Cтарый 4емодан
ПОВЕСТИ И РАССКАЗ
ЗЕМЛЕКОПЫ
Знойный день. На берегу озера, окаймленного зеленым ковром камыша и осоки, похожего на круглое зеркало, врезанное умелой рукой
в узорчатую раму, раскинулся город Кокчетав. Голубое небо — точно безбрежный океан. Расплавленное солнце льет с высоты потоки
золотых лучей. Весь мир — деревья и птицы, звери и травы — в эту минуту сладко дремлет и нежится на солнце. За голубым озером,
на востоке поднимаются синие горы Кокшетау. Широкая степная долина стелется к западу вплоть до самого города.
Холмы, лощина и вся степь так зелены, что кажется, будто раскрашены они яркой зеленой краской или застланы богатым цветным
ковром, а озеро блестит на этом ковре как зеркало, и безоблачное лазурное небо глядит на него. Вчера над горами, над городом,
над озером и долиной прошумел ливень. И все преобразилось. Как-то по-особенному благоухали цветы. Чистые, словно сейчас
распустившиеся, трепетали листья деревьев, молодо и нежно колыхались травы. Когда стоишь и смотришь на землю, то не
подозреваешь о жирном черноземе, вскормившем это буйное племя цветов и трав. Оглянешься вокруг и изумишься богатству и пышности
родной земли. Посмотрите кругом! Как прихотливо и живописно разбросаны красные, синие, голубые, желтые и оранжевые цветы на
зеленом море безбрежных трав. Где, у какого мастера, найдете вы такие узоры, такую красоту?! Нет ничего изумительней и чудесней
этого шитого цветными шелками зеленого бархата. Вот в одном месте щедрой рукой рассыпаны желтые цветы, дальше — красные, а там
— белые, розовые, оранжевые.
И жара лугов — это не испепеляющая жара пустыни, а томная, нежная, знойная, ласковая жара!
Над вами высится огромное чистое небо. А на горизонте, где земля словно сходится с небом, облака клубятся, как пена, прибитая к
берегу озера, или как большие белые верблюды, лежащие вокруг огромного скотного двора. Облака, похожие на белых верблюдов,
почти неподвижны. Кажется, они боятся жгучих лучей полуденного солнца и не хотят идти на середину голубого небосклона.
И земля, крытая узорчатым покрывалом, изнеженная золотыми лучами знойного солнца, дремлет, словно только что разрешившаяся от
бремени юная женщина, и материнская улыбка блуждает по ее лицу. Кажется она, эта щедрая земля, и юной красавицей, омывшей
нежное тело свое теплыми степными водами. А по склонам гор бегут деревья, укутанные в зеленые шелковые платки. Все благоухает.
Все радуется солнцу: и жирная земля, и зеленые травы, и деревья, и цветы. Пряный аромат цветов нежит тело. Воздух прозрачен и
чист, и чем больше вбираешь его в легкие, тем выше вздымается грудь, пьянеет и кружится голова...
Две ленточки стальных рельсов вьются, точно длинные змеи, и, блестя на солнце, уходят в даль, перегибаясь через холм,
вздымающийся позади. Огибая озеро, струятся рельсы и скрываются за косогором.
На берегу озера разбросаны рабочие бараки. По утрам, когда еще горят алмазами росы, рабочие выходят из бараков и движутся вдоль
полотна железной дороги.
Старое полотно зыбкое, тонкое, ненадежное. Его надо перебрать из конца в конец.
Прорезав холм, надо спустить дорогу в долину, выпрямить полотно, перевезти на тачках гору щебня, галечника, песку, выровнять
высокие, как курганы, насыпи, укрепить крутые склоны.
Бараки возведены на скорую руку и расставлены по обе стороны железной дороги. Среди бараков белеют шалаши и покрытые кошмами
телеги. В каждом бараке десять или пятнадцать жильцов. Маленькие окошечки домишек блестят, как мышиные глазки. У многих домиков
окон нет совсем, и свет в них проникает через двери.
В бараках в ряд расставлены деревянные топчаны, похожие на низенькие столики. На них в беспорядке свалены грязные тюфяки,
одеяла. Стены сплошь завешаны одеждой. Пол в бараках был раньше просто землей, покрытой густой травой.
Но скоро земля облысела, и пол стал тверд, как утоптанная тропа.
В шалашах и под телегами, крытыми кошмами, подстилкой служат старенькие грязные кошмы, теке-меты и клочья потрепанных ковриков.
Возле дверей валяется грязная, почерневшая от копоти посуда, кизяк, топоры, треножники для чайников, чернеют промасленные,
прокопченные котелки...
Таков он, временный рабочий поселок.
И нигде поблизости нет ни аула, ни деревень. Не видно ни резвых табунов, ни медлительных отар. Только несколько лошадей и
коров> принадлежащих рабочим, бродят в высоких травах.
Если подняться на холм с левой стороны от железной дороги, то можно увидеть играющее в мареве голубое озеро с зелеными
камышами. А за озером, как в мираже, колышутся два-три аула с редкими кибитками, бродят чуть приметные стада да темнеют густые
заросли тенистых рощ. И никого и ничего больше кругом. Пусто.
Если же взглянуть в противоположную сторону, то взору предстанет зубчатая стена Кокшетауских гор, поднимающих вершины свои к
золотому диску солнца.
В знойный день в раскаленном неподвижном воздухе все земные звуки как-то по-особенному тихи и прозрачны. Слушайте — вот трелью
льется песня жаворонка. Взвившись ввысь, маленькая птичка рассыпает серебряный звон в хрустальном воздухе, потом камнем падает
на землю и снова взлетает к солнцу. Мираж, возникший на зеркальной глади озера, там, далеко на горизонте, кажется, танцует в
такт пению жаворонка, исчезая, рождаясь и снова пропадая с глаз. Дым от костров, разложенных перед бараками, сизыми струйками
поднимается в небо. Вокруг развешанных на треногах закоптелых ведерок и медных чайников ходят люди.
В стороне от полотна железной дороги, в зеленой долине, на берегу маленького озерка, пасутся кони. Они выкупались в озере и,
как отлакированные, сверкают на солнце, с хрустом пережевывают сочную траву. Тишина. Безлюдье. И вот ожил поселок! Вот толпами
пришли рабочие на обед. После обеда хорошо отдохнуть— в бараке ли, в шатре ли, а то и просто под телегой, крытой кошмой.
Из шалаша Бузаубака послышались голоса.
— Ой, если хочешь, так пойдем! Кого ты думаешь напугать! Если перед советским судом не могу сказать, что думаю, то нечего мне ходить по земле!..— кричал Бузаубак, словно
рассерженный хорек.
— Да не плети ты, что на язык придет! Думаешь, я приехал, чтобы ссориться с тобой? Это милиционер приказал, и я прибыл с
ним. Ты думаешь, мне очень хочется тебя видеть? Да лучше мне не смотреть на тебя больше! Не я же тебя заставлял нарушать закон!
Так чего же тогда зря болтать языком? — отвечал кто-то Бузаубаку.
В это время, осмотрев привязанных к телеге лошадей и, словно узнав их, к шалашу Бузаубака подошел молодой коренастый джигит с
черными усами.
В шалаше Бузаубака теснились люди. Джигит с черными усами остановился у двери шалаша, прикрывшись кошмой, спускающейся на
дверь. Сидевшая в одной стороне шалаша молодая жена Бузаубака встала и вышла.
— Эй, ты, герой! Что я мог сделать, по-твоему? А? Прихвостень ты и контра. Я виноват лишь потому, что ты, недорезанный
царский чинушка, заявил, что я могу стать против закона! Что я сделал такого, скажи-ка мне? Ну, что я сделал? — меча из глаз
искры, кричал Бузаубак.
Рослый человек с рыжими усами, одетый в черный чапан и малахай, украшенный пером филина, тоже горячился, в упор глядя на
Бузаубака.
— Да, ты пошел против закона! Разве не ты испортил двенадцатилетнюю дочку бедняка? Знаешь ли, что за это предусмотрено
законом, а? — стараясь казаться спокойным, говорил казах с рыжими усами.
— Ей, батыр-ау! — возмущался Бузаубак.—Если я на ней женился по ее согласию! Что у тебя, горит от этого? Какое тебе дело
до других, когда у самого рыло в пуху? Чем я тебе помешал? Что такого я тебе сделал?
— О аллах! Ты ему говоришь о статье закона, а он мелет, что ему под язык попадается. Скажите-ка, вы, посторонние, по
какой статье закона карается его преступление?— обратился рыжеусый к вольным и невольным свидетелям его спора с Бузаубаком.
— Эй, Шакир, вот этот милиционер пусть послушает и составит протокол о том, как ты сам двадцатилетнюю девицу Абжана
сосватал и выдал за двенадцатилетнего хилого мальчика. Забыл об этом? Скажи-ка лучше сам, какой статьей закона ты заплатишь за свое преступление!.. — выпалил Бузаубак.
Шакир смутился и покраснел.
— Аульнай, скажи, что хотел сказать, и приступим к делу... Нет никакого толку от того, что люди попусту будут терять
время в перебранке,— сказал Хасен.
Густой бас Хасена успокоил разгорячившихся людей. А Шакир обратился теперь уже только к Хасену.
— Бузаубак набросился на меня,— загудел, как шмель, Шакир, — словно милиционера я привел к нему нарочно. Откуда-то
выдумал, что я какой-то прихвостень, контра и недорезанный царский чинушка. Если бы я был действительно таким, то разве меня
выбрали бы? Слава богу, народ видит, что я честный батрак, и сам народ поставил меня председателем. Когда красные в первый раз
прибыли сюда, то сами выдали мне пандат1. Если говорю о законности или незаконности его дела, то Бузаубак, не взирая на лица,
болтает, что ему взбредет в голову...
— Ей, батыр-ау, герой! — вмешался Бузаубак.— Не болтай «пандат», не хвались, такие мандаты давали и нам!.. Ты мне скажи,
когда-нибудь я становился поперек твоей дороги? Не давали мне покоя в ауле,— я переехал сюда, чтобы быть подальше от вас. А
теперь и здесь хотите мучить меня, хотите лишить покоя? Куда же идти дальше?.. Разве на край света уйти? Но вы и тогда не
дадите покоя!
— Я, что ли, беспокою тебя, несчастный...
— Да, вы все!..
— Аульнай! Бузаубак! — спокойно оборвал Бузауба-ка Хасен.— Нельзя ли потихоньку и полегоньку, не повышая голоса? Можно
ведь прийти к соглашению, а? Как вы думаете? Сейчас ведь такое время, когда люди отдыхают. Зря поднимаете шум. Попусту
беспокоите народ... Бузаубак, ты погоди-ка немного... Аульнай, короче говоря, что мы должны сделать, а? Скажите лучше об
этом!..
— Я ничего не скажу, кроме того, что у этого милиционера на руках бумажка из окружного суда. Вызывают в суд жену этого
Бузаубака и его самого. Раньше его за бедного человека считали, дело тянули, прикрывали. А теперь вот опять вызывают на допрос!
— ответил Шакир.
___________________
1 Пандат — искаженное слово «мандат».
323
...........
...........
370
Гулия пошла проводить Азимхана. Когда тронулся поезд, Азимхан вскочил в вагон. Из двери вагона он смотрел на удаляющуюся Гулию.
«Зачем я приехал к ней? — говорил себе Азимхан.— Зачем? Ну, прощай теперь».
Из глаз Гулии покатились прозрачные ручьи слез. И она крикнула:
— Прощай! Прощай!
И осталась позади хрустальная, чистая, красивая любовь.
Но почему она заплакала? Сердце Азимхана ныло, словно приложил кто-то к нему горячий уголь. Поезд бежал мимо Кокшетауских гор,
поезд мчал его навстречу золотому солнцу. Солнце успокаивало, пригревало Азимхана.
Да... позади осталась красавица Гулия с глазами, как звезды, со лбом, как луна. Впереди встречали лучи жизни, силы, энергии,
встречало золотое солнце.
Возвратившись, Азимхан рассказал товарищам, что Гулия возвращаться не хочет. Бузаубак разбушевался. Все помрачнели.
— Надо было обманом привезти ее сюда,— сказал Халкен.
— Что же было бы, если я обманом ее привез бы! — изумился Азимхан.
Отойдя в сторону, он взглянул на Кокшетауские горы и вздохнул.
Перед глазами стояла Гулия, красавица с глазами, как зведы, со лбом, как луна,— такая, какая она стояла там, на перроне, с
умоляющим взглядом. Глядя на солнце, Азимхан снова вздохнул. Да, перед ним было солнце, рассылающее лучи жизни, силы, энергии.
1928
<<<------>>>
