Cтарый 4емоданСИЛА НЕ БЕРЁТ
Удивляюсь я на певчих пташек: как только они на свете живут?
Ни силы в них, ни весу,— пух да перо. В костях и то у них воздух. Прутиком хлестнешь,— и дух вон.
А ведь долгие годы здравствуют, еще и песни поют — радуются. Гляди-ка, какие веселые!
Гусь — тот вон как по земле ступает. В соколе или, все равно, в ястребе — в тех опять сила большая. Силой и берут.
Добро бы еще соловей: тот в роще живет, в кустах. Этому есть где схорониться от ястреба. Чуть что — он в чащу —и был таков.
Ну, а взять, к примеру, жаворонка.
Этому нуда деваться, когда кругом чистое поле?
Хорошо там, если трава или рожь стоит в поле,— человека за ней не видать. А вот как я нынче полем шел,— хлеб-то машиной сжат весь подчистую. Мыши схорониться и то негде.
И бежит впереди меня по дороге жавороночек, по-нашему оказать: пахарек.
Люблю я эту пташку, и хоть и всего-то в ней — ничего, песня одна. А уж как по весне обрадует, когда в лесу еще зима полная, а он уж, пахарек-то над полем, над первой проталиной вьется,— песни своей серебро с поднебесья рассыпает.
Иду я, конечно, по дороге по проселочной — и он впереди меня бежит. Пробежит, пробежит — и станет. Подойду — он дальше.
И слетел. Слетел и ввысь забирает. Крылышками, гляжу, мелко-мелко затрепетал,— вот-вот запоет.
«А почему,— думаю,— ему и не запеть? День-то, гляди, какой теплый да ласковый. На небе ни соринки, солнышко славно припекает,— даже пыль у меня из-под ног. Так, может, он лето вспомнил, гнездышко свое теплое во ржи».
Пахареж и вправду запел.
Да на свою голову. Лучше б по сторонам глядел.
Я-то еще издали приметил: мчится на него лютый враг,— крылья серпом — соколок-белогорлик. Я даже крикнул па-харьку-то:
— Глянь, летит!..
Будто он человеческие слова понимать может.
Увидел, конечно, и он врага своего, да уж поздно: куда в чистом поле от быстрокрылого сокола денешься?
Камнем пал мой пахарек с высоты — и прямо на дорогу, в тележную колею. А крылышками так и трепещет, стучит, как птенчик.
«Лихорадка,— думаю,— его с перепугу бьет».
А он исчез,— как сквозь землю провалился.
Рассматривать тут некогда было, куда он девался: как раз тут и соколик подоспел. С лету вниз, над самым тем местом, где сейчас пахарек был, вихрем промчался — и опять взмыл.
А унес что-нибудь в когтях или нет,— я не приметил.
Подошел я к тому месту, где пахарек был, и каждый комочек земли оглядываю. Коли сокол не унес, должен ведь он тут быть, не мог же в самом деле под землю уйти.
Однако нет пахарька.
Вдруг вижу: будто глазок на меня из земли глядит.
Один глазок, а пташки нет.
Я еще шаг шагнул,— получше рассмотреть.
Тут пахарек вскочил на ножки, встряхнулся,— пыль с него так облачком и поднялась — да полетел себе тихонько в сторону, в поле.
Что ты скажешь! Ведь это он от сокола прятался, крылышками на себя пыль накидал, в один миг под ней схоронился.
А соколок-белогорлик, гляжу, вон уж где — и за ласточкой погнался.
Пропала, думаешь, ласточка?
Обожди, не спеши. Сила, конечно, на его стороне, на соколиной, и полет у него из всех птиц, пожалуй, самый что ни на есть быстрый будет. А вот не всякая же ласточка ему дается,— тоже сам видел.
Такой же вот белогорлик — может даже этот и был — в деревне у нас за ласточками метнулся. Соколков этих — чеглоюа-белогорлика, кобчика, дербника — сразу от ястреба отличишь: крылья у них очень длинные, узкие и серпом загнуты.
Отбил белогорлик одну из стаи — и за ней.
Ласточка туда-сюда зигзагами* Да не тут-то было: из* ворот лив соколок, не хуже ее.
И отскочило.
Я за щеку схватился.
Глядь,— на земле между нами,— кто бы вы думали?..— здоровенная лягушка на спине барахтается.
Ах, что б тебе неладно было!
И вот,— хотите верьте, хотите нет,— перевернулась на брюхо, прыг-прыг да прямо Ване на босу ногу и опять под штанину хочет,— так вверх и лезет!
Тут уж Ваня опомнился,— как поддаст ее! Кувырком через кочки улетела.
И, скажи ты на милость, не иначе это, как от нас же и пряталась. Нашла себе норку.
Так вот какие прятки на свете бывают.
<<<---
