Cтарый 4емодан
ПОВЕСТИ И РАССКАЗ
ХАМИТ ПРЕСЛЕДУЕТ БАНДИТА
I
Стояла осень тысяча девятьсот двадцать первого года. В уезде, где работал Хамит, шныряли бандиты. Небольшие шайки в два-три
человека, вооруженные винтовками, револьверами, шашками, иногда и бомбами, бродили по уезду, как волки, потерявшие своих
волчат, держа в постоянном страхе мирное население. Совсем недавно в уезде гремели ожесточенные бои с колчаковцами. Тревожно
жилось людям по деревням и аулам. Противник то отступал под ударами Красной Армии, то снова наступал, и, когда наконец
окончательно был разбит и прогнан, люди вздохнули свободно. Но не надолго— банды снова лишили уезд спокойного сна.
Шайки стремительно, как ветер, появлялись сегодня здесь, завтра там. Ночью либо ранним утром они, как бешеные волки, врывались
в аулы, пугая женщин и детей. Заслышав стрельбу и дикие возгласы, жители в страхе поминали бога и готовы были отречься не
только от своего скарба, но и от собственной души. Бандиты отбирали лучших коней и дорогую одежду. Попавшихся под руку мужчин
они избивали прикладами до полусмерти, требуя спрятанные ружья и патроны, глумились над женщинами, убивали детей.
Прослышав о появлении милиционера в ауле, бандиты подкарауливали его, хватали ночью неожиданно и отбирали оружие. Охотились за
коммунистами, за председателями волостных исполкомов, за всеми, кто помогал Советской власти. Тех, кто пытался сопротивляться,
рубили шашками на куски.
Скрываясь в лесах, не имея постоянных квартир и стоянок, они заранее намечали жертву, громили казахские аулы и русские поселки, носились с места на место, как взбесившийся вихрь, и всегда ускользали от расплаты. Их друзьями и вдохновителями былизажиточные мужики, кулачье, недовольное Советской властью за продразверстку. Тайную помощь оказывали им
казахские баи.
II
Хамит проснулся, как всегда, в восемь часов утра, вскочил с постели и подбежал к окну. Ночью прошел осенний прохладный дождь, и
солнце сияло особенно ярко и радостно. Ясное утро всегда радовало сердце Хамита, создавало бодрое настроение на весь день. Он
умылся холодной водой до пояса, смочил бритую голову и, подойдя к зеркалу, начал утираться полотенцем. Накануне он допоздна
засиделся над бумагами и, кажется, плохо выспался — были воспалены глаза. «Не беда, пройдет»,— подумал Хамит и, откинув голову
назад, напружинив круглую шею, начал, как беркут, крутить головой во все стороны и бить ребром ладони по набухшим мускулам.
Он с детства любил гимнастику и даже в ауле, не стыдясь старших, делал по утрам зарядку. Привыкшее к ритмичным, размеренным
движениям, его тело требовало всякого проявления силы: скачков, жимов, рывков. Однажды в Омске, в городском цирке, он увидел,
как боролся его знаменитый земляк Хажи Мукан. Хамит познакомился с ним, сблизился и, восхищаясь непомерной силой Хажи Мукана,
стал еще усерднее, ожесточеннее заниматься гимнастикой. Если в его квартире стояло большое зеркало и в комнате никого не было.
Хамит раздевался до пояса и, делая трудные упражнения, смотрел, как напрягаются мышцы на руках, на груди. Он любовался своим
телом, каждый играющий мускул радовал его сердце.
Хамит только что окончил зарядку, когда открылась дверь и хозяйка квартиры, черноволосая татарка, пригласила его к чаю. Не
успел он допить первый стакан, как в комнату торопливо вошел рассыльный Политбюро и сказал:
— Вас срочно вызывает начальник!
Вероятно, что-то случилось. Хамит служил в Политбюро, аккуратно являлся на занятия. Из дома его вызывали только в исключительных, весьма важных случаях. Оставив чаепитие, он поспешно оделся и заторопился на вызов.
Начальник Политбюро, высокий, худощавый, белокурый латыш в военной форме, пригласил Хамита к себе в кабинет и показал ему одно
из срочных писем, полученных с утренней почтой.
— Придется, Хамит, тебе самому поехать. Переоденься в одежду простого казаха и держи нос по ветру, постарайся разузнать
все. Главное, действуй как можно быстрее. Мы пошлем еще одного верного человека в поселок Чиили. Он будет держать с тобой
связь. А план действий — как мы с тобой договорились. Таков был приказ начальника.
— А от самого Сейсембаева есть известия? — поинтересовался Хамит.
— Нет, пока что он ничего не сообщал,—ответил начальник.
III
Инструктор уездного исполкома Сейсембаев поехал в Борлыкульскую волость с заданием расследовать беспорядки в волостном
исполкоме. На обратном пути Сейсембаев остановился на ночлег в ауле хромого Акана, известного, богатого в прежние времена бая.
Поздним вечером, когда сам Акан, инструктор Сейсембаев и еще несколько почетных гостей расположились ужинать вокруг большого
блюда с горячей, только что сваренной бараниной, открылась дверь и вошел Кудре, известный бандит, шнырявший по Борлыкульской
волости. По словам знавших его казахов, он отличался огромной силой и бесстрашием — не боялся наставленной в упор винтовки.
Людей убивал безжалостно, как щенят, виноватых и безвинных. И вот этот самый Кудре, отчаянный головорез, один-одинешенек явился
в аул и вошел в дом самого хозяина аула, хромого Акана.
Он остановился у порога и, легонько помахивая револьвером, произнес:
— А ну, кто из вас инструктор исполкома? Выходи во двор на минутку!
Сейсембаев громко заплакал, прячась, упал за спину Акана и стал умолять его о защите. Хромой Акан спас его от смерти, он
уговорил Кудре не трогать инструктора. Возможно, что Сейсембаев, отделавшись испугом, постарался бы не оглашать всей этой картины, но кто-то тайно сообщил в Политбюро об этом позорном событии.
И вот теперь выследить знаменитого бандита, разузнать все его связи с аульными богачами и поймать его Политбюро поручило
Хамиту. Не русский и не латыш, а только казах мог останавливаться в аулах, говорить с людьми, не вызывая подозрений,
разгадывать каждый жест, запоминать каждое случайно оброненное слово.
В сопровождении пяти русских товарищей Хамит отправился в путь по большой столбовой дороге на Акмолинск. Не доезжая поселка
Чиили, отряд остановился, чтобы разработать план операции, договориться о роли каждого и о связи друг с другом. Распределив
обязанности, Хамит оставил товарищей и поехал один. Вскоре он свернул на дорогу в ближайший казахский аул.
Одетый в простую казахскую одежду и мерлушковый малахай, Хамит все-таки обращал на себя внимание — высокий, стройный,
широкоплечий. У него был прямой нос, большие, чуть запавшие карие глаза. Бороду и усы Хамит не любил, сбривал. Красивый, крепко
сбитый, он мерно покачивался в седле на сытом, выхоленном свет-ло-буром жеребце и зорко посматривал вокруг. Если бы он сжал
свои железные пальцы, похожие на когти беркута, и, грозно зарычав, кинулся бы на врага — у того душа ушла бы в пятки!..
Первую ночь он провел в казахском ауле. В осторожной беседе пытался завести разговор о бандитах, но ничего путного не добился
ни от хозяина дома, ни от аульных джигитов. Утром поехал дальше.
К вечеру он добрался до аула хромого Акана и здесь узнал, что банды, которые хозяйничали поблизости, ушли в аулы, граничащие с
Акмолинским уездом.
Хамит направился в ту сторону.
IV
Он ехал в густом лесу по старой заброшенной дороге. День стоял ясный и теплый, в просвете между вершинами деревьев виднелось
безоблачное голубое небо. У края дороги высились тонкоствольные сосны, белые березки, изредка попадался стройный тополь,
ронявший желтые осенние листья.
Хамит ехал один, зорко оглядывая густую чащу, словно пастух, проверяющий сохранность своего табуна. Изредка встречались просеки
и широкие поляны с поблекшими травами. Кое-где стояли скирды сена. Местами попадались казахские зимовки, вокруг них пасся скот,
и вдали виднелись войлочные кибитки.
Поляны, весной такие травянистые и радужные от цветов, похожие на драгоценные шелковые ковры, теперь поблекли и потеряли свою
чарующую прелесть. Повсюду тишина и осенняя грустная неподвижность. Не слышно больше жаворонка, совсем недавно кружившегося над
цветистыми полянами со звонкой песней о красоте цветов и душистых трав. Птицы уже не порхают с ветки на ветку, молчат животные,
не слышно и людских голосов, таких радостных в летнюю пору, когда воздух пьянит своим ароматом.
Полинявшие, увядающие луга, степи и деревья с желтеющими листьями стояли в глубоком молчании, греясь в лучах косого осеннего
солнца, словно доживая последние дни.
Если летняя пора похожа на стремительную, радостно волнующую симфонию, исполняемую многоголосым мощным ансамблем, то грустная
осень напоминает отдаленную мелодию, игру одинокой скрипки или тонкострунного кобыза...
Стоял полдень. Конь шел малой рысью, в такт шага мотая головой. Изредка среди деревьев мелькала тень очумело выскочившего
зайца, с шумом из-под самых копыт лошади вспархивала лесная птица. Конь беспокойно фыркал и вразброд водил настороженными
ушами. «Опасность чует»,— с тревогой думал Хамит.
От вида увядающей природы Хамиту взгрустнулось. Он вспомнил свой далекий аул в степи, на юге Акмолинского уезда, вспомнил
родную мать, и сердце наполнилось тоской и нежностью к ней. Когда в прошлом году он приехал домой, мать плакала, обнимая его. А
он смеялся и говорил ей в утешение:
— Что ты, апа, не надо плакать! Ведь я не девчонка, правда? —мягко высвобождался из ее объятий.
«Эх, зачем я так сделал! Надо было покрепче прижаться в ней и подольше не выпускать из своих объятий. Ведь она моя единственная
дорогая мама, — пожалел Хамит на мгновение и тотчас начал оправдывать себя: — Нельзя было поступить иначе. Какой же я джигит,
если распущу слезы вместе с матерью, слабой женщиной? После моего отъезда она вспоминала бы о печали сына, глаза ее никогда бы не высыхали от слез, и страдания от разлуки со мной стали бы еще горше».
Он погрузился в воспоминания, но в этот момент конь вздрогнул и повернул голову вправо, настороженно кося фиолетовым глазом.
Хамит огляделся.
Из густой чащи леса показался всадник на сером поджаром коне. Судя по одежде, это был русский, вероятно, работник лесной
охраны.
Хамиту уже надоело лесное одиночество, и он, обрадовавшись случайной встрече, дернул повод вправо, направляясь к всаднику. Они
поздоровались, Хамит — по-казахски, встречный всадник — по-русски. Тогда Хамит тоже стал говорить по-русски, намеренно коверкая
слова:
— Э! Куда пошел, знаком?
— Лесничество Лисий бор,— ответил русский.
— Твоя нашальник? — опять спросил Хамит, тыча в него пальцем.
— Лесник,— ответил тот.
— А-а, нашальник, караул. Жаксы!
Кое-как переговорив, поехали вместе. Оказалось, что едут они в одном направлении. Леснику было лет тридцать, не больше.
Огромный, широкоплечий, одетый в черную шинель, обутый в сапоги на толстой подошве, он привычно, как-то подчеркнуто
по-казахски, сидел на коне. Тонким прутиком поглаживал по крупу коня, подгоняя его.
«Этот русский очень смахивает на казаха»,— подумал Хамит.
Всадники двигались не спеша, перекидываясь словами, в мирной беседе коротая время. Ехали рядом, седло к седлу. Вблизи,
насколько хватал глаз, не было человеческого жилья. Хамит зорко приглядывался к окружающему, запоминая местность, стараясь
удержать в памяти перелески, поляны, овраги.
Он не заметил, как выехал вперед, залюбовавшись багряно-красными листьями тополей. И вдруг конь под ним шарахнулся в сторону.
Хамит рывком обернулся. Одной рукой лесник крепко держал повод его коня, в другой поблескивал наган, направленный на него в
упор. Хамит опешил, растерялся, не зная, что делать.
— Ой, што такой? Нашальник! — вскричал он.
У Хамита не было оружия, он оставил его у товарищей, поехавших в Чиили. Он оцепенел, увидев перед своими глазами дуло нагана, перекошенное лютой злобой лицо и злые, змеиные глаза лесника.
— Слезай с коня! Быстро, не то застрелю! — вскричал лесник на чистом казахском языке.
Тысячи всяких мыслей, предположений пронеслись в голове Хамита.
— Слезай! — повторил лесник.
«Бандит? Грабитель? Что он сделает дальше?» — тревожно думал Хамит, слезая с коня.
Леснил отвел его коня на несколько шагов в сторону и остановился.
— Раздевайся! — крикнул он Хамиту, не опуская нагана.
Пошатываясь, Хамит снял верхний армяк, снял полушубок и остался в одном бешмете.
— Все, все снимай! — приказывал лесник, по-прежнему целясь в Хамита.— Бешмет и сапоги тоже!
Хамит медленно опустился на землю и ленивыми движениями начал стягивать тяжелые казахские сапоги. Скинул один сапог, скинул
другой... Потом так же медленно снял с головы малахай и бросил его на землю. А мысли одна стремительнее другой проносились в
его голове: «Ай, черт возьми, неужели я погиб! Если это простой конокрад, которому понравился мой конь, так почему он не
уезжает, а требует еще и одежду? Он раздевает меня, он хочет захватить мою одежду чистой, не запачканной в крови. Это
прожженный бандит, несомненно, из тех, что расстреливают свою жертву, раздев ее предварительно. Эх, разиня! Интересно, он
нарочно выследил меня или случайно встретил? Как я оплошал! Надо же было отправиться без оружия да еще вступать в разговор.
Доверился такому дьяволу... Но он без шайки, он один. И я тоже один! Правда, у него наган. Но лучше умереть львом, чем
трусливым зайцем!»
Скинув сапоги, он поднялся и пошел к бандиту, расстегивая на ходу пуговицы бешмета. Бандит сидел на лошади, обернувшись в
сторону Хамита и не опуская нагана. Хамит снял бешмет и, делая вид, что протягивает одежду бандиту, шагнул к нему еще ближе.
Босой, в одном жилете поверх рубашки, он присел, напрягая стальные мышцы, и барсом метнулся на противника.
Грохнул выстрел.
«Мимо!» — успел подумать Хамит и цепко ухватился за дуло нагана. Бандит рванулся, но тщетно: Хамит словно прирос к оружию и
обеими руками тянул его к себе, стараясь вырвать. Защищаясь, тот вынужден был отпустить поводья и упал на землю. Рукоять нагана оставалась в крепкой руке врага, дуло глядело на Хамита. Первый выстрел мог стать для него роковым. Но бандит не мог выстрелить, его палец окаменел от напряжения в кольце курка. Чтобы выстрелить, он должен дотянуться пальцем до спускового крючка, а для этого надо расслабить мышцы. Но тогда наган окажется в руках Хамита, который ни на мгновение не отпускал дула, вертел его из стороны в сторону, стараясь вырвать оружие из рук врага.
Лошади, всхрапнув, несколько мгновений испуганно смотрели на людей, но потом, чувствуя свободу, разбрелись, пощипывая траву.
Густой лес молчал, ни одной живой души не было поблизости.
Два врага, как два разъяренных тигра, с налившимися кровью глазами, боролись за оружие. Оба понимали, что одному из них
придется умереть сегодня, и каждому хотелось остаться в живых. Они яростно избивали друг друга, кусались, царапались, намертво
прикованные к нагану обеими руками.
Изловчившись, Хамит присел и, подняв на своих плечах врага, швырнул его на землю. Но тот не выпустил нагана и вцепился зубами в
локоть Хамита. Хамит ударил его по скуле, высвободил руку и, схватив с головы бандита ушанку, отшвырнул ее прочь.
Бандит, крякнув, поднялся на ноги вместе с вцепившимся в него Хамитом. Он качнулся вправо, влево, словно набирая силу, могуче
приподнял его и с силой бросил наземь. Хамит ударился спиной, но тут же ловко поднялся на ноги, не дав врагу возможности
оказаться сверху.
Они дрались на поляне в смертельной схватке. Исцарапанные и окровавленные, падали на траву и снова вставали в синяках и
кровоподтеках. Одежда, разорванная в клочья, висела на них длинными лентами.
Хамит казался мальчиком рядом с великаном-бандитом, похожим на страшилище с жилистыми руками и широкими, как лопата, ладонями.
Он грыз тело Хамита огромными, желтыми, как у лошади, зубами. Одетый в шинель, сам он был защищен от укусов.
Собравшись с силами, Хамит снова подмял противника под себя и свободной рукой начал его душить. Бандит вырывался, бил ногами о
землю, как огромное животное, несколько раз ударил головой в лицо Хамита. Тогда Хамит вцепился зубами в ухо врага и начал рвать его, как гончая, схватившая волка. Бандит метался под ним, рычал и ревел, как загнанный зверь, и, выбрав момент, ударил Хамита локтем по глазам. Хамит выплюнул изо рта клочок откушенного уха, бандит громко застонал и невольно схватился за голову. Вражеская рука ослабла, и Хамит, почувствовав это, мгновенно выхватил нагаи и отбросил его в сторону.
Теперь они схватились друг за друга обеими руками и с новой силой продолжали борьбу. Наган лежал в нескольких шагах, и все
усилия врагов были направлены на то, чтобы вырваться и первому добежать до оружия. Залитые кровью, они походили на резаков с
городской бойни. Хамит надеялся на свою выносливость, бандит — на силу своего удара.
В стороне от кровавой схватки мирно паслись лошади. В одном месте лежала одежда Хамита, в другом — ушанка бандита. Чуть поодаль
валялся наган. И ни одной живой души вокруг — ни доброй, которая пришла бы на помощь Хамиту, ни злой, которая помогла бы
бандиту. Молчит тихий, безлюдный лес, молчит синее небо...
Хамит решил в последний раз применить свой главный козырь — ловкость. Он долго защищался, не пытаясь нападать и тем самым
накапливая силы. И вдруг, неожиданно схватив врага за ноги, он собрал последние силы, приподнял его и стремительным рывком
бросил на землю. Руки бандита сорвались, разжались, и Хамит тотчас бросился к нагану. Не останавливаясь на бегу, помня; что
бандит мог подняться и бежать следом, Хамит, как на джигитовке, на бегу подхватил наган и пробежал дальше. Обернувшись, он
вскинул оружие и увидел врага неподалеку в странной позе: пригнувшись, бандит сунул руку за пазуху, выхватил маленький браунинг
и быстро зарядил его. Хамит прицелился дрожащими от усталости руками, но бандит выстрелил первым.
Хамит вздрогнул, ему показалось, что в плечо его ткнули горячим шилом. Он нажал курок, выстрелил и промахнулся. Помня, что
браунинг поражает на коротком расстоянии, Хамит отбежал подальше, укрылся за стволом березы и начал тщательно целиться. Бандит
смело поднялся навстречу, но Хамит выстрелил, и он упал.
Хамит пересчитал патроны — осталось четыре.
Он увидел, как враг его, невредимый, прыжками побежал к своей лошади. Тогда Хамит, не надеясь на оружие, побежал к своей,
которая паслась в некотором отдалении. В это мгновение он услышал за спиной конский топот, обернулся и увидел, что бандит
бесстрашно гонит коня прямо на него. Хамит поднял наган и стал ждать приближения врага, чтобы выстрелить в упор, наверняка.
Бандит круто повернул и скрылся в густой чаще леса.
Хамит поймал свою лошадь, оделся, увидев валявшуюся ушанку бандита, поднял ее и спрятал за пазуху.
День клонился к вечеру. Стало холоднее. Заходящее солнце окрасило багрянцем вершины деревьев. Мертвая тишина стояла в лесу.
Весь день схватку врагов видели только лес, земля да синее небо...
Поставив наган на предохранитель, часто оглядываясь по сторонам и прислушиваясь, Хамит погнал коня крупной рысью вперед. Он
знал, что в пяти-шести верстах должен быть аулсовет Борлыкульской волости.
Он ехал, остывая после схватки и думая, что по описаниям это был не кто иной, как знаменитый бандит Кудре. Силач, высокого
роста, широкоплечий... В бюро не было фотографии этой собаки, вот потому Хамит не узнал его сразу.
«Какой я еще глупый,— подумал он раздосадован-но,— такую оплошность допустил!»
—- Жаль! — сказал он громко.— Очень жаль!
Светло-бурый конь бежал, пофыркивая и прося повода. Хамит вытер окровавленные руки о его гриву.
«Позор! Какой же я силач, если не мог одолеть одного бандита!...»
Он до боли сжал исцарапанные и искусанные кулаки и скрипнул зубами от досады. В этот момент он походил на беркута, только что
победившего в единоборстве матерого волка...
Хамит вспомнил Хажи Мукана, степного богатыря, побеждавшего борцов с мировыми именами.
«Мартынов, Поддубиый, Гане-Габан, Казбек-гора,— подумал Хамит, вспоминая силачей.— Хажи Мукан самый сильный!»
Оглянувшись по сторонам, он зычно, победно крикнул:
— Э-гей! Хажи Мука-ан! Победа наша!
1922
<<<------>>>
