Cтарый 4емодан

Сергеев-Ценский. Маяк в тумане | ПОВЕСТИ И РАССКАЗЫ. ЛАВАНДА*

---

ЛАВАНДА*

ЛАВАНДА* i Два молодых инженера, оба — горняки, один — Белогуров, из Соликамска, другой — Кудахтин, из Криворожья, только что устроившись в доме отдыха горняков на Южном берегу Крыма и всего только раз десять-две-надцать искупавшись в море, вздумали пойти в горы, в здешние леса, кудряво и густо зеленевшие по всем отрогам и скатам горного кряжа.
Вышли утром, после купанья и завтрака, и пошли сразу во всю неуемную прыть молодых ног. Криворожец Кудахтин был повыше и шаги делал крупнее, но все время впереди его держался Белогуров, который и затеял эту прогулку и уговорил Кудахтина, с первого же дня с ним подружившись, идти вместе. Мускулистый и широкоплечий, успевший уже загореть до желанной для всех курортников черноты зулуса, корот-коносый, круглолицый, несколько излишне толстогубый, Белогуров не отводил черных блестящих глаз от крутых лесистых и каменных вершин; он то и дело вскрикивал возбужденно:
— Вот они!.. Вот они, брат, мои горы!.. Шестнадцать лет их не видал! Шестнадцать, брат, лет, пойми!
— Ничего тут хитрого нет, — понять можно, — отзывался Кудахтин, куда более спокойный. — И сосчитать нетрудно, сколько тебе лет тогда было, если теперь тебе тридцать три.

___________________
* Впервые опубликовано в журнале «Октябрь» № 1 за 1941 год под названием «Горный мед».

— А что же, брат, самый боевой возраст для партизана — семнадцать лет! Ничего трудного для подобного возраста не бывает, и для меня тогда не было. Куда пошлют, — пожалуйста, сколько угодно! Не иду, а лечу!.. Э-эх, леса мои! Ты же — не баран, ты посмотри кругом, — ведь такую местность для партизанской войны — ее можно только по особому заказу получить, да еще и огромные деньги за нее дать, а нам она была брошена белыми за наши прекрасные глаза, — поселяйтесь и размножайтесь и колотите нас в тыл, сколько влезет...
И врангелевцев мы, брат, в большом почтении к себе держали, — ты не думай!.. Где нас было каких-нибудь двести человек всего, им казалось, что нас тысячи три-четыре! Ведь они в эти леса соваться глубоко боялись, а мы отсюда в любое время куда угодно могли двинуть. Вон какого радиуса крепость у нас была, — ты погляди, брат, туда, насколько тебе видно, — ив эту сторону таким же образом, — все — наша крепость природная, а мы вылазки из нее могли делать в любом направлении...
Вот это самое шоссе, по которому ты ехал сюда в автобусе, оно ведь всегда могло быть у нас под обстрелом: захотим — и заткнем его пробкой и оттянем на себя тогда с белого фронта полк или целых два.
Однако, сколько они карательных экспедиций ни сочиняли в наши леса, — ни чер-та у них не вышло, пока самих их не погнали из Крыма на суда грузиться, — да в Константинополь!
— Как же'все-таки ты за шестнадцать лет ни разу не вырвался в эти места? — удивился Кудахтин.
— Да вот так же все... То учился, то на практике работал, потом в Сибири на Анжерские копи попал, потом уж в Соликамск... В домах отдыха бывал, только на Кавказе, а сюда, действительно, не приходилось... Зато уж теперь дорвался! Везде, кругом побываю, все свои старые места облазаю! Теперь держись!
Был июль на исходе, — время тех сплошных жаров, когда хватают они землю крепкой хваткой, ревниво не впускают ни одного облака в разомлевшее небо. От жары в дубовых кустах, по которым прямиком к матерому лесу вел Кудахтина Белогуров, даже желтели и падали кое-где листья. А трава уже вся сгорела, и коровы в стороне, залезшие в кусты, не паслись, а только беспокойно отмахивались головами и хвостами от оводов.
Ты улыбаешься, конечно... И я бы, пожалуй, улыбался, если бы ты мне это говорил, а не я тебе. Так что, разумеется, о подобных вещах лучше про себя молчать... Ты ведь и того не знаешь, пожалуй, как это поражает, не хуже пули, когда тебе в семнадцать лет красивая девушка перевязывает рану! Это потрясающе действует!
— Ну, ладно, ладно, а теперь-то ты женат или холост, я что-то от тебя не слыхал? —спросил Кудахтин.
— Да уж почти два года женат, — что из этого?
— На высокой?
— Н-нет, она обыкновенного женского роста. Лаборантка на заводе у нас.
— Ну вот, брат, видишь?
— Что вижу? Ничего особенного не вижу, — недовольно ответил Белогуров, но тут же остановился, заметив в ограде дерево с широкими блестящими ярко-зелеными листьями и колючими ветками. — Вот ты на это лучше погляди: ты, конечно, в своем Кривом Роге такого дерева никогда не видал и не увидишь, а на подобном дереве, только в другом месте, я, брат, тогда, в двадцатом году, видел и плоды вроде апельсина, и даже, припомню сейчас, как оно называется...
Он сорвал лист, помял его в руке, понюхал, пристально поглядел на Кудахтина, потом опять на дерево, наконец выкрикнул радостно:
— Маклюра! Вспомнил!.. Вот как называли мне это дерево, если ты хочешь знать! Маклюра! А запомнил я это тогда при помощи мнемоники: это название на слово «маклер» похоже; если мужчина маклерством занимается, то он маклер, а если женщина, то неплохо назвать ее «маклюрой». Но как женское имя это некрасиво, конечно, а между прочим в одной стране, я читал, женщинам дают имена цветов. Как ты себе там хочешь, брат, но это милый обычай... И если жена моя, — она теперь на-девятый месяц беременности переходит, так что к родам ее я поспею, — если родит она девочку, я, брат, знаешь, что сделаю? Назову свою дочку Лавандой!
Белогуров пытливо поглядел на Кудахтина и добавил:
— По-моему, брат, это очень красивое, очень круглое какое-то имя, а? Ты согласен? Впрочем, если даже и не согласен, назову непременно так!

Алушта, сентябрь 1936 г.

---

<<<--

Мои сайты