Cтарый 4емодан
ЛЕТИТ, ЛЕТИТ ПО НЕБУ КЛИН УСТАЛЫЙ
ЖУРАВЛИ Мне кажется порою, что солдаты, С кровавых не пришедшие полей. Не в землю нашу полегли когда-то, А превратились в белых журавлей. Они до сей поры с времен тех дальних Летят и подают нам голоса. Не потому ль так часто и печально Мы замолкаем, глядя в небеса? Сегодня предвечернею порою Я вижу, как в тумане журавли Летят своим определенным строем. Как по земле людьми они брели. Они летят, свершают путь свой длинный И выкликают чьи-то имена. Не потому ли с кличем журавлиным От века речь аварская сходна? Летит, летит по небу клин усталый — Мои друзья былые и родня. И в их строю есть промежуток малый — Быть может, это место для меня! Настанет день, и с журавлиной стаей Я полечу в такой же сизой мгле. Из-под небес по-птичьи окликая Всех вас, кого оставил на земле. • • • Мой старший брат,солдат, а не наиб, В лихом бою над Волгою погиб. Старуха мать в печали и тоске Поныне ходит в траурном платке. И больно мне, и горько оттого, Что стал я старше брата своего. ЗВЕЗДЫ Звезды ночи, звезды ночи В мой заглядывают стих. Словно очи, словно очи Тех, кого уж нет в живых. Слышу,с временем не ссорясь, В час полночной тишины: «Будь как совесть, будь как совесть Не вернувшихся с войны!» Горец, верный Дагестану, Я избрал нелегкий путь, Может, стану, может, стану Сам звездой когда-нибудь. По-земному беспокоясь, Загляну я в чей-то стих. Словно совесть, словно совесть Современников моих. • • • Когда войны Отечественной пламя Голубизну родную обожгло, Все голуби мечтали стать орлами, Иметь не хрупкое, а крепкое крыло. Теперь в орлиной их тоске глубинной Я на мотив другой мечты набрел — О голубой поре, о голубиной, Когда был нежным голубем орел. Греметь артиллерийскими стволами Колокола мечтали в дни войны, И не хотели быть колоколами, И в пушки переплавились они. Теперь в молчанье пушки черноствольной Тоска звенит, как серебро и медь, — О голубой поре, о колокольной, О том, как дивно колоколом петь! ПЕСНЯ Сыновья, стали старше вы павших отцов. Потому что на марше — любой из бойцов. Потому что привалы годам не даны. Вы о нас, сыновья, забывать не должны. Не чернила, а кровь запеклась на земле, Где писала любовь свою повесть в седле. Этой повести строки поныне красны. Вы о нас, сыновья, забывать не должны. В вашем возрасте мы возглавляли полки. Отсвет звездности падал на наши клинки. Опустили нас в землю, как саблю в ножны. Вы о нас, сыновья, забывать не должны. Мы не знали испуга пред черной молвой И своею за друга клялись головой. И отцов не позорили мы седины. Вы о нас, сыновья, забывать не должны. Все, что мы защищали, и вам защищать, Все, что мы завещали, и вам завещать, Потому что свобода не знает цены. Вы о нас, сыновья, забывать не должны. Нужно вам, как нагорью, далеко смотреть, Волноваться, как морю, как звездам, гореть. Будьте долгу верны, добрым думам верны, Вы о нас, сыновья, забывать не должны. КЛЯТВА СЫНОВЕЙ С головами поникшими Над отцами погибшими Встали мы. Над легендой повитыми Их могильными плитами Встали мы. Им, как будто бы мысленно. Тихо мы и не выспренно Говорим: «Листья вашего дерева, А не серая тень его — Это мы! Эхо вашего голоса, Зерна вашего колоса — Это мы! Битв минувших не отблески, А законные отпрыски — Это мы! Меж годами посредники, Вашей славы наследники — Это мы! Всех имен ваших словники Ваших кровников кровники Это мы! Ваших помыслов вестники. Вашей правды наместники Это мы! Ваших давних наветчиков Превратили в ответчиков — Это мы! Продолжение повести Вашей чести и совести — Это мы! Ваших судеб защитники, Не лохматые битники — Это мы! Ваших дум воплощение И грехов отпущение — Это мы! Верность вашим обличиям. Верность вашим обычаям - Мы храним! Верность вашему воинству И мужскому достоинству - Мы храним! Верность вашему мужеству И великому дружеству — Мы храним! Верность вашей душевности И святой вашей верности — Мы храним! Сами ставшие взрослыми. Вам клянемся мы веснами, Светом собственных глаз. И огнем над метелями, Хлебом и колыбелями — Быть достойными вас!» ПОМОГИТЕ! Где-то маленький ребенок болен. Плачет мать. Эй, люди, поскорей Вы лекарство отыщите, что ли. Приведите мудрых лекарей! Руки к миру женщина простерла, Ну а мир не то чтобы суров — У него своих забот по горло, Чтоб услышать чей-то тихий зов. Люди, неужели вам не страшно! Поспешите, отвратите зло, Чтоб глухое равнодушье ваше Вам на совесть камнем не легло! Горец к небу простирает руки, Но никто его не слышит стон. «Где вы, сыновья мои и внуки?» Еле слышно спрашивает он. Старый горец — плох, он тяжко дышит. Кто сейчас помочь ему придет? Дети — в городах, они не слышат, И у внуков полон рот забот! Страждет мир, что нами обитаем. Стонет он, он подает нам знак. Но молчим мы, время упускаем. Словно ничего не замечаем. Мы дрова бросаем в свой очаг. Неужели, жизни не жалея. Мир мы предадим, и отдадим, И погубим леностью своею, И навеки канем вместе с ним? РОЯЛЬ В ХИРОСИМЕ Мне помогала музыка забыть То, что я не мог забыть, бывало. И то случилось музыке будить, Что было на веку, да миновало. Бывало, замирал притихший зал, И предо мною раздвигались дали. Я был уверен, что игравший знал О радости моей и о печали. Но позабыть мне было суждено Все звуки в этом крае незнакомом, Иль звуки те, что я забыл давно. Нахлынули и встали в горле комом. Рояль, поставленный на постамент, Звучал в тиши музея, негодуя. Не знал я, что безмолвный инструмент Рождать способен музыку такую! Я, вымолвить не в силах ничего. Стоял ошеломленный; мне казались Расшатанные клавиши его Зубами, что во рту едва держались. Я думал о событье давних дней, Что не вернешь ничто и не поправишь, Что нету даже праха тех людей, Чьи пальцы знали холод этих клавиш. И молчаливый траурный мотив Плыл над землей, где столько льется крови, И, потрясенно голову склонив. Ему внимали Моцарт и Бетховен. *** Мать люльку качает в ауле, А где-то под желтой луной Свистят ненасытные пули, И вспять не вернуть ни одной. Звучит колыбельная ночи, И где-то парит Азраил, У ангела смерти нет мочи Сложить своих аспидных крыл. И мать одержима любовью, А где-то родившийся день Встает над дымящейся кровью. Бросая багровую тень. И грудь обнажила над сыном Горянка в ауле опять. И где-то бредет по руинам От горя безумная мать. И множатся сонмы открытых, Ощеренных рвов и траншей. И больше на свете убитых, Чем умерших смертью своей. И слышится стон лазарета, И снова палят и бомбят. И длится трагедия эта Тысячелетье подряд. Но каждой своей параллелью Мир чает: придут времена, Как женщина над колыбелью, Склонится над ним тишина. АФРОДИТА С древней амфорой схож, что разбита, Остров Кипр, где воочию я Вижу горе твое, Афродита, Дорогая Киприда моя. В окруженье морского простора Ты с оливковой веткой в руке Держишь путь вдоль границы раздора, Белоликая, в черном платке. И горька твоя участь богини, Если, пальцами грея курки, Не тебе поклоняются ныне Ослепленные злобой стрелки. И, возвысясь над волею рока, Ты с укором глядишь неспроста На поборников ярых пророка. На поборников старых Христа. Где засадой тропа перекрыта, Страстно их к примиренью моля, Поклоняюсь тебе, Афродита, Дорогая Киприда моя! Протяни, снизойдя ко мне, руку. Мы уедем с тобой на Кавказ. Там забудешь сердечную муку. От которой льешь слезы сейчас. Как на мраморной гулкой ступени, На ристалище белого дня Преклонить пред тобою колени Каждый всадник заставит коня. И огонь, чьи нетленны трофеи, Там в словах и сердцах не потух. Молодые в аулах орфеи* Усладят твой изысканный слух. И седой, нестареющий Каспий Станет ноги твои целовать... ____________ * Орфей — в древнегреческой мифологии фракийский певец, изобретатель музыки. Ты вздыхаешь: — Охваченный распрей Остров Кипр мне нельзя покидать. И проходишь, как встарь, знаменита, Сокровенных надежд не тая... Поклоняюсь тебе, Афродита, Дорогая Киприда моя! НАС ДВАДЦАТЬ МИЛЛИОНОВ От неизвестных и до знаменитых, Сразить которых годы не вольны, Нас двадцать миллионов незабытых, Убитых, не вернувшихся с войны. Нет, не исчезли мы в кромешном дыме. Где путь, как на вершину, был не прям. Еще мы женам снимся молодыми И мальчиками снимся матерям. А в День Победы сходим с пьедесталов И, в окнах свет покуда не погас. Мы все — от рядовых до генералов — Находимся незримо среди вас. Есть у войны печальный день начальный А в этот день вы радостью пьяны. Бьет колокол над нами поминальный, И гул венчальный льется с вышины. Мы не забылись вековыми снами, И всякий раз у Вечного огня Вам долг велит советоваться с нами. Как бы в раздумье головы клоня. И пусть не покидает вас забота Знать волю не вернувшихся с войны. Когда вы отличаете кого-то Иль снова не прощаете вины. Все то, что мы в окопах защищали Иль возвращали, кинувшись в прорыв. Беречь и защищать вам завещали. Единственные жизни положив. Как на медалях, после нас отлитых. Мы все перед отечеством равны. Нас двадцать миллионов незабытых. Убитых, не вернувшихся с войны. Где в облаках зияет шрам наскальный, В любом часу от солнца до луны Бьет колокол над нами поминальный И гул печальный льется с вышины. И хоть списали нас военкоматы. Но недругу придется взять в расчет, Что в бой пойдут и мертвые солдаты, Когда живых тревога призовет. Будь отвратима, адова година. Но мы готовы на передовой. Воскреснув, все погибнуть до едина. Чтоб не погиб там ни один живой. И вы должны, о многом беспокоясь, Пред злом ни шагу не подавшись вспять, На нашу незапятнанную совесть Достойное равнение держать. Живите долго, праведно живите. Стремясь весь мир к собратству сопричесть, И никакой из наций не хулите. Храня в зените собственную честь. Каких имен нет на могильных плитах. Их всех племен оставили сыны. Нас двадцать миллионов незабытых. Убитых, не вернувшихся с войны. Падучих звезд мерцает зов сигнальный, А ветки ив плакучих склонены. Бьет колокол над нами поминальный, И гул венчальный льется с вышины. БЕЛЫЕ ПОСОХИ В Японии слепые ходят с белыми посохами Я сам ослеп мгновенно, в черный час: Свет солнечный вдруг отняли у глаз. И отняли у глаз звезду ночную И искрометную струю речную. И взяли красоту моей любимой — Вдруг скрылся лик ее неповторимый... Не вижу губ я цвета вишни спелой... Я слеп... Теперь дадут мне посох белый... Все отнято — зеленое сиянье Листвы и белый с Her на Фудзияме. Навеки, навсегда погасли взоры. Вдруг замутились глаз моих озера. Эй, люди, отрекитесь от идиллий. Задуматься вам подан верный знак. Жаль, я не Дант, мой маленький Вергилий, Он в колокол ударил бы не так. Живым о жизни думать соприродней, И я за то, чтобы в кромешной мгле И преисподняя была бы преисподней. Лишь не было бы ада на земле. Сама с собою никогда не ссорясь И призванная быть сама собой. Бей в колокол, труби, людская совесть, Вставай на смертный, справедливый бой! Всех наций, возрастов и всех фамилий Буди людей, чтоб озарился мрак. Жаль, я не Дант, мой маленький Вергилий, Тревогу он ударил бы не так. И розы под названьем «ямабуки» Вокруг желтеют каждый год подряд. И ты к живым протягиваешь руки, И рядом я печально бью в набат. ...
<<<--->>>
