Cтарый 4емодан
ДЕВОЧКУ ШЕСТИ ЛЕТ ЖЕЛАЮТ ОТДАТЬ СОВСЕМ
Такое странное объявление я прочитал недавно в газетах. При объявлении, как и следует, стоял и адрес этих «желающих отдать совсем»: Измайловский полк, дом такой-то, номер такой-то...
Незадолго перед тем, по случаю одной литературной работы, я просматривал «Северную Пчелу» сороковых годов и там, почти в каждом номере в объявлениях, мне попадалось: «желаю продать, по случаю отъезда, лакеп расторопного, услужливого, трезвого поведения»; «по случаю отъезда, продается за ненадобностью дворовое семейство, состоящее из мужа-повара, жены-прачки и трех малолетних детей мальчиков»; «за ненадобностью продается только что привезенная из деревни девка, семнадцати лет, здоровая, ловкая, пригодная на всякое дело» и т. д., и т. д
Приходившие ко мне знакомые с любопытством прочитывали эти дикие на наш взгляд объявления и невольно каждым овладевало тяжелое чувство, смягчаемое только тем, что как ни недавно еще это было, все-таки стало уже навсегда невозвратно прошедшим. С «Северной Пчелок» я провозился что-то с неделю или больше, и эти отвратительные объявления (есть между ними положительно цинические, с известными намеками, ручательствами и рекомендацией) порядочно-таки мне надоели, как вдруг вот это: «желают девочку шести лет отдать совсем».
«Что это такое? И как это можно отдать совсем? думал я. — Можно отдать в учение, можно (родителям) отдать в наймы, в работу... Но, очевидно, здесь дело идет ни о том, ни о другом — о каком ученье, о какой работе шестилетней девочки может быть речь? Но тогда что же это такое? Не продажа — когда нельзя продавать людей; не подарок же — когда нельзя их также и дарить... А если не подарок и не продажа, то что же это такое?» И я снова прочитывал странное и подозрительное объяпление: «девочку шести лет желают отдать совсем...»
Объявление до такой степени заинтересовало меня, что я в тот же день с номером газеты в кармане отправился отыскивать «желающих отдать девочку шести лет совсем».
Это было поутру, часов в одиннадцать. Дом я отыскал очень скоро.
— Где у вас семнадцатый номер? — спросил я дворника, подметавшего сор на грязном дворе.
Он мне показал головой на одну из лестниц.
— Кто там живет?
— В семнадцатом номере-то?.. Да, так... Он сперва был чиновником...
— Это там девочку отдают? Вот в газетах напечатано.
И я вынул было номер с объявлением.
— Там, я знаю, там, — скороговоркой проговорил он.
— То есть, как же это они отдают так?
— Да что ж делать, когда жрать нечего.
— Нет, как же так «совсем»?
— Ну, да, значит, совсем отступаются... Как бы вот если примерно, в приемыши к добрым людям.
— Не взяли еще ее? — спросил я.
— Не знаю. Двое уже приходили сегодня — барыня одна и купец. Барыня-то не взяла, я знаю, потому бранилась, когда назад шла от них; вот разве только купец взял.
Я пошел по лестнице, указанной мне дворником. Узкая, грязная-прегрязная, все двери в квартиры, занятые страшной беднотой, растворены настежь и жалкая, лохмотная нищета вся на виду. Когда я проходил, на меня все смотрели из этих квартир. Появление человека, чисто одетого, очевидно, было здесь необыкновенной редкостью, производило впечатление и вызывало любопытство.
Номера над дверями от сырости или от копоти, выходившей из квартир, потемнели, полиняли, едва были видны и мне приходилось останавливаться, всматриваться, чтобы найти нужный мне 17-й номер. Когда я таким образом остановился перед одной открытой дверью и всматривался в номер, прибитый над нею, какая-то женщина, толстая, маленького роста, с светлыми, совершенно желтыми волосами, какие бывают чаще всего у чухонок, подошла из квартиры к порогу и спросила меня:
— Вы за девочкой?
— Да-с. Это и есть семнадцатый номер?
— Да вам не все равно разве? — резко проговорила она.
— То есть, как это?
— Взять девочку отсюда или из семнадцатого номера.
Я остановился в недоумении. Женщина посмотрела на
меня и продолжала:
— Вам девочку нужно ведь?.. Все равно, вы ведь и ту не видели. Вам ведь все равно, если не шести, а семи лег., по восьмому году... Ее уж в работу можно ставить.
— Вы тоже, значит, отдаете ребенка? — наконец, спросил я ее.
— Не я отдаю, — отвечала женщина, — а у меня жиличка помирает, у нее есть девочка, так, если помрет, куда же ее девать тогда?
Страшно становилось. А женщина продолжала:
— А помрет она не сегодня-завтра непременно, потому что всю ее рак уж съел почти... И вот это все: губы, щеку, по шее, так до груди... Беспременно сегодня-завтра помрет... А мне что же с девочкой делать, да и куда она сама денется?..
Мне и страшно было среди этой ужасающей обстановки, при этих обстоятельствах, и неловко за самого себя, зачем я сюда попал, не имея ни намерения, ни возможности выручить их, т. е. взять хоть одну из этих девочек. Я уж полез было в карман, чтобы дать этим несчастным сколько-нибудь денег и поскорее удалиться отсюда, где я сам очутился в таком беспомощном состоянии, как вдруг возле меня появился—я не слыхал и не заметил, как он поднялся по лестнице, — молодой человек, необыкновенно изящно одетый, в перчатках, со стеклышком в глазу, и противным, растянутым гнусливым голосом проговорил, всматриваясь в номер над дверями:
— Ничего не разберешь... Это семнадцатый, или еще выше?..
— Семнадцатый выше, — сказала женщина и тоже и его спросила: — Вам девочку нужно?
— Да, — ответил молодой человек, сделав гримасу, вскинул стеклышко и уставился на нее.
— Здесь тоже есть девочка, — отвечала она ему.
— А вы публиковали?.. Княгиня К-на, патронесса нашего общества, поручила мне, —.не обращая внимания на слова женщины, заговорил молодой человек, и в это время, с помощью какой-то новой гримасы, стеклышко опять вскочило ему в глаз, — княгиня просила меня справиться, навести справки о положении... и вообще о причинах...
Женщина, со странным выражением, все время смотрела на него, при последних словах резко сказала:
— Да что ж тут, какие причины! Известно какие — бедность, нищета одна... Так, если сказать, и наверху, и семнадцатом-то номере, то же самое...
В это время на кухню из двери с левой стороны вошла высокая не по годам, худенькая девочка, с бледным личиком, с жиденькой заплетенной косой; поверх серенького ситцевого мытого-перемытого платьица был накинут старый, дырявый шерстяной, серое с белым в клетку, платок; на ногах стоптанные дырявые башмаки. Она вошла и остановилась, очевидно, не ожидая увидеть нас.
Женщина, разговаривавшая с нами, обернулась на нее и спросила:
— Адель, тебе что?
Девочка ей что-то пропищала.
— Ну, вот эта и есть, — снова обращаясь к нам, сказала женщина.
Молодой человек выбросил стеклышко, посмотрел на женщину, потом на меня и с выражением необыкновенного изумления проговорил:
— Но это обман... Напечатано шести лет, а девочке этой, по крайней мере, лет девять — десять.
Я начал объяснять ему, что публикация была не об этой девочке, а о другой, которая живет в семнадцатом номере, к которой также и я приехал, но эта тоже находится в таком же положении, если еще не хуже, так как отца у нее нет, а мать больна и не сегодня-завтра должна умереть, так как болезнь ее неизлечимая — рак, и т. д., и т. д.
Молодой человек, успевший в это время снова вставить стеклышко в глаз, с деланным, притворно-напряженным вниманием слушал меня и, когда я кончил, спросил:
— Вы тоже от какого-нибудь общества, по поручению председательницы?..
— Нет-с, я просто от себя поехал. Меня заинтересовало странное объявление: «Желают девочку шести лет отдать совсем». Я не понял, не догадался сразу, в чем дело.
— А в чем дело? — вдруг спросил он меня. — Вы узнали?
Да вы разве не видите? Бедность, конечно.
— Вот бы вы по девочке и разобрали, — прерывая нас, сказала женщина. — Один бы одну взял, другой бы дру-1 ую. Чудесно, право. К праздникам так бы это хорошо...
Но ни я, пи молодой человек ничего не ответили ей на это ласковое ее предложение.
— Я должен осмотреть девочку в семнадцатом номере, потому что собственно ее мне поручила осмотреть наша (итронесса... А это уж так... сюрпризом...—сказал молодой человек и рассмеялся,сделав при этом совсем собачье лицо, как это умеют делать наши молодые люди известного круга.
И снова, вставив стеклышко и приняв серьезный и озабоченный вид, высказал намерение отправиться отыскивать семнадцатый номер.
— А эту что ж, так и не возьмете? — спросила женщина и проговорила: — Адель, поди-ка сюда.
Девочка, все время стоявшая недалеко от грязной плиты и смотревшая на нас, подошла к ней.
— Что мать? — спросила ее женщина и добавила: — Вот отдавала тебя—не берут...
Девочка смотрела совершенно с бессмысленным взгля дом и совершенно, по-видимому, ко всему равнодушно Страшно как-то становилось от этого равнодушного, безучастного ее взгляда. «Что выйдет из нее со временем?» невольно приходило в голову.
— Ни шить, ни работать — ничего не умеет, всему учить надо... Осьмой год и ничего не умеет... Мать-то сперва за портным была, т. е. не замужем, а так это говорится, по-нынешнему, как это ноне, и оттого она незаконная... Ну, а потом отец-то умер, оне так и остались. А теперь вот второй год как я сама заболела,—рассказывала женщина, поглаживая девочку по головке. — Умрет, не знаю, что тогда и делать с ней. На что она мне нужна?
Я вынул из кармана рублевую бумажку и подал ее девочке.
— Бери, благодари, — сказала женщина.
Девочка кивнула молча головой и зажала в руке бумажку.
Молодой человек тоже торопливо полез в карман и вынул бумажник. Я подумал было сначала, что п он хочет что-то дать ей; но он открыл изящную записную книжку в бумажнике и изящным золотым карандашиком от часов стал записывать номер квартиры, фамилию матери девочки. и проч., справляясь у хозяйки.
— Я доложу и о ней в нашем обществе, — сказал он, опуская бумажник в боковой карман.
Когда он все это проделывал, он расстегнул пальто, и я > видел на нем вицмундир с золотыми пуговицами. Должно быть, по этой причине и женщина, разговаривавшая с ним, обратилась к нему и стала жаловаться на свое положение, если мать девочки умрет, и она останется у нее Она, видите, принимала его за начальство, за чиновника, присланного произвести что-то вроде следствия и or которого может многое зависеть.
— Я доложу, доложу,—говорил он ей.
— Что же л с ней стану делать? Уж вы, пожалуйста... — приставала женщина.
— Хорошо, хорошо. Я говорю, я доложу. Все, что можно, что от нас зависит, будет сделано...
И вдруг, обратившись ко мне, спросил:
— И вы в семнадцатом номере тоже не были еще?
— Нет, — ответил я.
— Пойдемте!
«Отнесу и туда рубль», — подумал я, и пошел вместе с ним, поднимаясь по ступенькам.
Семнадцатый номер, совершенно в противоположность всем другим квартирам на этой лестнице, оказался не только притворенным, но и запертым на ключ, так что нам пришлось позвонить.
Дверь нам отворил небольшого роста, коротко остриженный, седой человек с подвязанной платком щекой. Он был в халате, которые продают на улице татары по рублю, •но полтора.
— Насчет девочки? — проговорил он, не дожидаясь даже нашего вопроса.
Я стоял впереди и ответил ему:
— Да-с, насчет девочки.
— Пожалуйста, прошу вас, — сказал седой человек и пропустил нас в дверь.
Мы очутились точно в такой же первой комнате-кухне с грязной огромной плитой, какую видели в предыдущей квартире, где нам показали восьмилетнюю девочку и из которой мы только что ушли.
— Сейчас, — суетливо проговорил старик и юркнул в дверь налево. Мы остались одни. Прошло с минуту. От нечего делать мой случайный спутник, молодой человек, несколько раз вбрасывал и выбрасывал из глаз стеклышко и с гримасами, выражающими крайнюю его брезгливость, осматривал убогую, грязную и неряшливую обстановку комнаты и ее убранство: грязную табуретку, стул со сломанной спинкой, какие-то горшки на плите, нечищенный, измятый, красной меди кофейник и проч.
— Воздух какой здесь! — потянув носом, проговорил он.
Я промолчал, ничего ему не ответив.
— Это, должно быть, отец девочки, — опять сказал он.
Должно быть, — откликнулся я.
— В самом деле, как же это так он отдает ее «совсем»?—рассуждал молодой человек. — Не продает же он ее? Не дарит же он ее? Ведь этого они не имеют права делать... Это в самом деле что-то странное...
В это время дверь, в которую скрылся от нас человек в халате с подвязанной щекой, отворилась, и мы увидели опять этого человека вместе с высокой, худой, с черными глазами и большим орлиным носом женщиной, ведущими, правильнее, выводящими к нам девочку лет пяти, очень недурненькую и очень мило одетую в беленькое кисейное платьице с широкой, пестрой лентой вроде пояса. Девочка шла ни сколько не упираясь, не дичась нас, напротив, очень весело и даже как бы кокетничая с нами, если такое иыражение будет здесь уместно.
Мы с молодым человеком невольно при этом переглянулись, до того это было неожиданно для нас.
Высокая женщина, одетая тоже довольно опрятно, поправляя спустившуюся у нее с плеча мантилью, сделала iiav что-то вроде реверанса, и вся группа остановилась nepi д нами шагах в трех, посреди комнаты-кухни.
Опять-таки не успели мы ни выразить нашего удивления. ни полюбопытствовать узнать что-либо, как старик в хал :те заговорил, тщательно закутываясь и запахиваясь
- Вот-с... Эта самая... Пять лет и два месяца... При крещении названа Юлией—совершенно приличное ими, по отцу—Николаевна...
Сказал это и остановился. Высокая, худая женщина, с черными глазами и носом в виде заостренного сухаря, не говорила ничего и только смотрела на нас.
— Это ваша публикация была сегодня? — начал, наконец, молодой человек и остановился.
— Наша-с, — отвечал человек с подвязанной щекой.
— Это ваше дитя?
— Наше-с.
— Почему вы желаете его отдать?
— По неимению средств.
— Как же вы это так печатаете: «отдать совсем?»
— Точно так-с... Совсем...
— Как же это так? Что ж вы продаете... отдаете так... дарите?..
— Уступаем... так... известно, за некоторое вознаграждение.
— То есть, как же это?
— Единовременное... или, если вот как многие тоже соглашаются, помесячно...
— То есть, кому же это?
— Известно уж — отцу с матерью. Кому же больше?..
— То есть, вам?
— Да-с... нам... мы родители, нам и следует.
— И это разрешается? —спросил молодой человек.
— Да кому же можно запретить сделать благодеяние взять на воспитание ребенка?—ответил человек с подвязанной щекой и хитро при этом прищурился одним глазом.
— Такого и закона нет, чтобы не дозволять благодетелям, если они того пожелают...—с тем особым движением проговорила высокая женщина, с которым, считающие себя обиженными, говорят о своем достоинстве мелкие, захудалые чиновницы.
— Так-с, — проговорил молодой человек, — но я желаю все-таки выяснить себе это выражение «отдать совсем»... Вы соглашаетесь не вмешиваться в носпитание вашего ребенка... соглашаетесь на усыновление его?..
— Если условия подойдут... — сказал человек с подвязанной щекой.
— Как! Еще условия? — воскликнул на этот раз уж с неподдельным удивлением мой спутник.
— Да как же-с иначе-то?
— Условия?
— Дадим подписку, и больше ничего. Распишемся.
— Это очень любопытно,—сказал молодой человек, обращаясь ко мне. — Что-то даже странно как будто
— Да, и очень даже, — ответил я.
Тогда высокая женщина с черными глазами и большим носом потянула к себе за руку девочку, начавшую было шалить, и опять с той же особенной манерой не проговорила, а как-то произнесла:
— У нас было три дочери, двух из них уж взяли благодетели и вот уж третий год платят нам исправно совсем Что ж тут такого для вас удивительного?.. Одну взял купен Перемычкип—он лобазы имеет,—бездетный, хотя второй раз уже женат... А другую—бывший частный пристав взял, тоже бездетный... Вышел в отставку, что, гоьорит. мне, для кого все это беречь, мы с женой помрем, кому это все останется, и взял ее. В благородном институте дл* девиц теперь воспитывается.
— И еще вам за это они платят?
— Да чем же мы-то будем жить? Позвольте /ге, ведь если вам что нужно, вы желаете что приобрести, стало быть, это ваше желание, это, стало быть, вам нужно... — вступился седой человек с подвязанной щекой. — Ведь они бездетны, пожелали иметь детей, стало быть, им нужно...
— Теперь я понимаю, — сказал я, — но, извините, если это не секрет, сколько они вам выплачивают?
— Да, это любопытно, — отозвался и молодой человек.
Но прошла пауза с минуту, нам никто не отвечал, н мы видели только, что человек с подвязанной щекой переглянулся с худой, высокой женщиной и уж весь их интерес к нам пропал; они теперь даже уж прямо тяготились нами, как совершенно бесполезными для них, праздным.1 людьми, от которых нечего им ждать, которые только обманули их надежды, расчеты.
— Если это не секрет? — повторил я.
— Секрета тут никакого нет, а если только вы так, из одного любопытства, и у вас в намерении нет, чтобы взять девочку, то для чего же тогда,—ответила женщина и с недовольной миной попятилась к двери, увлекая за собой и девочку.
— Я приехал по поручению патронессы нашего общества княгини К... — заговорил молодой человек, — и я не знаю, сударыня, что же я ей могу ответить .. что за сведения л ей привезу.
При имени княгини К-ой женщина с черными глазами остановилась и, как бы что-то припоминая или раздумывая, спросила:
— Это что в обществе... (она назвала то благотворительное общество, где княгиня К... значится или числится патронессой).
— Эта самая, — ответил ей молодой человек.
— Знаю,—сказала женщина. — Нет-с, это нам не подойдет... Гак если пожертвование какое от них будет... на бедность и убожество наше... а так не подойдет.
— В чем же собственно более всего вы нуждаетесь,-начал расспрашивать молодой человек:—в платье, в обуви, в деньгах?
— Известно, лучше всего будет деньгами, — сказала женщина, совершенно резонно заметив, что на деньги все можно достать и купить.
— Ну, а собственно из вещей, что именно более всего нужно для маленькой?
— Да все нужно, как это сказать что? Все нужно. Сшили платье—глядишь, сапоги нужны, сапоги купили глядишь, белье нужно...
— Бедность... одна бедность... Дыру одну заткнешь, ан другая, глядишь, уж вот она... — сказал человек с подвязанной щекой.
— Самое лучшее, конечно, деньгами было бы, — как бы надумав что-то новое, опять сказала женщина.
— Я запишу,—ответил ей молодой человек и, вынув свой щегольской бумажник, стал изящно записывать изящным карандашом фамилию и имена жильное семнадцатого номера.
— А что графиня Пустарнакова все там еще в обществе состоит у вас? —спросила молодого человека высокая женщина.
— Все там, — продолжая записывать, небрежно ответил он ей.
— Хорошая барыня... Давно я уж ее не видела.
— А вы как же ее знаете? — спросил молодой человек, окончив запись и опуская в карман бумажник.
— Тоже вот но первой публикации, тогда, когда первую дочку свою мы публиковали—вот что у купца-то, присылала узнать... Потом и сама к нам раза три или четыре ходила—не помню уж теперь, сколько раз, — по красненькой два раза дала, потом синенькую, а потом уж по рублю пошло... далеко живет отсюда, — заключила худая женщина.
Нам пора было уходить. Мы и так бог знает зачем тут так долго оставались. Профессиональность нищенства здесь была очевидна. Никакого сомнения не могло быть, что здесь просто торгуют детьми—своими, чужими, кто их тут разберет. И я решил было уж ничего им не давать, но когда обвел еще раз глазами комнату и встретился при этом взглядом с худой черной женщиной, в глазах у нее было столько голодной злобы, что мне как-то невольно стало страшно за эту девочку, ее дочь, или кто она там, что будет ей с досады, когда мы уйдем, и рука у меня сама собою опустилась в карман за рублем.
— Вот вам... что могу... на платьице ей, — сказал я, отдавая в руку женщине бумажку.
— Благодарю вас, — ответила она к не удержалась, чтобы не взглянуть себе в руку.
Провожая нас и уж когда мы готовились переступить порог, человек с подвязанной щекой проговорил:
— На лекарство бы мне, господа, пожертвовали бы что-нибудь...
— Вы, кажется, пьете, — ответил ему молодой человек.
Когда мы спустились этажом ниже и проходили мимо
квартиры, где разговаривали с женщиной с желтыми волосами и видели девочку восьми лет, эта же самая женщина была опять в растворенной настежь кухне.
— Ну, что, взяли девочку из семнадцатого номера?— крикнула она нам изнутри кухни.
— Я навел справки, записал, — ответил ей молодой человек.
Я ничего не ответил.
<<<--->>>
