Cтарый 4емодан
Мой хитрый сынишка
ПРИКАЗ НА СНЕГУ
По обещал я как-то сынишке взять его с собой на охоту — тропить зайцев. И с тех пор не стало мне покоя. Каждое утро, чуть свет сынишка врывается ко мне:
— Вставай! Сегодня пойдем? Погода хорошая.
Ему на охоту идти погода всегда хорошая. А зверя тропить, то есть разыскивать по следам,— не всякий день удобно. След разный бывает, смотря цо погоде. Я откажусь идти, а сынишка хныкать >
— Опять не хочешь! Ведь откладываем да откладываем... Когда же наконец пойдем?
И придумал я военную хитрость.
— Слушай,— говорю,— мою команду!
Он сразу руки по швам.
— Есть,— говорит.
— Ну вот: зря меня больше не буди. Утром, как встанешь, первым делом беги в садик. Там на снегу прочтешь мой приказ — выходить в поход или нет.
— Есть,— говорит,— выходить утром в сад.
Он лег спать, а я взял палку и вышел из дому. Дом у нас с палисадничком. Зимой в палисаднике никто не ходит. Снег там как выпадет, так и лежит нетронутый. Я просунул палку сквозь забор и написал на снегу печатными буквами — сынишка у меня еще маленький, только по-печатному разбирает:
СЕГОДНЯ НЕ БУДИТЬ!
В ту ночь я выспался хорошо: сынишка не пришел будить меня спозаранку. Я встал, оделся и посмотрел в окно. Мое окно выходит как раз в палисадник, и моя надпись видна мне прямо из комнаты. Утро было серенькое, безветренное, теплое: градусник за окном показывал чуть-чуть выше нуля. Снег не блестел, казался грязноватым, как плохой мел. Тусклым, скучным лежал мой приказ на снегу.
Я порадовался своей выдумке: ведь по этой надписи мне каждый день будет видно, какие изменения происходят и со следами в поле.
Стенки букв подтаивали, буквы расплывались, как на промокашке. В такой хмурый день свежие следы быстро расплываются, а прежние следы кажутся одинаково старыми.
Я спокойно сел за работу.
На второй день опять не пришел будить меня сынишка.
Утро было солнечное; еще с ночи завернул такой мороз, что снег стал, как пастила: сверху подсохла толстая корка — наст. По нему не только легкий зайчишка — волк и тот не провалится. И следа никакого не оставит — разве кой-где когтями царапнет. Надпись моя казалась нацарапанной ножом по льду. Стенки букв сверкали, как срезанный металл. Ямки наполнились мерзлой крупкой. В такую погоду найдешь одни старые следы, новых нет.
И третий день не принес ничего хорошего.
Опять был мороз да еще с ветром — поземкой. Сухой крупитчатый снег мело по земле — пудрило следы. Буквы точно кто столовой солью посыпал. Пойдет заяц утром с поля, где кормился,— с жировки,— его следы сразу и припудрит.
Как их отличишь от его вечерних следов?
Сынишка ходил насупленный, но молчал — приказ оставался в силе.
Я поздно засиделся в ту ночь за работой. Лег под утро.
— Подъем! — вдруг кто-то крикнул мне в самое ухо, как бывало на военной службе. Но что-то больно уж тоненький голосок у дневального.
Я с трудом открыл глаза.
— Будись живо! — кричал сынишка.— Я уже чай пью.
Я только глянул в окно — и сразу убедился, что он не
напрасно меня поднял: на оконной раме, на заборе лежал толстый, пухлый, как вата, снег.
Значит, перед рассветом выпала мертвая пороша.
Так называют охотники выпавший ночью густой снег — лучший помощник следопыта. Он начисто засыпает все старые следы. Утром в поле глазам охотника открывается мертвая белая пелена. И только самые свежие — утренние — следы зверей четко отпечатываются в новеньком рыхлом снегу.
Я так заторопился на охоту, что забыл посмотреть на свою надпись. Да и ни к чему было: ее, конечно, так же занесло, как и все старые следы.
Зимой зайца трудно увидеть — не только белоснежного беляка, даже серого русака.
Но только мы с сынишкой выехали за кладбище, сразу увидели след заячий.
Слышу, он шепчет про себя тихонько стишки собственного сочинения:
Лап от задних пяточки
Впереди, От передних пятачки Позади.
Он у меня уже знает, что заяц на бегу заносит длинные задние ноги вперед передних. След от задних продолговатый, пяточной впереди, от передних — круглый, как пятачок, позади.
— Сам на кладбище пошел помирать,— уверенно доложил сынишка.— Поворачивать?
— Нет, постой,— предупредил я, занося лыжи немного 1 вбок. И снял с плеча ружье.— Это ведь русачий след, а руса- 1 ку чащи не надо, чтобы залечь. Смотри: дальше след оборвал. 1 ся. Тут заяц двойку сделал: повернул и пошел назад своим i следом. А вот скидка: он прыгнул в сторону, погоди-ка, вое , не у того ли куста он залег?
И только мы стали подходить к этому кусту, за ним мелькнули черные кончики длинных ушей.
Я выстрелил. Здоровый русачина подскочил выше куста, ' перекувыркнулся через голову и пропал.
Когда мы подошли, он уже не дрыгал, зарывшись в снег. \
Без труда мы вытропили еще трех русаков и одного беля- t ка. Но застрелить удалось еще только этого беляка: остальные благополучно от нас удрали.
Мы отыскали длинную палку, привязали к ней за лапки обоих зайцев — серого и белого — и понесли их домой. Я дер- ] жал палку в руке, сынишка положил другой конец ее себе на плечо.
У самого дома нам встретился сосед. Он посмотрел на : нашу добычу и сказал:
— Дельно! Тропили?
— Тропили.
— Так. Хорошее дело. Я вот тоже своего парнишку от молодых ногтей приучаю к разным следам присматриваться. 1 Следопыт-охотник и на войне всегда первый разведчик и партизан тоже.
Слово «война» напомнило мне про мой приказ на снегу. I
— А тебя все-таки наказать надо,-г- сердито сказал я сы-нишке.— Ведь приказ-то был не будить меня!
— Я не виноват,— заявил он, нисколько не испугавшись.— Что осталось на снегу от приказа, то я и сделал.
— Как так? — не понял я.
— Сам посмотри.
Я взглянул через забор в палисадник.
Там в ярком солнечном свете ослепительно блистало на снегу одно только короткое слово:
БУДИ
Остальных букв не было и следа.
— Я вижу,— объяснил сынишка,— каждый день буквы все хуже. Я взял дощечку и прикрыл эти четыре буквы, чтобы приказ совсем не замерз.
Маленький, маленький, а какой хитрый!
ТЕТЕРЕВА В ЛУНКАХ
К тетеревам, когда они сидят на деревьях, не подойдешь на выстрел.
— Стой, не шевелись,— говорю я сынишке.— Смотри, что будет.
V Мы вышли к опушке леса. А на другой опушке — через воле — на кружевных вершинах голых берез сидят тетерева. Их десятка полтора. Они черны и неподвижны, как грачиные гЯезда.
Заметили они нас или нет? Если не заметили, сейчас будут ложиться спать.
Солнце уже село. За лесом горит яркая и низкая зимняя заря. Деревья кажутся на ней обугленными. Их стволы точно наклеенные на блестящей желтой бумаге черные полоски.
Вдруг одно из грачиных гнезд обрушивается с ветки прямо на снег.
Это слетел первый тетерев — косач. За ним, как груши, падают с веток остальные. Вонзаются в снег, исчезают.
— Бежим к ним! — говорит сынишка и шуршит лыжами по мерзлому снегу.
— Нет,— говорю я,— они еще не заснули, не подпустят нас.
— А заснут, ты их всех перестреляешь?
— Не так-то просто! Через десять минут будет темно: стрелять нельзя. Но мы их и без ружья. Только точно запомни, где они в снег нырнули.,
— Я точно. Вон у той двуствольной березы.
— Так. А теперь идем домой.
И по дороге я рассказываю ему свой план.
После ужина он, к удивлению матери, без всякого напоминания торопится лечь спать. А я чищу ружье и вешаю его на стену: ночью* оно нам ие понадобится.
Я беру две корзины, с которыми летом мы ходили за грибами, и обвязываю их сверху тряпками. Достаю два сачка, которыми ловили рыбешек и лягушек в пруду. И привожу в порядок два снятых с велосипедов фонаря.
В полночь за стеной — в хлеву — бьет крыльями и несколько раз громко кукарекает наш петух. Один за другим ему отвечают другие деревенские петухи.
Вот у диких петухов — тетеревов — такого обычая нет. Они не поют среди, ночи — спят крепко. Нам это и на руку.
Я бужу сынишку.
Морозец знатный! Месяца нет, но в черном небе искрятся звезды, и снежное поле мерцает.
Мы на лыжах. У каждого корзина, сачок и спереди на поясе незажженный фонарь. Мы идем туда, где на опушке под снегом спят тетерева.
Не дойдя до места, останавливаемся. Я зажигаю оба фонаря — сынишкин и свой.
Так ярко вспыхивают они, что невольно зажмуришься. Пришлось постоять, пока глаза не привыкли.
— Теперь,— шепчу сынишке,— корзинку за спину, сачок в руки — и с лыж долой.
Долго я сидел — ждал. Закоченел совсем. «Пойду,— ре/ шил.— Все равно толку никакого не будет».
Взглянул подальше, где уж свет от костра слабее.
Что такое? ' /
Чьи-то большие желтые меховые туфли передвигаются между кочками! Крадутся к костру...
А ног не видно.
Я, конечно, нисколько не струсил. Присмотрелся, а это белые куропатки идут! От костра они желтыми кажутся. Впереди, видно, старый куропач идет, папаша: большой очень, краснобровый. Сзади маленькие поспевают. Папаша влез на кочку, головку назад повернул и говорит так вполголоса:
— Эрр-рэк-кэк-жэк, ор!
Потом какие-то звуки вроде слов: .
— Ковар-рство, коваррство, гау!
Из темноты на свет ему мяукнуло:
— Ми-у! Ми-у! — Очень нежно. Наверно, самочка.
И тут из-за кочек выскочило все семейство, штук пятнадцать. Куропач прыгнул с кочки, пошел к костру, и все за ним гуськом.
А он опять: «Коваррство! ор!»
Я подумал: «Улетят сейчас!»
Вдруг — ббах — и нет куропаток...
Что такое? Кто это? Не сразу даже сообразил, что сам же я и выстрелил.
И даже одной куропатки мне не досталось, как после Кузи-ного выстрела. Ведь я пулей саданул и промазал, конечно.
Так до сих пор и не знаю, что куропатки делают ночью у костра. А как хотелось бы знать! Может, у кого из вас хватит выдержки подсмотреть? А, ребята?
<<<---
