RSS Выход Мой профиль
 
Всеволод Иванов Повести и рассказы| БРОНЕПОЕЗД 14-69. повесть (продолжение)


КИТАЕЦ СИН БИН-У
XIII
Через три дня в отряд Вершинина, разламывая телом плетенную из тростника тележку, примчался матрос Ани-симов.
Лоб у него горел волдырями, одна щека тонула в ссадине, а на груди болтался красный бант.
Матрос кричал с трашпанки:
— В городе, товартц-щи, восстанье!.. Крой... Броневик капитану Незеласову приказано туда в два счета пригнать... Чтоб немедленно. Рабочие бастуют, одним словом — крой, и никаких гвоздей!.. А броневик вам, вначит, вручаем... А я милицию организую.
И ускакал в сопки — веселый матрос.
Облако над сопками — словно красная лента..*
XIV
Эта история длинная, как Син Бин-у возненавидел японцев. У Син Бин-у была жена из фамилии Б, крепкая манза в манзе крашеный теплый кан2 и за манзой желтые поля гаоляна и чумизы3.
А в один день, когда гуси улетели на юг, все исчезло.

1 Хижина.
2 Деревянные нары, заменяющие кровать,
3 Род китайского проса.

Только щека оказалась проколота штыком.
Син Бин-у читал Ши-цзиньплел циновки в город, но бросил Ши-цзинь в колодец, забыл циновки и ушел с русскими по дороге Хун-ци-цзе 2.
Син Бин-у отдыхал на песке, у моря. Снизу тепло, сверху тепло, словно сквозь тело прожигает и калит песок солнце.
Ноги плещутся в море, и когда теплая, как парное молоко, волна лезет под рубаху и штаны, Син Бин-у задирает ноги и ругается.
— Цхау-неа!..
Син Бин-у не слышал, что говорит густоусый и высо-коносый русский. Син Бин-у убил трех японцев, и пока китайцу ничего не надо, он доволен.
От солнца, от влажного ветра бороды мужиков желтовато-зеленые, спутанные, как болотная тина, и пахнут мужики скотом и травами.
У телег пулеметы со щитами, похожими на зеленые тарелки, пулеметные ленты, винтовки.
На телеге с низким передком, прикрытой рваным брезентом, метался раненый. Авдотья Стещенкова поила его из деревянной чашки и уговаривала:
— А ты не стони, пройдет!
Потная толпа плотно набилась между телег. И телеги, казалось, тоже вспотели, стиснутые бушующим человечьим мясом. Выросшие из бород мутно-красными полосками губы блестели на солнце слюной.
— О-о-о-у-у-у!..
Вершинин с болью во всем теле, точно его подкидывал на штыки этот бессловный рев, оглушал себя нутряным криком, орал:
— Не давай землю японсу-у!.. Все отымем! Не давай!
И никак не мог закрыть глотку. Все ему казалось мало. Иные слова не приходили.
— Не да-ва-й!..
Толпа тянула за ним:
— А-а-а!..
И вот на мгновенье стихла. Вздохнула.
Ветер нес запах пота.
Партизаны митинговали.
Лицо Васьки Окорока, рыжее, как подсолнечник,

1 Книга стихов, чтение которой указывает на хорошую грамотность.
2 Дорога Красного знамени, восстаний.

буйно металось в толпе, и потрескавшиеся от жары губы шептали:
— На-ароду-то... Народу-то мильёны, товарищи!..
Высокий, мясистый, похожий на вздыбленную лошадь, Никита Вершинин орал с пня:
— Главна: не давай-й!.. Придет суда скора армия... советска, а ты не давай... старик!..
Как рыба, попавшая в невод, туго бросается в мотню, так кинулись все на одно слово:
— Не-е да-а-авай!!
И казалось, вот-вот обрушится слово, переломится, и появится что-то непонятное, злобное, как тайфун.
В это время корявый мужичонка в шелковой малиновой рубахе, прижимая руки к животу, пронзительным голосом подтвердил:
— А верю, ведь верна!..
— Потому за нас Питер... ници... пал!., и все чужие земли! Бояться нечего... Японец — что, японец — легок... Кисея!..
— Верна, парень, верна! — визжал мужичонка.
Густая, потная тысячная толпа топтала его визг.
— Верна-а!..
— Не да-а-ай!..
— На-а!..
— О-о-оу-у-уИ
— О-о!!!
XV
После митинга Никита Вершинин выпил ковш самогонки и пошел к морю. Он сел на камень подле китайца, сказал:
— Подбери ноги, штаны измочишь. Пошто на митингу не шел, Сенька?
— Нисиво,— проговорил китаец,— мне ни нада... Мне так зынаю — зынаю псе... шанго.
— Ноги-то подбери!
— Нисиво. Солнышко тепыло еси. Нисиво — а!..
Вершинин насупился и строго, глядя куда-то подле китайца, с расстановкой сказал :
— Беспорядку много. Народу сколь тратится, а все в туман... У меня, Сенька, душа пищит, как котенка на морозе бросили... да-а... Мост вот взорвем, строить придется.
Вершинин подобрал живот, так что ребра натянулись под рубахой, как ивняк под засохшим илом, и, наклонившись к китайцу, с потемневшим лицом выпытывающе спросил:
— А ты... как думаешь... А? Пошто эта, а?..
Син Бин-у, торопливо натягивая петли на деревянные пуговицы кофты, оробело отполз.
— Не зынаю, Кита. Гори-гори! Не зынаю!..
Вершинин, склонившись над отползающим китайцем,
глубоко оседая в песке тяжелыми сапогами, как у идола, тоскливо и не надеясь на ответ, спрашивал:
— Зря, что ль, молчишь-то?.. Ну?..
Китайцу показалось, что вставать никак нельзя, он залепетал:
— Нисиво... нисиво не зынаю!..
Вершинин почувствовал ослабление тела, сел на камень.
— Ну вас к черту!.. Никто не знат, не понимат... Раз-* будили, побежали, а дале что?..
И, осев плотно на камне, как леший, устало сказал подходившему Окороку:
— Не то народ умом оскудел, не то я...
— Чего? — спросил тот.
— На смерть лезет народ.
— Куда?
— Броневик-то брать. Миру побьют много. И то в смерть, как снег в полынью, несет людей.
Окорок, свистнув, оттопырил нижнюю губу.
— Жалко тебе?
Подошел Знобов, под мышкой у него была прижата папка с бумагами.
— Подписать приказы!
Вершинин густо начеркал на бумаге букву В, а подле нее длинную жирную черту.
— Ране-то пыхтел-потел, еле-еле фамилию напишешь, спасибо, догадь взяла, поставил одну букву с палкой — и ладно... знают.
Окорок повторил:
— Жалко тебе?
— Чего? —- спросил Знобов.
— Люди мрут.
Знобов сунул бумажку в папку и сказал:
— Пустяковину все мелешь. Чего народу жалеть? Новой вырастет.
Вершинин сипло ответил:
— Кабы настоящи ключи были. А вдруг, паре, не теми ключьми двери-то открыть надо.
Зачем идешь?
— Землю жалко. Японец отымет.
Окорок беспутно захохотал:
— Эх вы, землехранители, ядрена-зелена! И-их!.."
— Чего ржешь? — с тугой злостью проговорил Вершинин.— Кому море, а кому земля. Земля-то, парень, тверже. Я сам рыбацкого роду..,
— Ну, пророк?
— Рыбалку брошу теперь.
— Попгго? ...
— Зря я мучился, чтоб в море идти опять. Пахотой займусь. Город-то омманыват, пузырь мыльнай, в карман не сунешь.
Знобов вспомнил город, председателя ревкома, яркие пятна на пристани — людей, трамвай, дома — и сказал с неудовольствием:
— Земли твоей нам не надо. Мы, тюря, по всем планетам землю отымем и трудящимся массам — расписывайся!..
Окорок растянулся на песке рядом с китайцем и, взрывая ногами песок, сказал:
— Японскова микадо колды расстреливать будут, во* завизжит, курва. Патеха-а!.. Не ждет, поди, а, Сенька? Как ты думаешь, Егорыч?
— Им виднее,— нехотя ответил Вершинин.
Над песками — берега-скалы, дальше горы. Дуб. Лиственница. Высоко на скале человек, в желтом — как кусочек смолы на стволе сосны — часовой.
Вершинин, грузно ступая, пошел между телегами.
Сии Бин-у сказал:
— Серысе похудел-похудел немынога... а?
— Пройдет,— успокоил Окорок, закуривая папироску.
Син Вин у согласился:
— Нисиво.
XVI
Корявый мужичонка в малиновой рубахе поймал Вершинина за полу пиджака и, отходя в сторону, таинственно зашептал:
— Я тебя понимаю. Ты полагаешь, я балда балдой, Ты им вбей в голову, поверют и пойдут!.. Само главно —• в человека поверить... А интернасынал-то?
Он подмигнул и еще тихо сказал:
— Я ведь знаю — там ничего нету. За таким мудреным словом никогда доброго не найдешь. Слово должно быть простое, скажем — пашня... Хорошее слово.
— Надоели мне хорошие слова.
— Брешешь. Только говорил и говорить будешь. Ты вбей им в голову. А потом липшее спрятать можно... Это завсегда так делается. Ведь которому человеку агромад-нейшая мера надобна, такое племя... Он тебе вершком, стерва, мерить не хочет, а верста. И пусь, пусь мерят... Ты-то свою меру знашь... Хе-хе-хе!..
Мужичонка по-свойски хлопнул Вершинина в плечо.
Тело у Вершинина сжималось и горело. Лег под телегу, пробовал уснуть и не мог.
Вскочил, туго перетянул живот ремнем, умылся из чугунного рукомойника согревшейся водой и пошел сбирать молодых парней.
— На ученье, айда. Жива-а!..
Парни с зыбкими и неясными, как студень, лицами собирались послушно.
Вершинин выстроил их в линию и скомандовал:
— Смирна-а!..
И от крика этого почувствовал себя солдатом:
— Равнение на-право-о!..
Вершинин до позднего вечера учил парней.
Парни потели, злобно проделывая упражнения, посматривая на солнце.
— Полу-оборот на-алева-а!.. Смотри. К японцу пойдем!
Один из парней жалостно улыбнулся.
— Чего ты?
Парень, моргая выцветшими от морской соли ресницами, сказал робко:
— Где к японсу? Свово б не упустить. У японса-то, бают, мо-оря... А вода их горячая, христьянину пить нельзя.
— Таки же люди, колдобоина!
— А пошто они желты? С воды горячей, бают?
Парни захохотали. ' 7
Вершинин прошел по строю и строго скомандовал:
— Рота-а, пли-и!..
Парни щелкнули затворами.
Лежавший под телегой мужик поднял голову и сказал:
— Учит. Обстоятельный мужик, Вершинин-то...
Другой ответил ему полусонно:
- Камень, скаля... Большим комиссаром будет.
— Он-то? Обязательна.

--->>>
Мои сайты
Форма входа
Электроника
Невский Ювелирный Дом
Развлекательный
LiveInternet
Статистика

Онлайн всего: 2
Гостей: 2
Пользователей: 0