскажет ему нужное немецкое слово, Крупская должна была стать переводчицей. Этого, однако, не понадобилось.
Едва Ленин заговорил, воцарилась глубокая тишина. Все замерли. Несмотря на плохое знание немецкого языка, мне казалось, что я понимаю каждую фразу.
Поразительны были не только экспрессия, четкая дикция, но и обаяние голоса и жеста этого бессмертного оратора. Безошибочно и сразу нашел он, как всегда, ту волну, которая лучше всего могла донести до аудитории его мысли и чувства. Факты, думы, провидение покорили слушателей. Лица их просветлели. Это было поистине интеллектуальное пиршество. Владимир Ильич говорил о пяти истекших годах Октябрьской революции. Речь его по времени почти совпадала с великой годовщиной победы. Он коснулся и будущего, которое принесет всем странам коммунистическое мировоззрение.
Лишь когда под ураган аплодисментов Ленин уходил с трибуны, я заметила, как посерело его лицо и как трудно он дышит. Видимо, он очень устал после своего выступления и тотчас же вынужден был покинуть заседание.
Прошло немногим более года. Весть о смерти Ленина зимним вечером облетела землю.
Есть черные даты в жизни людей. Они как затмение солнца. Снова увидела я Ленина, и снова оркестр играл Бетховена, но то были звуки трагического похоронного марша. Свет люстр, окутанных крепом, как сквозь темную дымку тумана, освещал гроб, усыпанный кроваво-красны-ми тюльпанами.
Уходя из Колонного зала Дома союзов, как и часто потом, я тщетно старалась вспомнить тот час, когда услышала впервые об этом вечно живом человеке. Революция застала меня маленькой девочкой. Может быть, отец и мать, оба большевики-подполыцики, или уличный митинг, газета, плакат первые сказали мне о Ленине. Напрасные поиски. В моем сознании он жил всегда и стал частью самой жизни. Всем нам хотелось хоть чем-нибудь походить на Владимира Ильича, которого мы воспринимаем как воплощение человеческих идеалов. Обычные мерила ему не под стать. Он, так же как Маркс и Энгельс, доподлинно человек революции, гениально выразивший требование своей эпохи, и вместе с тем человек будущего.
Ленин показал непревзойденные образцы смелой революционной борьбы, поведения в повседневной жизни, отношения к труду, мышления и неизменного единства цели. Это величайший гуманист, отдавший всего себя борьбе за счастье трудового народа.
Каждая, даже самая незначительная бытовая деталь его биографии отражает высокую простоту, большое сердце. Владимир Ильич всегда думал только о других и ничего лишнего, особенного не хотел для себя... Вспоминаю, как Валериан Владимирович Куйбышев рассказывал о «головомойке», которую он получил в самом начале двадцатых годов от Ильича. Когда до Ташкента дошла весть о тяжелой болезни Ленина, члены Среднеазиатского бюро ЦК и Реввоенсовета фронта решили отправить ему свои охотничьи трофеи — тушки фазанов. Ильич, узнав о посылке, крайне осерчал, объявил, что считает это проявлением подхалимства, и приказал немедленно передать дичь Московскому военному госпиталю в Лефортове. Надежда Константиновна тайком решила оставить только одну птицу и сварила ее. Заметив грозный вопросительный взгляд больного Ильича, она, с трудом решившись на ложь, сказала, что бульон сварен из курицы.
Нельзя без душевного трепета и восхищения думать о той большой любви, которая связывала много лет Владимира Ильича с его женой.
Глубоко запал мне в душу рассказ старого большевика, сопровождавшего Ленина в одной из его поездок в Петроград. Прежде чем направиться в Смольный, Ильич поехал к дому, в котором познакомился с Крупской. Та:.: он вышел из автомобиля и некоторое время прохаживался по тротуару, поглощенный дорогими ему воспоминаниями.
Недавно одна из старейших коммунисток — Серафима Ильинична Гопнер — рассказала мне эпизод, который еще раз показывает, как дорога и нужна всегда была Надежда Константиновна Владимиру Ильичу.
Это было грозной, тяжелой и голодной весной 1919 года. В Москве собрался I конгресс Коммунистического Интернационала. Гопнер приехала с Украины, где в хлебе не ощущалось большого недостатка.
На заседании конгресса была и Надежда Константиновна. Она очень исхудала и выглядела больной. Гопнер решила уговорить Крупскую поехать отдохнуть на Украину и в перерыве между заседаниями сказала об этом Владимиру Ильичу. Ленин категорически воспротивился.
— Нет, нет, невозможно,— не задумываясь горячо возразил Ильич.— На Украине хоть и сытно, но не спокойно. Да и мне без Нади будет трудновато.— И опять повторил: — Нет, нет, уж лучше не надо...
— Было ясно,— добавила Серафима Ильинична,— что Владимир Ильич огорчился даже мыслью о разлуке с женой. Она была самым близким его другом.
В начале тридцатых годов в Лондоне я была в церкви Братства, где среди серых стен под замшелой крышей в 1907 году работал V съезд Российской социал-демократической рабочей партии. На шатком стуле возле деревянного амвона сидел в дни работы съезда В. И. Ленин.
Гений обладает чудесным даром придавать окружающим предметам бессмертие. Ленин превратил в место паломничества ничем не примечательную молельню на окраине Лондона.
Основателем церкви Братства на Саусгейт-Род был мистер Фелс — человек предприимчивый и своеобразный. Он владел небольшим мыловаренным заводом и попытался создать секту, которую назвал христианско-социалистической.
Случилось так, что в поисках помещения для заседаний организаторы съезда очутились на Саусгейт-Род. Они обратились к главе секты с просьбой сдать им на несколько дней помещение. Фелс согласился. В качестве векселя он попросил подписать документ, в котором значилось, что социал-демократы уплатят ему за аренду, как только они придут к власти в России.
Ленин и все члены съезда подписали такое обязательство, и впоследствии Ленин выполнил его.
Мыловара уже не было, когда в двадцатых годах в Лондон приехала первая советская делегация. Она тотчас же принялась отыскивать его наследников. В живых оказалась жена. Ей полностью выплатили следуемые деньги. Миссис Фелс в свою очередь вернула расписку Ленина и других участников съезда.
К голубой стене старой церкви была прикреплена нашими делегатами белая мраморная доска. «В этом здании в мае — июне 1907 года под руководством Ленина заседал V съезд Российской социал-демократической рабочей партии большевиков».
В Лондоне я побывала и в другом историческом помещении, где часто работал Владимир Ильич,— в читальне Британского музея. За четырьмя миллионами книжных переплетов здесь собраны мысли, научные догадки, гениальные технические открытия, поэзия и проза многих столетий.
Читальный зал на протяжении более чем ста лет своего существования был любимым местом труда и отдыха политических эмигрантов. Его постоянно посещали Герцен и Огарев, изгнанники царской России; немало времени провел там за узким столом Золя, покинувший Францию после настойчивой, но неудачной вначале попытки спасти Дрейфуса, и многие другие, чьи имена не забываются.
В библиотеке Британского музея создавал свое гениальное произведение «Капитал» Карл Маркс. Многие часы проводил перед книжным пюпитром и Ленин.
Один из библиотекарей читальни, пораженный необычайной работоспособностью, скромностью и разнообразием интересов Владимира Ильича, навсегда запомнил его. Этот седовласый, благообразного вида высокий старик рассказал мне, что Ленин с первой встречи чем-то неуловимым так поразил ею, что спустя почти двадцать лет он все еще не перестает вспоминать о том, как выдавал ему некогда книги.
— Мистер Ульянов быстро отыскивал в каталогах нужные ему книги, читал их очень внимательно, делая иногда выписки,— вспоминал библиотекарь.— Я всегда был уверен, что это большой русский ученый. Впоследствии я сразу узнал его по фотографии в газете и был очень рад тому, что он стал весьма знаменитым человеком.
И хотя «мистер Ульянов» остался для него таким же загадочным, как некоторые гениальные книги, к которым он прикасался, но не читал их, лицо библиотекаря освещалось счастливой улыбкой, когда он рассказывал о своем знакомстве с великим русским.
В тридцатых годах, когда я дерзнула начать работу над романом «Юность Маркса» и пошла к А. М. Горькому за советом, он долго говорил со мной не только о Марксе, но и о Ленине. В характерах обоих творцов научного коммунизма Горький находил сходные черты, в том числе оптимизм, бодрость, смелость, неизменную веру в конечную победу.
Мне посчастливилось в молодости познакомиться с еще одним большим человеком, с Роменом Ролланом, когда он гостил в Советском Союзе в 1935 году.
Среди величайших гениев Роллан особо выделял Ленина. Мысль Ленина, чистая и острая как меч, рассекла сомнения знаменитого французского писателя. После долгих лет исканий и мук нашел он для себя новый путь, по которому шел до конца жизни.
Нет нужды мне пытаться пересказать то, что говорил в личной беседе Роллан. Невозможно передать это лучше, нежели сделал он сам, когда написал:
«Ленин во все мгновения жизни в бою... Все его мысли предварительно рассмотрены им с наблюдательного пункта командующего армией — в бою и для боя. Он, как никто другой, воплощает в себе тот исторический час человеческой деятельности, каким является пролетарская революция... Ему не свойственны ни колебания, ни сомнения. Отсюда его сила и торжество дела, которое он воплощал.
Он мобилизует для действия все силы ума: искусство, литературу, науку — все, вплоть до стихийности течений, до подсознательных глубин бытия, вплоть до мечтания».
Н. К. КРУПСКАЯ И М. И. УЛЬЯНОВА
Как и Ленин, Надежда Константиновна Крупская поражала своей удивительной скромностью. Она, казалось, стремилась не только ничем не выделяться, но и оставаться незамеченной. Когда бы я ни встречалась с ней, никогда не видела я ее одетой иначе, чем в утро незабываемого бетховенского концерта. Белая просторная кофточка, темный сарафан, непослушная прядка прямых волос, падающая на выпуклый лоб, внимательный взгляд и мелодичный тихий голос — такой запомнилась она мне навсегда. Только ее волосы после смерти Ленина стали седыми. %
Я была среди гостей в том же Большом театре 21 января 1924 года, когда там заседал XI Всероссийский съезд Советов. Внезапно страшная весть облетела зал: «Умер Ленин». Удар был ошеломляющим. Все с нарастающим отчаянием смотрели друг на друга. Заседание съезда было прервано. Делегаты поспешили из здания театра в Горки. Я увидела траурный флаг, взвившийся подле красных, которыми была украшена площадь, и поверила в страшное несчастье, обрушившееся на весь мир.
Есть потери, необъятность и горечь которых непрерывно постигается, углубляется временем.
...В Доме союзов сквозь слезы смотрела я на траурный зал. Покорно увядали алые тюльпаны, обрамленные черными лентами. У гроба Ленина неотступно стояла Надежда Константиновна и ее самый близкий после Ленина друг — Мария Ильинична Ульянова. Надежда Константиновна всем своим видом олицетворяла безграничную скорбь, но отнюдь не отчаяние. На ее бледном лице не было слез. В эти часы страдания она оставалась мужественной и еще более твердой. Надо было не только в себе, но в ленинской партии, среди пролетариата всего мира не допустить растерянности и уныния. Уже через несколько дней я увидела Надежду Константиновну выступающей с трибуны съезда. Она была отличным оратором.
-Четко, просто излагала она свои мысли, избегая вычурных фраз и какой бы то ни было искусственности. При-зывая сомкнуть ряды и твердо нести вперед коммунистические знамена, она олицетворяла, как всегда, героический образ борца-коммуниста.
Кого из нас не пленяет предельное человеческое совершенство, гармоническая личность, полная ума, силы и благородства. Такими были Ленин и его жена. Мир хорош оттого, что дает нам таких людей, какими хотели бы быть мы, какими должны быть и будут люди будущего.
С Надеждой Константиновной Крупской я познакомилась в 1925 году, ранней весной, на южном берегу Крыма, в Мухалатке. С нею была и Мария Ильинична Ульянова, которая, увидев меня, тотчас же принялась рассказывать Надежде Константиновне, при каких необычных обстоятельствах произошло наше с ней знакомство.
...В мае 1921 года в один из санаториев Мисхора прибыла ненадолго Мария Ильинична. Вскоре, прогуливаясь по гористому склону, она подвернула ногу и растянула сухожилие. Врач сказал, что неплохо достать ей временно костыли, но их не было. Узнав об этом, мы,-комсомольцы и юные коммунисты, работавшие тогда в Алупке, решили, что Марии Ильиничне необходима трость. Во дворце Юсупова находилась коллекция чудесных тростей.
Я отправилась туда, выдала сторожу расписку на великолепную палку с набалдашником из слоновой кости, казавшуюся мне самой подходящей для больной, и торжественно понесла ее в санаторий.
Пока мои товарищи ждали в саду, я вошла в комнату Марии Ильиничны. Она лежала в шезлонге и читала.
Оробев, я пролепетала что-то бессвязное и протянула трость, объяснив, где мы ее взяли. Вдруг гневно насупились брови Марии Ильиничны, и она обрушилась на меня с упреками:
— Как могли вы совершить этот недостойный поступок? Немедленно верните палку во дворец Юсупова. Это народное достояние, так можно скатиться до очень скверных дел. Это недостойно большевиков.
Много еще сказала мне Мария Ильинична недобрых, но справедливых слов. Совершенно растерявшаяся и опозоренная в своих собственных глазах, я направилась к двери. Когда я была на пороге комнаты, Мария Ильинична уже ласковее сказала:
— Когда сдадите палку, вернитесь, мы поговорим.— И, улыбнувшись, от чего стала еще миловиднее, добавила ободряюще: — Поговорим о другом.
В тот же день к Марии Ильиничне приехал ее брат — Дмитрий Ильич, срубил в буковом лесу толстую ветвь и перочинным ножом счистил кору. С этой большой и прочной палкой часто гуляла Мария Ильинична, покуда не прошла боль в ноге.
...Надежда Константиновна добродушно посмеялась над этим случаем и сказала:
— А ведь Мария Ильинична была вполне права. Да и куда надежнее опираться на простую палку, чем на княжескую трость.
Как-то в ту же пору в одну из прогулок по понравившейся Надежде Константиновне кипарисовой аллее, ведущей от дома к морю, я спросила ее, отчего в истории человечества нет женщин-гениев, равных мужчинам. Этот вопрос живо интересовал меня. Я приводила пример за примером. В живописи, музыке, литературе не было женских имен, равных Бетховену и Чайковскому, Леонардо да Винчи и Репину, Шекспиру и Толстому. Мы перечислили имена известных художниц — Виже Лебрен, Кауфман, Башкирцевой, писательниц — Жорж Санд, Войнич и других, но все это были таланты, а не гении. Даже в кулинарии законодателями были мужчины.
— Это верно, — подумав, ответила мне Надежда Константиновна.— Вспоминаю, что в Лувре мы с Владимиром Ильичем обратили внимание на гобелены. Самые прославленные образцы их сотканы именно мужчинами, хотя исстари их ткали главным образом женщины. Но в этом нет ничего удивительного. Женщина после матриархата не знала подлинной свободы, к какому бы классу она ни принадлежала. Отпечаток рабства был на всем, что бы она ни делала. Все будет по-иному при коммунизме, и уже сейчас не узнать наших женщин. Они, несомненно, постигнут все области знания и искусства, и среди них будет немало гениев.
Мне захотелось узнать, что думает Надежда Константиновна, которая сама так мало обращала внимания на свою внешность, о желании женщины красиво одеваться. Я призналась ей, что на недавней партийной чистке мне поставили на вид то, что я покрывала ногти лаком. Председатель комиссии сказал сурово: «Я вынужден поднять этот вопрос, так как вы можете скатиться до мелкобуржуазного разложения».
Надежда Константиновна весело улыбнулась. Ей не казалось, что уход за своей внешностью несовместим с глубокой коммунистической принципиальностью. Она напомнила мне, как хороши и нарядны были Инесса Арманд и А. Коллонтай, но добавила, что сейчас, в пору нэпа, понятно замечание, высказанное на чистке.
Очень несловоохотливая, едва речь заходила о ней самой, Надежда Константиновна умела, как никто, слушать и интересоваться мыслями и судьбой других. У меня родилась дочь, и Надежда Константиновна много расспрашивала меня о ребенке, удивляя поразительным знанием детской психологии. Как-то, говоря о чертах, передающихся по наследству, она рассказала мне о маленькой племяннице Ленина Олечке, которая ходит точь-в-точь, как он, заложив руки назад, и во многом напоминает его.
— А она никогда не видала Владимира Ильича, закончила задумчиво Надежда Константиновна.
Трудно представить себе более сдержанного, более доброжелательного человека, чем Мария Ильинична. Она всегда строго спрашивала меня, что я читаю и чему учусь.
В маленькой гостиной крымского санатория стоял сильно расстроенный рояль красного дерева. Мария Ильинична очень любила музыку. Я играла плохо и перезабыла все, чему учили меня в детстве. Но трем пьесам мать все-таки выучила меня навсегда. Это был «Музыкальный момент» Шуберта, «Турецкий марш» Моцарта и «Ноябрь» Чайковского. И эти пьесы всегда, когда бы я ни приходила к Марии Ильиничне, она заставляла меня играть ей на разбитом рояле. При этом она часто рассказывала мне о своей сестре Ольге, чудесной во всех отношениях девушке, отлично, как и их мать Мария Александровна, игравшей на рояле.
Она вспомнила, что Ольга играла прелюды Шопена и, чем бы ни были заняты Владимир Ильич и Мария Ильинична в это время, они оставляли все дела, чтобы слушать Шопена. Шуберт, Моцарт и Чайковский тоже напоминали Марии Ильиничне о сестре и матери, которых она нежно любила...
Однажды в 1927 году Надежда Константиновна вызвала меня к себе, когда я собиралась ехать в Швейца-^ рию корреспондентом на экономическую конференцию.
Расспросив, как всегда, подробно о том, что я делаю и % пишу, она сказала:
— Вы будете в Берне? Там похоронена моя мать, прошу вас положить цветы на ее могилу.
Очевидно, Надежда Константиновна, человек необычайного ума и чуткости, уловила что-то в моем лице и сказала ласково, как только она умела говорить с людьми:
— Вы не ожидали именно этой просьбы. А знаете, Володя всегда, когда в последние годы бывал наездом в Петрограде, заезжал на могилу своего старого друга Елизарова, мужа Анны Ильиничны.
Я обещала Надежде Константиновне, что выполню ее просьбу, и действительно гпосетила скромную могилу на Бернском кладбище и положила букет красных роз.
В своих воспоминаниях Н. К. Крупская пишет:
«В марте у меня умерла мать. Она была близким товарищем, помогавшим во всей работе. В России во время обыска прятала нелегальщину, носила товарищам в тюрьму передачи, передавала поручения, она жила с нами в Сибири и за границей, вела хозяйство, охаживала приезжавших и приходящих к нам товарищей, шила панцири, зашивая туда нелегальную литературу, писала «скелеты» для химических писем и пр. Товарищи ее любили.
Домишко, где мы жили, был около самого бернского леса. И когда стало греть весеннее солнце, потянуло мать в лес. Пошли мы с ней, посидели на лавочке с полчаса, а потом еле дошла она домой, и на другой день началась у нее уже агония. Мы так и сделали, как она хотела, сожгли ее в бернском крематории.
Сидели с Владимиром Ильичем на кладбище, часа через два принес нам сторож жестяную кружку с теплым еще пеплом и указал, где зарыть пепел в землю».
В Швейцарии я побывала в горах неподалеку от Женевского озера. Сюда, по воспоминаниям товарищей по изгнанию, Владимир Ильич и Надежда Константиновна не раз ходили на длительные прогулки. Особенно любили они ранней весной собирать в горных долинах душистые нарциссы. Мне довелось видеть в мае заросли этих стройных серебристых и очень ароматных цветов.
В 1929 году летом Надежда Константиновна заболела, и я пришла ее проведать. Меня встретила Мария Ильинична. Я никогда не видела ее такой встревоженной. Удивительно тонкие, очень красивые руки Марии Ильиничны все время беспокойно сжимались и разжимались. Она жаловалась, что Надежда Константиновна вовсе не бережет своего здоровья, много работает и читает до поздней ночи.
— Надя такая непослушная, — совершенно материнским тоном сказала Мария Ильинична.
Огромная, нежная дружба связывала этих двух необыкновенных женщин.
Через несколько дней Надежда Константиновна выздоровела и в свою очередь рассказывала мне, смеясь и поддразнивая Марию Ильиничну, как деспотически та отбирала у нее книги и мучила лекарствами...
Последний раз я встретилась с Надеждой Константиновной в 1936 году. Я приехала к ней с писателем Ф. И. Панферовым. Когда бы я ее ни видела, меня снова и снова поражали ее необычная, какая-то совершеннейшая простота, приветливость и всесторонние знания. Она знала бесконечно много. Будь то история, педагогика, философия, литература классическая или современная, чувствовалось, что она глубоко знает предмет. Что-то неувядаемо молодое было в уме и памяти Крупской, несмотря на то, что в эту последнюю встречу лицо ее показалось мне отекшим и бледным. Как всегда, спросив, над чем я работаю, она снова посоветовала мне писать о женщинах Октябрьской революции и упомянула Инессу Арманд, которую назвала многосторонней и очень умной.
Ф. И. Панферов расспрашивал Надежду Константиновну о пребывании Ильича в 1917 году в шалаше близ Се-строрецка. Долго, интересно рассказывала нам Крупская об этом периоде.
Вспоминая Владимира Ильича, Надежда Константиновна все время говорила о нем только в настоящем времени:
— Ильич любит собирать грибы...
— Ильич мне говорит...
Для нее, как и для нас, он оставался живым.
<<<---
